Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2003
Сойдут глухие времена,
Змей расклубится над домами.
В руке протянутой Петра
Запляшет факельное знамя.
Блок. “Петр” (1904)
В ореоле таких предчувствий Александр Блок шел к перекличке с пушкинским “Медным Всадником” в своей последней поэме “Двенадцать”. Задолго до написания революционного эпоса поэма Пушкина и образ “тяжело-звонкого скаканья” воспринимались его чутким ухом не столько в историко-литературном, сколько в актуальном (и пророчески актуальном) контексте — и социально-политическом, и культурологическом.
Прослушав 26 марта 1910 года в Обществе ревнителей художественного слова доклад Вячеслава Иванова “Заветы символизма”, он подчеркнул в записной книжке: “└Медный Всадник” — все мы находимся в вибрациях его меди”. 1 Запись включена в собственные размышления Блока о символизме, послужившие основой для доклада “О современном состоянии русского символизма”, который был прочитан им 8 апреля 1910 года как ответ на выступление Вяч. Иванова.
Упоминания о пушкинском “Медном Всаднике” ни в докладе Вяч. Иванова (по крайней мере, в его опубликованном варианте), ни в докладе самого Блока нет. Вероятно, Блок вспомнил о петербургской повести Пушкина ассоциативно, в связи со своими глубинными мыслями о символизме, в котором он находил некие “вибрации” (традиции, отголоски) “Медного Всадника”:
“Обращение к канону. Это — третий период символизма. <…> Мы хотим уже другого: планомерного искания внутреннего синтеза своего миросозерцания.
Старый символизм — окончился. Мы переходим в синтетический период символизма. <…>
Символизм должен стать динамическим — обратиться в миф. <…> Теургическое искусство <…> строящее мир. <…> Миф — синтетическое суждение, где подлежащее — символ, а сказуемое — глагол…” 2
В записи Блока символизм рассматривался, вслед за Владимиром Соловьевым, как теургическое искусство, призванное к внутреннему, духовно-нравственному преображению жизни, в связи с чем, по мысли Блока, символизм в будущем должен стать искусством “большого стиля”, практически способствующим преображению жизни (“Искусство — практическая цель”). “Вибрации” “Медного Всадника” Блок усматривал, очевидно, именно в этих особенностях. Сам он вскоре (7 июня 1910 года) начнет работу над поэмой “Возмездие”, а весной 1912 года — над драмой “Роза и Крест”. Они-то и подготовят появление главного блоковского произведения “большого стиля” — поэмы-трагедии “Двенадцать”. Черты так понятого символизма, символизма “большого стиля”, способного оказывать практическое воздействие на преображение русской жизни, Блок находил в “Медном Всаднике”.
Записи “└Медный Всадник” — все мы находимся в вибрациях его меди” непосредственно предшествуют слова о практических целях символистского искусства, а сразу после этой записи следует мысль о том, что создание произведений такого искусства требует от современного художника “подвига”. К этому подвигу Блок готовился сам и готовил своих героев, духовно ему родственных, — молодого воина из цикла стихов “На поле Куликовом”, Германа из драматической поэмы “Песня Судьбы”, отпрыска дворянского рода из неоконченной поэмы “Возмездие”, рыцаря Бертрана из драмы “Роза и Крест”. Нечто родственное такому подвигу Блок, надо полагать, видел и в поэтическом порыве автора “Медного Всадника”, и в “подвиге” героя его “петербургской повести” — “бедного” Евгения.
Кажется не случайным, что ключом к пушкинской трагедии стала для Блока песня-баллада Франца (“Сцены из рыцарских времен”) “Жил на свете рыцарь бедный…”. Знаменательно, что эту трагическую балладу Блок воспринимал через трагического же писателя — Достоевского, использовавшего ее в романе “Идиот” для характеристики князя Мышкина. Самоидентифицировавшись с рыцарем Прекрасной Дамы, Блок и своих героев делал такими же рыцарями. Так в драме “Роза и Крест” Блок изобразил в роли “рыцаря бедного” Бертрана, а в поэме “Двенадцать” — красногвардейца Петруху, своеобразного “рыцаря”, трагически переживающего любовь к убитой им Катьке. Муки совести, трагедийное чувство вины приобретают у Петрухи едва ли не христианский характер и отделяют его от остальных “апостолов” нового мира, идущих “без имени святого”. Через коллизию Петрухи на фоне его безлюбых товарищей, идущих “державным шагом”, открывается связь “Двенадцати” с проблематикой пушкинского “Медного Всадника”.
