Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2003
Тема взаимоотношений Эрмитажа и большевистской власти, как и трагическая история продаж шедевров Эрмитажа в конце 1920-х — начале 1930-х годов, по понятным причинам была в советское время запретной. В постсоветское время наряду с относительно немногочисленной достоверной информацией (появившейся благодаря возможности работать в ранее закрытых архивных спецхранах) стали появляться откровенно конъюнктурные статьи, суть которых — “продано все”. Стремление “отречься от старого мира” и “отряхнуть его прах” порождает новые идеологические мифы. Снова срабатывает принцип: “Миф — полуправда-полувымысел”. Исследование документов, находящихся в архиве Государственного Эрмитажа, научных трудов, анализ дневников и мемуаров участников событий, сопоставление зафиксированных публицистикой того времени (советской и западной) взглядов на проблему позволяют составить относительно полную картину происходившего в крупнейшем музее России в период с 1917 по 1941 год.
“Классово неполноценные”
Противостояние коллектива Эрмитажа и новой власти обострилось, когда встал вопрос о юридическом статусе новых коллекций: Совет Эрмитажа считал, что ценнейшие экспонаты, поступившие сюда, он имеет право принять только на временное хранение — в значительной степени потому, что члены Совета сомневались в окончательности и долгосрочности правления большевиков. Власти же, убежденные в обратном, настаивали на принятии их в состав коллекции музея. В августе 1917 года комиссаром Эрмитажа был назначен Н. Н. Пунин (назначение вызвало шок в музейной среде — Пунин поддерживал футуризм). Большевики продолжали внедряться в Эрмитаж: по настоянию Луначарского, директор музея Д. И. Толстой поставил на обсуждение вопрос о его предстоящей реорганизации. Реорганизация по-коммуни-стически начинается с перевыборов научного состава с участием представителей других организаций и рабоче-крестьянских комиссий… А летом 1918 года граф Толстой под нажимом увольняется с должности директора и эмигрирует во Францию.
Тем не менее и после революции основной научный и хранительский персонал Эрмитажа в большинстве своем состоял из сотрудников высочайшей квалификации. Были, разумеется, и молодые ученые, ярчайшим представителем которых являлся В. Ф. Левинсон-Лессинг, пришедший в Эрмитаж в 1921-м и проработавший здесь более полувека. Но уже в конце 1920-х годов начались чистки по классовому признаку: советская власть занималась “орабочением” Эрмитажа. В начале 1930-х годов из Эрмитажа были уволены ценнейшие кадры — лишь только за то, что имели дворянское или купеческое происхождение. В 1930-е годы пресловутое “орабочение” привело к резкому изменению и концепции музейной работы: “Существенным тормозом более решительного внедрения подлинно марксистских методов в ряде отделов является отсутствие материалов, относящихся к эксплуатируемым классам, при наличии огромного количества материалов господствующего класса… С момента чистки в Эрмитаж принят ряд членов ВКП(б) и ряд научных работников из молодежи и научных работников марксистов… Предложение комиссии по чистке — пункт об изжитии индивидуалистических тенденций в научно-исследовательской работе — выполнено”. 1 Трудно представить что-либо более фантасмагорическое, нежели сводка о “засоренности аппарата”, иллюстрирующая ход борьбы с “классово неполноценными” сотрудниками.
Сводка о засоренности аппарата:
а) белогвардейцев нет. Офицеры старой армии — 7 (библиотека — 1, Запад — 3, доклассовое общество — 2, аспирант — 1);
б) жандармерия, полиция — сведений нет;
в) быв. фабриканты, помещики — 1 (нумизматика — 1);
г) дети служителей духовного культа — 5 (сектор Востока, отдел нумизматики — 3);
д) торговцы, купцы — 4 (охрана — 2, отдел нумизматики — 1, отдел Запада — 1);
е) дворяне — 55 (руководство — 3, технич. работники — 12, специалисты — 40);
ж) потомственные, почетные и личные граждане — 13.
Согласно классовым нововведениям, в администрации музея, инженерно-техническом составе и охране стали работать члены партии. Парторганизация в Эрмитаже окончательно, де-юре, оформилась только в 1930 году и начала немедленную инфильтрацию во все сферы деятельности музея. В 1927 году с должности директора был снят С. Н. Тройницкий. (В течение последующих лет смена руководства Эрмитажа была перманентной.) В декабре 1928 года музей возглавил П.И.Кларк — революционер-народоволец, когда-то бежавший с каторги. Он сразу занялся внедрением в экспозицию принципа историзма на “основе учения Маркса о социально-экономической формации” и содействием росту количества партийных кадров. Но и он проработал немногим более года.
Новый директор, Л. Л. Оболенский, при приеме на работу вынужден был доказывать, что фамилия его “ничего общего с княжеской не имеет”: “Отец, сын маленького уездного чиновника, старый революционер, народоволец, привлекался по каракозовскому делу… в ссылке женился на моей матери, по происхождению крестьянке. Княжеского в моем происхождении ничего не имеется”. 2 В 1929 году был организован “Кружок друзей Эрмитажа”, увы, просуществовавший недолго и возродившийся 60 лет спустя как Клуб друзей Эрмитажа.
