Публикация И. М. Стеблина-Каменского, вступительная заметка и комментарии Б. П. Миловидова
Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2003
Биография Николая Степановича Гонецкого — вполне типичная для генерала русской императорской армии второй половины XIX столетия. Владелец небольшого родового имения (и полученного позднее за службу майората), отец десятерых детей (троих сыновей, ставших военными, и семи дочерей), офицер гвардии, участник Крымской и Кавказской войн, кавалер множества орденов, в том числе ордена Андрея Первозванного, дослужившийся до генерала от инфантерии, 1 Гонецкий закончил карьеру членом Государственного совета. Историк может найти об этом обычном герое своего времени лишь небольшую биографическую справку в “Военной энциклопедии” Сытина, 2 да несколько кратких упоминаний в мемуарах современников. Однако сохранились письма Гонецкого за годы Крымской войны к жене, Юлии Петровне. 3
Николай Степанович Гонецкий 4 (24.11.1815–20.04.1904) происходил из смоленских дворян, хотя его далекие предки были выходцами из Польши. Его отец, Степан Михайлович, дослужился до чина штабс-капитана гвардии. С отличием закончив 1-й кадетский корпус, Николай Гонецкий начал службу в 1835 г. прапорщиком лейб-гвардии Финляндского полка. Произведенный в полковники, он в 1852 г. был назначен командиром батальона лейб-гвардии Финляндского полка, а в 1853 г. стал командиром Ряжского пехотного полка, который с началом Крымской войны (в 1853 г. она началась как русско-турецкая), был отправлен на Кавказ на усиление войск Отдельного Кавказского корпуса. Вместе с двумя батальонами своего полка он оказался в Александропольском отряде под командованием князя В. О. Бебутова и участвовал в сражении с турками у Кюрюк-Дара 24 июля 1854 г., получив за “отличное мужество и храбрость” орден Св. Георгия Победоносца 4-го класса.
17 сентября 1855 г. он участвовал в неудачном штурме Карса. Как вспоминал один из участников этого штурма, полковник Гонецкий, приняв командование одной из колонн от тяжелораненого генерал-майора Броневского, со знаменем в руках бросился на бруствер неприятельского укрепления и был ранен 5 пулей в плечо, но остался при своей части. За этот штурм Гонецкий был награжден орденом Св. Владимира с мечами и бантом.
После окончания Крымской войны Гонецкий, продолжая командовать Ряжским полком (до мая 1860 г.), принимает участие в Кавказской войне. Зимой 1856–1857 гг. он сражается против горцев на Лезгинской линии, в 1857–1859 гг. на левом крыле Кавказской линии, в том числе участвует в штурме аула Ведено 1 апреля 1859 г. За боевые действия против горцев Гонецкий был награжден орденами Св. Владимира 3-й степени и Св. Станислава 1-й степени.
В 1860 г. он был назначен помощником начальника резервной дивизии 1-го армейского корпуса, в 1862 г. помощником начальника 3-й гренадерской дивизии, а в 1863 г. командующим 28-й пехотной дивизии, но, так и не прибыв к новому месту службы, был произведен в генерал-лейтенанты и вскоре стал начальником 3-й гренадерской дивизии. В 1866 г. Гонецкий был награжден золотой медалью за проведение крестьянской реформы в Царстве Польском и майоратом с 3 тыс. рублей годового дохода за содействие в подавлении польского восстания. В 1877 г. Гонецкий был назначен командиром 7-го армейского корпуса, охранявшего в годы русско-турецкой войны Черноморское побережье, в следующем, 1878 г. произведен в генералы от инфантерии и назначен командиром 8-го армейского корпуса, а в 1882 г. командиром Гренадерского корпуса. В 1883 г. был награжден черногорским орденом Даниила 1-й степени, а в 1885 г. орденом Св. Владимира 1-й степени. В 1886 г. назначен командующим войсками Виленского военного округа. В 1895 г. Гонецкий стал членом Государственного совета.
Публикуемые письма Гонецкого ценны не только потому, что они являются новым источником, впервые вводимым в научный оборот, но еще и потому, что относятся ко времени Крымской войны, которая в настоящее время, по множеству на то причин, принадлежит к числу полузабытых отечественной историографией. После капитальных исследований А. М. Зайончковского и Е. В. Тарле 6 не появилось ни одной серьезной монографии, почти не ведется исследование огромных массивов опубликованных источников и поиск новых. Кроме того, письма Гонецкого содержат богатый материал по истории повседневности, дают представление о том, что волновало русского офицера, находящегося на театре военных действий. Это и непосредственные впечатления от боевых действий, и заботы о материальном положении вверенного полка (а заодно и своем собственном), и беспокойство о здоровье семейства, и советы по воспитанию детей и т. д.
И в дореволюционных, и в советских работах эвристические возможности источников личного происхождения использованы далеко не в полном объеме. Тема человека на войне в XIX веке до сих пор не нашла адекватного отражения в исторической литературе. Между тем именно в силу их синхронности событиям, отсутствия ретроспективности, свойственной мемуарам, они дают наиболее полное представление о мыслях и чувствах человека в момент их написания. По образному выражению А. И. Герцена: “Как сухие листы, перезимовавшие под снегом, письма напоминают другое лето, его зной, его теплые ночи и то, что ушло на веки веков, по ним догадываешься о ветвистом дубе, с которого их сорвал ветер… Случайное содержание писем, их легкая непринужденность, их будничные заботы сближают нас с писавшим”. 7
Б. П. Миловидов
1 Полный послужной список его на 1893 г. хранится в Российском государственном историческом архиве (РГИА. Ф. 13-43. Оп. 19. Ч.1. Д. 2995. ЛЛ. 5-18).
2 Военная энциклопедия. Т.VII. СПб., 1912. С. 176.
3 Публикуются лишь письма за период с 27 июня по 30 декабря 1854 г. В публикацию не вошли письма от 3 июля, 14 и 21 августа, 27 сентября и 30 декабря, в которых повторялось описание событий, изложенное в других корреспонденциях. Оригиналы писем хранятся в семье потомка Н. С. Гонецкого — И. М. Стеблина-Каменского. Письма публикуются по машинописным копиям 1980-х гг. В связи с тем, что некоторые слова остались неразобранными, прочтение их является предположительным. Эти случаи обозначены в тексте <нрзб> или оговорены в примечаниях. Очевидные опечатки или неточности в прочтении устаревших слов и географических названий исправлены без оговорок. Письма печатаются с незначительными сокращениями.
4 В литературе встречается и иное написание фамилии — Ганецкий, хотя в послужном списке он назван именно Гонецким (РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Ч.1. Д. 2995. Л. 5).
5 Драгун. Воспоминания о Закавказском походе 1854–1855 гг. // Военный сборник 1863. № 4. С.423.
6 Зайончковский А. М. Восточная война 1853–1856 гг. в связи с современной ей политической обстановкой. Т. 1–2. СПб., 1908–1913, переизд. СПб. 2002; Тарле Е. В. Крымская война Т. 1–2. М.–Л., 1944–1945.
7 Герцен А. И. Былое и думы // Собр. соч. в 30 т. Т. 11. М., 1957. С. 514.
27 июня 1854 г. Лагерь на берегу Арпачая
Милый друг мой и ангел Юля. Двенадцать дней назад, 15 июня, в день выступления всего отряда за границу, 1 отправил я к тебе письмо, которое до Тифлиса должно было дойти с курьером, а потом пойдет по экстра-почте. С тех пор получил я два твоих письма с 8-го по 20-е мая, заочно радуясь твоим успехам в музыке, издали слушаю, наслаждаюсь, как наслаждался прежде, сидя подле тебя; отсюда сожалею о потере денег, но это поправится, а все-таки недоволен остался твоей рассеянностию — ты ведь знаешь, что я человек пресердитый! Последнее письмо твое писано с дачи, и я очень рад, что ты на чистом воздухе в месте самом здоровом из окрестностей Петербурга и что ты укрепляешься в своих силах — пользуйся, пользуйся летом. Не помню, в каком письме я тебе писал, что теперь невозможно думать о поездке твоей на Кавказ, горы в волнении, 2 в каком-то нерешительном ожидании, а потому переезд по Военно-Грузинской 3 дороге, даже самая пересылка денег не надежна, а потому я и писал, чтобы ты расходовала находящиеся билеты. Изо всего этого ты можешь заключить, что надобно покориться в нашей разлуке, не отвергаю, что тебе это тяжелее моего, потому что я постоянно занят, что в моей деятельности есть разносторонняя цель — и слава, и почести, и обеспечение благосостояния твоего и детей в будущем, в особенности последнее, что на Кавказе, кажется, есть главнейший предмет общей деятельности и хорошо вознаграждаемой. Но во всяком случае эта разлука будет хорошо вознаграждена — опять мы заживем с тобою, милая моя Юля, с прежнею, самою теплою любовию, с прежними наслаждениями семейной жизни, окруженные милыми нашими детьми, но без прежних нужд, без прежних недостатков. Итак, повторимся, друг мой дорогой Юля, и в надежде на Бога проживем время нашей разлуки.
Перейду теперь к рассказу об моем житье-бытье. 15-го выступил наш отряд: к вечеру кануна занял я переправу на Арпачае своею ротою, а в 4 часа утра началась переправа обоза всего отряда. Я приехал на переправу часов в 8 утра, а обозу и конца нет. Тут уж начали переходить и войска. В 6-ти верстах за Арпачаем назначено было молебствие. Часу в 10-м подъехал Бебутов 4 с огромною свитою к переправе, где я его встретил и где он мне еще раз повторил, что соединит мой полк и скоро меня присоединит к отряду. Со свитою поехал я на место молебствия: там уже собраны были три наших драгунских полка, конная милиция, 5 вся артиллерия, 8 баталионов нашей егерской бригады и баталионов 8 Кавказских войск, но молебствие началось не ранее первого часа, потому что обоз еще тянулся. Правду сказать, что, смотря на обоз этого отряда, я невольно вспомнил о переправе Ксеркса через Геллеспонт — нет вполне здесь военного порядка, к какому я привык в продолжение моей 20-летней службы в Гвардии. По окончании молебствия я простился с начальником дивизии Белявским, 6 и тут Бебутов вновь меня обнадеживал, что скоро меня присоединит, и я уверен, что все они этого желают, расположены ко мне, полк мой им нравится более прочих полков 18-й дивизии, 7 а музыка моя производит фурор, да нельзя не оставить в Александрополе и Ахалаках войска, не обеспечить тыл свой занятием переправы на Арпачай, хотя реки эти и почти всюду теперь для кавалерии проходимы. Часа в два я вернулся на свою квартиру в Александрополь. 17-го я назначил моим баталионам выход в лагерь к Арпачаю. Накануне, т. е. 16-го, здесь была страшная гроза. Часу во втором сел обедать, гром уже гремел, сильные молнии сверкали со всех сторон, вдруг раздался удар грома над самым Александрополем, посыпалась крупа, потом град, потом куски снега с грецкий орех с самым сильнейшим южным ветром. Длилось это недолго, но вдруг все улицы завалило грудами снега, все стекла в домах с южной стороны разбило [в] окна[х], а в лагере нашем, где только что разбиты были палатки, а людей не было, их все повалило и некоторые порвало. Через два часа выглянуло солнце, по всем улицам струились каскады и ручьи с горною стремительностью, а на другой день было уже совершенно сухо. 17-го вечером вступил полк в лагерь, а 18-го после обеда и сна я туда перебрался. Живу теперь в палатке, собственной, очень хорошенькой, хотя и большой: внутри маленький тик, за тиком сукно, а под верхом клеенка — тепло и мило, на земле — ковер, моя складная кровать, стол ломберный складной, такое же кресло и стульчики, все из берестового дерева, т.е. ясени. Тут все у меня полковое хозяйство под рукою: солдаты, лошади в коновязи, обоз, мастеровые, канцелярия. Отряд наш не далече подвинулся за границей — в это время оттуда уже два раза приходила оказия: стоит он невдалеке турецкого лагеря, который, говорят, хорошо укреплен. Предположений Бебутова не знаю: без сомнения, надо было бы разбить турецкую армию и отрезать ей отступление в Карс. Жизнь моя течет однообразно, но в постоянной деятельности: то съезжу в табун, который ходит с постоянным конвоем, то пройду на фуражировку, то пройду за Арпачай осматривать впереди лежащую местность, не говоря о внутренней полковой деятельности. Все это время был только два или три раза у коменданта здешней крепости, которая совсем подле меня, — генерал-майора Шульца, 8 известного героя кавказского, человека честного и пламенного. Четвертого же дня, т. е. 24 июня, был праздник у меня, т. е. полковой праздник Иоанна Предтечи. Был церковный парад в лагере, который окончился с градом, а потом закуска вроде обеда для г. офицеров и посетителей: стоило мне это 252 рубля. Дал солдатам на пироги 100 рублей, а 150 употребил на угощение. Теперь я могу делать такие расходы, которые и необходимы; дорога, в особенности в горах и за Тифлисом, стоила мне чрезвычайно много, относительно обоза и лошадей, а теперь если бы у меня полк был весь здесь, то одни лошади мне принесут в месяц более 1500 рублей серебром, потому что они на траве, да кроме того косим на будущее, а фуражное довольствие на них отпускается: пуд сена 45 коп., четверть ячменя 3 рубля. 9
Хотел я тебе вчера написать письмо и отправить по почте, но вдруг в четвертом часу утра приехал из отряда милиционер с бумагою, в которой требует, чтобы я немедленно двинул к ним один баталион с двумя орудиями — что заняло у меня целое утро: я проводил их несколько верст за Арпачай. Завтра или послезавтра баталион этот вернется и мы узнаем несколько новостей об отряде, который теперь в 35-ти верстах от нас, и тоже от турецкой армии и ее лагеря.
