Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2003
Новорусский отпрыск в России
Моя первая встреча с Вовой произошла два года назад в Петербурге. Тринадцатилетнего оболтуса хотели отправить в Итон или другую, не менее престижную частную школу в Англии, дабы “дите” в будущем с успехом поступило в лондонскую Школу экономики и процветало на Западе еще больше, чем в России (если это, конечно, возможно!).
Частные школы Великобритании — особое явление: они составляют лишь 5% от общего числа школ, и попавшие туда счастливчики — отпрыски богатых и влиятельных мира сего — получают не только потрясающее образование, завидно рафинированный акцент, безукоризненные манеры и умение вести себя в обществе, но и гарантию вскоре стать сразу если не министром или послом, то по крайней мере студентом самых элитных учебных заведений страны. А еще школы эти славятся успешной, проверенной веками системой воспитания личности. В общем, пять тысяч фунтов в семестр родители платят не напрасно!
Итак, ровно два года назад я вошла в квартиру Вовиных родителей, расположенную в самом шикарном районе Петербурга: окна выходят на Неву, у дверей многочисленная, обвешанная рациями охрана, по всей лестнице — телекамеры. За мной прислали шофера на черном “БМВ”, а шикарная блондинка, одетая от Gucci and Christian Dior, ввела меня в хоромы, небрежно сбросив норковое манто на антикварные стулья и мимолетно обратив мое внимание на старинную коллекцию французских рапир в обшитой бархатом прихожей. Экскурсия по квартире заняла полчаса — распластанные ковры и медвежьи шкуры, камины, итальянская мебель ручной работы, ванная, которая напоминала залу в Царском Селе по количеству зеркал и золота на один квадратный метр. В этой квартире обитал Вова — пузатенький, вальяжный, подпирающий стенку тринадцатилетний отпрыск.
Вова смотрел на мир с обреченностью и тоской Печорина — скука, по его словам, была основной неприятностью его существования. Судите сами — ребенок не может выходить из дома один, каждый день водитель везет его в школу и обратно, а телохранитель сопровождает из класса в класс. Общение с миром происходит через лезущих из кожи вон частных репетиторов, которые за баснословный гонорар каждый день, с двух до девяти, морочат ребенку голову восемью науками. Вове удается раз в неделю покататься на лошади, в остальное время он монотонно измывается над злосчастными педагогами. А что ему еще остается делать?
Мы подружились! Чем больше я узнавала Вову, тем больше мне было его жаль. С одной стороны, избалованный донельзя, окруженный со всех сторон последними мировыми достижениями техники: компьютеры, сканнеры, радиотелефоны, электронные игрушки — все серебристо-плоское, ультрамодное, дистанционно управляемое. С другой стороны — полное одиночество. На вопрос: “Как бы ты провел воскресенье, если бы родители уехали?” — не задумываясь, отвечает: “Повесился!” Меня поражали в нем находчивость и удивительная способность творчески думать. Как он умудрялся выключать магнитофон, держа под коленкой дистанционное управление, пока я наивно пыталась его включить, вешать на окна специально изготовленные “шпоры” под цвет занавесок, чтобы несчастные репетиторы были довольны его неожиданными успехами? Как удавалось ему подсунуть мне в портфель разноцветные конфеты и самовзрывающиеся бомбочки? Вова никогда не делал домашнее задание, ночами читал фантастику и с упоением сочинял приключенче-ские романы.
Усилия педагогической команды не пропали даром. Вова наконец закончил седьмой класс и поехал в Англию. Колледж в муках творчества выбирал весь “репетиторский совет”. Остановились на Далвиче — по данным газеты “Таймс”, школа занимает пятое или шестое место среди пятисот лучших част-ных учебных заведений. Трудностей при поступлении возникнуть не могло по определению, ибо письменные тесты, присланные администрацией колледжа, были выполнены восемью педагогами “на отлично”!
Русское чадо в лондонской школе
В этом году я приехала работать по контракту в английский университет, а Вова начал свой первый учебный год в колледже. Поздно вечером раздается звонок:
Вова: Здрасьте.
Я: Как дела?
(Пауза)
Вова: Приедете?
Я: Приеду!
Итак, в выходные я еду к Вове в Далвич, расположенный в юго-восточной части Лондона. Чадо обитает там уже три месяца. Встречает меня на станции — очень возмужал и идет по улице как истинный англичанин, не озираясь по сторонам и выпрямив спину. На вопросы отвечает противоречиво, сдержанно и уверенно!
Я: С кем ты общаешься?
Вова: Без русских я бы здесь, конечно, умер — только ими и спасаюсь. Есть москвич, у него папа — “Русская бумага”.
Я: Что это значит?
Вова: Министр. Зам. У меня папа — “Русские машины”!
Я: Что ты делаешь в выходные?
Вова: Нас выпускают в Лондон по парам. Каждую неделю устраивают экскурсии, на которые ходит одна мелкотня. Нет уж, я лучше с москвичом. Или с китайцем — он по-русски болтает здорово! Ходим по магазинам или в кино. А что еще делать?
