Перевод с голландского Ирины Михайловой, Ольги Тилкес и Алексея Пурина
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2003
ИЗ СОВРЕМЕННОЙ ГОЛЛАНДСКОЙ ПОЭЗИИ
В преддверии очередного цикла культурных мероприятий “Окно в Нидерланды”, уже несколько лет традиционно проходящих в сентябре в Петербурге, представляем нашему читателю трех современных голландских поэтов.
Кейс Ауэнс (род. в 1944 г.) — поэт и прозаик, автор многочисленных стихотворных сборников и нескольких романов, лауреат престижных литературных премий — в частности, премии имени Хермана Хортера (1998, за сб. “О проигравшем и источнике света”), премии “VSB” (2001, за сб. “Мифологии”) и премии имени Константина Хейгенса (2002, за творчество в целом). “То огромное впечатление, которое поэзия Ауэнса производит на узкий круг его читателей, подразумевает неизменное благоговение перед таинственностью и неуловимостью этого поэта и восхищение той беспощадной самоотдачей, с которой он уклоняется от каких бы то ни было примитивных трактовок и малейшей повествовательности. <…> В грандиозном, нередко недоступном нашему разумению волнении и бурлении ауэнсовских симфоний удается расслышать все же достаточное количество звуков и мотивов, за которые может уцепиться пловец. <…> Внимательный читатель уже давно понял, что совершенно не нужно разгадывать криптографию Ауэнса до конца. Слово за слово, вас заманили в дремучий лес, откуда нет пути назад, но лес этот дивно зачарован фантастическими по форме строками незваного первооткрывателя” (Роб Схаутен. “Перережьте глотку всем “как”. О бескомпромиссном искусстве Кейса Ауэнса”, 2002).
Рене Пютхаар (род. в 1964 г.) заявил о себе как о ярком и зрелом поэте лишь три года назад, опубликовав первый сборник “Танцевальная музыка” (2000), который был отмечен премией “Люси Б. и С. В. ван дер Хоохт” (2001). Вскоре вышел второй сборник Пютхаара — “Все возвращается обратно” (тот же 2000 г.), весной 2003-го — третий: “Здесь и там”. Высоко оценивая поэзию Рене Пютхаара, критики подчеркивают ее “разнообразие как с точки зрения формы, так и по содержанию; техническое совершенство, богатство аллюзий, свидетельствующих о высокой эрудиции автора, и загадочность, присущую многим стихотворениям: эти стихотворения заставляют нас перечитывать их по многу раз в поисках новых возможных значений” (“Решение жюри Общества нидерландской словесности”, 2001). Стихи Пютхаара выделяются на фоне современной голландской (почти исключительно — верлибрической) поэзии тем, что он использует “освященные традицией формы: строгий размер (чаще всего — ямб) и богатую рифму” (там же).
Тоон Теллехен (род. в 1941 г.) — поэт и прозаик. По специальности — врач. Дед Теллехена (важнейший персонаж его рассказов — в частности, из сб. 2000 г. “Поезд в Павловск и Ооствоорне”) до революции имел собственное дело в Петербурге, венчался в Голландской церкви на Невском, а после отъезда из России в 1917 г. до конца дней страдал ностальгией по своей второй родине. Чрезвычайно популярны детские рассказы Теллехена о животных (рус. пер. “Не все умеют падать” (М., 2002)). Как поэт дебютировал в 1980 г. сборником “Смысл бирючины”; позднее выпустил еще дюжину сборников. За сборник “Школа танцев” (1992) получил премию имени Яна Камперта. “Стихи Теллехена на первый взгляд кажутся короткими рассказами в форме верлибра, с действующими лицами, диалогами, обычно с сюжетом. Они неожиданны, изящны и абсурдны. Но, присмотревшись, можно заметить, что на самом деле это размышления, и его абсурдизм нигде не случаен. Хотя в его стихах есть над чем посмеяться, они глубоко серьезны и непрерывно ставят вопросы: знает ли кто-нибудь, что такое любовь? как мне узнать, о чем я думаю?” (Эрик Менквелд).