Сегодня обедаю у какого-то александропольского армянина, который лет 16 был в Персии, разбогател и теперь хочет меня угостить и еще человек 10 моих офицеров. Да благословит его Аллах!
Милая моя Юля, прошу тебя, береги свое здоровье, укрепляйся в силах на даче, не тоскуй — разлука необходима. Когда я был с тобою, казалось странно, как это может муж жить один — теперь же я живу совершенным монахом и нахожу это весьма натуральным и возможным не только восемь месяцев, но даже целые годы. Это в отношении материальном, но душе и сердцу тяжело — тут убеждение о пользе и необходимости этой разлуки поддерживает меня.
Прилагаемые при сем письма Пете 10 и Маше потрудись, Юля, положить в хорошенькие конвертики, сделай адрес, запечатай палатками11 и доставь по назначению. Кланяйся всем, в особенности Пиратским. Целую и обнимаю единственного моего друга.
Николай Гонецкий.
1 Гонецкий находился в 1854 г. со своим Ряжским пехотным полком на кавказском театре военных действий, который играл в начавшейся Восточной войне второстепенную роль. Основные военные действия против турок разворачивались на Дунае, а со вступлением в войну западных держав (в первую очередь Англии и Франции) главным театром стал крымский. В письме речь идет об Александропольском отряде — наиболее крупном из отрядов, действовавших на кавказской границе с Турцией. Отряд возглавлял командующий всем действующим корпусом на кавказско-турецкой границе князь В. О. Бебутов. 15 июня отряд перешел границу и двинулся в глубь турецкой территории в направлении крепости Карс, взятие которой было одной из целей кампании 1854 г.
2 Начало военных действий с Турцией на кавказском театре, когда основные силы русских были прикованы к русско-турецкой границе, придало новый импульс движению Шамиля, которое переживало кризис, вызванный как глубокими внутренними причинами, так и успешными действиями русских войск, существенно изменивших после Даргинской трагедии свою стратегию и тактику. Не последнюю роль в активизации горцев сыграла также турецкая и английская пропаганда.
3 Военно-Грузинская дорога — единственный путь, связывавший Россию с Закавказьем, движение по ней открыто в 1799 г.
4 Бебутов Василий Осипович (1791–1858) — князь, генерал-лейтенант (с 1843), в 1844–1847 гг. командующий войсками в Северном и Нагорном Дагестане; в 1847–1858 гг. начальник гражданского управления Закавказского края, в 1853–1854 гг. командующий действующим корпусом на кавказско-турецкой границе, с 1856 г. генерал от инфантерии, с 1858 г. член Государственного совета.
5 Милицией назывались иррегулярные войска из горцев, находящихся на службе России.
6 Белявский Константин Яковлевич (1802–1857) — генерал-майор (с 1840), с 1841 г. командир 2-й бригады 15-й пехотной дивизии, с 1845 г. состоял по особым поручениям при главнокомандующем Отдельным Кавказским корпусом; позднее генерал-лейтенант (с 1849), с 1847 г. кутаисский военный губернатор и управляющий гражданской частью, а в 1853–1854 гг. начальник 18-й пехотной дивизии, с которой вернулся на Кавказ, с 1854 г. сенатор.
7 В 1854 г. в числе других войск на Кавказ прибыла 18-я пехотная дивизия в составе 16 батальонов (Рязанский и Ряжский пехотные, Белевский и Тульский егерские полки), 18-я артиллерийская бригада и сводная драгунская бригада (Новороссийский и Тверской драгунские полки). Покинула Кавказ только в 1861 г. Гизетти А. Л. Хроника кавказских войск. Тифлис, 1896. Ч. 1. С. 110–111, 128).
8 Шульц Мориц Христианович (1806–1888), закончив Военную академию, отправился на Кавказ, где находился при штабе Отдельного Кавказского корпуса; с 1850 г. генерал-майор и комендант Александрополя. С 1878 г. генерал от кавалерии.
9 Вот как описывал полковое хозяйство дореформенной поры военный министр А. Ф. Редигер: “Казна отпускала известные средства на каждую часть и лишь требовала, чтобы она была в полном порядке, не входя вовсе в рассмотрение вопроса, сколько в действительности тратилось на то или другое. Вся экономия от отпускавшихся на часть средств поступала в собственность ее командира”. Отец Редигера специально хлопотал о получении в командование полка, чтобы поправить материальное положение семьи. (А. Ф. Редигер. История моей жизни. Воспоминания военного министра. Т. 1. М., 1999. С. 18–19.) Наиболее существенную часть этих “законных”, как тогда говорили, доходов составляли доходы от фуража. Впрочем, за счет сэкономленных сумм полковой командир, как правило, содержал стол для офицеров полка, а в ряде случаев улучшалось и положение нижних чинов, так, например, на Кавказе шилась теплая одежда для участия в зимних экспедициях.
10 Петр Николаевич Гонецкий (р. 22 июля 1847 г.), на 1893 г. он был отставным поручиком гвардии.
11 Вероятно, правильно: “облатками” — специальным кружком из бумаги на клею, которым заклеивались письма.
10 июля 1854 г. Лагерь на Арпачае под Александрополем
Милый и дорогой друг мой и ангел Юля. Семь дней назад отправил к тебе письмо по почте, нынче опять пойдет почта, и я намерен к тебе отправить, не зная, когда даже еще предыдущее дойдет до тебя, потому что от Александрополя до Тифлиса, по неимению лошадей, почта ходит на волах — значит, она движется не очень скоро. С прошедшего письма я, можно сказать, почти в ежедневном беспокойстве; правда, хотя, судить хладнокровно, мой маленький лагерь довольно безопасен, потому что стоит под выстрелами Александропольской крепости, крепости очень хорошенькой; фронт защищен четырьмя орудиями, самая же площадка, на которой расположен лагерь, далече, командует впереди и с боку лежащею равниною по реке Арпачаю, не говоря о 2 сотнях казаков, стоящих сбоку более открытого. Кроме того, я не ожидаю нападения турецкой армии, но беспокоюсь, потому что по Арпачаю и в окрестностях бродят толпы хищников куртинов, так называемых баши-бузуков, 1 и воруют скотину в окрестных селениях, а иногда и режут жителей. Так, например, с неделю, кажется, назад человек будит меня на заре с известием, что далече влево видна и слышна стрельба — это было верстах в 20 или 12 левее моего лагеря в Баяндуре по Арпачаю же; оказалось, что толпа хищников окружила эти селения ночью, ворвалась на рассвете в них и начала грабить, но им немного пришлось поживиться, а пострадали много, потому что там стояла наша конная армянская милиция, хотя и плохая, но все-таки войско. На днях же, еще было темно, перед зарею раздались выстрелы верстах в 6 левее моего лагеря на Арпачае ниже мельницы, где расположена рота Эриванского полка, а также милиция, — оказалось, что хищники татары 2 гнали скотину свою, или ими украденную, через Арпачай в Турцию; милиция на них наскочила и скотину отбила, а татары скрылись. Это все вздор, но ты знаешь мой беспокойный характер в том, что мне поручено, а потому всякий выстрел меня тревожит, а тут жители города, который сзади меня, от трусости сидят в сакле да стреляют по ночам, уверяя, что Осман 3 услышит, что стреляют, и не пойдет. Подобное обыкновение заставило меня за прошедшую ночь до восхода солнечного провести на ногах. Часу в 10-м ночи получил от коменданта уведомление, что неприятельская партия, разделившись на три части, намерена сделать в продолжение ночи нападение, но с какой стороны, со стороны ли города, или крепости, или на Каракташ 4 (что впереди меня, на переправе и где расположена моя рота), а потому предлагает мне взять свои меры. В этот раз баталион, т. е. три роты занимали караул в крепости и в городе, собрал остатки, оказалось в лагере 60 штыков, поставил их в середине лагеря как главный резерв, обоз запрягли, батарея в готовности стала на позиции и к ней сдвинул полевые пикеты, и таким образом я готов был встретить целую турецкую армию, но ночь прошла спокойно, только армяне все в городе стреляли, и с восходом солнца я и горсть солдат разошлись по палаткам, чтобы заснуть. Но все это пустяки в сравнении с тем беспокойством, которое делает неполучение от тебя так долго писем, последнее было от 18, 19 и 20 мая. Как ты, мой друг, здорова? Что дети? У вас в Лесном институте 5 воздух хороший. Англичанам вас далече достать. Я уверен, что прекращение известий от тебя происходит от неисправности почты или может быть потому, что ты, находясь на даче, не можешь так часто и аккуратно доставлять их в город. Гостит ли у тебя Марья Павловна? Пользуйся, Юля, летним временем, пей молоко, сливки, кушай побольше, гуляй, и я надеюсь, что я тебя увижу здоровою и цветущею. К зиме приготовь себе хорошенькую квартирку, не большую, но сухую и теплую, — обо мне не беспокойся: климат в Александрополе хороший, и место, где я стою лагерем, здоровое, палатка у меня славная, просторная, формы обыкновенной офицерской, но немного больше, так что в ней стоит кровать, один ломберный стол раскрытый под клеенкой для занятий и обеда, другой свернутый, четыре стульчика и одно кресло — все это складное, весьма удобное к походной моей жизни; устроено это в Александрополе полковыми мастерами.
Что касается до политических новостей, от которых зависят и наши семейные обстоятельства, скорость свидания или нет, то по полученным мною газетам ничего не видать решительно. По слухам говорят, Силистрия взята; англичане все крейсируют в Балтийском море в соединении с французами. 6 У них 7 точно так же решительно, где бы можно было предвидеть что-либо окончательное, ничего нет: главный отряд Бебутова стоит в 25 или 30 верстах от меня за Арпачаем в Турции; против него стоит турецкий лагерь. Стоят и глазеют друг на друга. 8 Андроников, 9 хотя там и рубил турок, взял орудия, лагерь, знамена, — да все как-то существенно полезного ничего не видать. Впрочем, от нас соображения внешние, которые должны быть тайною для всех, для нас скрыты. В лагере за Арпачаем в Главном отряде не так пользуются здоровьем: в это время заболел там артиллерийский офицер, правда, привезли сюда в госпиталь, умер; умер там Новороссийского Драгунского полка подполковник Гроссман; третьего дня принесли в город на носилках из отряда командира Белевского полка Неёлова 10 — отчаянно заболел: шествие под конвоем двух рот продолжалось с 5 ч. утра до 10 часов вечера. Вчера я посетил его — очень болел. Не упомню об других заболеваниях, в особенности об нижних чинах.
Кончаю мое письмо для отправления на почту. Целую тебя, друг мой, и поручаю тебя и всех детей наших хранению Святого Промысла, с молитвою благословляю.
Друг и муж твой Николай Гонецкий.
1 Баши-бузуки — иррегулярная турецкая кавалерия.
