Символика гражданской власти, или История петербургской ратуши
Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2003
Петербург — имперская столица: эти слова приводят на мысль не только политическую и духовную мощь града Петра; мгновенно является перед глазами и образ громадных площадей, ожидающих военного парада, пышного Зимнего дворца, импозантных министерских зданий. Гражданские сооружения — будь то Правительствующий Сенат, Университет или театр — все они выражают своей наружностью, стилем и расположением господство самодержавия. Общественная символика строений, значение их архитектурного облика для укрепления авторитета власти, ее исторической легитимизации и политических устремлений в ту или иную эпоху, были осознанными. Приведем слова В. А. Жуковского, написанные после пожара Зимнего дворца в 1837 году, — образец проницательнейшего разбора идеологических функций архитектурного произведения: “Зимний Дворец как здание, как Царское жилище, может быть, не имеет подобного в целой Европе. Своею огромностью он соответствовал той обширной империи, которой силам служил средоточьем. Суровым величием, своей архитектурой выражал он могущественный народ, столь недавно вступивший в сферу образованных наций, но еще сохранивший свой первобытный, некогда дикий образ; а внутренним своим великолепием напоминал о той неисчерпаемой жизни, которая кипит во внутренности России. <…> В отношении историческом Зимний Дворец был то же для новой нашей истории, что Кремль для нашей истории древней. <…> [Кремль] вся поэзия нашей истории. Но вид Зимнего Дворца, который своею громадою <…> так могущественно, так одиноко возвышается посреди всех окружавших его зданий, говорил менее воображению, нежели мысли. Здесь представлялась уже возмуженная Россия, Россия сплоченная веками в твердую, грубую массу, такою перешедшая в руки Петра, им присвоенная Европе. Здесь вся новейшая Россия в блистательнейшие дни европейской ея жизни”. 1
Дворцы, министерства, площади-плацы — все утверждает присутствие двора, армии и бюрократии. А жизнь петербуржцев? Здесь можно бы задаться вопросом “парадного” и гражданского пространства в Петербурге, отсутствием “обитаемых” площадей, которые являлись средоточием светской жизни в западных городах. Но по случаю юбилея основания Петербурга нам бы хотелось рассмотреть историю главного символа городского общества — городской думы.
В XIX веке европейская буржуазия, ободренная небывалым развитием промышленности, с особой силой заявляет о собственных институтах власти. Параллельно с пышными индивидуальными постройками, которые воплощают нажитое богатство, развивается гражданское строительство, утверждающее городскую демократию: “В городах здания судов и мэрии вытесняют церковь и замок, как в столицах парламент вытеснил королевский дворец”, — пишет французский историк про годы Реставрации. 2 В 1879 году, после упадка имперского Парижа, ле Дюк издает книгу “История собора и ратуши одного города”. В австрийской столице перемены начались в 1850-е годы, после того как буржуазия добилась нового городового положения (1850) и конституционной власти (1860). Решением императора Франца-Иосифа вся территория “военного пояса”, который окружал центр Вены, перешла в 1857 году из рук военного ведомства в Комиссию по расширению города; на его месте будет построен известный Ринг (“Кольцо”). (Отметим, что пример Вены, развитие и застройка Ринга обильно комментируются в русских журналах того времени.) На освобожденном поясе венская буржуазия воздвигнет в 1870-е годы “Prachtbauten” — “пышные строения” — эмблемы городской демократии: парламент, университет, ратушу и городской театр. Эти четыре здания собирают вокруг себя другие, поменьше, и организуют все пространство Ринга. В замечательной книге, посвященной Вене конца XIX века, американский историк Карл Шорске оценивает застройку Ринга как своеобразный манифест новых либеральных ценностей: и по своей архитектурной концепции, и по организации пространства “Кольцо” стало ярким свидетельством “триумфа конституционного Права над имперской Силой, светской культуры над религиозной верой. Здесь господствуют не дворцы, не казармы, не церкви, а институты конституционного правительства и высшей культуры”. 3