Предоставим слово Р. В. Иванову-Разумнику:
“Так от реального “революционного Петербурга” поэма [Блока] уводит нас в захват вопросов мировых, вселенских. Все реально, до всего можно дотронуться рукой — и все “символично”, все вещий знак далеких свершений. Так когда-то Пушкин в “Медном Всаднике” был на грани реального и над-исторических прозрений.
Да, такие сокрушающие сравнения выдерживает поэма Александра Блока. “Как будто грома грохотанье, Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой” — заканчивается в наши дни. Конец петровской России — конец старого мира. Было время его славы, расцвета, могущества, — и бережно понесем мы в новый мир вечные “эллинские” ценности мира старого: не испепелятся они и в огне. Но временные ценности его падут прахом в грозе и буре, в разыгравшейся вьюге. В просветы ее мы видим и теперь: на том самом месте, где прервалось тяжело-звонкое скаканье Медного Всадника, там теперь — “Над невской башней тишина”. Где же Конь? Где же Всадник? Их нет. И там, где был Конь — там теперь стоит “Безродный пес, поджавши хвост”; там, где был Всадник, там, где в “Неколебимой вышине Над возмущенною Невою Стоял с простертою рукою Кумир на бронзовом коне”, там теперь └Стоит буржуй на перекрестке И в воротник упрятал нос…””. 3
Иванов-Разумник прав, говоря о сочетании реального и символического в поэмах Пушкина и Блока и отмечая, что если первая из них связана с началом петербургского периода российской истории, то вторая знаменует его конец. Но Иванов-Разумник не видит, что на месте старой самодержавной государственности, разрушенной революционной стихией, на месте Медного Всадника возникает новая государственность, воплощенная в “державном” шаге двенадцати красногвардейцев.
В поэме Пушкина самодержавная государственность попирает личностное начало, олицетворенное в “бедном” Евгении и его любви к Параше. Державный шаг “апостолов” нового мира также связан с подавлением личностного начала, выраженного в любви Петрухи к Катьке и в его “христианских” переживаниях. 4 Но подавленный бунт Петрухи, как и бунт пушкинского Евгения, возымеет последствия в истории России: бунт Евгения предвещает русские революции и крушение самодержавия, всплеск моральных переживаний одного из двенадцати — сопротивление личности давлению новой тоталитарной государственности и последующее ее крушение.
Обратившись к творчеству Блока времен революции, нетрудно заметить, что и основная мысль стихотворения “Скифы”, являющегося, наряду с “Двенадцатью”, частью поэтической дилогии о “русском строе души” 5 в революционную эпоху, — мысль о том, что Россия является щитом между Западом и Востоком, также восходит к Пушкину, к его размышлению, изложенному в неотправленном письме к П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 года, в котором говорилось: “Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами. Нет сомнения, что схизма (разделение церквей. — М. П.) отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех”. 6
А в своих последних творениях — в речи “О назначении поэта” и в стихотворении “Пушкинскому Дому” (1921) — Блок предстает подлинным наследником Пушкина, философски и эстетически осмысляющим свой творче-ский опыт в свете пушкинского представления о поэте как сыне гармонии. 7
1 Блок А. Записные книжки. 1901—1920. М., 1965. С. 169.
2 Там же. С. 168—169.
3 Иванов-Разумник Р. Испытание в грозе и буре / Блок А. Скифы. Двенадцать. СПб., “Революционный социализм”, 1918. С. 10—11.
4 Подробнее о любовной коллизии в “Двенадцати” см.: Пьяных М. Слушайте Революцию: Поэзия Александра Блока советской эпохи. М., 1980.
5 Блок А. Собр. соч. в 8 тт. Т. 6. М.; Л., 1962. С. 28.
6 Пушкин А. С. Полное собр. соч. в 10 тт. Т. 10. М., 1958. С. 596–597, 871.
7 Подробнее о речи “О назначении поэта”, стихотворении “Пушкинскому Дому” и пушкинских традициях в творчестве Блока см.: Пьяных М. “Помоги в немой борьбе!” / “Нева”, 1999, № 6.