Вова привирает, потому что дел — уйма! Москвич (спортивный, подвижный подросток) при ближайшем рассмотрении оказался весьма смышленым. Он бодро объяснил мне, какая это удивительно “правильная” школа.
Москвич: Я учился в самой престижной московской школе. Я как пришел туда, сразу понял — не для меня! Старшеклассники после уроков вынимают из портфеля водку — расслабься, учителям совершенно наплевать, кто что делает, мат и сигареты. А здесь — каждый преп все время интересуется — как да что, понял ли я урок, есть ли у меня вопросы. После уроков специально останутся, все тебе объяснят, даже если это время их ланча. Уроки интересные, особенно физика, химия. Правда, жутко сложно! Опыты показывают. Домашку немного задают — каждый преп имеет право давать домашнее задание только на час работы — это у них уже высчитано.
Я: В школе много англичан. Вы с ними дружите?
Москвич: Да. Англичане — классные. Я сначала думал, когда они сломали мой шкафчик, что это как у нас — хулиганье. А когда они все экзамены сдали на единицы и двойки (самые высокие оценки. — Н.Щ.) — я их сразу зауважал.
Вова: Сначала издевались над нами, что, мол, язык плохо знаем, а сейчас уже перестали.
Я: А чем тебе нравится школа?
Вова: Дома — тепличные условия. На машине в школу и обратно. А здесь — столько всего. Школа славится обществами, у каждого ученика есть книжечка, где они все перечислены. Регби — обязательно для всех, а остальные виды спорта — по выбору. Лошадьми я не занимаюсь, у них лошади плохие (!!! — Е.Щ.), у моего папы лошади по два миллиона, и значительно лучше. Я записался в Общество герцога Эдинбургского (Duke of Edinborough Awards scheme). Там можно получить награды в зависимости от того, как хорошо ты занимаешься спортом, демонстрируешь творческие навыки — рисование, стихи, лепка, участвуешь в военной подготовке и добиваешься успехов в этнографических экспедициях. Армия вообще здоровская — марши, песни поем… Многие сами организуют свои общества, один русский организовал клуб русского языка — там обучают языку, рассказывают о Петербурге, Москве, других городах.
Я: Частные школы раньше славились телесными наказаниями…
Вова: Не-е-т. Хотя есть другой способ. Называется “задержание”. За провинность (любую: насорил, подрался, плохо выразился) можно получить от сорока минут до трех часов наказания — остаешься после уроков в классе или в своей комнате и делаешь, что учитель тебя попросит (прямо Том Сойеры. — Н.Щ.). В худшем случае на три дня выгоняют из школы.
Я: Тебя наказывали?
Вова: Меня? Нет еще. Я же первый год! А вот старших — наказывали. За драки особенно. А меня даже на уроках не спрашивают пока. “Пусть лучше учится спокойно, привыкает! Он еще не все понимает!” Трудно, что все-все на английском языке. На домашку уйма времени уходит. Хотя у меня есть своя учительница по английскому языку — приходит раз в неделю.
Я: А что тебе в школе не нравится?
Вова: Условия проживания. Здесь чем лучше школа, тем хуже условия. В Итоне еще хуже. Маленькая комнатка, делю пополам с москвичом. Мама приехала, чуть в обморок не упала! В следующем году, слава богу, буду жить в большой комнате и один. Кормят плохо — полуфабрикатами. Хожу в магазин, покупаю.
Я: А кто убирает комнату и стирает?
Вова: Не я! В следующем году — буду сам.
Я: Расскажи, а строгие правила в школе?
Вова: Еще бы! Нужно носить школьную форму — черный пиджак со знаком колледжа и темно-серые брюки. Джинсы — нельзя. Рубашка белая, галстук — обязательно! Футболки — только белые, без рисунков! Ботинки надо чистить каждый день, даже цвет носков особый — серый, черный или синий. Вообще яркую одежду носить нельзя! Да! По субботам и воскресеньям нельзя возвращаться после шести часов.
Я: А не скучно, что одни мальчики?
Вова: Есть неподалеку женская школа, но им не нравится, если ты идешь с девочкой, это здесь не очень приветствуется, потому что отвлекает от занятий! Хорошо учиться — самое главное!
Я: Есть ощущение, что вы одна большая семья?
Вова: Не знаю. Наверное. Сегодня нехорошо получилось. Один парень что-то натворил и не признался. Учитель рассердился и сказал: “Пока не скажете, кто это сделал, никого из класса не выпустят”. Пришлось сказать — не знаю, хорошо ли это. Может, этого стукача и побьют.
Москвич: Вообще, если тебе плохо, или какие-то проблемы, всегда можно к кому-то обратиться — к учителям, к начальнику общежития, к директору. Всегда помогут.
Я: Ты по дому скучаешь?
Вова: Нет! Здесь так много всего интересного. Только вот учиться много нужно! Я когда уезжал, папа пригрозил: если не буду хорошо учиться, он меня отдаст в Кадетский корпус в Петербурге!