Как ни странно, в размышлениях на тему гражданского общества, которые обильно ведутся в современной России, вопрос городских общественных институтов затрагивается редко. Иначе было в начале XX века. Вспомним графа Ивана Ивановича Толстого, городского голову Петербурга с 1913 по 1916 год, “Дневник” которого, недавно изданный, являет пример соединения гражданской ответственности, замечательного ума и причастности к городским делам. Человек, просвещенный в полном значении этого слова, И. Толстой упорно боролся за равноправие нерусских национальностей и за уничтожение “стесняющих личность институтов (например, паспортной системы, круговой поруки, обязательной прописки и т.п.)”, чем доказал свою приверженность идеям “открытого общества” (да простит мне читатель этот анахронизм). 4 В том же духе “открытого общества” он полагал, что путь к обновлению России ведет не через укрепление власти парламента, т.е. Государственной думы, которая неизбежно усилит централизующие, бюрократические тенденции, а через “реформированные на демократических началах” органы местного общественного управления, земства и городские думы: “Конституция в России теперь необходима, но не менее, если не более, необходимо развитие местного самоуправления с расширением его прав и обязанностей”. 5 Выбранный городским головой, Иван Иванович всей душой отстаивал прерогативы столичной городской думы, с яростью обрушивался на попытки центральной бюрократии “ставить палки в колесо” общественному самоуправлению, не побоялся пойти на конфликт с Министерством внутренних дел по поводу празднования пятидесятилетия земства. Умно воспользовавшись визитом французского президента Пуанкаре в июле 1914 года, он добился “дипломатического” признания городского самоуправления. И тем не менее, несмотря на гордость, с какой граф относился к возглавляемой им думе, ни разу не появляется в его “Дневнике” мысль о том, чтобы облечь ее авторитет в мощный архитектурный образ настоящей ратуши (не забудем, что И. И. Толстой — бывший вице-президент Императорской Академии художеств). Надо полагать, что здесь сыграла известную роль связь графа-гофмейстера с двором и то нескрываемое презрение, с которым “высший свет” осуждал городскую жизнь Петербурга (императрица Мария Федоровна восклицала: “Когда мне сказали, что вы приняли должность городского головы Петербурга, я не смогла поверить, что речь шла о вас… бедный Толстой! Зачем вы приняли такую ужасную обузу!” 6)
Тем рельефней выделяется на этом фоне значение, придававшееся символам гражданского общества в кругах образованной буржуазии. В большой части своей еще разделяющая монархическую идею, лояльная по отношению к “имперской столице”, она тем не менее отчетливо чувствовала необходимость разделения “кесарева” и “гражданского”. Лапидарную формулировку этого назревшего миросозерцания дал “Вестник Европы” в 1903 году, когда Петербург ожидал введения нового “Городового положения”: “Дальнейшая судьба его (Петербурга) как столицы неразрывно связана с судьбой империи, но развитие его как города зависит от того, что предстоит пережить русскому самоуправлению”. 7 Со времен Великих реформ, которые открыли путь капитализму, прошло почти полвека, а русская буржуазия так и не ощутила себя хозяйкой города.
В 1910 году Федор Енакиев, автор плана перестройки Петербурга (выполненного совместно с Л. Н. Бенуа и М. М. Перетятковичем), указал с обидой, что ни одно из событий, которые положили начало грандиозным переменам в жизни Петербурга — освобождение крестьян, установление гласного суда, установление городского и земского самоуправления, вплоть до манифеста 17 октября, — “не получило в столице достойного выражения в формах архитектурных, увековеченных камнем и металлом”. 8 Здания петербургских судебных учреждений и городской думы не только обветшали и лишены элементарного санитарного оборудования, но и “по внешнему виду не заслуживают чести быть символическими выразителями великих начал правосудия и свободного единения граждан”. Формулировка Енакиева замечательна, она словно предвосхищает выводы Карла Шорске. Но несмотря на развитие сознания городского населения и политический рост буржуазии столичная дума так и не добилась нового здания, достойного ее нового значения (то же самое можно сказать про Государственную думу, для которой Енакиев также требовал нового помещения). 9
В нашей статье мы постараемся проследить историю петербургской ратуши, причем интересны нам будут не столько архитектурные ее перипетии, сколько история осуществленных и неосуществленных планов и предложений: кто, когда и во имя каких целей предлагал выстроить в столице представительский дом городской думы и почему он так и не был построен. История здания будет для нас свидетельством умонастроений петербуржцев, степени зрелости гражданского общества и его решимости воздвигнуть символ своей независимости в имперской столице.