2 Татарами на Кавказе часто называли местных жителей-мусульман. Хищниками называли горцев, совершавших набеги как на русских, так и на своих соседей. Набег был важным элементом экономики горцев.
3 Османами называли турок (ср. Османская империя).
4 Вероятно, правильно читать: “карантин”.
5 Ныне это Лесотехническая академия в Петербурге на Выборгской стороне. В XIX веке вокруг института возник дачный поселок.
6 Силистрия — крепость на Дунае. Предполагавшийся штурм ее был отменен, а осада снята (14 июня 1854 г.). Англичане и французы действительно летом 1854 г. крейсировали в Балтийском море.
7 У них — по смыслу должно быть “у нас”.
8 Бебутов медлил и ждал подкреплений, опасаясь слишком далеко отдаляться от границы. Кроме того, он считал, что у Александропольского отряда недостаточно сил для того, чтобы осаждать Карс, если часть турецких войск укроется в нем (как показали события 1855 г., эти опасения были вполне справедливы), и одновременно действовать против отрядов противника, находящихся вне крепости. В случае же, если турки выйдут навстречу, Бебутов планировал спровоцировать их на сражение и в случае победы на их плечах ворваться в Карс (Богданович М. И. Восточная война 1853–1856 гг. Т. 2. С. 177; Зайончковский А. М. Восточная война 1853–1856 гг. в связи с современной ей политической обстановкой. Т. 2. Ч. 2. СПб., 2002. С. 458–459).
[9 Андронников Иван Малхазович (1798–1869) — князь, генерал-майор (с 1842), генерал-лейтенант (с 1850), в 1849–1856 гг. тифлисский военный губернатор и управляющий гражданской частью в губернии, в годы Крымской войны командовал частью войск на кавказско-турецкой границе. 4 июня 1854 г. Гурийский отряд во главе с Андронниковым разбил турок недалеко от селения Озургеты.
10 Неёлов Павел Евгеньевич (1815–1876) — полковник (с 1848), в 1851–1856 гг. командир Белевского егерского полка; позднее генерал-лейтенант (с 1864), в 1859–1864 гг. окружной генерал 7-го округа Отдельного корпуса внутренней стражи.
16 июля 1854 г. Лагерь на Арпачае под Александрополем
Милый, дорогой друг мой Юля. Беспокойство мое с каждой почтой возрастает: прежде я так аккуратно и постоянно получал от тебя письма, ныне же давно их от тебя не имею. Здорова ли ты, милый дружок мой? — это самое главное меня беспокоит и мучает. Или пересылка с курьером от А. П. Безака 1 прекратилась? Или ты, живя на даче, не можешь так аккуратно отправлять их? Или, наконец, соединенный флот французов и англичан разрушил Кронштадт и обложил с моря и суши Петербург? В встревоженную мою голову всякая нелепость может прийти. Молюсь усердно Богу о твоем здоровье и чтобы ты по-прежнему писала ко мне часто и аккуратно в залог той теплой, постоянной и неизменной твоей любви, для которой я живу и утешаюсь надеждой в будущем. К этому беспокойству присоединяются беспокойства политические, именно получение известия об оставлении нашими войсками осады Силистрии и обратное движение наших войск за Дунай, потом нерешительность положения нашей Бебутовской армии: стоят в 25 или 30 верстах от меня за границей вот уже целый месяц и дела нисколько не подаются вперед. Что будет из всего этого положения? К довершению всего горя, полк мой ужасно раздроблен: два баталиона остались в Александрополе, один баталион взяли в отряд к Бебутову, а с остальным оставили меня в лагере на Арпачае. Когда я шел по России, я думал присоединиться только к отряду и полагал, что дела военного, тревог и забот военных будет много, ан вышло, что война здесь совсем другого рода: хотя и стоят нос к носу с неприятелем, да не меряются с ним силами. Впрочем, и в этом должна быть польза.
Что сказать о себе, что я делал после письма моего прошедшей почты? Кажется, ничего не делаю, а время летит чрезвычайно быстро. В прошлый понедельник, для успокоения жителей Александрополя, чрезвычайно встревоженных распускаемыми с намерением слухами о предстоящих нападениях на него, произвел я рекогносцировку со всею кавалериею, оставшеюся под Александрополем, и с ротою пехоты к стороне неприятеля верст за двадцать и не встретил живой души, как и донес буквально. Я сказал — со всею кавалериею; ты не подумай обо мне, что я вроде Штрандмана: 2 вся моя кавалерия состоит в полутора или двух сотнях милиции, около сотни казаков донских, да еще с полсотни таможней стражи. Затем во вторник пришла из отряда оказия, т. е. мой первый баталион принес дела, новости. В четверг пошел обратно — я по обыкновению провожаю его; в пятницу, т. е. вчера, назначил фуражировку, а когда она бывает, то я не покоен до ее возвращения, т. е. часов 2-х или 3-х пополудни. Вчера же вечером, когда надвигалась сильная гроза кругом, часов около 9-ти я принялся за это письмо, но гроза скоро прошла, как это обыкновенно бывает здесь: все перемены чрезвычайно быстры, дождь никогда не бывает продолжительным, зато недолго, да повалит град величиною с голубиное яйцо, а об этой серенькой погоде, что заволакивает небо с утра и начинает капать без конца, — мы здесь и понятия не имеем. Так и вчерашняя гроза была скоротечна, человек открыл палатку и подал ужинать — [письмо] прекратилось. После ужина лег я спать и только что заснул, как в начале 12-го получаю писанную с казаком записку, что сейчас получено им из отряда известие, что неприятель намерен напасть на мельницу и разграбить ее, и чтобы быть как можно осторожнее и все было бы готово, в особенности артиллерия и конница. Оделся и всю ночь до 5 часов утра провел на ногах, потом только лег заснуть. Сегодня встал часов в 10 и торопился кончить тебе письмо и отправить его на почту.
Прощай, дорогой дружок мой, целую тебя, равно как и всех детей, и благословляю вас всех вместе. О, скорее бы получить от тебя письмо.
Друг и муж твой Николай Гонецкий.
Р. S. Ах, забыл тебя уведомить: вчера доставлен ящик, порядочно разбитый, с одним пудом осемью фунтами корпии 3 и 100 компрессов — это, вероятно, от тебя; вчера же отдал я все это разобрать. Благодарю тебя, милая Юля, от лица всех, кому придется этим воспользоваться, — такой корпии у нас недостаток.
Еще приписка. На днях у нас пронесся слух, что Шамиль, 4 а другие говорят — Даниель-бек 5 прорвался с гор в Кахетию около Телова и разграбил там: увез жену генерала Чавчавадзе, который в отряде у них и командует Нижегородским полком, и жену убитого Орбелиани, бывшего командира Эриванского полка. 6 О, как забилось мое сердце: ведь это очень недалече от Тифлиса, а ты все просилась в Тифлис. Не знаю, справедливо ли это, передаю как слух.
1 Безак Александр Павлович (1801–1868) — генерал-лейтенант (с 1848), генерал-адъютант (с 1849), в 1849–1855 гг. начальник штаба инспектора всей артиллерии, а в годы Крымской войны вместе с тем был временно управляющий артиллерийским департаментом Военного министерства; с 1859 г. генерал от артиллерии, в 1860–1865 гг. оренбургский и самарский генерал-губернатор и командующий Отдельным оренбургским корпусом, с 1863 г. член Государственного совета.
2 Штрандман Карл Густавович (1786–1855) — генерал от кавалерии (с 1851), в описываемое время командующий гвардейским резервным кавалерийским корпусом.
3 Корпия — мягкая ветошь или пушистая ткань для перевязки ран.
4 Шамиль (1797 или 1799 — 1871) — 3-й имам Чечни и Дагестана (1834–1859), в 1859 г. взят русскими войсками в плен.
5 Даниель-бек (? –1870) — Елисуйский султан (с 1830 г.), один из кавказских владетелей, генерал-майор русской службы (с 1843), в 1844 г. перешел на сторону Шамиля, в 1859 г. вновь перешел на сторону России.
6 В 1854 г. во время набега на Кахетию горцы разграбили имение князей Чавчавадзе Цинандали. Из дома в Цинандали в плен были уведены 22 человека, в том числе жена князя Д. А. Чавчавадзе Анна Ильинична с детьми и ее сестра — вдова князя И. Д. Орбелиани с сыном. Обе княгини приходились внучками последнему грузинскому царю Георгию XII. В 1855 г. после долгих и трудных переговоров они были обменяны на 40 тыс. рублей серебром и старшего сына Шамиля Джамалэддина, взятого в заложники ребенком при осаде аула Ахульго в 1839 г., воспитанного в России и ставшего к тому времени офицером русской армии.
Чавчавадзе Давид Александрович (1817–1884) — князь, с 1840 г. служил в Нижегородском драгунском полку, в 1851 г. назначен адъютантом главнокомандующего Отдельным кавказским корпусом с переводом в лейб-гвардии Конно-гренадерский полк, с 1881 г. генерал-лейтенант.
Орбелиани Илья Джамбакурьянович (Дмитриевич) (1818–1853) — князь, с 1832 г. на русской военной службе, в 1842 г. находился в плену у горцев, о чем оставил воспоминания, генерал-майор (с 1852), с 1851 г. командир Грузинского гренадерского полка, смертельно ранен в сражении под Башкадыкларом в 1853 г.
23 июля 1854 года. Лагерь в Азиатской Турции у аула Герак-дара
Милый и дорогой друг мой и ангел Юля. Заголовок письма моего, вероятно, устрашит тебя: я стою лагерем на неприятельской земле, в Азиатской Турции, с целым нашим отрядом. Не бойся — завтра я опять возвращаюсь в Александрополь и даже помещаюсь в самой крепости, потому что баталион, который пройдет назад, назначается для хлебопечения. Сюда я прибыл 20-го: Бебутов притянул меня ко всему отряду в видах иметь на днях дело, но обстоятельства изменились; говорят, турецкий лагерь, против которого наш отряд стоит более месяца, расходится, разбегается, а в последнее время в нем собралось от 40 до 60 тысяч войска. Причин на это много. Первая — это то, что дней пять назад из их лагеря насыпало тысяч до трех баши-бузуков и появились перед нашим лагерем, в то самое время, когда главные наши силы вышли из лагеря для какого-то движения и в нем оставалось войска немного да по нескольку сотен линейных полков Скобелева 1 и Камкова, 2 говорят, что их паша сказал им: русские бегут из лагеря, идите, лагерь весь ваш. Как только появились баши-бузуки, Скобелев выскочил с одною сотнею и, не пускаясь с ними в перестрелку, ударил в шашки на один их фланг и начал их рубить; спустя несколько времени подоспел Камков с несколькими сотнями и точно так же пошел в шашки. Баши-бузуки в ужасе побежали назад. Надо тебе сказать, что они сильно надоели нашему отряду, а в особенности казакам: беспрестанная за них тревога, а толку нет никакого — выйдут, с тысячи шагов стреляют из своих дрянных ружей, а потом и уйдут. Наши же казаки, не пускаясь с ними в перестрелку, бросились на них, и баши-бузуки пришли в такой страх, что кто мог удирал, другие бросались с лошадей, просили пощады; казаки же до 200 тел положили на месте, не имея к ним нисколько сожаления, между тем как из наших ранено три и контужено два, и таким образом гнали их до самого лагеря. После этого, говорят, все баши-бузуки оставили турецкий лагерь и разбежались. Другая причина — взят Баязет с отрядом Врангеля 3 и в нем значительные хлебные запасы, причем потери с нашей стороны были самые незначительные. Потом говорят, Ковалевский 4 идет с правого нашего фланга на Ардаган. Таким образом, кроме того, что туркам совершенно известно, что весь наш отряд в страшном нетерпении ударить на них и уничтожить, их лагерь начинает уничтожаться: вчера или сегодня ушла часть пехоты. Вот почему Бебутов видит, что дела не будет, и отправляет меня назад; впрочем, сказал, что если будет иметь в виду дело, то вновь притянет меня, но ты, Юля, не беспокойся, я буду в резерве: Ряжский полк здесь составляет гвардию. Как только три дня назад прибыл с своим отрядом, сейчас требуют мою музыку — она по-прежнему всех восхищает. Но прибытие мое в отряд было для меня весьма радостно, не потому, что я надеялся бить-резать несчастных турок: фуй, это нехорошо, бесчеловечно; но здесь я от тебя получил разом несколько писем, именно одно от генваря месяца с различными стихами, другое от последних чисел мая, третье от 8 июня и четвертое от последних чисел июня; перейдем теперь к ним.