Перевод стихотворений Кейса Ауэнса выполнен Ириной Михайловой, Рене Пютхаара — Алексеем Пуриным, Тоона Теллехена — Ольгой Тилкес. В переводах сохранены особенности авторской пунктуации. Публикация осуществлена при поддержке Фонда по созданию и переводу голландской литературы (Nederlands Literair Produktie- en Vertalingenfonds, Amsterdam).
КЕЙС АУЭНС ЛУЧШЕ УЖ ПОМОЛЧИ Мы с отцом всегда смотрели друг на друга с самого большого расстояния Честно говоря, наши взгляды избегали друг друга на этой ничейной территории В комнатах и залах, во всем мировом пространстве недоставало места для его и моего полей зрения, простиравшихся на расстояние, какого и горизонт не в силах сдержать И наши глаза, когда становилось невыносимо в комнате - где я заставал его вечером и спрашивал лишь о его жене, а он и не думал приструнить меня, как и в обратном случае, когда он, входя, спрашивал о моей матери, - избегали друг друга из-за подножной мины, системности случая, опасного пересечения немалого достатка и образования ниже, чем было по карману после войны, и они слишком поздно отпустили друг друга, спасаясь от насилия, срочно прочь с дороги, на которой едва могли разминуться, чтоб друг друга терпеть, когда оказывались точно друг против друга Стоя у его кровати, я обхватил его туловище в конце концов, чтобы подтянуть его, лежащего поперек в маете противоборства, прямо, в линию с постелью, пока его бренное тело не заняло положения, что называется "по ходу событий", и я убедился, что события и вправду неизбежно идут своим чередом Склонясь к нему через мою настороженность, я окликнул его потерянность словом, которое не помню, чтобы хоть раз при нем говорил, и которое, слог, повторенный с неравной силой, сейчас двойняшкой выкатилось у меня изо рта: папа И его лицо с закрытыми глазами позволило моему голосу отдать ему эту почесть, и приняло ее с улыбкой готовности и примиренности, как у грудного младенца, которого вытащили из колыбельки, чтобы сменить роли, но эта улыбка вышла еще прелестнее, чем тогда у того ВЕСТЬ СВЫШЕ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ Паромный причал, он ждет, по коже веет теплом, в душе пляшут блики, рябь на лебедке, капельки влаги в радуге роем гонят от берега, зовут назад, он ныряет в единство чувств и лучей солнца и соли, сонно пришло прошлое страданье о странном, снится утрата и мнится темница, слова на стене подземелья, зиянье дыры во времени, сноп света на мосту его мысли, грозы грез, разноцветье бензиновой пленки, едва видно движенье воды, веет пропиткой свай, раскалены листы металла, базальт, боль пронзает до днища, но понтон не потонет, паром переправит упорных пятерых пассажиров, то выше вода, то ниже, докажет прилив, что идет время, но снова прилив Однажды летом дамба реальней, чем думал когда-нибудь, свет главнее, больше чем мысль об отплытии, долгое пребыванье в золотой середине, между теченьем и небом - и никакого стремленья не осталось, и даже достаточно было быть там, в желанье, во сне - и тогда освободится постройка на дамбе против солнца с кальвинистской строгостью линий, равновесие пользы с желаньем, где приливы-отливы сменяют друг друга и ставни на окнах - слепые глаза, и промеренный выступ крыши, официальный орнамент по краю - в духе до 1914 года, солидность Управления водным хозяйством в низовьях рек, сохранное зданье призывает его к строгости - большей, чем велит эта архитектура, и его сны, ракурсы их пророчеств, подтверждают, что временем его смоет КОГДА БЕЗЫМЯННАЯ ВЕСТЬ, РАСШИРЯЯ ТЕБЯ, УСКОЛЬЗАЕТ Знаешь, где это искать если других действительное окружит тебя Где ты сам? В