О поэзии Галины Гампер
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2003
Не подотчетна я ни перед кем.
Г. Гампер
Галина Сергеевна Гампер — признанный поэт петербургской (в широком смысле этого слова) школы. Составившая тридцать семь лет (1965 — 2002) временная дистанция от первой ее книги «Крыши» до недавно изданной «Что из того, что лестница крута» включила в себя еще пять сборников: «Точка касания»(1970), «Крыло» (1977), «Заклинание» (1983), «На исходе лета» (1987), «И в Новом свете дождь и в Старом свете» (1998). В этих книгах биография души поэта.
Искусство обладает замечательной способностью радовать и своего созидателя, и внемлющего ему. Поэт, творя, испытывает одновременно трепет счастья и боль невысказанности. Галина Гампер черпает в поэзии главным образом и в первую очередь радость творческого акта, счастье полноты ощущения (боли ей хватает и без поэзии).
Не ваша по силе смятенья,
По яркости снов наяву,
Я снова в других измереньях,
В других озареньях живу.
В книгах поэта — богатая палитра красок, чувств, набдюдений и «молчаливой оргии ума». Творчество для Гампер — главная цель жизни и одновременно — главная ее составляющая. Достаточно иметь ручку, лист бумаги и вдохновение, чтобы ощутить торжество победы.
Но однажды поведем
Сонными плечами,
И пройдет по телу гром
От подошвы самой.
Писать для стихотворца равно необходимо, как и дышать. Качество это внутренне поэту присущее и логике не подчиняющееся: «Что в нем — я объяснить не сумею — / В этом мире коротеньких строк».
Известно, что поэт осуществляется через две возможности: способность чувствовать («Поэзия есть полное ощущение известной минуты», Баратынский) и способность выразить чувство, передать его другим. Гампер волнуют окружающий мир, судьбы людей, произведения живописи, скульптуры, музыки и, разумеется, литературы. Она с равной силой откликается на мощные катаклизмы природы и на легкое волнение моря, и трудно определить, какие флюиды более чутко улавливает камертон ее души — идущие от человека и его деяний или от малой травинки, рождающейся весной. В любом случае через творческое усилие возникают стихи, приносящие умиротворение и радость.
Я снова к вам, стихи, стихи,
Моя кочующая пристань.
Как эти заводи тихи…
Как эти чайки голосисты…
Ближе многого другого душе Галины Гампер живая природа. Красота ее и одухотворенность создают постоянные, не ослабевающие стимулы для стихописания:
Лесов чуть слышные наброски,
И солнце — добрая пчела.
Беру хрустальные березки,
Как рюмки с белого стола.
Или:
Там держит озеро лесное
Весь лес в коричневой горсти.
Или:
На лесные продрогшие склоны,
Презирая дожди и слякоть,
Вышел клен, вышел рыжий клоун…
Особое место отдано морю. Оно «вочеловечено», одушевлено:
…море вдруг споткнется на лету —
И упадет на белые колени.
Стихия моря грандиознее, мощнее человека и в этом недостижима:
Там море пенится, там море дразнится
И в небо волнами бьет без усилия.
И знать об этом нам зачем-то празднично,
Хотя закрыта нам дорога синяя.
Но и человек, город, родина, ее беды не могут не волновать художника. Гампер чужды декларации. Не будучи ни в малейшей степени ангажированной, она по-своему отражает конфликты и трагедии нашей жизни:
Смерть не старуха, не карга, —
Пацан с губами без кровинки.
Чьи-то жены и невесты «жалеют сверху вниз» того, кто
…умирал за Сталинград.
Руками по земле шагает
Обрубок, человек, солдат.
От каменного равнодушия города хочется бежать в поле, в лес, в пустыню: «Этот лунный пейзаж — ни единой былинки, хоть плачь! / Ни единой былинки, нигде ни единой былинки». Но можно и любить свой город, с которым сроднился.
Что мне цирк, карусели!
От меня в двух шагах
Львы по струночке сели,
Держат мостик в зубах.
В этом городе, где камни говорят о героизме, живет семья, живут друзья. В городе живут люди. Их судьбы — вот предмет для единения, сопереживания, восхищения (стихотворения «Старуха», «Слова и камни», «На открытие памятника»).
И есть еще «Я». Оно выражается в отношении к миру, и ему даны нетленные интимные чувства.
Красивая женщина, Галина Гампер знает Любовь, которая (употреблю клише) озарила всю ее жизнь. Ибо нет более властного плена, более побеждающих эмоций, нежели даруемые любовью. Не понапрасну сказано: «Природа будто только тем и озабочена, чтобы бросить одни живые существа в объятия других, дабы они, находясь между двумя безднами, успели познать пленительную сладость поцелуя» (Анатоль Франс). Гампер воспроизводит в стихах весь мыслимый спектр любовных переживаний — от романтического восторга до чувственных наваждений.
