Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2003
Наконец Шлиппенбах махнул рукой. Камеру он держал наподобие алебарды. Затем поднес ее к лицу.
Я потушил сигарету, вышел из-за угла, направился к мосту.
Оказалось, что, когда тебя снимают, идти неловко.
Сергей Довлатов. Шоферские перчатки
— Пушкин “Полтаву”, случаем, не в Михайловском написал? — улыбаясь, спросил меня Довлатов, едва успел я переступить порог его комнаты. Строки из “Полтавы”, где упоминался Шлиппенбах, частенько являлись поводом для его балагурства.
— Нет, не в Михайловском.
— Жаль, — продолжал Сергей, — а то мог бы взять тебя с собой в качестве живого экспоната в шестом колене. Еду в Пушкинские Горы экскурсоводом. К черту журналистику!
Мы выпили по случаю… Впрочем, за “случаями” у нас дело никогда не вставало.
Утром он уехал в Пушкинские Горы, я — на работу в Сестрорецк.
Работа в газете меня не угнетала, как Сергея Довлатова, но какой-то отдушины требовала. Этой отдушиной служило любительское кино. Особенно увлекали комбинированные съемки. Я переносил своих героев в средние века, снимал себя одновременно в двух лицах. Или же вынимал кинокамеру, когда она сама к тому взывала. Например, в главном здании университета шел ремонт, и скульптуры ученых стояли тесным беспорядочным полукругом в углу площадки перед входом в главный коридор. Скульптуры оказались не очень тяжелыми, их удалось развернуть так, словно они ведут разговор между собой. Ну чем не “Могучая кучка”!
Еще получился такой трюк: Медный всадник без всадника. Перед пьедесталом с вздыбленным конем проходили люди, на дальнем плане двигались автомобили. Петр будто и впрямь пошел путешествовать по городу. Снять Петра в современном городе мне давно хотелось — с участием Довлатова.
Фамилия моя постоянно служила ему поводом для прибауток. Экспромты получались смешными, задевавшими нас обоих:
Как Шлиппенбах, будь так я пылок,
Пленял бы женщин без бутылок.
Или в другой раз, поднимая бокал:
Тот Шлиппенбах тебе на славу
С самим Петром обмыл Полтаву.
Будь там довлатовские предки,
Мои печатали б заметки.
Когда смех утих, кто-то добавил:
И заодно уж разом
Все твои рассказы!
Но я отвлекся. Идея снять фильм о встрече с Петром Великим была проста: о появлении основателя нашего города узнают… статуи. Это — основа сценария. “Могучая кучка” и Медный всадник без всадника здесь напрямую могли быть использованы. Кто осмелится сказать правду об исчезновении многих памятников Петру? Только статуи.
С Сергеем Довлатовым образ Петра у меня ассоциировался в основном из-за его высоченной статной фигуры. Согласится ли Сергей сниматься, я почему-то такого вопроса себе не задавал, считал дело само собой разумеющимся. На всяческие авантюры Сережа был отзывчив. В моей затее как раз ею и попахивало. При всем том он был застенчив. Появиться на улицах города в облике царя Петра! Наверняка кого-нибудь встретишь. На такое надо отважиться. Но я был уверен — отважится.
В общем, без Довлатова снимать было нельзя. Сценарий — только канва, в нем больше музыки, чем слов. Эпизоды с Петром перемежаются панорамой города. Белая ночь. Разведенный мост. Медный всадник без всадника. Моя встреча с Петром. Панорама Невы. Здание университета. Снова Петр, идущий по городу. Эта волнующая новость облетает городские статуи. Они собираются на тайное совещание в Летнем саду. Среди мраморных старожилов сада “могучая кучка” и еще две пришлые статуи. Возле дворца я оставляю Петра одного. Случайно становлюсь свидетелем разговора скульптур.
Одна из статуй возмущается тем, что проспект на Охте, когда-то носивший имя императора Петра Великого, давно переименован. Такая же участь постигла и мост его имени. Он теперь называется Охтинским. Ее сетования прерываются репликой пришлой представительницы советского модерна:
Мост в колыбели Октября
Нельзя звать именем царя!
Из круга античных статуй выступает гипсовая фигура женщины в платке. То ли доярка-рекордистка, то ли стахановка, со звездой Героя Соцтруда, бесформенная, аляповатая…
Сценарий был прост по содержанию, но сложен по исполнению. Как, скажем, перенести статуи в Летний сад? Заменить серый фон стены на колышущуюся листву деревьев не так-то в те времена было просто. Работа над остальными трюками оказалась еще более кропотливой. Показать на экране шагающие по городу статуи мои технические средства и вовсе не позволяли. Решил использовать фотографии. На экране они могут показаться натуральными. Неплохо найти какой-нибудь запоминающийся атрибут. Наподобие завязанных глаз у Фемиды. А вместо весов в руке что-нибудь вроде весла.