История здания, находящегося на углу Невского проспекта и Гостиной (позже — Думской) улицы начинается в 1740 году, во время царствования Анны Иоанновны. В этом году петербургское купечество обратилось к императрице с просьбой разрешить постройку каменной ратуши на участке, до сих пор принадлежавшем секретарю Хрущеву. Ратуша еще не была построена, а купечество уже запрашивает в 1752 году соседний участок для постройки каменного гильдейского дома и каменного корпуса в 12 лавок, а в начале 1760-х годов и соседнюю территорию, которая предназначалась под смирительный дом и сиротскую школу. Только что вступившая на трон императрица Екатерина II отнеслась благосклонно к этой просьбе, а заодно и подтвердила права петербургского купечества на прежний участок.
В 1785 году было издано “Положение о городах” и “Грамота на права и выгоды городам России”. По ним город признается независимым юридиче-ским лицом, его обыватели получают право “собираться в этом городе и составлять общество”. Установлены “общая” и “шестигласная” думы, избираемые не от одного только купечества, как то было раньше, а от шести категорий свободных городских обывателей. Думы эти являлись первой попыткой ввести институт городского “всесословного” самоуправления. Но при всей значимости, которую Екатерина II придавала городским делам, и при всей своей “болезни строения”, императрица не пожелала добавить к пышным дворцам петербургской знати впечатляющее здание городской думы. В 1784 году, когда Кваренги приступит к постройке Серебряных рядов, на Гостиной улице будет сооружен в том же стиле, что и это коммерческое здание, “общий городской дом”.
По-другому отнесся к задаче Павел I. Яростно приступив к низвержению новшеств, введенных матерью, Павел Петрович разогнал в 1799 году “град-ское общество”, а на месте думы установил “ратгаус”, управляемый назначенным от короны чиновником. Как будто с целью запечатлеть в камне необратимость перемен, государь распорядился, чтобы петербургский “общественный гильдейский дом со всеми принадлежностями” был передан купечеством в департамент городского правления. Но одновременно “милостливо” было разрешено, вместо постройки нового здания ратгауса “от гражданства” (за счет граждан), как это было указано сначала, употребить на эту цель существующую постройку. Причем было велено надстроить на крыше здания, в части, примыкающей к Невскому проспекту, сигнальную башню — видом, “соответствующим великолепию столицы”. 10
Тронутое заботой императора, петербургское гражданство, которое подобного “благоволения к себе просить не дерзало”, решило на следующий день не только отдать земельный участок, ему принадлежавший, в департамент городового правления, но также и выразить “верноподданническую свою признательность и благоволение” посредством постройки памятника в честь государя. 11 Государь подарка не принял, а соответствующую сумму пожелал обратить на благотворительную цель. Но башня была сооружена. По императорскому распоряжению архитектор Яков Феррари — видимо, итальянского происхождения — сочинил пятиярусное строение в виде тосканской кампанилы.
Павел I несомненно обладал вкусом в выборе театрализованной символики имперской власти. Строения, придуманные им в столице за три года его короткого царствования, об этом свидетельствуют: Михайловский (позже Инженерный) замок воздвигнут в центре города наподобие средневековой твердыни с окружающими ее каналами и разводным мостом; Казанский собор заказан Воронихину по образцу базилики Святого Петра; и наконец, вышеупомянутая тосканская башня. Поразительно, что во всех этих строениях связь их действительной функции и архитектурного символа утрачена. Башни тосканских муниципалитетов, даже если и служили каланчой, первым делом провозглашали независимость свободного города и готовность защищаться; башня же на Невском провозглашала подчиненность столичного купечества, которое безмолвно продало дарованную грамоту и выборную думу.