Ночное Сохо. Дома терпимости
Вова очень изменился. Он стал еще более молчалив и замкнут. Он очень хорошо ориентировался в Лондоне, перепрыгивая с одного автобуса на другой, бойко вынимал “из стены” деньги, покупал карточки для мобильного телефона и угощал меня самым лучшим мороженым столицы. Он выдавал
по-взрослому разумные сентенции, видимо, услышанные в школе: 90% учеников заканчивают школу “на отлично”, приобретая совершенно одинаковый аристократический акцент. Но иногда в его глазах была такая тоска, что становилось жутко.
Я: Что будем делать?
Вова: Все равно.
(Молчание)
Вова: Пойдемте в Сохо… (смотрит просительно).
Мне, конечно, следовало отказаться от безумной мысли пойти в “бордель”, как выразился мой бывший ученик. Он так вдруг оживился, так настойчиво уверял меня, что “это совершенно не страшно” и “многие ходили”, что мое затуманенно-атрофированное сознание дало сбой. Я очнулась только когда Вова заплатил 20 фунтов и мы уже спускались по темной лестнице — в преисподнюю. Один пролет, два, три… Девочка на входе оглядела “учителку в курточке” и “подростка в вязаной шапочке” с презрением и сочувствием. Мы вошли в совершенно пустую, без единого намека на посетителей, красно- черную гостиную со сценой и каминами, полуголыми официантками и двумя гориллами-вышибалами. Вова проследовал за столик и углубился в предоставленное ему меню. Я, потеряв дар английской и русской речи, с ужасом взирала на список коктейлей за 100 фунтов и лихорадочно пыталась вспомнить, где же дверь наверх, через которую предстоит спасаться! Вова прервал молчание и нахально заявил: “Две кока-колы!” Девочка ехидно усмехнулась и удалилась. Дальнейшие события развивались быстро. Официантка потребовала 50 фунтов с каждого за танец и чаевые для девочек. Вова сказал, что денег нет. Девочка взвизгнула и бросила взгляд в сторону вышибал. Я рванулась к лестнице, Вова, медленно поднявшись, последовал за мной, получив хорошую оплеуху и пендель от профессиональной английской проститутки. С нами не захотели связываться. Несовершеннолетний Вова — ученик престижной школы — остался цел, вместе со всеми кредитными карточками и дурой-учительницей. Удивительно, что, в отличие от меня, ни один мускул на его лице на протяжении испытания не дрогнул.
Послесловие
А потом мы встретились с моим английским приятелем. Проведя час с нами в кафе, бизнесмен заявил, что Вова удивительно дурно воспитан (не здоровается, не прощается, не отвечает на вопросы, неправильно ест и нарочно говорит только по-русски). Видимо, трех месяцев в хорошей школе не- достаточно, чтобы избалованный родителями, полудикий от одиночества, замкнутый в своем неведомом мире русский подросток стал более цивилизованным. Однако я все же смею думать, что нелегкая школа жизни сделает свое дело. Вове так же непросто в этой исключительной и богатой школе, как было дома — в Петербурге. Он горд и вряд ли поведал мне все, что происходит в его душе. И за это молчание я его уважаю.
“МОЙ ЛУННЫЙ ДРУГ”, ИЛИ “ДЖОНОВСКАЯ” АНГЛИЯ
“Очевидное никогда не дает мне покоя — как получается, что мы где-то находимся, а потом нас там больше нет? Вчера — в Ланкастере, а завтра — в Петербурге, который, казалось, уже не вернуть? Значит, города как люди, они есть, а потом их нет…”
(Из письма Джона)
На Рождество я всегда получаю большой конверт. На открытке — средневековый город Ланкастер — весь в снегу. Деревья, дома, дороги, церкви, белым-бело! Как во сне или как в сказке. И я знаю, что это открытка от Джона.
Потому что в Ланкастере снег выпадает раз в тридцать лет, как это было в год нашей учебы. Для меня и Джон, и Ланкастер, и Англия, и этот сказочный снег — почти единое целое. Я все это помню и очень люблю.
Кто такой Джон?
Джон обладает непревзойденным даром чувствовать и понимать собеседника, у него неподражаемо стремительная походка, даже когда он, улыбаясь на ходу, вслух читает газету. Ему 43 года, хотя все без исключения преподаватели и студенты воспринимают его как неординарного, но тем не менее очаровательного ребенка. За его непосредственность, искреннее сопереживание чужим бедам и восторг по поводу чужих радостей. За его неуемную страсть к жизни и нервную зовущую тревогу — увидеть, успеть, узнать. А еще, присутствие Джона всегда окружено теплом, светом и предвосхищением праздничного и сказочного фейерверка, который неминуемо следует за магическими словами: “У меня — идея! Я хочу показать тебе мою Англию”.
Открытия
Джону всегда все интересно, и он замечает то, на что обычно не обращают внимания. Он с любопытством рассматривает клумбы около моего общежития, тут же обнаружив, что там цветут любимые розы королевы Виктории.
Небольшой приморский городок возводится в разряд “фантастического”, и заслуженно! Ведь его существование полностью подчинено приливам и отливам. По всему городу расклеены надписи типа: “Магазин открыт с 9 до 18, в зависимости от прилива”.
