Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2003
Мы завершаем многомесячную дискуссию о путях выхода из российско-чеченского кризиса, начатую в № 10 за 2002 год материалом Хож-Ахмеда Нухаева. В ходе дискуссии было высказано так много разнообразных соображений, принципиально друг другу противоречащих, что даже их беглый анализ может вылиться в основательный трактат. Хож-Ахмед Нухаев и Равиль Бухараев в особенности обозначили в своих статьях ряд фундаментальных проблем, далеко выходящих за пределы российско-чеченских отношений и непосредственно относящихся к нарастающему кризису взаимодействия двух миров — западного (условно говоря) и исламского.
“Звезда” не намерена оставлять эту жизненно важную для всего международного сообщества и каждого человека в отдельности проблематику и имеет в виду вернуться к ней.
В данном же случае я позволю себе остановиться на нескольких аспектах ситуации — наиболее злободневных.
Как уже говорилось в процессе дискуссии, при несогласии с целым рядом основополагающих идей, предложенных Хож-Ахмедом Нухаевым, мы сочли целесообразным публикацию его соображений, поскольку видим в его интеллектуальной и практической деятельности искреннее стремление найти мирный выход из российско-чеченского кризиса и как можно скорее остановить кровопролитие.
Более того, некоторые положения доктрины Нухаева, несмотря на несомненный утопический характер, заслуживают серьезного внимания и обсуждения как противовес другой утопии — попытке построить жизнь в послевоенной Чечне по некоему общероссийскому шаблону.
Что представляется мне неприемлемым в доктрине Нухаева? Прежде всего то, что доктрина эта в ее глобальном варианте держится на непременном наличии смертельного врага. Если для чеченских радикалов это Россия, то для Нухаева это США. Сам по себе подход, при котором умиротворение в одной части мирового пространства возможно только на основе ненависти к общему врагу, базирующемуся в другой части этого пространства и гипотетически угрожающему примиряющимся сторонам, представляется мне опасным, ибо ведет отнюдь не к духовному возвышению, к которому призывает Нухаев, а к новому уровню озлобления.
Очевидно, как в случае с Россией и Чечней, так и в более общем случае — Северо-Запад–Юго-Восток — имеет смысл искать то “единое ценностное пространство”, о котором так убедительно говорит Нухаев и в поисках которого он справедливо видит единственную возможность органичного замирения. В противном случае мы имеем дело с проектом военного союза — причем в несколько странной форме.
Одна из безусловно верных, на мой взгляд, идей Нухаева заключается в том, что невозможно добиться прочного и органичного мира, действуя в сфере чистой политики. Эта проблема уже обсуждалась в № 10–11 за 2002 год. В последней статье Нухаев предостерегает против “навязывания единой формулы мира всем чеченцам на всей чеченской территории”, что, по его мнению, может привести к “борьбе за власть”, за контроль над “чеченским государством”, за создание аппарата насилия, способного подчинить себе все население “чеченской территории”. В результате, как считает Нухаев, Чечня может оказаться ввергнута в кровавое междоусобие. Можно полагать, исходя из наблюдений за происходящим в последние годы, что опасения Нухаева далеко не безосновательны.
Свои опасения он формулирует жестко и четко: “Между сторонниками чеченской независимости (исламисты и националисты) и сторонниками присоединения Чечни к России (прагматики) в унитарных политических рамках сосуществование, взаимопонимание или компромисс невозможны”.
Не берусь категорически поддерживать или отрицать эти соображения, но уверен, что проверять подобные пророчества эмпирическим путем смертельно опасно.
Несмотря на безусловную усталость массы чеченского народа от войны, несмотря на несоизмеримость ресурсов России и чеченских радикалов, мир на унитарных условиях и в самом деле может оказаться недолговечным и, уж во всяком случае, чреватым тяжкими эксцессами.
Нухаев рассматривает ситуацию в Чечне и в России в принципиальном единстве. По его мнению, чисто политический вариант разрешения кризиса грозит хаосом и междоусобицей не только Чечне, но и России. И здесь, мне представляется, его оценка возможных последствий политического решения далеко не безусловна.