сверхдействительное отступая, затворенно откровенно открывающее раскрывая наидалеко простирающееся, поле зрения как видение, ничье действительное? Поле зрения как отчуждение от источника, его воспринимающего, того я, который взобрался на форт Раммекенс (г. Флиссинген) ближе к вечеру? Черным корабли на море против света, на якоре в устье цветом другие, даль, русло Шельды, морской берег, излучина к югу, вода, что в море стремится зеленым - точно Эдем, свет в воду нырнул и с нею светлой струится, как перламутр, сомкнутый в сторону запада, сплавляя конец августа, - и твое я знает ответ, знает ответ про себя, думает так: тут так всегда а я-то не знал, мы не знали друг друга, я не знал про себя? Как оно таится в своем, то, что не пережилось, не поджидая явления я, грандиозно раскинувшись, пребывает до того во времени всегда тут - во времени, которое потом? СЧАСТЛИВЫЙ ПРИНЕСШИЙ Море смотреть я пошел без груза руки пускай свободны взял с собой только свое тело Что туман наполз на берег вместе с ветром, менявшим направленье и заволок мне глаза Когда дюна лишилась сиянья при моем приближении сначала светлая потом стала блеклой пока я Карабкался через последнюю гряду - я осознал уже после всех колебаний о том не лучше Ли пойти домой чем гулять по пляжу в белой пелене - и там где моя голова решала как будет правильней Идти вперед или назад, ведь меня ждет неясность или грозит упущение - мои ноги перешагнули сами через Разбирательство чтобы унести меня прочь от дома с последней кручи вниз в скачкообразном паденье Опережая песок где песчинки текут а мое тело разогнавшись летело в море пока вода меня не удержала. ПЕРЕПРАВИЛИСЬ Первопричинный бог срывает вам крылья с лопаток, И с переломанными ногами назначено ваше паденье в воду. Достоинство высоким налогом обложено, русло пересохло, широко легли дамбы. Переправа - рука человека поддержана его чудом, чтоб ни на пядь не отклониться. Примирение складывает вам крылья на спине совместных усилий, гирька-перышко, Что кладете на чашу - не взвесить, не счесть - прикидывая на руке надо ль обол уступить, отбирает у вас, швыряя вас оземь, не весомость, но крылья. * * * точно европу на шею себе водрузив я отнес ее к морю так что запястья мои вскрылись когда тает медовый ледник на горе нектара и снег заимствует рейн я простираю руки растопырив пальцы и получается междуречье в беломлечном краю заходящего солнца голубы кровеносные русла и знатные облака оседают в родовых лугах эдельвейс напитав сам я на грани земли преломленья в свете как тень вознесшись над дольним царством знал что это я а те внизу прожитые годы - минувшее тело видели во мне другой берег потом восстав из жизни солнце билось в моем загрудинье цветком гонящим кровь и по накрененным руслам я тек я смахнул с краешка глаза британию и ирландию-остров и новый свет когда вены мои вышли из берегов как свободная кровь избавленная * * * 1 купальщик, еще дома, снял все. его он стало другим, прибрежным, море шуршит сквозь море мыслей, еще дома он почти и есть море, морская река в очертанье дремлет в русле, смывает влагу, снимает все. вот он, стихия на двух ногах, мчит- ся прочь из дома, единства жаждая. улицы дрожат несмещаемые, подвижной состав движется с таким скрежетом, что он везде уже он везде во всем, всегда, в дни до рассвета до росы и света прольют нетерпенье в это лето? 2 на дальнем плане он остался наг. вел жизнь без одежды втайне от света, в доме темнела тень, лестницы лезли вверх, окунались окна в комнаты, аллеи алели в длину в лучах солнца, дорожки держались друг дружки, тупики искали ступеньки, небо сторонилось земли