Из тела, из души, из памяти — не жалко,
Ушел — сама гнала — уж лучше поскорей.
Но вот который год качается качалка,
Как будто бы еще под тяжестью твоей.
Или:
Что вспомню я после исхода
В другое свое бытие?
Лишь чувственность эту с испода,
Нагую курчавость ее.
Не менее интимное чувство — отношение к Богу, к религии (точнее сказать — к религиозности). Чувство это неоднозначно: мыслящий человек не избежит рефлексии. У Гампер встретим и прямые обращения к Богу, и стихи на библейские сюжеты, и сомнения. Неизвестно ведь, что за чертой, ибо «никто не придет назад». Можно лишь верить. Горячо, убежденно или с диктуемой трезвым умом осторожностью.
А все-таки, а вдруг, на всякий случай —
Крещусь и плачу, и грехами мучусь,
И слышу «амен», и шепчу «каюк»,
А все-таки, на всякий случай, вдруг…
Трудно уловить секрет поэтики Гампер. Непритязательные, казалось бы, строки, чуть ли не одномоментные зарисовки ее — глубоки по мысли и красивы по звучанию.
Как славно в памяти нашарить,
Лицо на руку оперев,
Дорог серебряную наледь,
Чугунное литье дерев
И вьюжных струй непостоянство,
И неба зимнего юдоль…
Ах, этот воздух и пространство,
Так умеряющие боль!
Здесь нет нарочитого аллитерирования, искусственного подбора слов для заранее придуманного финала. Каждая строка живет своей жизнью. Их интонация и лексика строго адекватны смыслу. «Дорог серебряную наледь» и следом: «Чугунное литье дерев» и за ним: «И вьюжных струй непостоянство». В одной строке звонкая «серебряная» картинка, в другой — монументальная весомость великанов-дубов, а дальше — волнующийся хаос метели. И за этим последует поющая строка зимнего неба. А все вместе — музыка и живопись зимней природы. Но стихотворение этим не заканчивается. Строки обобщаются, суммируются: «воздух и пространство», — и почти внезапно: «Так умеряющие боль!». Вот в чем самобытность и сила поэтики большого мастера. Всегда, в любой беглой зарисовке, в каждом сюжете живет человек, его судьба, его душа. Это может быть дано непосредственно или в подтексте, аллюзией или символом, но неизменно с большой эмоциональной силой.
Понять, почему поэт предпочитает немногострочные стихотворения, сравнительно несложно: стихи ее информативны, афористичны, суггестивны. Интересно не только то, что стихи афористичны, такое встречается у многих. Любопытно, что афористичны практически все стихи Гампер. Из ее афоризмов можно составить весьма содержательную антологию. Иные запоминаются с первого чтения.
Но лишь глаза, повернутые в душу, / И есть, наверно, зрячие глаза.
Нам данность кажется прочней, / Куда прочней, чем в самом деле.
Знаем, вымысел — душа.
Наказанье велико / Оставаться человеком.
И нет сильнее власти, / Чем наши страсти.
Значит, я еще жива, / Раз так больно мне.
Поэты обладают разными способами выражения. Бродский, например, даже по малому поводу напишет немало строф («Муха», «Речь о пролитом молоке»), но информации в его стихах все равно на удивление много. Ахмадулина, напротив, для изложения одной мысли заполняет стихами — правда отличными — полторы-две страницы…
Галина Гампер своими восьми-десятистишиями как бы высвечивает идею стихотворения, выпукло утверждает ее. А стих при этом остается легким, прозрачным, певучим, сразу запоминающимся.
«Как шум листвы похож на шум дождя», —
Я повторяла, по лесу бродя.
И дальше я не знала ни аза,
Вся превратившись в уши и глаза,
И ноздри — два распахнутых окна.
Ознобом обоняния меня
Трясло блаженно, как в былые дни
От поцелуя.
Здесь кроется тайна личной, индивидуальной особенности автора или, другими словами, секрет поэтического дара поэта.
О творчестве Гампер писали немало и всегда доброжелательно. Но в отзывах этих, как представляется, отсутствует важное — констатация мировоззренческого, лирического и интонационного единства всего созданного поэтом. Если внимательно присмотреться к ее стихам, таким разным и таким узнаваемым, можно убедиться в незыблемости принципиальной позиции автора, в концептуальной независимости стихов и глубоко лирической, несколько даже романтической, душевной настроенности, создающей нетривиальную ауру. «Лирика преподносит в изящных и многообразных формах все богатство утонченных и разрозненных переживаний. Самое большое, что может сделать лирика, — это обогатить душу…» (Александр Блок).