[Николай Гонецкий].
1 Скобелев Дмитрий Иванович (1821–1879) за сражение под Башкадыкларом в ноябре 1853 г. произведен в полковники; в 1854 г. командовал тремя сотнями кубанских казаков; с 1869 г. генерал-лейтенант, в русско-турецкую войну 1877–1878 гг. состоял при главнокомандующем армии; отец М. Д. Скобелева.
2 Камков Афанасий Федорович в 1854 г. был полковником Гребенского линейного казачьего полка и главным кумыкским приставом.
3 Врангель Карл Карлович (1800–1872) — барон, генерал-лейтенант, в 1849–1854 гг. командир 21-й пехотной дивизии, в 1854 г. начальник Эриванского отряда; позднее генерал от инфантерии, с 1862 г. член Военного совета.
Эриванский отряд начал наступательные действия в середине июня одновременно с Александропольским. В начале июля Врангель получил от Бебутова разрешение перейти границу и 17 июля разбил у озера Чин-гин (Джан-гёль) Баязетский корпус турок под командованием Селим-паши. 19 июля русские заняли оставленный противником Баязет, однако через два дня покинули его, отступив к Абас-гёльскому перевалу.
4 Петр Петрович Ковалевский (1808–1855) — с 1843 г. начальник 20-й артиллерийской бригады, с 1845 г. генерал-майор и начальник правого фланга Кавказской линии; позднее генерал-лейтенант. Ардаган он осаждал в 1855 г., а 17 сентября того же года смертельно ранен во время неудачного штурма Карса.
28 июля. Лагерь на берегу Арпачая под Александрополем
Я опять в своих пределах, но не так, как предполагал в начале сего письма, а после страшного кровавого боя 24 июля, 1 насладившись вдоволь тяжеловесного полета ядер, гранат и картечи и свиста пуль, наслушавшись крика раненых, наглядевшись досыта истерзанных трупов, изувеченных раненых, валяющихся членов человеческих, отделенных ножом хирургов. Расскажу тебе в порядке. Написав к тебе начало этого письма, я надеялся прибыть на другой день рано в Александрополь, чтобы его кончить и к тебе отправить, я поужинал и часов в 10 лег спать. В конце одиннадцатого является ко мне командир саперного баталиона полковник Кауфман 2 от Бебутова с приказанием немедленно изготовить оба моих баталиона в движение, что Бебутов, получа известие, что турецкий лагерь снимается, и не зная наверное, для нападения ли на нас или для отступления к Карсу, намерен в первом случае быть готовым для встречи их в чистом поле, а во втором отрезать им отступление; кроме того, во всём нашем лагере велено снять палатки и вместе с лишними обозами отправить в наш вагенбург, 3 довольно безопасно расположенный, а людям выступить налегке без ранцев, имея шинели, скатанные через плечо, четырехдневный запас сухарей, каждому по манерке воды, патронные ящики и по четыре повозки пустых на баталион для фербонта, 4 т. е. для возки убитых и раненых. Вслед за этим получаю дислокацию движения — сборный пункт впереди правого фланга нашего лагеря. Отряд должен был двигаться двумя эшелонами. Каждый эшелон двумя колоннами на расстоянии 200 шагов одна от другой. В первом эшелоне Белевский, 3 1/2 баталиона Эриванского и 4-батарейная и 7-я легкая 18-й бригады; во втором эшелоне 3 1/2 баталиона Гренадерского и Тульский полк и две батареи Кавказские; за вторым эшелоном следует вся кавалерия, шесть эскадронов Нижегородского драгунского, Новороссийский и Тверской драгунские полки и две Донские и один дивизион линейной казачьей батареи. В авангарде назначено две сотни охотников полковника Лорис-Меликова, 5 три сотни линейных казаков полковника Скобелева и Кавказский стрелковый баталион; так называемая же конномусульманская бригада должна была прикрывать второй эшелон с левой стороны, а сборно-линейный казачий полк с четырьмя орудиями назначен был идти за первым эшелоном, имея перед собой парк, патронные ящики и фербонт. В хвосте же всего отряда должна была идти сотня Донского № 20 полка. Вот и весь наш отряд: 18 баталионов пехоты (считая каждый от 600 до 700), 26 эскадронов, около 1000 казаков, несколько сотен милиции и около 50 орудий и конно-ротная команда. Вагенбург оставался на месте под прикрытием саперного баталиона, 10 орудий и 2-х сотен казаков.
В час ночи все тронулись с своих мест и в темноте столпились впереди лагеря и до рассвета стояли кто где встал; с рассветом же начали вытягиваться в определенный порядок, и, по моему мнению, в направлении более отражать отступление турецкой армии из его лагеря к Карсу. Не более часу прошло в подобном движении, как отряд остановился; разъезды открыли противника: армия турецкая стояла на позиции с левой стороны от нас, имея скорее намерение отрезать нам отступление от Александрополя, заняв правым своим флангом высоту, лежащую с левой стороны перед нашим лагерем. Весь наш отряд выстроился лицом к ним, и открылась канонада; я же встал с двумя своими баталионами и четырьмя орудиями в боевой резерв, прикрывая вместе с тем парк и перевязочный пункт. 6 Не прошло получаса, как вправо от меня начали чернеться вдали массы турецких войск, и я получил приказание с полутора баталионами и двумя орудиями идти вправо, и не сделал я полверсты, как турецкая батарея открыла по мне убийственный огонь; вот вырвало целый ряд в колонне, вот ранили моего адъютанта и он со стоном пал с лошади, ядра летают около меня и над моей головой, вот прокатилось ядро перед моею лошадью, прошло между ног лошади моего берейтора и щелкнуло в ногу лошади младшего штаб-офицера, и та полетела кверху ногами. Солдаты мои оробели, беспрестанно начали кланяться, я командовал баталионам вперед, потом еще вперед, одно орудие у меня подбило, но мы встали так, что турецкие снаряды начали неверно ложиться, перелетая большей частью через наши головы. В это время еще правее меня начала показываться турецкая кавалерия, я скомандовал первому баталиону каре, но кавалерия эта скрылась. Кругом меня, кроме полутора моих баталионов наших, никого не было видно, приходилось плохо. В это время вижу я сзади моих баталионов дивизион линейной казачьей батареи, я подскакал к ней, двинул марш-марш вперед, командую с передков, первая, вторая, третья, на передки марш-марш, и сделал с ней еще наступление, и, двигая вместе с тем мои баталионы, заставил батарею неприятельскую отступить, но, подвигаясь с баталионами далее, первый из них встречен был сильнейшим баталионным и штуцерным огнем, а второй наткнулся на лежащую в траве пехоту и вступил в рукопашный бой. Но против нас было несколько турецких баталионов, баталионы мои начали отступать; в это время подошли ко мне дивизион драгун и несколько сотен линейных казаков. Турки преследуют мой первый баталион, я скачу к дивизиону драгун: “Братцы драгуны, выручите баталион, ударьте”. Эскадронный или дивизионный командир говорит мне, что они сейчас ходили в атаку, лошади устали, и показывает мне, что невдалеке стоит начальник кавалерии Багговут. 7 Я скачу к нему. “Ваше превосходительство, прикажите ударить кавалерии, что ж это всё на мой баталион обрушается: неприятельская пехота открыла свой фланг и в движении — славный момент для удара”. Он говорит: “Хорошо, иди вперед, я тебя подожду”. Я заскакал к первому моему баталиону сзади, выхватил палку: “Изрублю, если кто только шаг сделает назад — вперед!” В это время к баталиону подъехали линейные казаки, баталион мой бросил шинели, и все пошло вперед с криками “ура!”, и неприятель бросился бежать, пехота его побросала ружья, семь орудий оставили они нам, и уж он опомниться больше не мог. Прогнав его версты две, баталион сильно растянулся, я начал останавливать передние взводы, чтобы собрать баталион, потому что передние бегут, а истомленные не могут поспевать за ними, люди кричат мне: “Позвольте, ваше высокоблагородие, не могим, сердце горит!” Но я их уговорил, что мы теперь ничего не можем сделать, кавалерия погнала неприятеля, а мы соберемся да и пойдем за ними потихоньку. В это время скачет ко мне из застрельщиковой цепи, которая была правее баталиона, унтер-офицер верхом в амуниции, с ружьем, сам ссадил турку, сел на его лошадь и с линейскими казаками, бросившись вперед, еще заколол трех. Берейтор же мой рядовой Боков, бросившись тоже с казаками, изрубил турецкого конника, отнял у него знамя и все оружие, даже мешок с сухарями, яблоками и каким-то сухим кисленьким вареньем, утоляющим жажду. Я прошел с баталионом еще с версту, все войска наши остановились, люди неимоверно утомились — сражение было в месте безводном. Трофеи на моем фланге были семь орудий, два знамени и до тысячи пленных; ружей же, брошенных неприятелем, которыми, без прибавления можно сказать, успешен был, там чуть никто и подымать не хотел — не до того было. Я остался цел и невредим. Бог не дозволил ни одной вражеской пуле коснуться меня. Благодарю Бога, благодарите и Вы, ангел мой Юля, — твой медалион был на моей груди, милые мои дети.
Но так как Владимир Петрович будет интересоваться о ходе всего сражения, то на его долю я должен буду прибавить, что боевая линия наша растянулась на пять верст, что мы сражались почти все в одну линию против втрое сильнейшего неприятеля, который вовсе не таков теперь, как был прежде: штуцерные баталионы у него очень хороши. Из шести баталионов нижегородские драгуны потеряли наполовину, Тверской драгунский тоже сильно пострадал, Эриванский и Константина Николаевича порядочно пострадали, а у меня из 800 четвертая часть выбыла из фронта. Первоначальное расположение турок было весьма недурно, и, имея огромное превосходство в силах, он мог бы окружить ничтожный наш отряд, но велик Бог русский — мужество наше все спасло. Неприятель бежал без оглядки, и одни говорят, что он немного собрался под Карсом, другие же говорят, что продрался далее за Саганлугский хребет в леса. Армиею турецкой командовал мушир (т. е. корпусный командир) Зариф-Паша, молодой человек образованный, турок; у него были Гюйон, Кмети — венгерцы, а мои офицеры говорят, что видели на батарее красные мундиры, 8 что очень может быть.
Рассказывать ли тебе дальше? Когда мы остановились и я взглянул на знаменный дивизион, где из 40 рядов осталось 15, я плакал вместе с солдатами. Рассказывать ли возвращение мое через поле бывшего побоища, прибытие на перевязочный пункт, тут же совершено погребение собранных с поля убитых моих солдат — это было страшно и больно горько. В лагерь я возвратился в 6 ч. вечера. Со всех сторон я слышал мне поздравления, как от тех, которые со мною дрались вместе, так и от других — потому что молва быстро, можно сказать, на самом поле разлетелась о Ряжском полку.
На другой день было у нас общее благодарственное молебствие; Бебутов меня обнял и очень благодарил; Белявский не знает, как благодарить, так и увивается — обещаний полку сделал множество. И справедливо — мы защитили фланг и тыл, а то было бы плохо.
Вот тебе рассказ, за правдоподобность которого ручаюсь, но в систематическом порядке припомнить и рассказать почти не могу, потому что в продолжение всей битвы я ни о чем не думал, как об чести полка, об Георгиевских знаменах, которые неслись с моими баталионами, даже забыл об тебе, мой ангел Юля.
Прощай, дружок мой Юля, поблагодари Бога всей семьей, что мне довелось с честью участвовать в деле против неприятеля. Целую тебя и всех наших деток, да благословит вас всех Всемогущий Бог.
Николай Гонецкий.
26-го с частью раненых и с 2000 пленными возвратился я на Арпачай в лагерь свой, где встретили меня два других моих баталиона, которые форсированным маршем пришли из Ахалкалах: Бебутов в ночь перед сражением послал за ними.