Изучив ответ, который Секретариат королевы прислал на мое благодарственное письмо за полученную стипендию, Джон тут же отреагировал: “На конверте нет марки! Это потому, что королева не платит за пересылку писем в собственной стране”.
Обследуя дворик у дома садовника, где в изобилии рос никому не приметный дикий овес, Джон восклицал: “Преемственность поколений!” Ведь век назад здесь был постоялый двор, где “дамы” легкого поведения встречали гостей. А вполне употребительное английское выражение “сеять дикий овес” (to sow one’s wild oats) как раз и означает то, чем эти “дамы” там занимались.
Название неприметной аллеи в Ланкастере тоже имело свою историю. Улочка называется Застенчивая (Bashful), потому что век назад сюда сворачивали достопочтенные леди, не решаясь направиться в сторону порта, где вечерами разгуливали подвыпившие моряки и все те же “дамы”!
Невероятное путешествие из Ланкастера в Лондон
Под Новый год я случайно обмолвилась, что еду в Лондон, и Джон предложил подвезти меня на машине, так как ехал туда же.
Мы мчались на каком-то допотопном, в далеком прошлом роскошном “кадиллаке”, который периодически издавал жуткие звуки и, по мнению Джона, скоро должен был развалиться. Дата последней уборки салона явно совпадала с датой выпуска уникального драндулета, что, по словам Джона, объяснялось нехваткой времени — ведь жизнь так коротка! “Кстати, — заметил он, — выхлопная труба тоже скоро отвалится, но, надеюсь, не сегодня”. (По дороге “кадиллак” все-таки заглох и чуть не взлетел на воздух, когда Джон влил в закипающий радиатор воду, любезно предоставленную лучшим в округе рестораном “Генрих Восьмой”.)
Мне казалось, что мы не только не доберемся до Лондона, но даже не выедем за пределы Средней Англии. Джон останавливался в каждом городке, у каждого старого замка и непременно хотел показать мне все церкви Англии (ведь они такие разные!). Все это сопровождалось невероятными и захватывающими повествованиями под общей рубрикой: краткий курс истории Англии, истории архитектуры, мировой литературы и антропологии.
Первой достопримечательностью была гостиница, где вдоль винтовой лест-ницы, ведущей в подвал, сохранились цепи и кандалы — там много лет спустя после отмены рабства местные предприниматели тайно держали рабов. Джону невозможно было отказать, и менеджер отеля покорно сопроводил нас, дабы мы могли “подержаться” за цепи!
Ланкастер вошел в историю XVIII века как один из центров торговли “живым товаром”. В одном из небольших приморских городов есть даже маленькая могила негритенка Самбо — своеобразное место паломничества, символ борьбы против расовой дискриминации. Могила находится на самом берегу моря и всегда усыпана трогательными самодельными сувенирами, пестрыми посланиями и цветами. По преданию, маленький чернокожий мальчик (получивший, как многие его собратья, типичное и безличное имя Самбо) приплыл на это место вместе со своим хозяином. Мaster отправился искать жилье, а преданный малыш остался на берегу и умер, так и не дождавшись своего господина…
Следующей остановкой был телефонный аппарат, который и по сей день служит географическим “центром” Англии — оттуда мне, конечно, было предложено позвонить домой и спросить ошарашенную маму: “Как поживаете?” Затем мы взбирались на нашем драндулете на крутые горы по ледяной дороге на сумасшедшей скорости, чтобы только увидеть старые римские развалины и погладить настоящий кельтский крест на вершине. Потом он вез меня два часа, чтобы показать самое глубокое озеро, а на обратном пути заскочил в паб съесть самую вкусную сосиску, которая завоевала первую премию во всей Англии.
Еще мы бродили по скрытому от мирских глаз средневековому кладбищу. Джон сфотографировал англичанина в средневековой одежде, который стоял в шляпе и камзоле подле своей лошади и, оказывается, общался с “духами прошлого”. На вопрос Джона: “С какими духами?” — он ответил, что каждую субботу скачет 100 миль до этого места, чтобы побеседовать со своими братьями по ордену.
Я не могла отвести от Джона глаз, а он рассказывал мне о старинных английских семьях, о привидениях в близлежащем замке, об охоте на фазанов со стоящей посреди поля башни. (“Видишь надпись у дороги — “Осторожно, фазаны”? Эти земли принадлежат герцогу. Теперь уже не постреляешь! Уже почти принят закон об отмене “охоты на лис”. Это завуалированная политика Тони Блэра против классовой системы. Нельзя же сразу отменить монархию и упразднить аристократию! В стране с вековыми традициями невозможно закрыть многочисленные клубы поло и гольфа — традиционные места встреч высших слоев общества. А вот “охоту на лис” можно запросто запретить под предлогом охраны животного мира — политически корректная инициатива”.)