Рабоче-крестьянская инспекция РСФСР, созданная, разумеется, по классовому принципу, занялась чисткой рядов музея. Комиссию возглавил представитель класса-гегемона — рабочий Воробьев. Деловые качества сотрудников “сверху донизу” представители новых вершителей судеб оценивали, исходя из собственных интеллектуальных возможностей и из собственного же классового чутья. Таким образом, зачастую люди, имевшие “неблагополучное” с большевистской точки зрения происхождение, объявлялись профессионально непригодными. Вот лишь один пример “вычищенной”, но восстановленной впо-следствии М. И. Максимовой, старшего помощника хранителя эллино-скиф-ских древностей. Ей инкриминировалось “участие в реакционных группировках, связь с контрреволюционерами-белоэмигрантами Европы”. В реальности “вина” Максимовой заключалась лишь в том, что родилась она в семье купца второй гильдии и с 1909-го по 1914 год жила в Германии, ездила как искусствовед в Грецию, Италию, Францию. Лет через пять этих поездок хватило бы на расстрел, но пока, в начале 1930-х, Максимова смогла даже восстановиться на работе. Без права работы среди прочих были “вычищены” заведующий Отделением прикладного искусства профессор А. Н. Кубе, работавший в музее с 1910 года (умер во время блокады в 1942 году), и А. А. Ильин, член-корреспондент Академии наук (также не пережил блокаду Ленинграда). “Особенно неприятное впечатление произвела на всех “чистка” Ильина. Старый и очень уважаемый человек стоял перед всеми, подперев рукой голову (он был частично парализован), а на него нападали бойкие молодые невежды. Эрмитаж бурлил, как муравейник, так как снятые сотрудники имели перед музеем определенные заслуги, а обвинения часто бывали абсурдными и неверными”. 3 К счастью, и Кубе, и Ильин вскоре были восстановлены. Эти относительно благополучно закончившиеся эксцессы — исключения из мрачного правила: большинство уволенных вернуться в Эрмитаж не смогли. Очевидно, в обстановке нарастающего тотального страха уволенный “классово чуждый” специалист вообще не мог рассчитывать на хоть какую-то квалифицированную работу по специальности и, следовательно, приемлемый социальный статус. Так ломались судьбы, а советское государство теряло уникальных специалистов. Так прерывалась связь времен. Жизнь Эрмитажа вплоть до середины 1980-х годов была борьбой вечного с безвременьем.
Цена бесценного
Классовые чистки в конце 1920-х—начале 1930-х годов явились своего рода трагической преамбулой к катастрофе Эрмитажа — распродаже сокровищ.
Главный музей страны стал заложником экономической ситуации в СССР. Блокада советской торговли, последствия гражданской войны и революции, воинствующий дилетантизм и волюнтаризм в сфере управления народным хозяйством привели к краху экономической системы. Требовалось немедленное пополнение валютных запасов. И было принято по-большевистски правильное решение: продавать бесценное. “Стали распространяться слухи о том, что большевики уже распродают сокровища своих дворцов, музеев и церквей, что отрицалось в письме С.Н.Тройницого (в то время директора Эрмитажа. — Ю. К.) от 11 октября 1924 года. Но в 1924 году в Москве главу торговой делегации Ф. И. Рабиновича спросили о продаже художественных ценностей в России, на что он ответил — дайте ваши предложения”. 4 В итоге переписки между Госторгом и Эрмитажем, носившей со стороны первого приказной характер, еще в начале 1928 года дан старт распродаже музейных ценностей. Вскоре продажи приобретают тотальный характер. Вот лишь некоторые “штрихи к портрету” катастрофы, ее первых шагов. “Продано Госторгу 127 названий книг Собственной Библиотеки в Зимнем дворце. За 1928 год выделено в экспорт 11 партий, 723 номера”. 5
Специально созданная для “экспортного” отбора структура — “Антиквариат” по решению Комиссариата внешней торговли стал направлять на зарубежные аукционы предметы искусства из советских музеев. Априори главный удар был нанесен по Эрмитажу. На Западе от сложившейся в СССР ситуации получали двойную пользу. С одной стороны, искусственно занижая цены на вещи из советских музеев, западные бизнесмены от искусства провоцировали все новые продажи. (Порой проводилась и недвусмысленная искусствоведче-ская разведка.) С другой стороны, жесткой критике подвергалась политика большевистской власти, торгующей национальным достоянием. Между тем в правительстве советской России к продажам отнеслись неоднозначно: против них категорически протестовал Луначарский, однако его мнение принято во внимание не было. Маховик раскручивался, система требовала все новых жертв. Изначально власти настаивали на том, чтобы в Эрмитаже были организованы специальные бригады для отбора экспортных экспонатов. В такие комиссии входили сотрудники музея, сопротивлявшиеся разграблению, что абсолютно не устраивало “Антиквариат”. “Успехи” в деле продажи национального достояния нарастали, и к началу 1930 годов в Эрмитаже уже не оставалось ничего неприкосновенного: “Антиквариату” удалось добиться вынесения решений непосредственно Комиссариатом просвещения, в лице его сектора “Главнаука”. Грустная ирония судьбы: распоряжения о выдаче сокровищ на продажу подписывал главным образом заместитель заведующего “Главнауки” некий Вольтер, однофамилец французского философа, друга Екатерины, во многом благодаря которому и был создан Эрмитаж… Итак, уже в 1930 году музею предлагалось допустить представителей “Антиквариата” для отбора 250 картин, оружия из Арсенала и скифского золота. За несколько лет Эрмитаж безвозвратно лишился тысяч собственных экспонатов.
Вот лишь некоторые документы из архива Государственного Эрмитажа, отражающие суть происходившего.
Записка С. Н. Тройницкого о сдаче музейных ценностей в 1928—1929 гг.
24 августа 1929 г.
Уполномоченному Наркомпоста т. Позерну Б.П.
Государственным Эрмитажем по 23 августа 1929 г. сданы Ленинградгосторгу и конторе “Антиквариат” для экспорта нижеследующие вещи:
Оценка
1. 10 марта 1928 г. 46 табакерок 84 550 р.