Вступая на трон, Александр I заявил свою волю “управлять народом по замыслу и по сердцу Августейшей Бабки Нашей”, восстановил “Жалованную грамоту”, “Городовое положение” и “Шестигласную думу”. 12 Но петербург-ское правление оказалось не в силах навести порядок и управлять все более усложняющимся столичным хозяйством. С 1803 по 1846 год, с целью подготовить реформу “Городового положения”, создавались многочисленные комиссии и комитеты. Провал их разноликих проектов был во многом делом самого городского сословия (купечества и мещанства), которое ревниво защищало монополию на городские занятия и корпоративное правление. Предложение расширить состав “градского общества” путем включения в него не только почетных граждан (как в екатерининской думе), но и дворянства и сделать думу более эффективно управляющим органом исходило “сверху”, от правительственных реформаторов. Сверху же, от гражданского губернатора столицы, поступила в 1845 году инициатива перестройки здания думы, ввиду его ветхости. В 1846 году была введена, исключительно в Петербурге, реформа городского правления. “Распорядительная дума”, как она теперь звалась, выбиралась от городских сословий, а также от почетных граждан и дворян и действовала под председательством городского головы с участием “члена от короны”.
Тогда и началась перестройка здания. Задача была поручена Николаю Ефимовичу Ефимову, зодчему, обладавшему уже солидной репутацией. Ефимов в это время работал еще над двумя другими административными заказами. Это были здание Министерства государственных имуществ и дом министра, оба на Исаакиевской площади; поручение ему нового помещения думы свидетельствует о значении, которое придавалось этому делу правительственным заказчиком. 13 Все три постройки оформлены Ефимовым в стиле итальянского ренессанса, но, несомненно, этот мотив оказался особенно подходящим для здания на Думской улице, оправдывая задним числом тосканскую башню Феррари.
В 1870 году, семь лет спустя после введения земства, русские города получили всесословное, выборное, “общественное” самоуправление. “Новые городские думы больше не считали себя слугами государства”, резюмирует (чересчур оптимистически) историк. 14 Столица приняла это положение три года спустя, а уже в 1875 году в думу поступил проект постройки нового здания городского самоуправления. 15 Проект смелый, масштабный, перспективный, свидетельствующий о том, что его авторы — архитектор Павел Юльевич Сюзор и купец Клейбер — разбирались как в хозяйственных делах столицы, так и в вопросах политической “publicity”. Самой городской управой признавалось, что “нынешнее здание, хотя и красивой наружности, в архитектурном отношении никуда не годится”. Следовал поток нареканий: фасад здания выходит на узкую улицу, а парадная его лестница не защищена от дождя и снега; кабинет городского головы выходит на чужой двор с помойной ямой, архив находится в подвале, а в дни уплат сборов публика, из-за тесноты помещения, “стоит на скамьях и даже на окнах”; нижний этаж занят лавками, а на башне устроена полицейская каланча. 16 Сюзор и Клейбер подчеркивают, что для нового масштаба деятельности думы — за тридцать лет, с 1847-го по 1875-й, число служащих возросло почти в два раза — строение екатерининского времени устарело. Авторы проекта решительно отвергают идею перестройки и предлагают воздвигнуть “великолепное здание, которое послужило бы украшению столицы”. Не на Думской улице, где участок расширить не удастся, а на свободной территории Адмиралтейства, которую дума безуспешно пытается продать частным предпринимателям. Купец Клейбер готов приобрести эту землю и построить здание на собственные средства, взамен освобожденного участка и здания на Невском.