1 22 июля турецкий главнокомандующий Зариф-паша получил донесение о разгроме Врангелем Баязетского корпуса и о занятии русскими Баязета. Опасаясь соединения Эриванского и Александропольского отрядов, турецкое командование приняло решение дать сражение отряду Бебутова. Перед сражением турки отправили обозы в Карс. Заметив это, Бебутов решил, что неприятель собрался ретироваться, и стал готовиться к удару во фланг и тыл отступающему противнику. Численность турецких войск, участвовавших в сражении, оценивалась французскими агентами в 26 тыс. регулярных и 8–10 тыс. иррегулярных войск. Общая численность русских войск 18 тыс. чел. (Зайончковский А.М. Восточная война 1853–1856 гг. Т. 2. Ч. 2. СПб., 2002. С. 463, 465).
2 Кауфман Константин Петрович (1818–1882) — полковник (с 1853), в 1854–1855 гг. командир Кавказского саперного батальона; позднее генерал-адъютант (с 1864), инженер-генерал (с 1874), с 1867 г. генерал-губернатор Туркестанского края и командующий войсками Туркестанского военного округа.
3 Вагенбург — оборонительное сооружение из повозок или обозного транспорта в форме каре, полукруга или круга, использовавшееся как опорный пункт.
4 Фербонт — от немецкого Verband, медицинская часть обоза, где находились раненые.
5 Лорис-Меликов Михаил Тариелович (1824–1888) — граф (с 1878), с 1847 г. служил на Кавказе, с 1854 г. полковник лейб-гвардии Гродненского гусарского полка, состоял по особым поручениям при главнокомандующем Отдельным Кавказским корпусом, участвовал в боевых действиях в составе отряда генерал-лейтенанта В.О. Бебутова; с 1880 г. член Государственного совета, в 1880–1881 гг. министр внутренних дел, автор т. н. “лорис-меликовской конституции”.
6 План турок заключался в том, чтобы используя численное превосходство, обойти русских с флангов. Русские позиции из-за недостатка войск были очень растянуты, в некоторых местах войск вообще не было. Гонецкий с батальонами ряжцев находился первоначально в резерве за центром русской позиции. Однако вскоре был переброшен на правый фланг. В письме речь идет о событиях именно на правом фланге. Ситуация осложнялась тем, что на правом фланге, кроме ряжцев, не было пехоты, да и кавалерия была в основном иррегулярная. Лишь отбив натиск турок на левом фланге и в центре, русское командование перебросило подкрепления на правый фланг. Артиллерийский офицер
П. Д. Рудаков, действовавший вместе с ряжцами на правом фланге, писал в дневнике, что ряжцы часа два стояли против турецкой пехоты, осыпавшей их убийственным огнем (Рудаков П. Д. Дневник о войне в Малой Азии в 1854–1855 г.// Русская старина. 1905. № 5.
С. 288). Победа у Кюрюк-Дара означала завершение активных боевых действий на Кавказе в 1854 г. 4 августа русские войска начали постепенно отходить к своим границам.
7 Багговут Александр Федорович (1806–1883) в 1852 г. в чине генерал-майора (1843) был назначен на Кавказ начальником 20-й пехотной дивизии и одновременно начальником левого фланга Кавказской линии, в 1853–1854 гг. командовал всей кавалерией Отдельного Кавказского корпуса, за сражение при Башкадыкларе произведен в генерал-лейтенанты (1853); с 1871 г. генерал от кавалерии.
8 Гюйон, Ричард (1812–1856) — граф, родился в Англии, в 1832–1839 гг. находился на австрийской службе, в 1848–1849 гг. участвовал в венгерской революции, после поражения которой бежал в Турцию. Служил в турецкой армии под именем Куршид-паши,
в 1854 г. был начальником штаба турецких войск в Анатолии.
Кмети, Георгий (1810–1865) — родился в Венгрии в семье протестантского пастора, также участвовал в венгерской революции и бежал в Турцию, где служил под именем Измаил-паши, в 1854 г. командовал авангардом в Анатолии, в 1855 г. участвовал в обороне Карса.
Красные мундиры носили англичане.
7 августа 1854 г. Лагерь на Арпачае под Александрополем
Милый друг мой и ангел Юля. Третьего дня получил я твое письмо с 4 по 9 июля и чрезвычайно обрадовался твоим в нем известием, что ты на даче чувствуешь себя гораздо здоровее и что все это замечают, что ноги не болят и что биение сердца бывает реже, но главное, что в этом письме ты мне пишешь, что понимаешь, что здоровье главная вещь, что к осени примешь меры к сохранению его. О Юля, береги себя, береги свое здоровье для меня, для детей наших — по возвращении моем ты меня ничем так не порадуешь, когда я тебя увижу розовую, белую, полную и здоровую; о как мы тогда с тобою заживем! Насчет денег в настоящее время, хотя бы и мог послать тебе сумму довольно значительную, но немного затрудняюсь пересылкою, а потому продолжай разменивать билеты до зимы, тогда, я полагаю, эта посылка будет возможна. Из твоих писем я вижу, что все дети наши здоровы и что никто из родных тебя не забывает, что мне весьма приятно, в особенности благодарю Карла Карловича и Марию Павловну, я всегда был уверен, что это истинные наши друзья.
У нас теперь, после одержанной нами победы, стал очень покой, тревог нет никаких, жители опять заняли все пограничные селения и занялись сельскими работами; отряд наш переменил место, немного пришел в сторону, потому что на том месте стоять уже не было возможности: кроме того, все кругом объели, да закопано в земле на поле сражения, может быть, до 10 000 трупов человеческих, наших и турецких, не говоря об лошадях. Когда мы дрались, в особенности в некоторые моменты, когда приходили на всех пунктах в отчаяние, что все потеряно, наконец когда Бог даровал нам победу, никто не мог представить огромных результатов сей битвы; когда же Барятинский, 1 проезжая из отряда через Александрополь в Тифлис, говорил, что потери турецкой армии можно положительно считать от 30 до 35 тысяч, потому что было 2000 пленных, их убитых оставалось на поле сражения до 5000; 2 вероятно, столько же, если не вдвое, раненых, сколько разбежалось, а баши-бузуки, которые были из окрестных аулов, разошлись по ним и объявили, что они нам покоряются и будут служить нам. Но надобно правду сказать, что это было чудное побоище: почти на протяжении 5 верст пехота наша дралась в одну линию, без всяких резервов, и только мужество и храбрость русских может одерживать такие победы, без всяких распоряжений со стороны высшего начальства: каждый дрался за пятерых. Я не знаю, писал ли я тебе в прошедшем письме, что когда мои баталионы опрокинули неприятеля и он, бросив оружия и ружья, побежал, то линейные казаки погнались за ними, я остановил знаменные взводы 1-го баталиона, чтобы собрать колонну; солдаты мне кричали: “Ваше высокоблагородие, позвольте, не могим, сердце горит!”, что я им объяснил, что теперь мы их не догоним, что это дело кавалерии, мы же соберемся и потихоньку, в порядке пойдем сзади кавалерии, для ее поддержки на всякий случай. Не знаю, рассказывал ли я тебе, что тут подошел ко мне штуцерный застрельщик и говорит: “Позвольте, ваше высокоблагородие, идти на перевязку”. — “А что у тебя?” Он подымает левую руку и говорит: “Да вот тут сидят две пули”. Я слез с коня, ощупал, и действительно внизу руки между кистью и локтем сидят они. Без сомнения, я его расцеловал, потому что, чувствовал он или нет, когда они туда к нему забрались, да с ними продолжал действовать до конца сражения, и когда только, за изнеможением всех наших войск, преследование прекратилось, он пошел назад обратно с баталионом и затем на перевязочный пункт. Вот как мы дрались! Благодарю Бога, что мне довелось с честию исполнить свой долг и что все признают, что если бы не я, то правый фланг наш был бы потерян и неприятель был бы у нас в тылу. Солдаты мои много про меня теперь рассказывают, что я говорил то-то и то-то, но я вовсе того не помню. Так, например: когда я упросил кавалерию двинуться в атаку, в это время 1-й баталион, наткнувшись на турецкую пехоту, или с батареи был осыпан сильнейшим огнем и пошел назад, я заскакал сзади и выхватил шашку: “Изрублю, кто пойдет назад”. Остановил его и потом, выехав перед баталионом, cнял фуражку: “Ребята, помирать, так помирать всем; я перед вами, все за мной, вперед!” И баталион пошел и пошел, “ура” и “ура”, и победа наша. Не ручаюсь за достоверность этого рассказа, я думаю, что это выдумали на меня; потому что солдаты меня любят и в особенности после этого дела мне преданы сильно. 3 Барятинский третьего дня в проезд свой здесь очень благодарил меня, поздравлял, что у меня такой отличный полк. Впрочем, он всегда был расположен ко мне и к моему полку. Но что примечательно, что во всем отряде между кавказскими войсками, 4 кавалериею и даже между жителями в Александрополе разнеслась молва о мужестве Ряжского полка. Очень приятно! Дай Бог поддерживать и вперед эту честь.
В заключение моего письма целую тебя, милый дружок мой Юля, целую и благословляю с тобою всех наших детей, могу тебя порадовать, что впереди нам не предстоит никаких побоищ: турецкая армия расстроена и, можно сказать, война почти здесь кончена. Я занимаюсь полковым хозяйством: кошу сено, шью шинели солдатам, исправляю обоз. Одно только плохо, занятий чрезвычайно много, а адъютант мой тяжело ранен, а другого хорошего еще не приискал. Теперь остается ждать развязки у вас в Балтийском море да на Дунае, а то, м[ожет] б[ыть], война и совсем кончится, по крайней мере в этом случае с честию буду носить эполеты.
Целую тебя еще и еще раз.
Николай Гонецкий.
1 Барятинский Александр Иванович (1814–1879) — князь, в 1835 г. участвовал в экспедиции против кавказских горцев, затем в 1845 г. в Даргинской экспедиции, в 1847–1850 гг. командир Кабардинского егерского полка, с 1853 г. генерал-лейтенант, в 1853–1855 гг. начальник штаба Отдельного Кавказского корпуса, в 1856–1862 гг. наместник Кавказа и главнокомандующий Кавказской армией. Во время его наместничества завершились активные действия на Северо-Восточном Кавказе. С 1859 г. генерал-фельдмаршал, с 1862 г. член Государственного совета.
2 Бебутов определял общие потери турок в 10 тыс. человек (Зайончковский А.М. Указ. соч. Т. 2. Ч. 2. С. 471).
3 Для Гонецкого это было первое сражение. Хотя в его формулярном списке и указано, что он участвовал в столкновениях с турками, которые имел отряд Бебутова после перехода границы (РГИА. Ф. 1343. Оп. 19. Ч. 1. Д. 2995. Л. 15–15 об), как видно из писем самого Гонецкого, при отряде он не находился.
4 Старые кавказские полки русской армии традиционно неприязненно и с недоверием относились к так называемым “русским” войскам, то есть к частям, временно переведенным на Кавказ из европейской России, как правило, не имевшим боевого опыта, а тем более не знакомым со спецификой ведения боевых действий на Кавказе. Поэтому похвала со стороны старых “кавказцев” была особенно ценна для Гонецкого.
ПЕСНЯ РЯЖСКОГО ПЕХОТНОГО ПОЛКА О СРАЖЕНИИ У КЮРЮК-ДАРА В АЗИАТСКОЙ ТУРЦИИ 24 ИЮЛЯ 1854 г. 1
Братья, нас хотя не много,
Турки ж будто саранча.
Но, призвав на помощь Бога,
Ряжцы, хватим их с плеча!
Ай, люли, люли, люли,
Турок хватим-ка с плеча!
Кюрюк-дарское сраженье
Пусть врагам докажет злым,
Что идем без опасенья
На кровавый бой мы с ним.
Что идем без опасенья
На кровавый бой мы с ним.
И недолго мы стояли.
Кровь кипит — пришла пора:
Ружья на руку мы взяли
И на турок на ура!
Ох, пора, ох, пора,
Хватим турок на ура.
За полковником, за хватом
Смело двинемся вперед!
Сам полковник наш, ребята,
На штыки ведь нас ведет.
Он ведет, он ведет
И к победе приведет.
Турки натиск не сдержали…
Как мы стали их щелкать,
Ружья наземь побросали
И пустилися бежать.
Ну уж рать, ну уж рать,
Махом бросились бежать.
Ура, Бебутов! Сей битвой
Врагам вновь ты доказал,
Что душевною молитвой
Русский вечно побеждал.