14 шпалер 316 500 р.
17 предметов мебели 113 000 р.
48 предметов серебра 9 055 р.
57 предметов фарфора 43 000 р.
4 эмали 800 р.
11 предметов майолики 800 р.
37 картин 61 500 р.
15 восточных ковров 3 470 р.
127 листов гравюр 85 425 р.
Итого на общую сумму 718 100 р.
2. 31 июля 1928 г. 37 картин 95 550 р.
3. 17 августа 1928 г. 24 предмета французского серебра 197 300 р.
4. 18 августа 1928 г. 139 предметов оружия 21 400 р.
5. 26 октября 1928 г. 90 предметов восточного фарфора;
1 стол с бронзой, французский 66 965 р.
6. 25 января 1929 г. 4 картины на сумму 315 000 р.
7. 11 марта 1929 г. 2 серебряные раковины 2 000 р.
8. 9 апреля 1929 г. 1 картина 500 000 р.
9. 21 июня 1929 г. 166 картин на сумму 73 000 р.
10. 5 июля 1929 г. 102 картины на сумму 154 075 р.
11. 11 июля 1929 г. 19 предметов мебели и бронзы на сумму 61 850р.
12. 24 июля 1929 г. 34 картины, оценка которых не закончена.
Итого выделено и сдано 1052 предмета на сумму 2 214 030 р., не считая последних 34 картин.
Кроме того, выделено, но еще не сдано:
1. 520 античных украшений из золота, оцененных 256 120 р.
2. 2014 предметов фарфора, бронзы и т.п. — оценки нет.
3. 93 предмета золотых и серебряных изделий — оценка не закончена.
Что касается до качества выделенных предметов, то первоклассное значение имели: а) табакерки, 10 шпалер, 5 предметов мебели, весь фарфор, некоторые картины и все гравюры из первой группы; б) около 30 картин из второй группы; в) все серебро третьей группы; г) стол и картины пятой группы; д) все картины шестой группы; е) картина восьмой группы; ж) ряд картин, мебели и бронзы из последних групп, а также ряд античных золотых украшений.
С.Тройницкий 6
24.VIII.29 г.
Предварительный расчет на аукционную продажу антикварно-художественных вещей в Германии (Берлин, фирма Лепке), принятых по договору с “Главнаукой” от 13 февраля 1928 г. 66 номеров картин — оценка от 200 (Каульбах. Дама) до 3000 руб. (Брандт. Конская ярмарка); гобелены — от 800 руб. до
75 000 руб.; табакерки — от 150 р. до 12 000 руб.; восточные ковры — от 80 р. до 700 руб.; серебро — от 5 руб. до 250 руб.; мебель и часы — 8000—25 000 руб. Общая сумма 343 015 руб.
Акт № 312 от 14 марта 1928 г.
Предварительная оценка художественных предметов комиссией в составе Э. Зиварт[?] (председатель), Тройницкий, М. Глазунов, Кверфельд, Яремич, Израилевич (секретарь). Табакерки, шпалеры, мебель, серебро, фарфор, эмали, восточное оружие, восточные ковры, гравюры.
4 октября 1928 г.
Уполномоченному НКП по Ленинграду Б. П. Позерну
Эрмитаж сообщает, что отобраны для экспорта музейные предметы на сумму ок. 1 400 000 р., более намеченной суммы на 100 000 р. Уполномоченным С. Н. Тройницким выделена также группа предметов, оцененная в 66 965 р. На нее предполагалось закупить за границей химической краски для фасадов Зимнего дворца и частично как эквивалент на те предметы музейного фонда, которые Эрмитаж считает желательным оставить за собой. Вопрос о закупке красок за границей в настоящее время отпадает, а стоимость тех предметов, которые Эрмитаж желает откупить, не превысит нескольких десятков тысяч. Поэтому Эрмитаж ставит перед Вами вопрос, надо ли сейчас сдавать Госторгу 3-ю группу (на сумму 66 965 р.) или же оставить предметы в Эрмитаже.
Подписали: зам. директора Лазарис,
помощник Ученого секретаря Дервиз (л. 1б)
III группа предметов, выделенных Эрмитажем на экспорт, 1157—1251. Китайский фарфор, письменный стол (Франция) — 3500 р., четыре панно Гюбер Робера — 50 000 р. Общая сумма 66 965 р. (л. 2).
Рапорт и.о. хранителя Строгановского дома Т. Сапожниковой директору Эрмитажа о том, что в “бесспорный” список для передачи в Госторг включены книги, на оставлении которых настаивает Центральная библиотека и гравюрный отдел (приведены названия 7-ми книг) (л. 12).
Список книг, выделенных экспертами Госторга, согласованный с Эрмитажем. Подписан Т. Сапожниковой (л. 13).
Рапорты Т.Сапожниковой от 11 и 15 октября 1928 г. на неправильные действия представителей Госторга. Просит снять с нее ответственность за эту работу и прервать работу по проверке книжного фонда библиотеки (л. 20, 21).
18 октября 1928 г.
Акт, подписанный М. Д. Философовым и О. И. Бич, о сдаче Госторгу книг из “Собственных библиотек в Зимнем дворце” (127 названий) (л. 42).
10 декабря 1928 г.
Письмо в Правление Эрмитажа из Гос. Педагогического института им. Герцена о недопустимости продажи за границу книг из Библиотеки Строгановского дома-музея. Подписала Лазуркина (л. 84).
Оправдательная записка Т. Сапожниковой в том, что отбор книг в Библиотеке Строгановского дома производил т. М. М. Саранчин при всех сотрудниках, в общей комнате, без соблюдения секретности (л. 85).