Возможны ли замечания по качеству стихов Гампер? Безусловно. В большой работе не обойтись без сбоев. Например, без употребления всех этих «коль», «уж», не затребованных контекстом, служащих только для соблюдения ритма. Можно также заметить, как порой влияние других авторов оборачивается то ли подражанием, то ли парафразом, когда непонятно, кто написал стихи — Гампер или Соснора («Были девочки с косичками»). Впрочем, такие осечки крайне редки.
Галина Гампер — поэт богатый: по разнообразию и глубине впечатлений, по эмоциональной силе и красоте стихов, по способности в пределах классической просодии быть всегда современной, по впечатляющей силе духа, по несгибаемой вере в возможность пробиться к свету, к победе. И особенно в зрелые годы — по предельной выверенности каждого слова.
В арсенале Гампер помимо оригинальных стихов немало переводов — с армянского, ненецкого, узбекского, литовского, грузинского. И, конечно же, переводы стихов П. Б. Шелли, к которым добавлена объемная монография о его жизни, превзошедшая содержательностью (по свидетельству англичан) иные труды, созданные в Англии.
Очень интересно, что из двух друзей-романтиков — Байрона и Шелли, нашему поэту ближе именно Шелли. Его, нежного мечтателя, она предпочла боевому и ироничному Байрону. Стоит ли удивляться! Таков мир души Галины Гампер. В тисках повседневности, в условиях немилосердного давления жизненных невзгод Гампер остается предельно лирическим, романтическим поэтом с трезвым, даже беспощадным («острым») умом и монолитной волей. Парадокс большого художника!..
Непростая судьба выпала на долю поэта:
Мое детство — стеклянный зверинец,
Боксы детских больниц на просвет.
Шоколадка, печенье — гостинец,
От домашних посильный привет.
………………………
Я бритый больничный волчонок,
Никогда не хотела домой.
Пишется об этом без какого бы то ни было надрыва:
Я не знаю упругость дороги
И шершавых травинок уют,
Как шагают счастливые ноги,
Как в дороге они устают.
Понятная горечь выражена в этих строках, но не теряется достоинство:
Ни сына мне, ни дочки.
Ни милого, ни мужа.
Мне в день четыре строчки,
А после дождь и стужа
…………………
И я четыре раза в день
Судьбу благословляю.
Поэт дышит полнотой и радостью жизни. Душевная сила, воплощенная в творчестве, не позволяет воспринимать жизнь трагически:
Не до тоски — какая там тоска!
Жизнь — точно жажда посреди песка.
И вечно так: молчу или пишу —
Как будто бы к оазису спешу.
Вернемся к высказанной уже мысли об отсутствии суетности в творчестве Гампер, о проведенной через череду лет целеустремленной линии жизни. Было бы ошибкой полагать, что душа поэта пребывала в статике. Отнюдь нет. Простые жизненные наблюдения сменились углубляющейся пристальной вдумчивостью, философскими обобщениями: «Высокая трагедия светла, / Но все осилит бытовая драма». Здравый смысл, диктующий необходимость смиряться с несообразностью жизни, уступил место суровому фатализму: «Тьме наступающей, тьме и небытию / Всей немощью я противостою».
Помимо недюжинного поэтического таланта Гампер наделена независимостью и свободой. Учиться можно, даже необходимо. Но никакие литобъединения и литинституты не сделают человека поэтом, если он не расположен к этому генетически. Мало ли грустных примеров того, как усердные ученики, своего рода отличники, оставались лишь версификаторами, воспринявшими одну только унылую одномерность школы. «Школа — всегда итог, вывод из произведений одинаково видевшего поколения, но никогда не предпосылка к творчеству!.. <…> …заботы о теоретизации и программные выступления могут оказать услугу чему угодно, но не искусству, не творчеству» (Михаил Кузмин).
Для Гампер школа — вся великая русская поэзия. Она, сохраняя «внутри себя свет», вносит в это хранилище свою самобытность и свое мастерство.
Печальна белизна листа,
Чиста, но нет конца печали,
Господь, разверзни мне уста,
Которые молчать устали.
Любую муку я приму
На скорбно высохшие плечи,
Пусть низачем и ни к чему
Мои рифмованные речи
Здесь, в незнакомой нам стране,
Где мы обжиться не успеем.
Господь, уста разверзни мне.
Дай ямбом спеть, дай спеть хореем.
Лишь этим заклинаю страх,
С которым нет иного сладу,
Страх, как листвы обритой прах,
Змеящийся по Петрограду.
Галина Гампер признана, и признание это будет шириться.