Как душевною молитвой
Русский вечно побеждал.
За храм Божий православный,
За отчизну, за царя
Постояли ряжцы славно.
Ряжский полк! Ура! Ура!
1 Само письмо опущено, но песня, которая в нем приводится, публикуется (с сокращением).
5 сентября 1854 г. Лагерь в Азиатской Турции при Баязете
В последнем письме из Александрополя, милый и дорогой друг мой Юля, я тебя уже уведомил о моем передвижении из Алекс[андропо]ля в Эриван-ский отряд; теперь расскажу тебе, как совершено было мною это передвижение. 26 августа, в полдень, снял я свой лагерь на Арпачае и двинулся по Эриванской дороге и, пройдя верст семнадцать, расположился у аула Хорум. Ты, пожалуйста, Юля, не думай, что аул есть что-нибудь подобное нашему селению; это есть жилища, где помещаются люди и звери, подобно кротам. Ночь с 26 на 27 августа была холодная, я проснулся в 5 утра, снимаем палатки, и в 6 ч. уже отряд движется далее. 26-го мы подвинулись с отрядом к отрогам горы Алагёз, 27-го начали переходить эти отроги и спускаться к равнине уезда Эриванского, равнине, самой обширной всего Закавказья и одной из самых жарких. Спуск был весьма замечательный у селения Масторье и потом у селения Талыни, куда арьергард мой прибыл уже около 9 часов вечера при полном свете луны. Переход был большой, жар был весьма чувствителен, так что я решился вперед двигаться при лунном свете. В Талыни я 28-е число передневал, причем осмотрел развалины армянской церкви, много сохранившей следов чистого византийского стиля. Уже во время перехода 27-го числа начал показываться Арарат, но все еще не во всем своем величии; только 29-го, когда я встал во 2-м часу ночи при полной луне, приказал снимать палатки и в 3-м часу двинулся далее, и к восходу солнечному вновь сделал замечательный спуск и, обогнув последние отроги Алагёза, вышел на Сардар-абатскую безводную площадь, он, т. е. Арарат, показался передо мною несравненно лучше. Несмотря на то, что мы вышли так рано, все-таки подходя к Сардар-Абату, захватили порядочные жары. Сардар-Абат есть постройка персидской по-ихнему нечто вроде крепостцы, потому что обнесено глиняными стенами, но которая вовсе не защищала их против Паскевича. 1 Я расположился около него лагерем. 30-го, также снявшись с позиции в два часа ночи, через полчаса шел уже далее и в этот день, перейдя Аракс и селение Амарат, расположился впереди его. На этом переходе мы довольно встречали селений с зеленеющими деревьями, все фруктовыми, но лесу нет никакого, как и всюду, где мне пришлось быть до сих пор на Кавказе и за Кавказом. Здесь я получил уведомление двигаться к Баязету, где расположен Эриванский отряд. 1 сентября отделил от себя две роты в Кульпы для восстановления соляного производства, уничтоженного в прошедшем году при вступлении турок в Эриванскую губернию, и расположился ночевать на полусклоне, пограничном с Турцией, гор, у разоренного также в прошедшем году турками Орловского казачьего поста. В подходе всё ближе и ближе к пограничным горам и большому Арарату, у которого я должен совершить перевал, я с любопытством рассматривал обвал, происшедший, кажется, в 1840 г. с Арарата от землетрясения — это почти вроде Дудергофа и Киргофа, взятых вместе. Рассказывал мне мой переводчик, что до того времени у подошвы Арарата было большое и богатое селение и в одно время оно похоронилось под этим обвалом. 2 сентября сделал я замечательный перевал через пограничный хребет и спустился на Баязетскую равнину, где вставал на ночлег лагерем у разоренного Куротинского зимовья Карабулиха. Несколько арб с тяжестями осталось ночевать в горах, и я уже хотел 3 сентября провести на этой позиции, но в 2 часа дня приехал ко мне из отряда офицер, сказав, что офицеры двух баталионов графа Паскевича полка, находящихся в отряде, приглашают меня со всеми офицерами и ждут обедать. Нечего делать, на любезность надо отвечать любезностью. Снимай палатки, марш, и к 7 часам вечера мы были в отряде и обедали целым небольшим количеством Эриванского отряда. Без сомнения, играла моя музыка — которая во всем отряде одна. На другой день Эриванский штаб дал обед мне и моим штаб-офицерам, и вот теперь я готовлюсь им всем отплатить, задать им всем обед в столь замечательный для нас с тобою, Юля, день — 8 сентября.
Сегодня я был в Баязете, замечательном, во-первых, потому, что это есть птичье гнездо в скалах, но главное, по превосходнейшему дворцу или замку паши. При свидании с Владимиром Петровичем скажи ему, что я его неоднократно вспоминал, ходя по этому замку, потому что я вспомнил, как он мне покупал альбом мавританской архитектуры — здесь же я встретил ее в натуре: фронтоны, арабески, галереи, колоннады, домашняя мечеть, столы, расписанные выпуклыми красками, плафоны расписанные, плафоны зеркальные — все это прелесть как хорошо. Но, вспоминая об них, ходил вместе с тем с негодованием, потому что после богатства Селима-паши 2 все разорено, что можно было разорить: зеркальные плафоны, люстры, цветные окна, даже живопись. Горько, но надобно сознаться, что один из Кавказских баталионов участвовал в этом деле 7 сентября. Мы по-прежнему стоим лагерем. Ночи необыкновенно холодны, доходит до 3-х и 4-х градусов мороза. Предполагается сделать некоторые движения к Ванскому озеру, Топрал-Кале и Качиумаку для обеспечения наших будущих квартир <…>.
Николай Гонецкий.
1 Паскевич Иван Федорович (1782–1856) — граф Эриванский (с 1828), светлейший князь Варшавский (с 1831), генерал-фельдмаршал (с 1829), в 1827–1831 г. командир Отдельного Кавказского корпуса, с 1832 г. наместник в Царстве Польском. В письме речь идет о действиях русской армии под командованием Паскевича во время русско-персидской войны 1826-1827 гг.
2 Селим-паша — командующий Баязетским корпусом турок.
15 сентября 1854 г. Лагерь на берегу Евфрата у Диадинского замка
Милый и драгоценный друг и ангел мой Юля. Долго, долго длится наша разлука, и мне невыносимо становится грустно, и если бы я не утешал, не веровал в любовь и память обо мне моего друга, не был бы вполне уверен, что у моей Юли также сердце живет и дышит для меня и теперь, как было прежде, как мое сердце и все мое существование посвящено всегда ей — то я не знаю, что сталось бы со мною. Даже самым письмам, в которых она грозит мне уменьшением и даже совершенным прекращением ее любви, письмам, в которых она мне ясно говорит, что есть люди, которые преклоняются перед ней — я этим письмам не верю. Может быть, это с моей стороны заблуждение, заблуждение сумасшедшего, которому Бог оставил одну искру утешения на этом свете, без которой он разбил бы свою голову о камень!!! Но я верю в это, как верую в Бога и его благословение. Да и за что постигло бы меня его наказание, когда я с верностию сохраняю и буду сохранять обет, данный мною осемь лет у его престола в невидимом его присутствии?! С покорностью преклоняюсь перед ним и вместо слов раскрываю свое сердце.
Последнее мое письмо писал я из-под Баязета. Но 7 сентября я должен был быстро выступить оттуда с своими двумя баталионами, четырьмя орудиями и тремя сотнями казаков и, переночевав в Арзоке, занять позиции у Курука; остальной же отряд через день выступил по направлению на Баргеры и далее к Вану. Имея перед собою прямую дорогу на Топрал-Кале и Арзрум, я 9-го сделал со всею кавалериею движение в Эриванскую губернию по направлению к [нрзб], чтобы привлечь внимание турок, находящихся в [нрзб], и обеспечить тем границы Эриванской губернии с той стороны. 10-го сделал с частию пехоты артиллериею и кавалериею движение влево, чтобы открыть сообщение с своим отрядом и ознакомиться с местностию. По возвращении моем с этой рекогносцировки получаю вдруг известие из отряда, что Али-Хан Мокинский, владетель в Персии около Баязета, уведомил, что в горах Аладага около Туджи собралось до 12 тысяч турецкого войска и идут на Диадин и что они намерены идти на Кюрюк (где стою я) и там разбить русских. Вследствие этого с рассветом дня, выдвинув вперед немного пехоту с артиллериею, двигаюсь с кавалерией к самому Диадину, откуда посылаю разъезды влево в горы Аладага и вправо к монастырю Сурб-Поганез. Войска нигде встречено не было, взяли только несколько жителей татар, которых, обласкав и дав им денег, отпустил я обратно. Этими движениями ознакомился хорошо с местностию, которая значительно неверно изображена на имеющейся у меня карте, и, кроме того, собрав много сведений от жителей, в особенности от монахов монастыря Сурб-Поганез, я предложил отряду фланговым движением перейти к Диадину, где я с ним соединюся, и потом действовать совокупно. В этом предложении я сошелся с отрядом, тем более что он по первому своему предположению встретил на перевале через Аладаг затруднения, для преодоления которых он должен был бы употребить две недели, и вот 14-го мы соединились у Диадина. Отряд прибыл днем раньше, потому что известие об этом ко мне опоздало. Вчера отряд сделал рекогносцировку с горы Аладага, и все-таки не нашли турок. Завтра мы передвинемся к монастырю Сурб-Поганез, т. е. вправо, кавалерия продвинется далее, и все-таки турок не найдем: они сильно нас боятся. Вот обиход моей деятельности. Остается тебе сказать что-нибудь живописного из моего путешествия. В прошедшем письме говорил о Баязете, теперь скажу об Евфрате, на берегах которого, по словам Библии, — начало человечества. И здесь даже река эта, можно сказать, в начале своем необыкновенно замечательна. Представь себе берега, совершенно перпендикулярные, от 10 до 15 и более сажень высоты, выложенные разноцветною скалою, словно рукою иссеченною, или, лучше сказать, выложенные подобно тому, как обкладывают у нас штукатурку раковинами. От берега до берега сажень десять. На дне зеленый луг, и по нем извивается речка шириною сажени две, не более, воды самой чистейшей, потому что дно ее выложено все камешками и камнями, которые все до одного видны; глубина воды нигде почти в этих местах не достает колен лошади. Сегодня я в компании ездил версты четыре вверх по Евфрату к горячим ключам и натуральному через него мосту. Воды там различные, и кислые, и горькие, и солоноватые, и серные, а один ключ так горяч, что едва можно опустить туда руку. Ключи эти на самом берегу, и от столетних их накипей образовался через реку натуральный мост, через который, без сомнения, ездить и ходить нельзя, но который, по крайней мере, заставил Евфрат узким ручейком пробиваться под сводом. Картина этого моста очень живописна и от разноцветных наплывов, и от разнообразных прихотливых форм накипей.
Вот картинность из моего путешествия! Но более ничего. Местность не-обыкновенно скучна, грустна: горы и горы, а лесу нет помину; жилища — норы, и самих жителей нет; кое-где остались несчастные армяне, курды и татары, которые скрываются, некоторые же из них переселяются в наши пределы. При мне теперь едет монах с длинной седою бородой, который хорошо знает здешнюю местность и жителей, и, кроме того, переводчик из армян.
Закончу мое письмо детьми. С переездом с дачи, вероятно, они начнут учиться, ведь с Петей надобно заниматься почти систематически; Машей можно заниматься еще по-немецки; прочих же поручаю твоему усмотрению. Только Лизу надобно начинать учить говорить: папа, папа. Опиши мне, как ты устроилась на квартире. Зимой, когда назначены нам будут зимние квартиры, я вышлю тебе и, надеюсь, значительно.
Целую тебя, Юля, крепко и много, а вместе с тобой и детей наших, и всех вас вместе благословляю, молю Бога сократить время нашей разлуки!
Друг и муж Николай Гонецкий.
Р. S. Писем твоих всё не получил: верно, блуждают они и не знают, как ко мне попасть.