25 февраля 1929 г.
Протокол № 5 заседания Комиссии по экспорту о выделении золотых табакерок, золотых и платиновых предметов, серебряных изделий и мебели.
Подписали: С. Н. Тройницкий, А. А. Ильин, А. А. Автономов, П. П. Дервиз.
30 апреля 1929 г.
Акт, подписанный П. И. Кларком и Д. А. Шмидтом, о принятии “Антиквариатом” 67 картин, среди них Л. Джордано “Иисус среди книжников” (л. 7).
11 мая 1929 г.
Акт, подписанный П. И. Кларком и Д. А. Шмидтом. О принятии “Антиквариатом” картин: Деларош “Магдалина у гроба”; Грёз “Головка девочки”; Менгс; Ян Брейгель (?), подп. 1607, “Деревенская дорога”; Ван Лоо “Несси Деянира”; Тенирс “Крепость на берегу моря”; Остаде “Внутренность крестьянской избы”; Валлоттон (подп. 1908) “Портрет женщины с веером”; Тенирс “Школа обезьян” (л. 12).
21 мая 1929 г.
Акт, подписанный В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. Картины из Академии художеств (120); Л. Джордано, Гарофало, “Св. семейство”, Гверчино “Эндимион”; Снейдерс “Собака и кошка”; Пуссен “Возвращение блудного сына”; Брейгель “Мадонна в гирлянде” (л. 23).
24 мая 1929 г.
Акт подписан В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. 120 картин из Академии художеств; Делакруа “Бретонка”; Верне “Дама с цветком”, “У окна”, “Буря” (л. 29).
28 мая 1929 г.
Акт подписан В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. 151 картина (среди них Гвидо Рени “Мария Магдалина”, ГЭ 4099). По строгановскому акту, из портретов Английского дворца (л. 34).
3 июня 1929 г.
Акт подписан В. И. Забрежневым и Д. А. Шмидтом. 120 картин собрания Семенова-Тян-Шанского. Рейсдаль, Мирис, Блумарт, Рембрандт “Голова мужчины” (?) (л. 44).
11 августа 1930 г.
Гос. Эрмитаж Секретно.
Акт № 5
1930 года Августа 11 дня, Комиссия по выделению в Госфонд предметов из благородных металлов немузейного значения в составе представителей: НКФ — ст. Инспектора Особой Части по Госфондам Ленингр. Облфо — И. Б. Разика, Управления Уполнаркомпроса, Заместителя Директора Государственного Русского музея — К. Т. Ивасенко; Заместителя Заведывающего Иностранным отделом Ленинград. Областной Конторы Госбанка — Г. Е. Анисимова и Директора Государственного Эрмитажа — Л. Л. Оболенского, действующая на основании правительственного распоряжения от 18/VI-30 г. за № 90/ВЗ, 23 июня и
11 августа произвела обследование предметов из благородных металлов основного и запасного фондов Гос. Эрмитажа нижеследующих Отделов:
1. Отдел Византии
Из числа просмотренных Комиссией предметов из серебра и золота религиозного культа выделено в Госфонд 392 порядковых номера, согласно при сем прилагаемой описи № 1. Кроме того, по этому Отделу произведено дополнительное выделение предметов религиозного культа в количестве 8 порядковых номеров, поименованных в прилагаемом при сем списке № 2. Все выделенные в Госфонд предметы с Научной частью Отделения Византии согласованы полностью. Причем выделенное в Госфонд имущество, перечисленное в описи № 1, утверждено Управлением Уполнаркомпроса полностью.
<…>
Что касается так называемого Петровского зала, в котором в настоящее время имеются: большой портрет Петра I в деревянной золоченой раме, под портретом золоченое деревян. кресло, 1 серебрян. большая люстра, 6 больших серебр. торшеров, 8 больших серебрян. бра, 2 серебрян. консоли-стола и 4 сереб. канделябра, общим весом примерно 50 пудов. Комиссия находит, что все перечисленное выше, серебряные предметы работы XIX века, что этот зал ни в настоящем своем виде, ни в какой-либо иной подаче зрителю, при наличии тронных зал в более законченном виде в других дворцах, не дают ничего нового, тем более, что по новому распланированию эта часть Зимнего дворца, где ныне помещается “Петровская комната” с вышеперечисленной обстановкой, уже не является собственно дворцовым помещением, а отводится под выставочные залы Эрмитажа.
Ввиду чего комиссия постановила:
1) серебрян. люстру — 1 шт.
2) серебрян. торшеры — 6 шт.
3) серебрян. бра — 8 шт.
4) серебрян. консоли — 2 шт.
5) серебрян. канделябры — 4 выделить в Госфонд полностью.
Также Комиссией выделено 7 порядковых нижеперечисленных №№ предметов немузейного значения в кладовой б. церкви Зимнего дворца, а именно:
1. Ларчик серебр. от пистолетов — 1
2. Жетоны серебр. в футлярах ведом. учрежд. импер. Марии Федоровны — 8
3. Накладки разн. серебр. от адресов, альбомов и бюваров — 12
4. Мастерок и кирюшка серебр. от закладки здания — 2
5. Родословное дерево серебр. — 1
6. Рамка с иконы богоматери, золот. — 1
7. Ризы серебр., большие, с икон на стенах в б. церкви — 3
выделение в Госфонд коего согласовано с Научной частью, в лице А. А. Авто-номова полностью.