Тут я вспомнил о Геракле. Шкура побежденного им льва — вполне подходяще. Не откладывая дела в долгий ящик, я отправился к Горному институту. Состояние величественного здания меня поразило. Штукатурка на фасаде обвалилась. Парапет лестницы облуплен. Ступеньки в выбоинах. Да и сам Геракл выглядел весьма жалким. Сразу же возникла мысль: что если шкуру льва заменить костылем? Хромой Геракл — это неплохо.
Коллаж с костылем оказался недурен. Как раз для Довлатова. “Вегной догогой идете, товагищи сценагисты!” — потирая руки, перефразировал я реплику зэка, исполнявшего роль Ленина в злополучной “Зоне”, которую Сергей, кажется, уже и не думал напечатать.
Я оказался прав: именно эти места сценария повлияли на решение Сережи сняться в фильме. Меня очень удивило впоследствии полное игнорирование статуй в его рассказе “Шоферские перчатки”. Право, они заслуживали хотя бы беглого упоминания! Нет статуй — нет сюжета, каким бы примитивным он ни был. Хотя, конечно, Сергей писал не сценарий, а рассказ. Дьявольская — для меня — разница.
Литературное произведение поблекло бы без вымысла. Так появилась в его рассказе колоритная фигура бывшего зэка Чипы в цилиндре и в тельняшке, с легкостью разбазаривающего казенное имущество “Ленфильма”. А раз уж была названа столь солидная киностудия, то по логике развития сюжета автор пересадил нас из обычного такси в студийный микроавтобус. Заодно и меня пришлось пересаживать в редакторское кресло газеты “Кадр” из моей сестрорецкой.
“Кадр” в те времена действительно критиковали на совещаниях журналистов, проводимых аппаратом Смольного. То ли за сухость и какие-то идеологические перегибы, то ли за безликость и недогибы касательно “важнейшего из искусств”. Правда, секретари обкома партии никогда к сидящим в зале журналистам по имени не обращались, да еще так запросто: “Юра!” Пререкаться с докладчиком с места, даже цитируя Ленина, тоже не полагалось. Но, в сущности, все эти их псевдодемократические повадки изображены Довлатовым верно.
В семидесятые годы, когда мы с Сережей часто виделись, я читал некоторые из его неопубликованных рассказов. И даже надеялся, что по тексту моего сценария он пройдется своим пером, особенно там, где фигурирует Петр. Он прошелся… Только не тогда, а много лет спустя, в Нью-Йорке. Что ж, если и не сценарий, то рассказ от этого выиграл.
Тогда же, в сентябре 1976-го, время для киносъемок я выбрал не очень удачно. Сережа отсутствовал все лето, и я ничего о его делах не знал.
Звоню. К телефону подходит его мама.
— Хорошо, что вы позвонили, — сказала Нора Сергеевна. — Мне в вечер на работу, а Сережу тяготит одиночество. Сережа недавно вспоминал о вас, спрашивал, бываете ли вы в газетном секторе. А я не знаю. Я почти не выхожу из корректорской. Работы — выше головы. Приезжайте. Вы на него положительно влияете.
Вообще-то, я рассчитывал вытащить Сережу к себе. Он всегда был легок на подъем. Может, и вытащил бы, подойди он к телефону. Не брать же с собой кинопроектор. Да и как это будет выглядеть: ни с того ни с сего приехал показывать кино на дому!
Выждав немного, звоню еще раз. Трубку взял Сережа.
— Ты где? Мы ждем тебя.
— Еще дома. Не мог бы ты сам приехать? У меня необычное дело к тебе.
— У тебя ко мне дело, а приезжать должен я. Интересная песня! Нет, не могу. Дал себе зарок: внедомашние встречи отменяются.
Сережа представления не имел, на что я потратил все свое свободное время летом, потому даже предполагать не мог об уготованной ему роли. И все же подобные сюрпризы разумнее преподносить при встрече.
С “сюрпризом”, как оказалось, меня опередила Лена, Сережина жена. Да еще с каким! Веселенькое “кино” — эмигрировала с дочкой в Америку. В семье знали о ее намерении, но не ожидали такой скоропалительности. Пока Сергей работал в заповеднике, Лена оформила документы.
Нора Сергеевна давно уже ушла на работу, а прихваченная мной поллитровка пустела необычно медленно. Сережа тоже обратил на это внимание:
— Наливай. Неопустошенная бутылка не вписывается в стандарт нашей облыжной жизни.
— Какой?