Сделка несомненно выгодная. Нам, однако, интересна не финансовая сторона дела, а идеологическое и архитектурное оправдание проекта его авторами: “Один вид здания Думы должен отвечать характеру самостоятельного городского управления хозяйством столицы. Городской дом у гостиного двора и других рынков мог отвечать старинному понятию о Думе, как о представительнице одного торгового сословия. Ныне все городское общество призвано к заведованию городским хозяйством и управлением, к заботам которого отнесены и народное здравие и народное образование”. 17
Именно с целью запечатлеть новую, всесословную, сущность самоуправления авторы проекта предлагают выстроить новое здание на территории Адмиралтейства, там, где рождалась петровская европейская столица. Новой топографии должно отвечать и новое строение, которое будет отличаться функциональностью (напомним, что П. Ю. Сюзор, один из инициаторов Первого съезда русских зодчих в 1892 году, — поборник рациональной архитектуры): “Та доля самостоятельности, которая дарована новым “Городовым положением”, не может не иметь последствием коренного преобразования во всем строе городского общественного управления <…>. Внешняя обстановка чистоты, простора, порядка не может не произвести благородного влияния и на обновление духа самого учреждения. Нужна реформа во всем…”
Такая постановка дела пугала. Аргументы Сюзора и Клейбера, исходившие из предположений о нарождающемся открытом и подвижном обществе, встретили отпор. Большинство петербургских гласных предпочло защищать корпоративный, сословный уклад городской жизни: перенесение думы на Адмиралтейскую набережную, оппонировал городской голова, “составит затруднения для торговых лиц в виде ее отдаленности от центра населеннейшей части столицы”. Рассуждения близорукие: участки на Адмиралтейской набережной в конечном счете нашли покупателей, на них были построены доходные дома, и когда в 1899 году вопрос нового здания опять стал на повестку дня, свободных земельных участков в центральных частях города в думском владении не оказалось. 18
На этот раз непосредственным толчком стали торжества по случаю двухсотлетия Петербурга. “Мысль о постройке ко дню юбилея столицы нового приличествующего для столичной городской Думы здания”, выдвинутая подготовительной комиссией, отчетливо соединяла в одном предложении чествование города Петра и его гражданской власти. 19 Благородная эта задача была единодушно думой принята, но затем дебаты длились года четыре, вплоть до самого юбилея, и окончились ничем. Вопрос не ставился больше ни в категориях надобности — на этот счет среди гласных царило полное согласие, ни в категориях архитектурного исполнения — к конкретному проекту еще не подошли. Вопрос шел о местоположении столичной городской думы — иначе говоря, о перспективном представлении города: сообщении центра с новыми кварталами, мобильности населения. Исходя из положения, что в том же 1903 году будет окончен Троицкий мост и откроется переезд из центральных частей города на Петроградскую сторону, комиссия предложила воздвигнуть новую ратушу на набережной Невы, между Троицким и Сампсониевским мостами. Набережную планировалось облицевать и переименовать в набережную Пушкина. Местность представляла преимущество как символическое, так и функциональное. Символически она являлась “колыбелью столицы”, где здание Думы находилось бы “в ближайшем соседстве с драгоценнейшими памятниками петербургской старины — домом Великого основателя и древнейшим из столичных храмов”. Функционально — с постройкой постоянного Троицкого моста Петроградская сторона “получит скорое и удобное сообщение с центром и, без сомнения, по своему удачному положению, в непродолжительном времени сделается одною из лучших и красивейших местностей столицы”. Так и было: в десятые годы нового века Петроградская сторона станет одним из фешенебельнейших кварталов Петербурга.
Столичные гласные не одобрили проекта подготовительной комиссии и стали вести переговоры с частными владельцами с целью приобретения подходящего участка в центре столицы. В ноябре юбилейного 1903 года, последней попыткой, комиссия подготовила обширное досье “О перестройке нынешнего здания городской Думы”. В нем приводятся детально все аргументы, известные с 1875 года, о непригодности существующей постройки для задач столичного самоуправления. Внутренняя обстановка не отвечает современным требованиям “техники, гигиены и удобства”, а теснота заставляет служащих “перекочевывать с делами <из> зала в зал, а то и нередко с подоконника на подоконник”. Красота, расхваливавшаяся в 1875 году, с годами сошла на нет: “Как наружная лестница, так и башня, которые в свое время — сто лет тому назад, может быть, и вполне соответствовали “столичному великолепию”, в наше время при развившихся художественном вкусе, технике и архитектуре частных построек <…> не только не служат к украшению столицы, но даже и портят общий вид Невского проспекта”. 20 Обратим внимание в этом высказывании на подчеркнутые достижения частной архитектуры. Расцвет петербургского строительства на переломе веков, стилевые и конструктивные поиски русских зодчих велись главным образом за счет частных заказов, будь то жилые постройки, банковские или коммерческие здания. Гражданская монументальная архитектура, которая в XVIII веке и в первой половине XIX века сделала из Петербурга не только “имперскую”, но и европейскую столицу, почти отсутствовала. Приверженцы классицизма, такие как Г. К. Лу-комский, усматривали в ее упадке большую потерю как для города, так и для развития русского зодчества. Тридцатилетние дебаты вокруг постройки новой столичной ратуши — случай примечательный, но довольно типичный. Как точно заметил Ф. Е. Енакиев, ни суды, ни городские думы, ни другие социальные институты, введенные Великими реформами, не получили в импер-ском Петербурге своего символического выражения, “увековеченного камнем и металлом”.