Кроме того, в Отделе Прикладного искусства сосредоточено множество разных серебр. и золотых предметов, находящихся на выставке и в кладовых запасного фонда. Комиссия пришла к выводу, что часть этого имущества могла быть выделена в Госфонд без ущерба Музея. Но, приступив к выделению, Комиссия встретила со стороны Заведующего Отделом в лице т. С. Н. Трой-ницкого категорический протест в недопустимой форме в виде угрозы отставки, называя действия Комиссии головотяпством. Учитывая такой протест, Комиссия временно, до получения директив, от выделения в Госфонд имущества в Отделе Прикладного искусства Гос. Эрмитажа воздержалась с тем, чтобы сделать об этом предварительный доклад Уполнаркомпроса.
О чем составлен настоящий акт в шести экземплярах.
Члены Комиссии:
Автономов
Разик
Оболенский
и одна подпись неразборчивая 7
21 января 1932 г.
Б. В. Леграну (в то время директор Эрмитажа. — Ю. К.)
24 ноября, согласно извещению н/сектора науки НКП Эрмитажу надлежало выделить для “Антиквариата” 40–50 голландцев (ценою от 100 марок и выше). В переговорах с тов. Левинсон-Лессингом по поводу этого выделения мы согласились на передачу в счет этих 40–50 картин мелких фламандцев и французов. И вот прошло два месяца, а отбор все еще не произведен. Тов. Левинсон-Лессинг считает для себя допустимым в течение вот уже 3-х недель обещать закончить отбор, уславливаться с нами о приемке и систематически не выполнять своих обещаний. Между тем в конце января должен приехать к нам покупатель как раз на этого рода картины.
Прошу Вас вмешаться в это дело и распорядиться о срочном отборе для нас картин.
Если же этот отбор затрудняет Ваших работников, прошу [разрешить] эту операцию произвести нашим работникам, согласно имеющемуся у Вас соответствующему распоряжению на этот счет Сектора Науки.
Список намеченных к передаче нам в этом случае картин мы, естественно, представляем на Ваше усмотрение. Подписал Г. Прусаков (л. 7).
23 февраля 1932 г.
Письмо Б. В. Леграна в “Антиквариат”, в котором Эрмитаж извещает о том, что он не может выдать 22 предмета по списку № 11, так как они находятся в экспозиции или входят в план ближайших экспозиций (это все мебель). Эрмитаж может выдать эквивалентные вещи на ту же сумму по списку № 13 (л.18).
3 марта 1932 г.
Из письма Б. В. Леграна в “Антиквариат”: “Лондонское серебро очень редко вообще, а многие из упомянутых в списке предметов являются к тому же вещами первоклассными и для экспозиции совершенно необходимыми, ввиду чего, конечно, выданы быть не могут” (л. 29).
В “Антиквариат” было выделено 2880 картин, из них 350 представляли собой произведения значительной художественной ценности, а 59 — шедевры мирового значения. Одиннадцать из них вернулись в Эрмитаж, к счастью, не найдя покупателя. Есть версия, что особо ценные картины, увезенные для продажи, покинув музей, на аукцион не выставлялись — таков был вынужденно скрытый патриотизм дальновидных чиновников, все-таки находивших возможности сохранить для страны ее славу. (По некоторым предположениям, которые, увы, невозможно документально подтвердить, в числе спасителей был В. Ф. Левинсон-Лессинг, с 1928 по 1933 год работавший членом экспертно-оценочной комиссии при “Антиквариате”.) Сорок восемь полотен покинули стены музея навсегда. Среди них “Венера перед зеркалом” Тициана, “Святой Георгий” и “Мадонна Альба” Рафаэля, “Пир Клеопатры” Тьеполо, произведения Перуджино, Боттичелли, братьев Ван Эйк, работы Рембрандта, Рубенса, Веласкеса, Ватто, Шардена…
Уникальные картины попали в музеи Западной Европы и США. Кроме картин, за границей оказались ценнейшие предметы декоративно-прикладного искусства, фарфор, мебель, нумизматические коллекции. Эрмитажники в меру сил пытались сопротивляться варварству “Главнауки”. Но силы были весьма ограничены. Б. В. Легран открыто противостоять распродажам не смел, однако решился предложить своему заместителю И. А. Орбели написать письмо Сталину с просьбой о защите музейных сокровищ. Письмо было отослано адресату через старого друга Леграна А. С. Енукидзе, бывшего тогда в фаворе у Сталина. Ответа на “челобитную” ждали со страхом и надеждой: последствия могли быть полярными — от увольнения (в лучшем случае) писавшего и его единомышленников до прекращения вереницы продаж. Итог оказался благополучным.
Письмо И. В. Сталина И. А. Орбели
Уважаемый т-щ Орбели!
Письмо Ваше от 25/Х получил. Проверка показала, что заявки Антиквариата не обоснованы. В связи с этим соответствующая инстанция обязала Наркомвнешторг и его экспортные органы не трогать Сектор Востока Эрмитажа.
Думаю, что можно считать вопрос исчерпанным.
С глубоким уважением
И. Сталин
5XI-32 8
Таким образом вопрос о продаже эрмитажных ценностей за границу был закрыт совсем. Более того, домой стали возвращаться из-за границы непроданные экспонаты. Письмо Сталина стало “охранной грамотой” для всего Эрмитажа. Поскольку Сталин в ответе Орбели касался только предметов Сектора Востока, все западноевропейские экспонаты, предназначенные для отправки в “Антиквариат”, были объявлены связанными с Востоком (например, по изображению на них восточных изделий, в частности ковров, или же по другим, очень отдаленным мотивам). Эта уловка помогла спасти их от экспорта. Вскоре требования о передаче эрмитажных вещей в экспортные структуры и вовсе прекратились.
