Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2003
* * * Kaк хорошо в провинции скучать! - считать ворон и мух, и дни недели, по четвергам газеты получать и не читать, поскольку надоели. Ходить в кино, водить туда подруг, веселых, обольстительных, печальных, финалы фильмов, сны (одно из двух) досматривать в их сумеречных спальнях. И, лежа на диване, в потолок плевать до срока будущей побелки. Купить будильник, выключить звонок и наблюдать, как в нем мятутся стрелки. Поскольку здесь, в провинции, молчат куранты Спасской башни и Биг Бена. Здесь не рождайся гением - печаль, как пуповину, перережет вены. А если ты доволен здесь, тогда женись, рожай детей, живи как люди. И, может быть, архангела труба случайно их когда-нибудь разбудит. * * * Ты приходишь, неся нестихающий ужас в глазах, в них - азийские горы в снегах героина отныне. В них соленые степи простер милосердный Аллax, в них не люди, а слезы стоят, как столбы соляные. И никто никогда эту книгу твою не прочтет - не захочет читать, побоится лишиться рассудка. Там в пустыне голодный шакал завывает и ждет, и гудят суховеи, как вены, протяжно и жутко. Там стоит вечный полдень. И зной, от которого нет избавленья, как ад на земле - несмолкаемо долог. Он звенит. И являются духи в его тишине, но не духи небес, а земной одуряющий морок. Там смеются вдали голоса. Бородатый пуштун преподносит иглу, словно новое слово Завета. Боль на миг отступает, как будто мучитель-молчун, отложив свою пытку, на время скрывается где-то. Он, наверное, там, где судьбу сторожит Азраил. Но пока - ты уходишь от мыслей в оазис знакомый, где холодный ручей свою воду блаженства разлил. Ты в тени изумрудной листвы, ты спокоен, ты - дома. Над тобою читают стихи Низами, Саади, укротители змей рассуждают о сладостном яде. ...Если ужас пустыни вернется, тогда приходи и неси его людям, пророк, - в обезумевшем взгляде. ДИАЛЕКТИКА Современный мыслитель - Сизиф, а конечный числитель идей неосознанно сводит на ноль знаменатель, тая бесконечность. Если истина - вычурный миф, то зачем столько сотен людей извлекают диез и бемоль из мелодии сфер. Бессердечность проявляющий бес или Бог безразлично следит, как в пинг-понг наш мыслитель со снежной горой силлогизмом играет уныло. Нынче скорость идей такова, что, должно быть, уже возросла многократно за двадцать веков гравитации сила. Все, что грело вчера, - лишь тщета, посещая все те же места, ты со страхом уже не найдешь ничего из былого - сегодня. Рай - незыблем, как та же гора, и, смекнув, что рассудок - игра, переменчивость беса, поймешь, что живешь в Преисподней. МОСКВА-УТОПИЯ Выйти с проспекта Леннона в тихий проулок Маркеса, у изваянья Лозинскому перекусить, успеть бегло заметить издали, в поисках нужного адреса: рыжим окрашено здание, что продолжало сереть много десятков лет. Теперь здесь - библиотека, где лампочка книгочея, а не чекистский глаз. Даже Платон когда-то философа и поэта предполагал изничтожить. Что же - уже не раз чаша страданья выпита. Древняя и любая новая власть над гением реет кровавым истцом. Сколько раз государство выплевывало, высылая кого-то в изгнанье, кого-то - беседы вести с Творцом. Может, оно физически просто не выносило скрипа пера, бумажного шелеста, гневной строки. Так что, противодействуя, как и любая сила, ложью уравновесило подлости-Соловки. Гордым - всегда не хочется ни подчиняться правилам, ни, поступаясь совестью, в прятки играть с вождем. Пальцы тирана черные. Родина, ты отправила стольких сынов прекрасного в вяжущий чернозем. Только на новых улицах воздух налит свободою. Передовицы полнятся знаками партитур. В скверах - реклама Тютчева. Тихо хожу по городу: в каждом кафе - Гранд-Oпера, в каждом бутике - Лувр. ...Но отчего так муторно, словно пора проснуться. Вот и в руке таится мятая телеграмма: "Восемь пятнадцать явиться площади Революции". Это ошибка. Там - улица Мандельштама. ПРЕДВИДЕНИЕ Когда она чернилами чернеть придет, проникнет в кровь, достигнет лимфы, мой ангел различит, что это - смерть, и не найдет к свершившемуся рифмы. И я увижу свет из полосы вечернего окна, увижу те же предметы, но настенные часы, как мойры, нитку памяти обрежут, что ножницами - стрелками, и друг мой профиль обостренный зарисует. И муза, обескрылевшая вдруг, уйдя к другим, свою свечу задует. Тогда я стану словом, стану тем, что было, как бессмертие, весомо, - в раю, где все рифмуется со всем... Бог весел. И похож на Аполлона.