13 октября 1854 года. Город Эривань
Милый и дорогой друг мой Юля. Пишу к тебе в страшном беспокойстве, потому что два месяца не имею от тебя никакого известия: последнее письмо от 23 июля, а с тех пор прошло много времени, почти три месяца — мало ли что могло случиться с тобой. Но надобно сказать, что я еще не упадаю духом — так сильно мое упование на Бога. Когда набегут на меня черные мысли, я все стараюсь утешить себя, что твои письма, посланные от генерала Безака, дойдя до Тифлиса, полежат там у Годлевского. 1 Потом он перешлет в отряд Бебутова, где тоже они полежат у Бриммера, 2 что тем более кажется мне вероятным, что в это время Годлевский выехал из Тифлиса для инспектирования гарнизонных артиллерий, а Бриммер из отряда поехал в Тифлис; но вернее сказать, что я не допускаю овладеть мною ложными страхами.
Последнее мое письмо было из лагеря на Гернадки 3 от последних чисел сентября или первых чисел октября, не упомню. Мы все-таки стоим на прежнем месте: я же, имея надобность отправить жалованье и другие деньги через почту моим двум баталионам, находящимся в Ахалкалаках, равно и тебе послать маленький пешкеш, 4 10-го выехал из лагеря и верхом знакомым путем до селения Арарат и оттуда через Сефи-абат прибыл вчера в Эривань. Послезавтра через монастырь Эчмиадзин пойду обратно в лагерь. Об турках в нашем отряде почти нет помину, что очень жаль, потому что находящиеся здесь со мною 3-й и 4-й баталионы нашего полка лишены будут удовольствия так же отличиться, как 1-й и 2-й баталионы при Кюрюк-Даре. После разбития турок на Чингильских высотах они так далече забежали, что их теперь и не отыщешь, а нам тоже далече за ними идти нельзя, потому что совершенно откроем Эриванскую губернию с этой стороны. Да притом наша позиция здесь хороша, стоим на главном караванном пути из Арзерума через Баязет в Персию, что сильно должно тревожить Англию. На первых порах взято было два каравана, которые для разбирательства отправлены были в Эривань, только в отряде поживились несколькими ящиками шампанского. Накануне моего отъезда из отряда лазутчики дали нам знать, что как будто турки намерены перевалить к нам через Аладаг, да я уверен, что это чистый вздор, а потому смело поехал в Эривань. Во все это время у нас стоит погода прекрасная, дождей вовсе нет, днем жарко, как у нас летом, солнце только несколько ощутительнее, с закатом же его тотчас становится холоднее, а к утру всегда мороз. Впрочем, надобно сознаться, что часто в лагере под Красным селом в конце июля и начале августа бывало гораздо хуже: я помню, бывало, приезжая от тебя в халате, я входил в палатку как в погреб — сырость неимоверная. Вчера я ехал из Амарата в Эривань, 42 версты, местами так пекло, что в Петербурге этого никогда не испытывали. Что сказать об Эривани? Надобно близко к нему подъехать, чтоб увидеть его, да и то нельзя рассмотреть его, потому что виднеется перед глазами одна земля, деревья, раскинутые по холмам на пространстве нескольких верст. Я подъезжал к нему с правой стороны и проехал мимо садов без всяких жилищ более чем версту, начал спускаться в Кара-су, и здесь только открылся вид на глиняную крепость и на жилища, в стороне от нее расположенные амфитеатром по новом изгибу Кара-су: вид довольно замечательный.
Обратимся, Юля, к детям. Пете уже идет теперь осьмой год. С ним надобно уже заниматься несколько сериозно. Он должен теперь хорошо читать по-русски, причем надобно главное внимание обращать на то, чтобы при первоначальном чтении отнюдь он не читал одни буквы, а потом бы рассказывал, что прочтет. В свою очередь должно тоже приучать и память его, для этого должно заставлять учить его на память басни, стихи и прозу, причем опять-таки обращать внимание на то, чтобы он не говорил как попугай, а с разумением, понимал бы то, что говорит, на память. Когда он будет хорошо говорить по-русски, можно учить его читать по-французски и потом по-немецки на тех же правилах, как и по-русски.
Вместе с чтением должно учить его писать по-русски, по-французски и по-немецки: сначала он должен списывать, а потом по диктовке. Когда он в состоянии начать писать по диктовке, то самое лучшее для ознакомления его с правилами грамматики того, на котором он пишет.
Вместе с чтением и письмом третий предмет есть арифметика. Сначала надобно научить его считать по пальцам, т. е. узнать порядок счета: один, два, три и т. д. Когда он будет это знать, то перейти к тому, как это выражать цифрами — вот нумерация, за этим уж легко пойдут все действия с числами.
Прочие предметы, как-то: история, география — есть уже дело памяти и бесед, а потому легко изучаются, когда ребенок хорошо обучен трем вышеупомянутым предметам: чтению, письму с началами грамматики и арифметике.
Этому же порядку надобно следовать и с прочими детьми. Что касается до музыки, то ты как музыкантша, вероятно, этого не упустила из вида.
Посылаю, мой друг Юля, при этом письме 3500 руб. сер., маленький пешкеш. Если можно, заплати Карлу Карловичу, оставь себе на обновки и на расходы, остальные положи в ломбард. Зимой я надеюсь еще тебе выслать. Это письмо я опять адресую на имя Карла Карловича, потому что до сих пор не знаю, где ты живешь. Одну просьбу мою ты должна как можно скорее исполнить. Кексовский при отправлении обещался мне иногда высылать партитуры нот для моего хора музыки. Напиши ему записку, что я его прошу, чтоб он исполнил это обещание и выслал мне нот: несколько пьес сериозного содержания и несколько танцев, маршев же нам не надобно, мы теперь не маршируем, а впрочем, если можно, то и это не дурно, если ново. Там еще есть какие-то ноты Львова 5 на песни Горчакова для хора музыки и хора песенников, то и это недурно было бы купить. В нотах у меня большой недостаток, и присылка их мне всегда будет большой подарок. <…>
Друг и муж твой Николай Гонецкий6
1 Годлевский Кирилл Осипович — генерал-майор (с 1848), в 1849–1858 гг. начальник грузинского гарнизонного артиллерийского округа.
2 Бриммер Эдуард Владимирович (1797–1874) — генерал-лейтенант (с 1853), в 1848–1856 гг. начальник артиллерии Отдельного Кавказского корпуса.
3 Так в тексте.
4 Пешкеш (персидск.) — подарок, подношение.
5 Львов Алексей Федорович (1798–1870) — в 1837–1861 гг. директор придворной певческой капеллы, автор музыки российского гимна “Боже, царя храни”. В числе его сочинений есть “Военная песня” на слова князя Горчакова.
6 После текста письма в машинописи следует приписка: “рукой т. Наташи здесь написано: одно письмо от 10 ноября уничтожено”.
27 октября. Лагерь у подошвы Аладага. Пашлык Баязетский
Милый и дорогой друг мой Юля. Последнее письмо мое и деньги 3500 р. сер. отнес я сам на почту в Эривани и в тот же день после раннего обеда у губернатора вместе с флигель-адъютантами Зейн-Витгенштейном-Берлебургом 1 и Чертковым 2 выехал из Эривани в монастырь Эчмиадзинский. 3 Монастырь этот чрезвычайно примечателен как по древности своей, так и по богатствам — он есть центр, сердце, душа армян, рассеянных по земному шару, грегорианского исповедания. Основан он в первые времена христианства Св. Григорием, просветителем Армении, и в нем постоянно жил Патриарх всех армян, который с падением армянского царства был как бы духовный царь. Нынешний столетний Патриарх Нарзес последние три года живет постоянно в Тифлисе, в Эчмиадзине же занимает его место наместник его преосвященный Лука. По обыкновению подъехал я к этому монастырю верхом уже перед сумерками, и первый взгляд на три церкви (Ючь-Килиси) с полуконическими куполами ясно говорит об их давности. После краткого осмотра мы приглашены были на чай к наместнику в партер Патриарших палат, где беседовали с ним через переводчика. После чая он удалился, и мы пошли в отведенные нам комнаты на Патриаршей половине. Здесь нам приготовлен был ужин, какого давно я не едал, и вина мадера, сотерн и проч., такие, о каких на Кавказе и помину не бывает. Здесь мы пили здоровье всех, начиная с Государя, Патриарха и проч., и уже по моему предложению за русского солдата, и кричали “ура”. После этого раннего ужина мы скоро легли спать. В четыре часа утра меня разбудил монастырский колокол, и я, торопливо одевшись, пошел к заутрене, где, ничего не понимая, простоял ровно два часа. После чая, откланявшись преосвященному наместнику Луке, поехал в Амарат, где отобедав, на ночь отправился в Игдыр. Наутро мы вновь направились к перевалу через Агридагский хребет в том месте, где было сражение 17 июля, известное теперь под названием сражения на Чингильских высотах, и уже ночью достиг нашего вагенбурга. На дороге еще в наших пределах заезжал к куртинам, которые по наступлении холодов на вершинах гор спустились на Аранскую равнину, где живут в шатрах особого устройства. Ехавши же ночью уже после перевала с берейтором Боковым и одним милиционером, мы очень часто встречали значительные партии куртин верхами и, окликнув, разбежались, не понимая друг друга. На другой день я торопился присоединиться к отряду, потому что узнал, что он намерен двигаться вперед, и действительно застал его на новой позиции у подошвы Аладага, разделяющей пашлык Баязетский от Ванского. Здесь я имел величайшую радость, получил твои два письма от 6 и 16 сентября. Наконец я знаю, что вы все живы и здоровы, даже знаю расположение комнат, тобою занимаемых, за что передай мое искреннее расположение любезному Сергею Дмитриевичу, да наградит его голову Аллах густейшими волосами.
Дом этот я очень хорошо помню — там жил Плец, дядя Ванловского. Послав тебе в прошедшем письме деньги на имя Карла Карловича, я предоставляю полную тебе волю относительно Пети, хочешь, пускай он ходит в пансион; относительно уроков музыки. Ты мои понятия должна, Юля, знать хорошо. Благородное — всегда благородно. Занятия, труд никогда не унижают человека; унижают его — поступки, поведение.
Из двух твоих вышеупомянутых писем я вижу, что несколько твоих писем с 23 июля и по 6 сентября где-то блуждают, а вероятно, я их получу после.
После получения твоих писем слухи увеличились о скоплении турецких войск за Аладагом, почитавшимся доселе непроходимым, а потому мы для успокоения Баязета и чтобы отодвинуть еще далее турецкие войска от Эриванской губернии, разработали немного дорогу и 23 числа в один день совершили знаменитый перевал через хребет Аладагский и встали лагерем в пашлыке Ванском. Ночью неприятельские разъезды подходили к нашей кавалерии, стоявшей впереди, и были небольшие перестрелки. Наутро мы готовились идти до неприятельского лагеря, как вдруг получена была от Бебутова из Александр[ополя] бумага, что он не соглашается на движение нашего отряда по дороге к Вану, и мы должны были остановиться. Пехота, артиллерия и обозы начали переваливать сейчас обратно, а кавалерия погнала турецкую кавалерию верст 15 вперед и также возвратилась в Топрал, что по эту сторону Аладага.
Теперь, надобно полагать, мы скоро пойдем в Эриванскую губернию на зимовку, потому что хотя дни еще солнечные и не так холодно, но по ночам постоянный мороз градуса 2 и более.
В последнем твоем письме ты пишешь, что прочла в “Инвалиде” подробную реляцию Бебутова о Кюрюк-дарском сражении и сердилась, что имени моего там не помещено. Это весьма понятно. Там было только моих шесть рот, свидетелем действий их никого не было, а Багговут пришел к концу дела, и уж по моему предложению сделана была общая атака на правом фланге. Багговуту же хлопотать за Ряжский полк в реляции некогда было: он поссорился с Бебутовым, и очень крупно, так что мог бы пострадать и должен был уехать. Впрочем, всякий военный человек очень хорошо знает, что сражения никогда так не бывают, как они описываются в реляциях. Впрочем, в этой реляции порядочно приукрашено многое, и в особенности мне не нравится хвастовство Бебутова, что он все предвидел, что он тотчас сообщил, как надобно было действовать. Но главное, он в этом донесении даже постарался затмить славу Чингильского сражения 17 июля и занятие Эриванским отрядом Баязета. Даже если военный человек внимательно прочтет только эту реляцию, то сейчас откроет в ней несколько недоразумений. Ты, пожалуйста, не хлопочи за печатную мою славу, она составлена в отряде: от Бебутова, Барятинского до каждого офицера Александропольского отряда, все о ряжцах и лично обо мне отзываются как нельзя лучше, между тем как некоторые, об которых я умалчиваю, того не заслужили и даже явно против нас говорят. Все это вздор, важно звание полкового командира, и всякий кавказский герой охотно бы променял свою печатную славу и кресты на это звание. Я успел всех сих хорошо узнать.