Нельзя не упомянуть, что на защиту эрмитажных сокровищ, отлично осо-знавая опасность сопротивления власти в лице “Антиквариата”, встали и рядовые сотрудники музея. В эпоху, когда даже устное неповиновение могло стоить не только карьеры, но и жизни, такие поступки — свидетельство огромного мужества. В архиве Эрмитажа, в частности, хранится письмо научного сотрудника Т. Л. Лиловой Сталину. Процитируем его без купюр.
т. Сталину
Дорогой Иосиф Виссарионович,
обращаюсь к Вам, т.к. только Вы один можете помочь мне в моем деле.
Я ведаю Сектором западноевропейского искусства в Гос. Эрмитаже. Антиквариат в течение пяти лет продает предметы искусства из этого сектора. Пять лет я боролась за то, чтобы продавали второстепенные вещи, но последние три года продаются главным образом первоклассные вещи и шедевры. Самое же последнее время идут почти исключительно шедевры и уники. Продано за это время вещей из моего Сектора на сумму не меньше 20.000.000 зол. рублей. Сейчас продают страшно дешево, например, из 3-х имевшихся в Эрмитаже картин Рафаэля две уже проданы 2 года назад: одна — Георгий, за 1.250 т.р. и другая — Мадонна Альба — за 2.500 т.р. Сейчас берут последнего Рафаэля (остается одна сомнительная картина, которую Антиквариат возил за границу и не продал) — Мадонну Конестабиле, причем Антиквариат ее ценит только в 245 т.р.
По моим подсчетам, в Эрмитаже осталось вещей, которые можно сейчас продать, никак не больше чем на 10.000.000 руб. зол., но мои оценки Антиквариат понижает обыкновенно по крайней мере в 2 раза. Но тогда в Эрмитаже не останется ни одного шедевра и Эрмитаж превратится в громадное собрание произведений искусства среднего достоинства, в громадное тело без души и глаз. Между тем, если сейчас запретить им продавать шедевры, мы сумеем сохранить музей первоклассного достоинства. Необходимый нам как громадный политико-просветительный фактор в деле воспитания непрерывно растущих культурно широких масс и необходимейшее пособие для воспитания наших художников, работающих над усвоением достижений культуры отживших формаций. Нужно полагать, что пролетариат, строящий первое в мире соц. государство, имеет право на изучение культурного наследия на первоклассных образцах. Ведь никому не придет в голову изучать философию или историю классовой борьбы без Маркса и Энгельса. Все понимают, что если изъять эти имена из 19 века или Ваше и т. Ленина из 20-го, то никакой истории и философии, полезной для пролетариата, не получится, а в вопросе культурного наследства думают легко обойтись без таких гигантов, как Леонардо да Винчи, Рафаэль, Рембрандт, Рубенс и Тициан, и без зазрения совести продают их.
Очень прошу Вас вмешаться в это дело и остановить ретивых продавцов. Пусть лучше организуют как следует продажу рядовых вещей, которую они совершенно забросили.
Необходимо вмешаться сейчас же, т.к. теперь они продают уже последние шедевры. В последнем полученном мною приказе находятся картины, уход которых обезглавливает собрание голландского и итальянского искусства, и собрание драгоценностей, и целый ряд самых лучших и редчайших произведений прикладного искусства. Если немедленно не остановить их, то потом будет поздно. 9
Это письмо — документ, уникальный не только как свидетельство “негромкого сопротивления системе”: в нем ценнейшая и трагическая информация о масштабах бедствия, постигшего Эрмитаж, и унизительно низких ценах, за которые было продано бесценное. Одновременно оно — и образец типично советской риторики, которой умело “украшена” искренняя тревога по поводу происходящего. Надо сказать, что, умело используя посконно-пафосный язык власти, эрмитажники оборонялись от “антикварного” нашествия повседневно. “Последний отбор музейных ценностей, сделанный “Антиквариатом” на новых марксистских экспозициях, наносит непоправимый ущерб этим экспозициям. Одну разрушая почти совершенно, другую искривляя таким образом, что она теряет чрезвычайно много в своей убедительности. Наиболее сильный удар наносится самой показательной из реконструированных частей Сектора западноевропейского искусства — выставке французского искусства эпохи разложения феодализма и буржуазной революции. Выставке, <…> дающей наиболее близкое решение новой марксистской экспозиции. Выставка эта вызывает живейший интерес как у нас в СССР, давая наглядное понятие об истории классовой борьбы в образной форме искусства буржуазии и дворянства в эпоху разложения феодализма, а также служит источником громадного мастерства для наших художников, работающих над использованием старого культурного наследства отживших классов”. 10
Так, опять же с помощью идеологии — “клин клином” — была спасена сокровищница европейского искусства. Тем не менее “Антиквариат” активно продолжал поддерживать коммерческие связи с иностранцами, и полутайно за рубеж продолжали утекать российские сокровища. Эрмитажными художественными изделиями через “Антиквариат” пополнили свои собрания многие коллекционеры Америки и Европы.