Разговор о местной аристократии был незамедлительно продолжен — мы резко развернулись и устремились в близлежащий замок XVI века Броузхолм Холл. Уникальность этого дома, где семья лордов Паркеров так и живет со времени постройки, заключалась в том, что потомки настолько обеднели, что вынуждены сами водить экскурсии по замку, публиковать брошюры и просто день и ночь работать, поддерживая в относительном порядке фонтаны и сады в огромном родовом поместье. Замок наполнен копиями картин Ван Дейка, Тернера, Рейнолдса, оригиналы полотен уже давно проданы в Национальную галерею, Британский музей и музеи Соединенных Штатов. Экскурсия включает осмотр отделанных деревом палат и холлов: уникальных резных окон и витражей, поблекших гобеленов, которым нет цены, рыцарских доспехов и средневекового оружия, “доисторических” приспособлений для охоты, огромных слоновых бивней, родовых гербов, использованных (!) дуэльных пистолетов, удивительной красоты мебели, к которой прикасались все потомки королевского рода, начиная с XVI века. Паркеры, без сомнения, доблестно сражались во всех известных истории войнах и битвах за Британскую корону, один из них, однако, немного зазнался, забыв прийти на собственное посвящение в рыцари к королю Карлу Первому, за что в том же 1630 году был оштрафован на сумму в 25 фунтов!
Наследнику сейчас 20 лет, он учится на земельного агента, чтобы грамотно распорядиться своими владениями. Государство, конечно, заинтересовано в сохранении исторического замка, но основная надежда на посетителей — путеводитель заканчивается словами: “Мы надеемся, что вам понравился замок и вы снова посетите его в следующем году, дабы убедиться в успешном осуществлении реставрации”. Дух старинного рода силен, и чувство ответственности перед нацией за то, чем владели и что сохраняли их предки, велико.
Мы проезжали освещенные таинственные города, где всего-то две улицы и каждой лавке пятьсот лет; мы заезжали на ярмарку с детскими новогодними аттракционами, где катались на скрипучих каруселях под старинную музыку и пробирались вдоль катка, по колено заполненного разноцветными шариками. Мы водили хороводы вокруг елки с мерцающими рождественскими лампочками. А Джон все шел и шел по этим узким мощеным улицам, улыбался, восхищался и растворялся в неземной и божественной красоте старой доброй Англии. И уже под самый вечер под музыку английской поэзии (в Джоновом исполнении!) мы пили горячее красное вино в таверне, и он заговорщицки говорил: “Так у нас отмечают Рождество. Нина! Merry Christmas!”.
И я влюбилась в эти старые заброшенные церкви, в эти витражи и дубовые скамейки, бесчисленные надгробные плиты; в эти пейзажи, поля и закаты, в малюсенькие деревенские площади — в эту милую, маленькую и такую провинциальную Англию.
Визит к даме, или Мир тесен
Мы подъехали к Лондону около одиннадцати вечера и провели в дороге не восемь положенных часов, а целых семнадцать! Я должна была остановиться у наших друзей — в семье Барбары и Ландона Темпл. Барбара — обходительная английская леди, которая ни разу в жизни не повысила голос, не села ужинать раньше или позже семи вечера, не выпила ни грамма кофе или, тем более, алкоголя вместо традиционного английского чая, дама, чья вежливость и манера поведения всегда свидетельствовали если не о приближенности ко двору, то по крайней мере об очень закрытой частной школе, и чье произношение несомненно попадало точно в категорию “королевский английский”! Мой “визит”, мягко выражаясь, не отвечал ни одному принятому в английском обществе канону — я явилась с десятичасовым опозданием, в двенадцать часов ночи, вместо часа дня, по уши в грязи, на машине, возвестившей на весь респектабельный район о своем триумфальном прибытии громким причмокиванием выхлопной трубы, да еще под руку с сомнительной личностью в рваных джинсах, невероятной вязаной шапке на затылке и с сигаретой в руках. Личность была представлена мной как “Джон”!
Барбара не была бы английской леди, если бы не отреагировала на “визит” по-английски — она одарила нас великосветской улыбкой и с достоинством произнесла сакраментальную фразу, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово: “Я так рада вас видеть! Вы хотите чаю?” Мой ответный лепет страшно вспомнить!
Я сидела в гостиной, сгорая от стыда, и только спустя полчаса стала замечать, что Джон невозмутимо ведет салонную беседу (о погоде, чае, университете, Лондоне), а Барбара ему внимает затаив дыхание. Двух минут в обществе моего кумира было достаточно, чтобы Барбара все поняла! Вечером она постучала в мою комнату и мягко прошептала: “Какой очаровательный джентльмен!”