до боли остро. вода одевала его в ванне невидно, ласкалось к нему полотенце, зыркало запотелое зеркало. знаки его оболочке в поддержку? * * * мысли из головы я выговорил, мое тело мой рот покинуло. мы не друг на друга набросились - на себя. рука вооружилась кулаком, кулак ослаб, но пока не разжался, ожидая. стебель начинается с поддержки бутона, который его возносит, как мой рот, в самом начале навоз, бутон поддерживает то, что его возносит, как мой рот научил меня выговаривать, чтоб глаза упражнялись в видении сказанного: получилось ли, что зрачок отдался радужке, кулак разжался, бутон раскрылся, цветок виден: то ли лапа с когтями, то ли ласканье. РЕНЕ ПЮТХААР УЛЕТЕВШАЯ Нечто, вольней пера взмывшее над ордой, - как сложилось, гадай, слышимое тобой. С каждым своим витком песня бесплотней, но то равновесней, что в песне сохранено. Царствия словарей вечногонимый пар - но упорно упрям ропот земных отар. Лишь в свободной дали - птицы-песни насест. Безалфавитный край всех суверенней мест. ИППОЛИТА Музей. Калек аттических разброд. Ребячий гомон слышен из окна. Смотритель, доедая бутерброд, глядит на Лето: Лето холодна. Но соблазняет. Час его настал. Кроссворд разгадан. Зал, должно быть, пуст. Но нет - из-за гробниц влетает в зал смешок, как лепесток от чьих-то уст. Он стряхивает крошки с рукава, он прячет чайник в амфору. И что ж - он не один: девица, чуть жива, под мини-юбкой сдерживает дрожь, уставясь на Гераклово копье. "Отдай свой пояс!" Этот час - ее. ИЗ ЦИКЛА "ПАРАД" Винценту (1963-1982) 1. Сошел с рельсов Прочти грозы пророчества - и прочь. Телеведущий явно не в себе, аттракционы ада в эту ночь и черт-те что пророчащий тебе. С метеозонда шторм неразличим. На снимке сносным выглядит земной дом Громовержца. Лишь всмотревшись в дым, я вижу зону с траурной каймой. Лежу и грежу, глядя на плафон, где гипсовые путти хоровод ведут. Издалека летит трезвон вагона, что в трамвайный парк идет. Последний рейс. Но я еще успеть смогу. И вот уже, едва дыша, кондуктору отсчитываю медь. "Вот место", - отвечает он, спеша. Ночь. Ирреален город за окном. Парнишка напевает за спиной. Трамвай скрежещет и сорит огнем - и сходит с рельсов в темноте ночной. И вот мы там, где звезд сияет сталь, планет пластмасса - вроде ярких бус. И паренек идет отважно вдаль, кокетливо насвистывая блюз. Нет, я не сплю, но всё как бы во сне. Свет в тыщу ватт. Здесь разом карнавал и царство мертвых распахнули мне. Похоже, наш кондуктор тут бывал. "Вот место" - в средоточье немоты. Вдруг парень обернулся, смотрит, но - так странно-странно. Знаю: мы на "ты", мы без вести пропали заодно. В воротах он, под вывеской "ПАРАД. Нет выхода", как траурной каймой очерченный, стоит. И под раскат - бегу в его объятья - грозовой. 2. Колесо обозрения Мне площадной театр не надоел - здесь возрождаюсь внове. Ночь нежна, как роза полусгнившая. For sale: плоть, отвращеньем к жизни сожжена. Но дух - во мне. И балаганный гам владеет мной. Мне слышится: "Эй, друг, давай сюда. Наш дом исконный - там, где Колесо смыкает вечный круг. Послушай, капитаном судовым служил я, и четырежды тонул, но, выжив, стал я Колесом живым; а ты - уныл и сам в себе уснул". Прекрасный старец, мудр и бородат, чело в морщинах, мышцы полны сил. "Садись поближе, сударь, я так рад поведать - кем я был и как я жил. Я - Одиссей. Я плавал по морям. Я несказанно плыл издалека сквозь чудеса и бури. Впрочем, сам об этом ты читал наверняка. Не Пенелопа, уж поверь мне, нет, - цель плаванья, а плаванье само: тот разделивший жизнь и смерть просвет, тот лютый переход через него. Сей мост обрел я. Думаешь: когда