Орудие воздействия
“В целях приближения музея к массам и увязки музейной работы с культурным строительством, а также методологически правильного осмысления музейных объектов на базе марксизма и ленинизма” в 1930–1931 годах в музее происходила перестройка выставок. В 1930 году В. Ф. Миллер делает доклад об основных принципах построения экспозиции европейской живописи XIX — начала XX века, отдав дань этой концепции развития культуры и искусства, которой не избежал тогда в своей работе ни один из сотрудников отдела. На заседании отдела 8 января 1930 года было выдвинуто положение, что экспозиции “необходимо будет строить по определенным культурным эпохам, но так, чтобы каждая культура стала понятна с точки зрения ее социологической необходимости, как определенная культурная формация”. 11 Памятники искусства, картины должны были по этой схеме служить лишь иллю-страциями определенных исторических процессов. “Работники… до настоящего времени не дали марксистской экспозиции, то есть такой экспозиции, которая позволила бы на вещах усвоить основные положения диалектического материализма… Мы стали рассматривать музеи как собрания вещей, которыми пользовались в различное время и в различных условиях для различных целей классовой борьбы”. 12 Вот основополагающий тезис, на долгие годы предопределивший судьбу отечественного музееведения: музеи лишены права хранить и предъявлять овеществленную национальную культурную память, им отводится унизительная, “однобокая” функция инструмента идеологического воздействия. Эрмитаж общей участи также не избежал.
Идеология становится определяющим принципом при создании выставок: так формируются экспозиции искусства Франции, Нидерландов и др. О политическом контексте научных исследований тех лет говорят и их характерные названия: “Мелкобуржуазное искусство предреволюционной эпохи в Нидерландах”, “Основные линии классовой борьбы в сиенском искусстве XIV века”, “Развитие ростовщической буржуазии во Франции XVII–XVIII веков…”. В угоду “политической реконструкции” музея перестраивается и издательская деятельность. На основе так называемой марксистско-ленин-ской методологии Б. В. Легран даже издал книгу “Социалистическая реконструкция в Эрмитаже”, вышедшую в свет в 1934 году. Уже упоминавшиеся “индивидуалистические тенденции” были искоренены до такой степени, что, например, в Рыцарском зале рядом с подлинными доспехами появились рисунки, изображающие средневекового крестьянина…
И все-таки Эрмитаж, даже зажатый в тиски сталинской идеологии, предлагает интеллектуальную антитезу профанации науки. В 1934 году его директором становится Орбели — крупнейший ученый востоковед. На его долю выпало труднейшее время — разгар сталинских репрессий и Великая Отечественная война, блокада. В 1934 году Эрмитаж принял активное участие в праздновании и подготовке 1000-летнего юбилея средневекового иранского поэта Фирдоуси, организовав совместно с Институтом Востоковедения АН СССР научную конференцию, а в музее — великолепную выставку. В Москве, в Большом театре, на юбилейных торжествах Орбели сделал основной доклад, связав творчество Фирдоуси с культурой народов Средней Азии и Ирана. Этот доклад стал как бы преамбулой к созванному в Ленинграде на базе Эрмитажа III Международному конгрессу по искусству и археологии Ирана и несколько улучшил запятнанную репутацию страны, дискредитированной продажами ценностей и классовыми чистками. По результатам этой работы была открыта большая выставка, на которой были собраны экспонаты из многих музеев России и зарубежных государств.
Доклады эрмитажников обозначили новый взгляд на проблему развития иранского искусства, а Иранский конгресс фактически положил начало традиции проведения торжеств, посвященных культуре республик СССР и дружественных стран. В Эрмитаже с огромным международным резонансом была открыта выставка, посвященная культуре Востока эпохи Руставели, приуроченная к 750-летнему юбилею грузинского гения. Благодаря Орбели, “Витязь в тигровой шкуре” был издан на русском языке. Орбели, избранный председателем президиума армянского филиала Академии наук, активно готовил 1000-летие армянского эпоса “Давид Сасунский”. Столетие со дня смерти Пушкина Эрмитаж отметил многоплановой выставкой в 12 залах. Экспозиция рассказывала о пушкинской эпохе через литературу, изобразительное искусство, философию и быт. В середине 1930-х годов Эрмитаж создает и собственный издательский отдел, осмелившись поставить во главе Ф. Ф. Нотгафта, одного из известнейших до революции редакторов. Эрмитаж, лавируя между властью и служением истине, продолжал интенсивно работать.
В 1937 году состоялась специальная конференция по просветработе с докладом И. А. Орбели “Эрмитаж за время Советской власти и его задачи к 20-летию Октябрьской революции”. Конференция была призвана сделать Эрмитаж “образцовым” музеем. Конференция работала неделю. А уже в 1938 году “Советское искусство” заклеймило руководство музея: “Больше года прошло с этой многообещающей конференции… Нельзя признать благополучным состояние основных стационарных и временных экспозиций Эрмитажа. На многих из них лежит печать формализма, многие отмечены политическими извращениями. Так, в экспозиции выставки “германского оружия и доспехов” пропагандировались враждебные нам идеи. Эта экспозиция, организованная, как ныне выяснено, вражеской рукой, была снята только под давлением общественности музея”. 13 Эрмитаж во главе с его директором обвиняли в том, что дискуссии о формализме, о социалистическом реализме, о народности не нашли никакого отражения в его деятельности. Фактически Орбели, а значит, и всем аспектам научного развития музея, был вынесен приговор. “Правда” — рупор ВКП(б) — обвинила дирекцию в том, что та не могла противостоять “вражеской деятельности пробравшихся в музей вредителей”. Оказывается, вредители срывали подготовку кадров, протаскивали враждебную идеологию в экспозиционной работе, загромождали научную работу второстепенными темами… Эти клишированные обвинения в адрес Эрмитажа звучали как раз в то время, когда здесь была проведена гигантская работа по систематизации нумизматического материала, одного из крупнейших в мире, расширен созданный в 1931 году отдел истории первобытной культуры, когда в Эрмитаж приходили уникальные материалы археологических раскопок на Алтае и Кармир-Блуре и ценнейшие коллекции памятников искусства Востока.