Читая программу юбилейных торжеств, нельзя не заметить, как чередовались предложения символического и функционального рядов: с одной стороны, комиссия планирует выбить медаль в память двухсотлетия, устроить городской музей, издать историю города: с другой стороны, предпринимает инициативы в области народного образования, намерена увеличить число кроватей в городских больницах и обещает “твердую постановку вопросов о канализации и водоснабжении столицы”. 21 В начале ХХ века Петербург — наконец-то! — воспринимается как город в полном значении этого слова, заодно очаг культуры и культурного быта. Вопрос ратуши является краеугольным камнем, соединяющим символику истории и городские общественные функции. Не благодаря ли этому новому сочетанию в рассуждениях комиссии появляется сознание отсталости Петербурга по сравнению с “большинством подобных учреждений не только за рубежом, но даже и в некоторых городах России”? Комиссия приводит четыре примера. Три из них заимствованы за границей: берлинская ратуша, построенная в 1861 году, впечатляет своей солидностью и монументальностью, но, в конечном счете, не признается образцом “для большого столичного города”. Помещения парижского Hotel de ville, построенного в XVI веке и перестроенного после пожара 1871 года, “очаровывают своим изяществом, благородством вкуса и богатством средств города”. Самой подходящей считается венская ратуша, выстроенная “посреди большой площади, между двумя лучшими улицами города, имея справа университет, слева парламент”. Из русских примеров выделяется московская дума, построенная в 1892 году. Она воздвигается на самом центральном месте — на Воскресенской площади, у Иверских ворот, иначе говоря, в ближайшем соседстве с Кремлем. Русский старинный стиль XVI—XVIII веков придает ей особую значимость.
Предположение о том, что Петербург начинает уступать во многом другим европейским столицам, было высказано авторитетным голосом уже раньше. В 1899 году, во “Всеподданнейшем докладе о петербургском общественном управлении”, министр внутренних дел Д. С. Сипягин указывает, что “потребности современной жизни выдвигают те же запросы в области городского благоустройства, как и в Париже и в Берлине. Между тем Санкт-Петербург лишен в этом отношении большинства удобств, которыми пользуются не только названные иностранные столицы, но даже и некоторые собственные наши города”. 22 Доклад подчеркивает “особое значение С.-Петербурга, как столицы Империи” и приводит к заключению, что приведение города в порядок, соответствующий его рангу, это прежде всего задача государя и государства, а не “общественного управления”. В поддержку своей позиции Сипягин приводит знаменитую фразу Османа, префекта французской столицы времен Наполеона III: “Париж принадлежит не парижанам, а Франции”. 23 Этим аргументом Осман рассчитывал добиться исключения Парижа из общей муниципальной системы и обеспечения финансовых пособий для его развития из государственной казны. В 1911 году к формулировке Османа обратится Енaкиев, чтобы напомнить центральной власти о ее ответственности в деле модернизации и преобразования столицы. 24 Не случайно, представляя свой план перестройки Петербурга, Енакиев настаивает на роли, которую сыграла имперская власть в развитии Вены, Парижа и Берлина, и не случайно мысль о воздвижении новой ратуши на Михайловской площади сопровождается у него проектом нового здания Государственной думы.
В 1903 году, несмотря на конечный провал планов постройки нового здания, петербургская дума твердо осознавала свой авторитет и власть в городе. Гласные не колеблясь приняли решение остаться на месте, “где городская жизнь бьет ключом <…> и городское представительство всем видно”. 25 Был разработан проект перестройки существующего здания, центральным акцентом которого являлась идея “пассажа”: “посредством открытой арки” он открывал бы парадный выход на Невский проспект, а “рационально придуманный”, он заодно сулил экономическую выгоду от арендованных в нем помещений. После тридцати лет существования независимого самоуправления дума знала себе цену: следуя вышеупомянутому проекту, писали гласные, “вы получите первый по представительной красоте и первый по центральности дом в городе, в котором городской Думе жить и подобает”.