сошел в Аид? Нет, я там не бывал - я жил в нем… Пенелопа? Ерунда!.. Но, сударь, я убил, я убивал. На море лунном был мой главный бой: явилась мне из сонмища теней тень друга, чей давно в стране чужой я прах не схоронил, прощаясь с ней. Спешили мы… В ту памятную ночь он и возник, безвидный, под луной: "Как звать меня?" А мне сказать невмочь. И гнев его теперь всегда со мной". ИНСТРУКЦИЯ Сперва направо, прямо, а потом налево, сквозь крутящуюся дверь, и снова прямо, до пяти-шести довольно резких поворотов (где подъем душевный ощутите от того, что заблудились), там проем отыщете на улицу, по ней к реке, на мост и дальше вдоль лугов. По галечной дорожке, по тропе между дубами, с милю, до холма, где здание с рекламою - "Fiat". Идите вдоль фасада, будет вход. Вернее, рот. Там сразу всё в крови (на всякий случай стоит указать). Трахеи вам откроется канал и закоулков мозга темнота. Опасность ждет, куда ни поверни. Рекомендую при избытке чувств (сомненье, страх, надежда) по дыре в перегородках пробивать - ведь хрящ непрочен. И тогда уймется дрожь. Так доберетесь вы до сердца - там предстанет, как из зеркала, старик, или праматерь. В этом грозный смысл. Всё спутать, сделать детскою игрой. ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ 1 Простой стакан для выпивки, стекло, где ты - лишь голограмма, лишь мираж, осколки счастья призрачные, те хрустальные слезницы, что впотьмах палаццо тени прожитых вещей так справедливо впитывают; в нем ни плоти нет, ни духа - ничего. Пусть так, на площадь женщина идет из переулков в поисках того, кто мог бы стать ребенком, кто еще храним в проулках памяти: мосты вокруг Сан-Марко - с толпами мамаш, ведущих чад; хвостом виляет лев. Всё - жизнь, покуда плещется вода. Простой стакан для выпивки, стекло. 2 Чернильная вода. И луны-рыбы - серебряные, в бухте роттердамской скользящие, окутанные дымкой. Блаженство ночи. Млечность января. Угрозы наводненья нет. Мотив в динамике ликует беспричинно. Всплывает меж простынь твое бедро. Верь, всё - тревожный, беспробудный сон. Часы и звезды - что стада овец, исчисленные пастырем; но волк уже грядет (я сам, мой сонный страх), крадущийся, оскалив алый клык, в обжитый мною небывалый дом, где всё - тревожно-беспробудный сон. Чернильная вода. И луны-рыбы. ТООН ТЕЛЛЕХЕН * * * Cпящая красавица спала. Рядом с ней лежала записка: "Поцелуем не будить. Ни под каким предлогoм. Даже через сто лет". Что делать? - подумал принц. - Уйти? Или все-таки поцеловать: может, это она просто так? Я так устал, так смертельно устал… Спящая красавица подсматривала сквозь ресницы. Изо всех сил она старалась дышать медленно и равномерно. Она видела, как закрылась дверь, слышала ступеньки лестницы - такие усталые, такие мучительно усталые, каждый шаг - и сердце ее разрывалось. * * * Долгая жизнь стоит перед дверью. Что мы заставим ее делать? Мы заставим ее стучать. Она устала и недоверчива. Она потеряла ключи. Мимо идут поезда, пассажиры дремлют. Мы заставим долгую жизнь встать на цыпочки и заглянуть в дом, пусть увидит любовь, и неотвязные мысли, и безумный страх, пусть услышит разговоры о голубом завтра, сером вчера и вечно красном сейчас, нетерпеливы гости и великолепны скорби их, долгая жизнь вздыхает и прижимается носом к окну - на столе вишневый торт. ДА И НЕТ У Да есть дело: оно оберегает людей. Оно их целует и укрывает одеялом, прибирает любовь, которую они разбросали, и отсылает прочь любопытных: люди спят, они наигрались и устали. Но иногда Да рвется - по одному из знаменитых швов невыносимости - и кровоточит. Кровь течет по полу в коридор вниз по лестнице на улицу ("должна течь! должна течь!" шепчут шелковые тапки под кроватью, шепчут герани на окне, шепчет торшер), и люди поворачиваются друг к другу спиной и спят дальше, все дальше. (Нет прижимает ухо к их двери.) ТРЕБОВАНИЯ, КОТОРЫМ ДОЛЖНО ОТВЕЧАТЬ СТИХОТВОРЕНИЕ Оно должно причинять боль, всегда, во что бы то ни стало. Я никогда не должен быть с ним согласен. С фонарем и лупой я должен - на коленях, а потом ползком - искать логику, которая всякий раз ускользает. Оно должно подниматься - в этом не может быть никаких сомнений - оно должно всегда подниматься со своего скромного стула, открывать окна и петь - во все горло, хрипло и нелепо - о любви и обо мне, а вокруг него аромат роз и бессмертия, почти правдоподобно, и еще больнее, оно должно быть еще намного больнее. Я Я знаю: лучше всего было бы, если б я был ненаходим и всегда искал себя. Как было бы интересно! Но я тaк находим... тaк под рукой... выключи свет, споткнись об меня! СЛУЧАЙ "Я тебя люблю!" Я остановился. Сумерки. Голос был слева. Я посмотрел налево. Никого нет. Я посмотрел за деревом, за кустом, за забором, встал на цыпочки, залез на лестницу, посмотрел вокруг. Никого. "Я тебя люблю!", теперь тише, но с большей силой. Это был звонкий голос. Кому это крикнули? УХОД МУЗЫ Она видит своего поэта. Он сидит за столом. Ее задача смотреть на него. Он держит в руке перо. Его окно открыто. Лето. Цветут гортензии, чирикают воробьи. Дети кричат, что они идут на пляж, зовут с собой других детей. "Прямо сейчас?" "Да!.." Проезжает мотоцикл. Кто-то играет на гитаре, кто-то стрижет газон. В занавеске жужжит шмель. Она стоит прямо за своим поэтом. Она знает, что он не обернется. А если и обернется, она скажет, что она из домоуправления или из угрозыска. У нее есть удостоверения и смарткарты, она может представиться кем хочет. Она берет блокнот и пишет его имя, после, в скобках: "возможно, исписался". Поэт кладет перо и кивает. Он в этом уверен. Он исписался. Мимолетом она целует его в затылок, он думает, что это ветер, порыв ветра, открывшаяся дверь. На цыпочках она выскальзывает из комнаты. Поэт никогда не знал ее. МОЕ ПОСЛЕДНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ Я могу написать еще одно стихотворение. Они стоят за мной. Вот это стихотворение. Это должно быть обычное стихотворение, а не какое-нибудь необычное, оно не может быть длинным или специальным стихотворением на случай: что-то серьезное или что-то бессмертное. Но не таким, как всегда. Самое трудное - это начало (нашептывание). Оно должно быть закончено к определенному сроку. И закончено означает у них закончено! Но оно еще далеко не закончено. Оно не дошло еще и до половины. Не дошло и до половины... они это знают. Они тянут из-под меня стул. СВОБОДА Между убийством, и счастьем, и робостью, и сомнением, и гибелью, и отрицанием, и виной, и судорожными поисками правды, красоты у свободы нет различий, или в крайнем случае различие - как между цветущей яблоней и не цветущей яблоней, или между поцелуем и непоцелуем, каким бы быстрым и предательским он ни был. * * * Человек думал, что он свободен, и ангел сбил его с ног, человек сказал, что он свободен, и снова ангел сбил его с ног, но человек снова сказал, что он свободен, и снова ангел сбил его с ног, тогда человек закричал, что он свободен, что он всегда был свободен, что он всегда будет свободен, и ангел избил его в кровь, тогда стыд и напрасный труд взмыли ввысь и разлетелись как пыль по серой земле и человек бормотал, что он свободен, что он думал, что свободен, и ангел улетел. Перевод с голландского Ирины Михайловой,Ольги Тилкес и Алексея Пурина