Он столь же решительно декларирует: “В России, в результате любого унитарного решения, согласованного между чеченскими и российскими политиками без учета реальных интересов российских военных, возможны только два варианта дальнейшего развития событий: к власти придут либеральные силы, которые будут вынуждены явно и открыто осудить “российскую военщину” и ее военные преступления в Чечне, что приведет к новому ГКЧП, или новый ГКЧП будет объявлен уже в ходе российско-чеченских мирных переговоров, до того как либерально-западнические силы сумеют сосредоточить в своих руках основные рычаги власти. Начиная в 1999 году текущую войну в Чечне, российские полевые генералы, имея в виду позорное для них Хасав-юртовское соглашение, открыто, на всю Россию, заявили: “На этот раз мы не дадим политикам украсть у нас победу”. И нет оснований сомневаться в том, что они сдержат свое слово любой ценой. Таким образом, как и в Чечне, в России начнется гражданская └война всех со всеми””. Более того, Нухаев провидит ситуацию, когда “под давлением “международного сообщества”, которое неминуемо потребует выдачи Путина как “преступника против человечества” и его пособников Международному суду в Гааге, россияне неизбежно разделятся на сторонников и противников продолжения войны в Чечне… Иными словами, Россия расколется на сторонников и противников Путина, а в условиях молниеносно зарождающегося политического хаоса, где-то в Санкт-Петербурге, на Урале или в Красноярском крае, неминуемо появится новый Ленин, или новый Ельцин, или новый Лебедь (скорее всего — в униформе российского полевого отставного генерала, почитаемого всей армией как героя чеченской войны). Когда его пригласят в Лихтенштейн на очередной раунд переговоров по установлению мира и порядка в Чечне, развал России наступит еще быстрее, чем в Беловежской пуще произошел развал СССР”.
Смею думать, что этот устрашающий сценарий не имеет под собой достаточных оснований. При всей болезненности чеченской проблемы, при всем психологическом отторжении многими гражданами России этой войны, она не играет решающей роли в сегодняшней жизни России. Новый ГКЧП, то есть военный переворот, абсолютно нереален при любом повороте чеченского сюжета. Во-первых, генералы — это еще не вся армия. Во-вторых, в стране сейчас нет генерала, который по своему влиянию и популярности мог бы хоть отдаленно напоминать Ленина в 1917 году или Ельцина в 1991-м. Лебедь никогда не играл ключевой роли в политике. Распад СССР произошел от нежелания — во всяком случае, в тот момент — большинства народов республик оставаться в составе жестко сконструированного государства. К моменту встречи в Беловежской пуще СССР фактически не существовало. Сегодня подавляющее большинство граждан России категорически не приемлет саму идею ее распада, и потому никакой распад России не грозит, равно как не грозит ей политический хаос, связанный с чеченской проблемой. Как это ни печально, но российско-чеченская трагедия оказалась сегодня на периферии российского общественного сознания и не может привести к каким-либо внутренним катаклизмам.
Кризис должен быть разрешен как можно скорее не потому, что он угрожает распадом России, военным переворотом или скамьей подсудимых в Гааге российскому руководству. Это фантомные страхи. Кризис должен быть разрешен, потому что он уносит жизни тысяч людей, усиливает и без того имеющуюся ксенофобию и, главное, быть может, лишает чеченский народ возможности достойного существования, мешает восстановить подлинную справедливость по отношению к этому так много страдавшему народу. Не говоря уже об экономическом аспекте проблемы.
Нухаев прав, когда утверждает, что на территории Чечни во время двух войн совершались — и совершаются — тяжкие преступления. Те, кто знаком с материалами “Мемориала”, понимают, что безнаказанные и бессмысленно жестокие насилия над мирным населением являются одной из причин продолжения партизанской войны. Но ужас происходящего усугубляется тем, что преступления совершаются всеми противоборствующими сторонами. Недаром члены Европарламента, предложившие недавно создать специальный трибунал для расследования преступлений в Чечне, имеют в виду отнюдь не только российских военных.
И тут мы подходим к теме столь же принципиальной, сколь и болезненной. Одно из фундаментальных положений доктрины Нухаева — апелляция к фатальной бескомпромиссности тех, кого он называет “воинами Аллаха” и которые путем джихада идут “к одной и той же конечной цели. В Вечность. В Рай”. Я отношусь с глубоким уважением к одной из великих мировых религий, стимулировавших возникновение великой культуры, и потому отнюдь не убежден, что массовые убийства глав местных администраций, пытавшихся наладить сносную жизнь для своих односельчан, издевательства над пленными, убийство дагестанских музыкантов и детей в Каспийске, безумная и преступная акция в театре “Норд-Ост”, взрыв новоотстроенного жилого дома и медицинского училища в Грозном — есть тот путь, который достоин “воинов Аллаха” и “ведет в Рай”.
