Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2004
* * * Персидской сирени приказано в этом году Цвести ослепительно-ярко. А кто приказал, мы не знаем, гуляя в саду. Как будто дарителя нет у подарка. Безличная форма причастия слишком строга: Приказано, велено, рекомендовано... кто же За этим стоит, принимая решенья? Рука, Мундирный обшлаг - и просители в пышной прихожей. Шалфей, одуванчики, крокусы, жимолость - все В надежде и страхе; черемуху под руки с плачем Выводят: уже отцвела - и теперь на шоссе Невзрачная пусть доживает под солнцем горячим. Персидская в этом году торжествует сирень Так пышно, что впору персидские миниатюры Рассматривать, к ней забираясь в лиловую тень, А Дарий и Ксеркс - ее отпрыски и креатуры. И что повелителям тем не пришлось под себя Подмять, то сирени позволено круглоголовой, Лилово-сиренево-розовой, жизнь возлюбя В ее либерально-прозападной сущности новой. * * * "По смерти слава хороша. Заслуги в гробе созревают". Державин, мощная душа, Его всё реже вспоминают, Он надоел уже чуть-чуть Еще при Пушкине, - смешную Построил фразу я, но суть Решусь шепнуть напропалую. Он назидателен, нелеп, Но, удивительное дело, К его стиху приколот креп Всегда сознательно и смело, И среди бархата знамен, И звезд, и лент - ни на минуту Не забывал о смерти он. Такую пестовал причуду. Такую странность - все равно Что заиканье у другого Или привычка мять сукно, Или бессмысленное слово Тянуть без надобности: э...э...э. И мне, когда его читаю, Становится не по себе: Горю, бледнею, обмираю. * * * С парохода сойти современности Хорошо самому до того, Как по глупости или из ревности Тебя мальчики сбросят с него. Что их ждет еще, вспыльчивых мальчиков? Чем грозит им судьба вдалеке? Хорошо, говорю, с чемоданчиком Вниз по сходням сойти налегке. На канатах, на бочках, на ящиках Тени вечера чудно лежат, И прощальная жалость щемящая Подтолкнет оглянуться назад. Пароход-то огромный, трехпалубный, Есть на нем биллиард и буфет, А гудок его смутный и жалобный: Ни Толстого, ни Пушкина нет. Торопливые, неблагодарные? Пустяки это всё, дребедень. В неземные края заполярные Полуздешняя тянется тень. * * * Как я дружу, не пойму, с этим мрачным типом, Мнительным, мелочным, можно сказать, унылым, Деньги считающим, встречу с царем Эдипом Не представляющим, ни, например, с Ахиллом, Как не расстанусь с ним, пуганую ворону Напоминающим, ту, что куста боится, Нервничающим и крепкую оборону Держащим: вдруг огрызнется судьба-волчица? Как это я с этим пасмурным, глуховатым, Худшую сторону видящим в каждой вещи, Дни провожу и послушно иду куда-то, Как он берет меня под руку, словно в клещи, Как это я, выговаривая Платону За государство его без поэтов, лажу С этим угрюмцем нахмуренным, монотонным, Как за столом с ним сижу и хожу по пляжу? Как я терплю его, не оттолкну, не сброшу В море с обрыва, когда он ослабит хватку? Как я живу с этой тенью, таскаю ношу, К ненависти не прибегну или припадку Вспыльчивости? Убирайся, ты мне противен. Я на тебя не похож, посмотри, как жадно, Радостно я смотрю на сирень, на ливень, Есть меж нас разница, есть - и она громадна! * * * Я бы вел семинар, посвященный дубу, А не дубу, так тополю или клену. Отказав в приглашении лесорубу, Пригласил бы я иволгу и ворону, Под углом своим каждая пусть расскажет Про листвы шелестенье, ветвей скрипенье И, задумавшись, крыльями быстро машет И отстаивает свою точку зренья. Представляю, как был бы доволен Рильке. Мандельштам, с комментаторами поссорясь И свое отменяя письмо в бутылке, В лиственную смотрел бы на звезды прорезь, Потому что за словом чужое слово Проступает, конечно, но шум и шорох, Шевелящийся воздух - всему основа, Сквознячок, раздувающий щели в шторах. * * * Лежал я в темноте, сидел я в свете тусклом Ночного фонаря, по улице ходил, По комнате шагал. Как будет по-французски Обида? Une offense. Бывает свет не мил И жизнь нехороша. Как можно бестолковым, Беспамятным таким и неумелым быть? Раз шесть я лез в словарь за жалким этим словом И умудрялся, как? - шесть раз его забыть. Наверное, меня обида отпускала На тот короткий срок, пока я лез в словарь. А может быть, душе моей обиды мало? И я своей тоски не раб, а государь? Что, должен снег пойти - тяжелая обуза? Второй Наполеон нас должен посетить - И надо мне найти продрогшего француза, Чтоб знанием своим беднягу удивить? Или чуть-чуть смешны все, все обиды? Или Кто мрачен, но живет, тот в сердце к ним привык? Быть может, умереть, нет, тихо спать в могиле - Как бы перевести их на другой язык. * * * Не люблю французов с их прижимистостью и эгоизмом, Не люблю арабов с их маслянистым взором и фанатизмом, Не люблю евреев с их нахальством и самоуверенностью, Англичан с их снобизмом, скукой и благонамеренностью, Немцев с их жестокостью и грубостью, Итальянцев с плутовством и глупостью, Русских с окаянством, хамством и пьянством, Не люблю испанцев, с тупостью их и чванством, Северные не люблю народности По причине их профессиональной непригодности, И южные, пребывающие в оцепенении, Переводчик, не переводи это стихотворение, Барабаны, бубны не люблю, африканские маски, турецкие сабли, Неужели вам нравятся фольклорные ансамбли, Фет на вопрос, к какому бы он хотел принадлежать народу, Отвечал: ни к какому. Любил природу.