Между прочим, выяснилось, что Джон учился в Кембридже на одном курсе с “легендарным” сыном Барбары, гордостью всей семьи — известным английским режиссером Джулианом Темплом, который создал скандально известный по всей Англии фильм “Начинающие” (“Absolute Beginners”) о поколении семидесятых. Так как он был вынужден покинуть Англию и уехать в Голливуд, история Джулиана немного напоминает историю Андрона Кончаловского. Джулиан снял несколько прибыльных фильмов, типа “Земные девушки доступны” (часто демонстрируется по нашему телевидению под Новый год), а также сотни клипов о провокационных рок-группах типа “Сексуальные пистолеты”. Когда критики на родине поутихли, Джулиан вернулся в Великобританию и сейчас снимает очень даже серьезные фильмы. И даже порой отказывает Мадонне. Помимо своей славы, Джулиан примечателен невероятной эрудицией, неподражаемой фантазией, тратой баснословных денег на осуществление своих идей в кинематографе. Его критикуют за чрезмерный эстетизм, безукоризненный вкус и, одновременно, за дружбу с большинством современных английских поп-звезд, за жену — потомственную аристократку, чей папаша демонстративно явился на свадьбу в цилиндре и с тростью и, смирившись с выбором дочери, продал свой дом Джереми Айронсу, дабы молодая пара могла переехать в другой особняк.
Джон взахлеб рассказывал, как Джулиан в гордом одиночестве патрулировал улицы Кембриджа в разноцветном персидском халате до пят, и как быстро он потратил целое состояние на невиданной красоты японскую гейшу, которая ежедневно проводила не менее десяти часов перед зеркалом, чтобы под вечер отужинать с Джулианом в “Савое”. Вдохновленная Джоном, Барбара вспоминала, как не менее легендарный отец семейства Ландон Темпл застрял в болоте вместе с Джоном Кеннеди, нахально ухаживал за Айрис Мэрдок, летал на истребителе с Лоуренсом Оливье и тайно от нее однажды усадил всех четырех малолетних детей в “кадиллак” и поехал в Сахару, где десятилетнего Джулиана в конце концов укусил скорпион. Остальные истории, подкрепленные фотографиями, требуют отдельного рассказа.
Джон — типичный англичанин?
Я ведь очень мало знала о Джоне. Оказалось, что, когда в возрасте двух лет он потерял родителей, его воспитывали тетя и дядя. Затем он долго жил в Лондоне и вернулся в Ланкастер, бросив работу и дом, когда 95-летние родные заболели и нуждались в его каждодневном уходе. Чтобы совсем не погибнуть от отчаяния и одиночества, он поступил в аспирантуру в близлежащий университет. За тетей и дядей ухаживала сиделка, что позволяло Джону иногда отлучаться.
Нужно сказать, что для рядового англичанина поистине необыкновенна даже мысль о совместной жизни с очень пожилыми больными людьми. Просто принято, что молодые люди уходят из дома в 18 лет и, в общем-то, никогда не возвращаются. Джон не просто приезжал из Лондона, бросив там абсолютно все. Где бы он ни находился: у друзей, в университете, на защите диссертации — он всегда спешил домой. Он так любил “своих стариков”, так беспокоился о них. Звонил по пять раз в день — узнать, как они, боялся оставить их хоть на минуту. О том, что тетя уже три года назад потеряла память, а дядя почти ничего не видел и не слышал, я узнала только когда первый раз пришла к Джону домой. По его рассказам я была уверена, что они только временно нездоровы.
Миссис и мистер Хейвуды сидели в гостиной за чашкой чая. Чинно, как, видимо, бывало раньше. Джон не просто привел меня в дом, он привел меня познакомиться: ввел в гостиную, представил миссис и мистеру Хейвуду — свою русскую коллегу, извинился за мой короткий визит. Он хотел соблюсти этот ритуал уважения. Потом я случайно узнала, что Джон каждую неделю возит тетю в парикмахерскую: “Внимание к волосам и к голове — это такое удивительное ощущение. Я хочу, чтобы тете было приятно!”
Еще Джон рассказывал о своей учебе в Кембридже, о русской графине, которая давала балы в Париже, жене русского историка аристократке Маше, которая приглашала их, сопливых студентов, на невероятные угощения — красную рыбу и икру, даме, которая всю свою эмигрантскую жизнь плакала о России, которой Евгений Евтушенко посвятил свое стихотворение и которая, не примирившись с английской “отстраненностью”, покончила жизнь самоубийством. “Она была русская, умноженная на трое, когда она говорила, она рыдала и умирала со смеху одновременно, жизнь бурлила в ней с такой силой, что обжигала всех. Она была в одно и то же время доктор Живаго, Наташа Ростова и Нина Заречная! Когда я узнал, что она умерла, я проехал восемь часов на машине ночью, чтобы только успеть на ее похороны”.
Англичане достаточно прижимистые, или, если уж быть корректной, экономные. (На вопрос англичанина, с которым вы шесть часов без остановки лазили по горам “Вы хотите чаю? С молоком или с сахаром?!” — с готовностью восклицаешь: “Очень хочу! Только, пожалуйста, побольше сахара и побольше молока!”, хочется дотянуть как-то до ужина!) Джон радовался всему, что покупал, как ребенок. Все находил исключительно английским, вкусным и необычным. Он находил радость даже в том, что автостоянки, такие тривиальные для каждого англичанина, тоже по-своему заслуживают интереса — ведь это единственное место в Англии, где бутерброды такие дорогие! Мы всегда заезжали на богом забытую ферму с целью приобретения особого ланкаширского меда и парного молока для теть и мам Джоновых знакомых.