Хочу выразить глубокую благодарность Анне Сергеевне Сухоруковой за внимательное прочтение настоящей статьи. Ее знания помогли мне понять многие специфические черты петербургской городской истории.
1 См.: В. Державин. Пожар Зимнего Дворца 17 декабря 1837 года. СПб., 1883. С. 2—3.
2 Francis Layer. Histoire de l’architecture francaise de la revolution a nos jours. Menges-Editions du patrimoine, Paris, 1999. C. 83.
3 K. Шорске. Вена на рубеже веков: Политика и культура. СПб. 2001. Цит. по английскому изданию: Carl Schorske. Fin-de-siecle Vienna: Politics and Culture. New York, 1980. С. 31.
4 И. И. Толстой. Дневник. 1906—1916. Публикация Л. И. Толстой, СПб., 1997. С. 26, запись от 3.10.1906.
5 Там же, с. 49, запись от 3.12.1906.
6 Там же, с. 484—485, запись от 2.02.1914. В “Дневнике” слова императрицы приведены по-французски. См. также реакцию вел. кн. Константина Константиновича, с. 470.
7 Вестник Европы. № 6, 1903. С. 821.
8 Ф. Е. Енакиев. “Основы развития современных городов” / Труды IV Съезда Русских зодчих. 5—12 января 1911. СПб., 1911. С. 624.
9 В сентябре 1905 года Сергей Дягилев, который хлопотал об устройстве в Таврическом дворце помещения для постоянных выставок, критически отнесся к идее поселения в том же дворце будущей Государственной думы: “У нас все можно приспособить, а не создать вновь. <…> Зачем соединять несоединимое. В этом есть неуважение как к историческим памятникам в прошлом, так и к историческому моменту в настоящем” (С. Дягилев. Таврический дворец / Русь, 1905, 17—30 сентября, № 222). Дягилева горячо поддержал Александр Бенуа (см.: А. Н. Бенуа, Дневник 1905 г. / Наше наследие, № 58, 2001, с. 110). Предложение о постройке нового здания Государственной думы было выдвинуто вторично после катастрофы с обвалом потолка в Таврическом дворце в мае 1907 года, но тоже окончилось ничем.
10 Известия С.-Петербургской городской думы. 1903. № 33. С. 792
11 “Некоторые сведения о месте и доме, занимаемом ныне городским общественным управлением” // Известия С.-Петербургской городской думы. 1882, № 24. C. 1524—1525.
12 И. И. Дитятин. Столетие С.-Петербургского городского общества. 1785—1885. СПб., 1885. С. 85.
13 См. А. Л. Пунин. Архитектура Петербурга середины ХIХ века. Л., 1990. С. 129—130.
14 Б. Н. Миронов. Социальная история России. Т. 1. СПб., 1999. С. 500.
15 Известия С.-Петербургской городской думы. 1875, № 13. С. 1193—1194.
16 Там же. См.: также: Известия С.-Петербургской городской думы. 1876, №18. С. 1804—1805.
17 Известия С.-Петербургской городской думы. 1875, № 13. С. 1194.
18 См. также: А. С. Сухорукова. Петербургская городская дума и проблемы градостроительства в конце XIX — начале XX века. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. СПб., 2000. С. 143.
19 Известия С.-Петербургской городской думы. 1899, № 14. С. 1261—1262.
20 Известия С.-Петербургской городской думы. 1903, № 33. С. 792.
21 Известия С.-Петербургской городской думы. 1900, № 17. С. 1054—1055.
22 РГИА, ф. 1287, оп. 38, д. 3707, л. 67—68. См. также: В. А. Нардова. Самодержавие и городские думы в России в конце XIX — начале ХХ века. СПб., 1994. С. 95.
23 “Paris n’appartient pas aux Parisiens mais a la France”. Cм.: Michel Carmona. Haussmann. Fayard, Paris, 2000. С. 422—426.
24 Ф. Е. Енакиев. “Основы развития современных городов” / Труды IV Съезда Русских зодчих. 5—12 января 1911. СПб., 1911. С. 610.
25 Известия С.-Петербургской городской думы. 1903, № 33. С. 871.