Оканчиваю мое это письмо обычным поручением тебя, друг мой, ангел Юля, и всех детей наших хранению Святого Промысла и, обнимая, целую всех, всех крепко.
Друг и муж Николай Гонецкий.
1 Зейн-Витгенштейн-Берлебург (1824–1878) — князь, с 1852 г. флигель-адъютант; позднее генерал-адъютант (с 1868), генерал-лейтенант (с 1873).
2 Чертков Григорий Иванович (1828–1884) — с 1853 г. ротмистр (лейб-гвардии Конного полка) и флигель-адъютант; позднее генерал-адъютант (с 1863), генерал-лейтенант (с1871).
3 Эчмиадзинский монастырь, по преданиям, был построен в 303 г., на месте, где Христос явился Св. Григорию. С 303 по 452 г. он был местопребыванием армянских патриархов, эту функцию монастырь вновь стал выполнять с 1441 г.
1 декабря. Тесный сбор на Араксе
Надобно наконец это прекратить, милый друг мой Юля! Как письма от 24 сентября и 3 октября доходят до меня в последних числах ноября, когда в то же время я имею газеты от 2 ноября? Это происходит оттого, что ты письмо свое отправляешь к Безаку и там оно полежит несколько дней в ожидании курьера, потом его привезут в Тифлис, оно полежит иногда несколько дней, а то, пожалуй, недель в артиллерийском ведомстве, далее перешлют его к начальнику артиллерии действующего корпуса — тут тоже оно лежит и лежит. А потому вперед посылай ко мне письмо через почту. Из Петербурга в Москву письма отходят по железной дороге ежедневно, из Москвы же в Тифлис и далее ко мне отходят только по вторникам и пятницам, а потому и надобно сноравливать, чтобы они в Москву приходили накануне этих дней. Если ты возымеешь себе правилом писать ко мне по понедельникам, так что во вторник оно будет опущено рано утром в ящик на углу 9-й линии, то в 11 часов утра в среду оно поедет в Москву и будет утром в четверг в Москве, и в пятницу пойдет ко мне, и через три недели я буду получать твои письма. При этом печатай письма хорошенько, аккуратно, а не так, как последнее письмо — облаткой, которую весьма легко снять и вновь приклеить. Адрес же ко мне следующий:
в город Эривань за Кавказом
Командиру Ряжского пехотного полка
Его Высокоблагородию Николаю Степановичу Гонецкому
Для доставления в место нахождения полка на кавказско-турецкой границе
Письма по этому адресу будут доходить скоро и верно. Теперь полк состоит в Эриванском отряде, на почте меня знают, сообщения с отрядом ничтожные.
Из последнего твоего письма я вижу, что здоровье твое не так цветуще, как было на даче, ты чувствуешь лом в коленках. В сотый раз я должен опять обращаться к тебе с просьбой беречь свое здоровье, и в особенности оберегай себя от простуды. Средства у тебя теперь есть <…>
Из этого же письма узнаю, что Петя знает две басни: “Мартышка и Очки” и “Осел и Соловей”. Очень радуюсь его успехам и благодарю его за порядок, который он любит. Каждый раз, когда он будет складывать платье, отходя ко сну, пусь вспоминает о своем отце, который от него теперь далеко-далеко, но который недавно еще вставал по ночам, чтобы его покрыть, когда он раскидывался, вставал лечить его от крупа и всегда с трепетом прислушивался к его кашлю — предвестнику крупа. И теперь в разлуке он больше ни о чем не думает, ни к чему не стремится, как устроить их будущность. Добрая нравственность и прилежание к наукам детей вознаградит отца за все, что он переносит и терпит <…> Пожалуйста, передай от меня Леонтию Федоровичу, Пиратским и Кадниковым мой самый искренний поклон. Скажи всем, что я совершенно здоров, несмотря на то, что мы стояли в лагерях до 25 ноября посреди снега и морозов. В последнее время я ложился на свою кровать сверх байкового одеяла, чтобы было тепло, надевал фуфайку и покрывался своей енотовой шубой, да, кроме того, ноги обвертывал сверху халатом, чтобы не раскрывались, и все-таки боялся, чтобы в один прекрасный день не проснуться с отмороженным носом. В это время я был порадован, что полк мой стягивается в Эриванский отряд и наконец 1-й и 2-й баталионы, перейдя на пограничные горы, расположились верстах в 30 сзади нас у Карабулаха. 19 ноября я переехал к ним, осмотрел их, и когда 23-го подошли ко мне 3-й и 4-й баталионы, перевалил на другой день через горы обратно в Эриванскую губернию, а за мною на следующий день и весь отряд.
Эриванский отряд теперь в тесном сборе по правую сторону Аракса. И ожидает, чтоб зима совершенно прекратила сообщение с Турцией, и тогда разойдется по зимним квартирам. Мои баталионы будут стоять в Эривани и Эчмиадзинском монастыре. Это Бебутов сделал мне любезность, дал мне самые лучшие квартиры из всех находящихся на границе войск. В Эчмиадзине можно чрезвычайно хорошо устроить полковое хозяйство, которым надобно сильно и сильно заняться, а потому работы мне будет много и надеюсь, что к весне полк мой выступит, с помощью Божией, в отличном состоянии и с честию будет действовать не только против турок, но и других их товарищей.
Поручая всех вас хранению Святого Промысла, обнимаю и целую друга и жену — Николай Гонецкий.
23 декабря 1854 г. Монастырь Эчмиадзин
Милый и дорогой друг мой Юля. Заключенный в монастырских стенах, в келье одного из здешних епископов, накануне того радостного семейного дня, в который все малютки и даже сама маменька, окружив блистательную елку, будут в упоении, пишу я к тебе под влиянием тех тревожных чувств и дум, с которыми писал я к тебе и прежние письма. Писем от тебя нет. Последнее твое письмо от половины октября получено было мною во время пребывания моего в Амарате. С тех пор писем нет как нет. От этого, м[ожет] б[ыть], но вернее, от беспокойства последнего времени и бездны занятий, и сам я не писал к тебе две недели. Мое последнее письмо было из Амарата от первых чисел декабря. Затем приехал к нам из Александрополя князь Бебутов для осмотра нашего Эриванского отряда, для чего он в числе 9 баталионов пехоты (из которых моих четыре), 20 орудий, одного казацкого полка и нескольких сотен куртин под командой вновь пожалованного из прапорщиков в майоры курда Джифар-аги, 9-го числа собрался под Амаратом и здесь был произведен парад обыкновенным порядком, в котором, без сомнения, полк мой, но в особенности моя музыка, в этих местах не бывалая и не слышанная, обратили особенное на себя внимание. Бебутов оставался в Амарате 21/2 дня и мне собственно оказывал особенное внимание, всегда меня брал за руку, несколько раз целовал меня, чем он хотел меня отблагодарить за мои личные и двух моих баталионов действия в Кюрюк-дарском сражении. Это яснее выразили бывшие с ним приближенные ему люди, особенно флигель-адъютант полковник Скобелев. Этот при мне рассказывал ген[ерал]-майору Суслову, 1 начальнику Эриванского отряда, о славных действиях моих баталионов как свидетель, потому что он вместе со мною был на правом фланге, что они зашли далее, чем кто-либо из всего Александропольского отряда. По отъезде Бебутова в Эривань, 12-го, полк с тесного сбора пошел на зимние квартиры: два баталиона и полковой в монастырь Эчмиадзин и окрестные селения, а два баталиона в Эривань с окрестностями. Квартиры эти есть самые лучшие не только в Эриванском, но даже по всей кавказско-турецкой границе — это все по распоряжению Бебутова. 12-го верхом из Амарата переехал я к м. Эчмиадзин и расположился по прибытии отряда штаба в монастырском селении Вагаршапа. 13-го я вновь виделся с Бебутовым на обратном пути его из Эривани через Эчмиадзин к Сардар-Абату. Он так же был ласков со мною, рекомендовал меня и поручил попечению наместнику патриаршему Преосвященному Луке, а в знак особенного расположения подарил золотые часы моему младшему штаб-офицеру майору Паладьеву, назначенному мною для сопровождения его из Эчмиадзина в Эривань и обратно до Сардар-Абата, потому что там были выставлены мои 60 подъемных лошадей. Первые дни по прибытии моем сюда были поглощены заботами о размещении, да, кроме того, я два раза жестоко угорел. Скоро очистили мне квартиру в монастыре и 20-го, в Воскресение, совершилось отступление в монастырь знамен Ряжского полка. 2 Духовенство здешнее с крестом и хоругвями вышли на паперть церковную для встречи их, взвод остановился, музыка замолкла, люди сделали на молитву, со знамен сняли чехлы, и они окроплены были святою водою. Вслед за тем знамена были отнесены ко мне на квартиру, а я просил духовенство армянское отслужить молебен о благоденствии Государя Императора и всего августейшего дома и вместе с офицерами вошел в церковь. Молебен был отслужен соборне с коленопреклонением, за что служащие получили от меня награждение. После того было совершено в моей квартире нашим священником водосвятие, при чем бывшие некоторые из армянского духовенства поражены были стройностью нашего служения и стройностью пения полковых певчих. Надобно тебе сказать, что у армян пение весьма нестройно, нет нот и пение самое идет в нос, так что довольно неприятно, в особенности когда не понимаешь языка. Впрочем, не одно пение, все в моем полку обращает внимание их: музыка, порядок, да, впрочем, и не удивительно: в прошедшем году они первый раз только видели войска, 3 да и то отдельные баталионы кавказские, а тут видят Ряжский полк со всем его устройством. Вчера хор моей музыки дал школу, для чего позволено было мне Преосвященным в известное время дня занимать их теплую трапезную; собралось духовенство послушать, и один из них, бывший в Индии, в Калькутте, видевший там английские войска, слышавший их музыку, выразился так: “Я теперь в небесах, очень хорошо, слышал я английскую музыку, но эта несравненно лучше”.
День мой теперь весь поглощен занятиями, и слава Богу: без занятий я не знаю, что бы со мною было. Занятий, после исполинского похода нашего из Смоленской губернии сюда, после трудов кампании нынешнего года, бездна, и я не знаю, как я управлюсь к весне будущего года: постройка одежды, исправление оружия, обоза, одним словом, приведение 4-х баталионов полка в отчетливое состояние, в органическое целое. Утром адъютант, казначей, квартирмейстеры, посещение спальни, лазарета, различных мастерских, иногда лошади, после обеда небольшой отдых, а там начинают являться: надзиратель больных, закройщик, полковой каптенармус, старший музыкант, барабанный староста, штаб-горнист, старший столяр, полковой оружейник, дежурный фельдфебель и т. д., и всякого надобно направить. По пробитии вечерней зори в 10-м часу я остаюсь по большей части один и в обширной своей со сводами комнате обдумываю, что еще надобно сделать для полка, как бы чего не упустить. А иногда переношусь к вам, милым, дорогим предметам моему сердцу, и тоскую…
Но впрочем надобно сказать, что при теперешних хлопотах и тревогах я не знаю, как бы я жил с вами; я полагаю, что полк был бы у меня в несчастном состоянии, потому что теперь я делаю один, а тогда никто бы ничего не делал, а я бы ленился, сидя и целуя тебя, мою милую Юлю, и любуясь на наших детей: тот бы сказал басню, этот сказку, та бы танцевала, эта бы просила по-строить домик. Нет, уж лучше отслужу мою службу, а потом Бог наградит меня счастием с тобою и утешением в наших детях, которых вместе с тобою обнимаю крепко, с молитвою поручаю хранению Всемогущего Промысла.
Друг и муж Николай Гонецкий.
1 Суслов Александр Алексеевич (1807–1877) — на Кавказе с 1842 г., с 1847 г. начальник Сунженской линии, с 1850 г. генерал-майор, командир бригады 21-й пехотной дивизии с 1854 г. начальник Эриванского отряда; позднее генерал-лейтенант (с 1858).
2 Так в тексте.
3 С русскими войсками армяне были хорошо знакомы еще со времени русско-персидской войны начала XIX века.