Вежливость или уважение — “от частного к общему”
Слово “cпасибо” англичанин произносит во всех известных науке случаях жизни. Продавец — покупателю (обязательно два раза), когда получает деньги и когда отдает чек. Сидящий на тротуаре бродяга — каждому прохожему (даже если вы поскупились и просто прошли мимо). Курящий — попросившему прикурить, когда ему возвращают его же зажигалку. Уборщик улиц — тому, кто бросит в его уборочную машину свой мусор. Пятилетний сын моей подруги, почти в бреду, — доктору, после удаления двух зубов под наркозом.
Джон, как всякий англичанин, безукоризненно вежлив. Но это не только внешняя дань этикету. Джон, как истинный англичанин, умеет слушать — внимательно и пытливо. Он с одинаковым уважением относится к словам преподавателя-профессора, моим рассказам и глупым вопросам, к болтовне первокурсников о вчерашнем походе в паб. Джон помог мне осознать, почему англичане по праву считаются одной из самых терпимых наций. За их удивительную способность уважать Человека, вне зависимости от его взглядов, национальности, пола, возраста и внешности. Потому что общепринятых стандартов — нет и быть не может!
Я очень хотела посмотреть “кусочек современной Англии”, которую я еще не видела. “Пойди в лондонский гей-клуб”, — посоветовал Джон.
Я повиновалась, правда, без особого энтузиазма. Известный гей-клуб “Черное такси” расположен в районе Кемден Таун. Это, конечно, не Ист Энд, но вечером ходить страшновато. “Что я там забыла!” Этот огромный рынок, где тусуются хиппи, панки и другие неформальные личности, эти магазины, где дизайнеры выставляют фантасмагорическую мебель. Сладковатый запах, завернутые в шарфы блуждающие силуэты, доносящиеся из подземелья восточные мотивы и неприкаянные девичьи облики вселяют непреодолимое желание поскорее смыться. Ну что там может быть интересного?
“Сегодня выступает знаменитая Регина Фонг, — сказали мне при входе. Не вздумайте назвать ее вслух “он”!”
Клуб переполнен, затемнен и состоит из огромного количества маленьких закоулков, подоконников и столиков — где двум людям просто невозможно разминуться. За столиками восседают невероятной красоты Дорианы Греи. Некоторые из них даже облачены в ярко-красные одежды, видимо — дань костюму, в котором Рудольф Нуриев возлежал в оперной ложе с бокалом шампанского, когда неумолимая болезнь уже не позволяла ему танцевать, а публика все шла и шла посмотреть на своего идола. Однако вокруг немало и обыкновенных посетителей — англичан, которые заглянули сюда выпить пива.
Атмосфера ожидания постепенно накалялась — Регина, как и положено звезде, опаздывала. Было впечатление, что ждут испанскую королеву или Мадонну. Для того чтобы началось отложенное на два часа представление, потребовались получасовые овации; переодетые в женские платья актеры театрально подметали сцену, усыпали ее цветами, декламировали стихи. “Мадам” появилась неожиданно, в “мехах” и “туманах” — роскошная, обворожительная и безумно элегантная!
Нужно заметить, что мой иронический настрой улетучился моментально. Во-первых, Регина обладала восхитительным голосом и вкусом. В ее исполнении эстрадные шлягеры АББА, К.Д. Ланг и более “серьезных” авторов приобретали совершенно иное звучание — за этим стояло трагичное и глубокое содержание. Это не было дешевым фарсом или слезливым публичным откровением — это было воплощением непреклонного свободолюбия, гордого осознания своего трагизма и выстраданного всей жизнью права — Любить.
Регина помимо других своих достоинств была удивительной актрисой. Конечно, и “Служанки” Романа Виктюка, понравились не всем! И органичное воплощение кинодивы в исполнении Регины (продуманный до мельчайших деталей поворот головы, тембр голоса, смена настроения и капризно- ранимая и печальная самокритичность образа неюной дамы) несомненно находит нещадных критиков. На то она и знаменитость. Но уж равнодушным она не оставила никого.
А потом был — праздник! И все вокруг радовались, пели и танцевали. И все были счастливы! Счастливы от осознания своей свободы и гордости за свою любовь. На этом празднике было так много “обыкновенных” англичан, которые никак не относились к какой-то определенной группе населения. Они, как ни странно, тоже были частью этого праздника, этого музыкального гимна жизни. И именно об этом мой рассказ.
Не ради красного словца я не могла умолчать о празднике, свидетелем которого стала случайно. Отношение к геям только одно из проявлений культурного и цивилизованного общества, где каждая личность заслуживает уважения. “Человек — это звучит гордо!”.
Конечно, Великобритания не живет при коммунизме и общество не являет собой образец равноправия. Но в каких масштабах страна борется за право быть одной из самых справедливых и терпимых!