В стройной системе рассуждений Нухаева недостает, на мой взгляд, некоторых важных звеньев. Так, говоря о жестокости второй чеченской войны, он умалчивает о том, чем она была вызвана, — он умалчивает о вторжении отрядов Хаттаба и Басаева в Дагестан. Эта акция никак не укладывается в предлагаемую нам доктрину.
Есть основания предположить, что те, кого Нухаев считает “стержневой силой Сопротивления”, — “рядовые воины” — отнюдь не однородны. Хаос, бушевавший в Чечне с 1996-го по 1999 год, хаос, протуберанец которого, как только что было сказано, и привел к новой войне, не в последнюю очередь вызван был этой групповой пестротой в рядах радикалов.
Нухаев рассматривает “рядовых воинов”, “рабов Аллаха” как некое единство. Реальный опыт последних лет противоречит подобному подходу. Опасаюсь, что далеко не все из “рядовых воинов” соответствуют тому высокому эталону, который предлагает Хож-Ахмед Нухаев.
Многие узловые проблемы Нухаев видит с полной ясностью. “Если политическое руководство того или иного движения, с которым чеченские воины связали свою военную судьбу, решилось бы начать мирные переговоры с Россией, поступаясь при этом независимостью… то это руководство было бы немедленно свергнуто как предательское, независимо от авторитета тех или иных лидеров”.
Вполне возможно, что для “радикального сектора” так оно и есть. Но тогда ситуация заходит в тупик. Сам Нухаев утверждает, что решить проблему выбора оптимальной для Чечни модели существования возможно только после наступления мира. Однако “рабы Аллаха, исламисты и рядовые воины, движимые духом веры, чувством своего долга перед Аллахом… не сойдут с пути Аллаха и пойдут им до конца”. Но в этом случае мир или не наступит никогда, ибо, как справедливо писал Нухаев, российская власть не может пойти на нарушение конституции и раздел территории, или наступит, когда “рабы Аллаха” будут физически уничтожены, что станет тяжелейшим ударом для чеченского народа — психологическим и генетическим. Более того, подобный финал нынешней войны предопределит возможность будущих катаклизмов. Я согласен с Нухаевым — прочный и органичный мир возможен только при отсутствии побежденных, только в том случае, если противоборствующим сторонам удастся найти “общее слово”. Но найти его можно только в условиях мира. Анализ сегодняшней ситуации в Чечне убеждает, что одна из главных задач федеральной власти и чеченской администрации — создание атмосферы, в которой часть радикалов, не поступаясь основами своего мировидения, согласилась бы с мораторием на насилие. А это, в свою очередь, привело бы к изоляции “непримиримых” и возможности вывода значительной части армии.
Обширная и богатая разнообразными идеями доктрина Нухаева несет в себе ряд существенных противоречий.
“Заявляя о готовности к диалогу с воюющей Чечней и урегулированию своих отношений с народом нохчи, признавая его трайбалистскую идентичность и независимость, Россия тем самым поменяет свою ценностную ориентацию с западнического модернизма на восточный традиционализм”. То есть, настаивая на сохранении во что бы то ни стало чеченской идентичности, Нухаев требует от России, чтобы она свою идентичность радикально изменила. Россия никогда не была страной восточного традиционализма и стать ею не может. Европейская сущность российской культуры в самом широком смысле может исчезнуть только с самой Россией. И рассчитывать на то, что, вернувшись к “идеалам Святой Руси” (Нухаев, к сожалению, не объясняет, что он имеет в виду под этим словосочетанием), Россия объединится с Чечней против западного мира, не приходится.
Подробно дифференцируя чеченское общество, Нухаев, когда речь идет о России, оперирует слишком общими понятиями. Мы имеем дело не с новгородским вече, а с вполне определенной государственно-правовой структурой. В первой работе, с которой и началась дискуссия, Нухаев с полной трезвостью определил возможности Президента РФ. Если вспомнить этот анализ, то ясно, что в России нет сегодня инстанции, которая могла бы реализовать центральную идею Нухаева — раздел Чечни на Северную (живущую по российским законам) и Южную (независимо живущую по традиции). Для подобной акции необходимо изменение Российской конституции, осуществить которое могут только две палаты Федерального собрания.
Сегодняшний российский парламент ни при каких условиях на это не пойдет. Вопрос не в том — хорошо это или плохо, правильно или неправильно. Это — данность, из которой мы вынуждены исходить. Но дело не только в этом, а еще и в том, что резкая неоднородность сегодняшнего чеченского общества делает подобный эксперимент труднопредсказуемым.