Команда “ату!” дана, и Эрмитаж переживает очередной виток укрепления парторганизации. Идеологам от культуры теперь вменено в обязанности критиковать методические разработки, экскурсии, научные статьи. “Партийная организация выносила свои решения по крупнейшим вопросам деятельности Эрмитажа”. 14 Орбели — дворянина и беспартийного — пощадили, ему дали возможность продолжать работать директором Эрмитажа, в 1939 году даже официально смягчив “остракизм”: Система, к счастью, иногда давала сбой. Дзержинский райком партии решил “изменить неправильное отношение к директору и установить с ним нормальные отношения”.
В 1939 году Эрмитаж готовился отмечать свое 175-летие, однако юбилейные торжества состоялись только в 1940-м. В Министерском коридоре Зимнего дворца была развернута интереснейшая, хотя и сделанная с учетом советского времени (а значит — с неизбежным искажением фактов по идеологическому, классовому принципу), выставка, отражавшая все этапы его жизни и судьбы “от основанья, и затем”. Акценты были расставлены следующим образом: частный и недоступный для простого народа музей, развивавшийся через эксплуатацию масс, стал подлинно народным музеем, несущим рабочим и крестьянам эстетическое воспитание. Научно-просветительской работе Эрмитажа — школьным кружкам, выездным лекциям на заводы и фабрики, поездкам в совхозы — разумеется, уделялось огромное место. И если работа со школьниками в Эрмитаже действительно в то время была поставлена великолепно, то обязательный и для эрмитажников, и для подневольных слушателей на заводах искусствоведческий ликбез становился тяжелейшей обузой для тех и других. (Именно в это время начинает работать Лекторий музея.) Просветительский отдел Эрмитажа именно в это время становится самостоятельной структурой — количество посетителей многократно возросло, перевалив за миллион в год, что потребовало расширения состава его сотрудников.
Одним из знаменательных событий истории Эрмитажа конца 1930-х годов явилась историко-архитектурная реконструкция: Растреллиевская галерея, соединяющая Иорданскую лестницу (ныне — главный вход в музей) с Комендатским подъездом, была освобождена от поздних антресолей и таким образом “воскресла” в своем изначальном строгом великолепии. Тогда же интерьеры Зимнего дворца освобождены от поздних достроек, расширены экспозиционные площади, реставрируются и заново воссоздаются уникальные, утерянные за годы советской власти, наборные паркеты парадных помещений. Новый Эрмитаж соединяется висячим переходом с Зимним дворцом. Этот переход в буквальном смысле перебросил мостик от Античных залов к коридору Ламотова павильона. Кроме того, Манеж и конюшни перестраиваются, превращаясь в музейные кладовые. А кухня под Тронным залом становится экспозиционным помещением. Увы, тогда же в Эрмитаже был упразднен сектор музыкальной культуры, возникший в первые послереволюционные годы. Соответственно, прекратились и концерты старинной музыки, столь популярные среди ленинградцев — любителей классики. Традиция дворцового музицирования, родившаяся еще при Екатерине II и окрепшая в течение XIX века, чудом дожившая до XX столетия, прервалась более чем на полвека. Она возродилась в конце 80-х годов, стала многопрофильной и разнообразной на рубеже XX–XXI веков, когда в Эрмитаже появилась своя Академия му-зыки.
В апреле 1941 года произошло воистину знаковое событие: в структуре Эрмитажа создан Отдел истории русской культуры. В фондах Эрмитажа и на его экспозициях хранилось гигантское количество памятников русской культуры. Здесь были и археологические коллекции, и мебель, и предметы декоративно-прикладного искусства, и одежда. (Картины русских художников из Эрмитажа в 1898 году были переданы в только что открывшийся Русский музей.) Здесь же находилась и коллекция инструментов Петра I. Кроме того, мемориальные залы — Петровский тронный зал, Гербовый зал, наконец, Военная галерея 1912 года — также связаны не только с историей российской культуры, но и с важнейшими политическими событиями. Потому появление русского отдела в самом “западном” из российских музеев было вполне закономерным. Сразу после образования в Эрмитаже Русского отдела в него вошло огромное и весьма ценное собрание исторического отдела Музея этнографии. Замкнулся очередной исторический круг: среди особо ценных экспонатов здесь находились предметы из Галереи Петра Великого, до переезда в Музей этнографии размещавшиеся в Эрмитаже. Более тысячи предметов (инструменты и приборы XVII–XIX веков) Русский отдел получил и из Института истории техники АН СССР сразу после своего основания. Казалось бы, можно перевести дух, в паузе между очередным витком внимания властей к Эрмитажу заняться нормальной работой, но началась война…
1 Архив ГЭ, ф. 1, оп. 5, ед. хр. 1353, л. 5–19.
2 (Архив ГЭ, ф. 1, оп.13, ед. хр. 616, л. 50–51.
3 Пиотровский Б. Б. Страницы моей жизни. СПб.: Наука, 1995, с. 100.
4 Wiliams R.C. Russian Art and American Money. 1980, с. 153.
5 Пиотровский Б. Б. История Эрмитажа. М.: Искусство, 2000, с. 354.
6 Архив ГЭ, ф. 1, оп. 5, № 859 (72), л. 177.
7 Архив ГЭ, ф. 1, оп. 17, ед. хр. 205 (177), л. 64–65.
8 Пиотровский Б. Б. История Эрмитажа. М.: Искусство, 2000, с. 438.
9 Там же, с. 439–440.
10 Архив ГЭ, ф. 1, оп. 5, № 1521а, л. 1.
11 Архив ГЭ, ф. 1, оп. 5, д. 113, с. 15.
12 Архив ГЭ, ф. 1, оп. 5, д. 1225/143, с. 2.
13 Советское искусство, 1938, № 99, с. 27.
14 Там же.