Нельзя отрицать наличие дискриминации, но именно в Великобритании на следующий день после ареста кубинского мальчика американцами двухтысячная толпа осаждала американское посольство в Лондоне (я, по воле судьбы, самолично распространяла листовки, честно говоря, не особенно разделяя искреннее неистовство демонстрантов!). Но однажды я осмелилась обратиться к студентам (смотрели жуткий японский триллер) и выпалить: “А нельзя ли переключить на что-нибудь более европейское?!” Аспирант-англичанин меня чуть не задушил: “Что именно вы подразумеваете под словом “европейское”?”
Да, перед женщинами не открывают двери и не подают им пальто. Но ведь, черт побери, их любят и одновременно уважают! И уважение это никак не умаляет их женственной привлекательности! Работая в Европейском банке в Лондоне, я посмеивалась над “странными” комментариями: “Бизнес-леди должна хорошо одеваться, чтобы коллеги-мужчины видели в ней профессионала, а не только женщину”. И была не права! Потому что работающие там леди действительно потрясающе красивы, женственны и любимы. Только помимо этого их еще ценят и уважают за интеллект, талант и трудоспособность! “Хорошая хозяйка” и “вкусно готовит” ведь не единственные качества!
Эти леди настолько уверены в себе, что, подобно тете Джона, могут запросто выйти замуж, когда им стукнет девяносто лет. Потому что понятия возраста ни в обществе, ни в сознании — не существует! В любом городе просто тьма профессиональных и вечерних школ, обществ на любой вкус (от парашютного спорта и верховой езды до бальных танцев и живописи) — там творят и самореализуются леди и джентльмены, которым по паспорту может быть и за семьдесят, только в Англии этим документом никто никогда не пользуется!
Отношение к инвалидам — удивляет каждый раз! Я никогда не забуду студентов на колясках, которые въезжают в кинотеатр и получают от принцессы Александры дипломы. Никакого комплекса неполноценности у них нет, потому что ни одному учащемуся или преподавателю никогда не придет в голову отделить их даже мысленно от всего студенческого сообщества.
Наш университетский клуб бальных танцев проводил конкурсы и для младших студентов. Первое место всегда занимала одна и та же очень-очень полная девушка. Я готова биться об заклад, что ее врожденные пластика и женственность были совершенно неповторимы, а актерский талант перекрывал всех нас вместе взятых, с нашими обыкновенными размерами и любительскими притязаниями.
Английские учебники, кстати, пестрят темами для обсуждений: “классовое неравенство”, “права женщин”, “права геев”, “экологические проблемы”. Мои филфаковские студенты (да и я тоже!) не очень-то любят говорить на эти темы. Они нас как-то мало касаются. А то, что нас не касается… Вскользь брошенное студентом-иностранцем “африканские страны” или “голубой” вызывает исступленное негодование у уважающего себя англичанина. Не у каждого. Но у большинства!
Потому что каждый человек достоин уважения, и оно проявляется не только в вежливом “спасибо” и “пожалуйста”, а в желании выслушать, понять и принять тех, чья жизненная философия чуть-чуть отлична от вашей. Англий-ская “отстраненность” — это дар уважения к окружающим, органичная и врожденная неспособность приклеивать ярлыки, всех поучать и все изменять! И разница не в том, что в автобусе вам не отрывают пуговицы и не бьют в живот при выходе, а в том, что не услышишь знакомую фразу: “Встаньте вон туда, вы занимаете много места” (слава богу, пока не мне!). Или “Девушка, идет кондуктор, вы не оплатили проезд” (уже мне!). Как в полушутку говорила наша замечательная петербургская преподавательница Джейн Поуви: “В английском автобусе при выходе мы говорим “извините”, а на русский вопрос “Вы выходите на следующей?” — можете получить заслуженный ответ: └Сэр, Мадам, это не ваше дело!””.
Заключение
Я несколько раз возвращалась в Ланкастер. Джон “шел в ногу со временем”. Он встречал меня уже на другой машине (хотя правил ею одной рукой, другая — была в гипсе!). Он таскал с собой мобильный телефон (которым за три года так и не научился пользоваться!). Он даже бросил курить (в Англии теперь можно три часа искать место для курения, в университете, офисах, аэропорту, самолете часто не находишь вовсе!). Он носил пиджак от Армани (ярко-красный цвет которого все же выдавал необузданную фантазию владельца). Джон мало говорил о землевладельцах, иронично рассказывая об идолах современной молодежи — певице из “Спайс Герлз” и футболисте — богатых, красивых, преуспевающих.
Но ничто не могло ввести в заблуждение! Джон остался прежним! Он, как и раньше, всех очаровывает. Он всем улыбается, всех уважает и всех любит. Он так неутомим и так любознателен — когда читает отрывки из “Беовульфа”, когда исполняет Шопена и Равеля, когда спускается по обрыву к водопаду или ползает по подземным пещерам, держа одной рукой мою, не теряющую надежды выбраться наружу маму, а другой — нащупывает подводные течения засохшей реки!
Где бы я ни была, что бы я ни делала, я всегда помню и люблю этого светлого чудесного человека и его необыкновенную и такую красивую Англию. Места как люди — они есть, а потом их нет, но все же они всегда возвращаются!