Как же быть? Вряд ли кто-либо готов дать ответ, соответствующий неимоверной сложности проблемы.
Очевидно одно — реализация призыва Нухаева к мораторию на любое насилие на территории Чечни способна создать пространство, в котором может начаться кропотливая работа по органичному жизнеустройству. Существующая в Чечне административная власть во главе с Кадыровым, решающая до известной степени экономические задачи, не контролирует и не будет контролировать глубокие, самые важные пласты бытования народа. Именно там будут соперничать идеи, варианты будущего. Идущая снизу духовная энергия, духовное давление должно в конечном счете определить судьбу Чечни. Отнюдь не исключено, что проповедуемый Нухаевым традиционализм будет активно востребован в этом процессе. Какие конкретные формы примет при этом жизнеустройство Чечни, предсказывать не стоит.
Хочу еще раз повторить, что доктрина Хож-Ахмеда Нухаева, являясь крайним противовесом упрощенному унитарному варианту, заставляет задуматься о неимоверной сложности проблем, сконцентрированных испокон века на таком небольшом по сравнению с окружающими странами, вздыбленном клочке Земли, называемом Кавказом. И в этом, помимо прочего, ее значение. Весь многолетний опыт взаимоотношений России и Чечни свидетельствует, что стремление навязать Чечне (как, впрочем, и всему Кавказу) жесткую единообразную схему жизнеустройства, не оставляющую пространства для реализации фундаментальных представлений (за исключением, разумеется, тех, что противоречат уголовному праву), ведет к неизбежным катаклизмам. И упорная традиционалистская проповедь Хож-Ахмеда Нухаева представляется мне исторически закономерной.
Прошедшая в “Звезде” дискуссия не ограничивалась текстами Хож-Ахмеда Нухаева и полемикой с ним, но именно его идеи благодаря их парадоксальности оказались в центре дискуссии.
У автора этой статьи есть что возразить и уважаемому мной Карену Степаняну по поводу роли внешних сил в российско-чеченской трагедии. Роль эта, безусловно, достаточно велика. (Хож-Ахмед Нухаев, к сожалению, игнорирует эту составляющую событий.) Но, не вдаваясь в подробности, могу только сказать, что внешняя “подрывная экспансия” результативна только тогда, когда для нее есть почва. В Чечне она была. В качестве классического примера можно вспомнить знаменитый рейд Че Гевары в Боливию. Прекрасно вооруженный, подготовленный отряд Че Гевары оказался в полной изоляции — к нему не присоединился ни один боливиец — и был уничтожен рейджерами, навербованными среди местных индейцев и обученными американскими инструкторами.
Судьба Хаттаба оказалась иной.
Мне есть что сказать по поводу некоторых тезисов насыщенной и точной в основном своем содержании статьи глубокого знатока обсуждаемых проблем Владимира Дегоева, статьи, фактически завершающей дискуссию, хотя и не имеющей выраженного полемического характера. Владимир Дегоев дает нам возможность ретроспективно проверить высказанные в ходе дискуссии соображения, опираясь на широкую историографическую картину и историософский анализ двухсотлетних российско-кавказских отношений.
Но в финале статьи, на мой взгляд, Владимир Дегоев несколько идеализирует национальную ситуацию в СССР. Катастрофы, приводящие к межнациональной резне, к этническим чисткам и войнам, все же не возникают в благополучных этнических пространствах. “Если считать развал СССР закономерным следствием целого комплекса причин, то среди них национальному вопросу принадлежит уж никак не первое место. Вместе с тем абсолютно очевидно, что, став свершившимся фактом, эта геополитическая катастрофа спровоцировала на постсоветском пространстве всеобщую смуту, остро и болезненно повлиявшую на межэтнические отношения, прежде всего на Кавказе”.
Нам и, в большей степени, нашим потомкам предстоит еще выяснять иерархию причин распада советской империи. Но если обратиться к фактической стороне этого процесса, то станет очевидно, что межэтническая смута, начавшаяся в конце 1980-х годов, а запрограммированная значительно раньше, предшествовала распаду СССР, а не наоборот.
Что же касается обсуждаемой проблематики, то журнал собирается продолжить ее анализ. В частности, опубликовать в ближайших номерах статью Владимира Дегоева, посвященную драматической судьбе осетина-мусульманина, русского, а затем турецкого генерала Мусы-паши Кундухова, судьбе, имеющей непосредственное отношение к сути прошедшей дискуссии.