— Облыжной. Не от слова “лыжи”. Впрочем, с радостью навострил бы их куда-нибудь, да некуда. Из России не хочу уезжать, а без Лены, без Кати нахожусь в полувзвешенном состоянии. Я никогда не был особенно привязан к дому и не пойму: хорошо мне без них или плохо. Пока вижу одно: непривычно.
Разговор постепенно перешел на заповедник. Выпили еще. Сережа воодушевился.
— Экскурсовод не пишет, но по писаному говорит. Методичка для него — указующий перст: о чем можно, о чем нужно, о чем обязательно надлежит сказать. Раз царь, значит — такой-сякой. Раз няня, значит, подчеркни — крепостная. Пушкин, литература — все подчинено инструкции.
— У меня есть возможность хотя бы на время избавить тебя от всяких инструкций. Наоборот, чем дальше от них, тем лучше.
С этими словами я вытащил из кармана сценарий и несколько фотографий. Фотографии он с любопытством рассмотрел. Особенно Медного всадника без всадника. Вид Горного института с Гераклом на костыле его воодушевил.
— Работа, можно сказать, филигранная. Но к чему это все?
— А ты сценарий прочти. Он короткий. Всего две странички.
— Геракл — символ былого могущества. И вдруг — на тебе, на костыле! Аллегория!
Честно говоря, я до аллегорий не очень был охоч. Да и Сергей символистом не был. Но все же общий смысл изображения для него существовал.
— Фраза статуи-рекордистки ее античной соседке тоже выразительна:
А тую статую оратора —
В куски за верность емпиратору!
Здесь не хватает ироничной ответной реплики: “До основанья, а затем…” на фоне музыки “Интернационала”. Тогда твой фильм перестанет быть любительской забавой.
— Я не ставил такой задачи.
— Не ставил, но наполовину ее решил. Ну и чем закончилась твоя статуёвая эпопея?
— Прочитай. Там немного осталось.
— Здесь не читальный зал. Доскажи.
Сергей взял бутылку и разлил остатки.
— Заканчивается ударным кадром: Петр опять на коне, я машу ему рукой.
— Опять на коне… Здесь что-то есть.
— Есть, но не здесь. Из Летнего сада по сценарию мы с Петром едем ко мне домой. Основателю нашего города податься больше некуда. Едва мы засыпаем, в комнату вваливается статуя колхозницы-рекордистки. Хочет задушить меня как нежелательного свидетеля тайного ночного сборища. Приближаясь ко мне, она задевает раскладушки, на которых спит Петр. Он пробуждается и спасает меня, разламывая статую на куски.
— Царь Петр разбивает статую колхозницы — Героя Социалистического Труда — лихо!
— Вот-вот, так гепеушники и шили дела…
— Попал в точку, но не в ту. Не обижайся сам и меня не обижай. В содержании фильма должно быть содержание, а не кисель. “И” без точки — простая закорючка. А если все же ее поставить…
Сергей взял карандаш и буквально минуту спустя выпалил:
Вздох о могуществе былом
В Геракле выражен хромом.
Затем символика твоя
Крушит колхоз рукой царя.
Впредь пыл свой, пылкий Шлиппенбах,
Ты согласовывай в верхах.
— Сережа, в тебе сокрыт талант Минаева. Если не Саши Черного.
— Ошибаешься. Не хочу быть ни тем ни другим. Я прозаик — Довлатов. Однако вернемся к нашим баранам. Где ты такое чучело отыскал? — кивнул он на фотографию рекордистки. — Ничего подобного я в городе не встречал.
— Случайно увидел в Сочи на выставке работ местных скульпторов. Это был всего лишь гипсовый оригинал в миниатюре. Фотографию можно сделать любых размеров, так что на экране она — в рост с другими статуями.
— Я знаю, что на кинотрюках ты собаку съел. Но речь сейчас о сценарии. У тебя никак царь на раскладушке спал, когда статуя его нечаянно задела?
— Да. И не на одной. На двух, в соответствии с его ростом. “В тесноте — не в обиде”.
— Теснота как непреложная часть нашего быта — тоже своего рода “костыль”. Не думаю, чтоб твоего пра-пра-пра государь на таких условиях рискнул бы пригласить в Петербург.
— Опять ты об этом.
— Ты же о Петре кино снимаешь, не я. Словом, царю ты не светский, а советский прием решил дать. Так получается.
— Просто фильм построен на контрасте. Советская статуя — рядом с классическими мраморными фигурами. Петр в камзоле, при шпаге и с тростью — с ним я в потрепанном пиджаке. В комнате раздвижной диван, который нельзя раздвинуть из-за тесноты. Это обязательно надо показать. И тебя, когда ты, во весь рост, будешь укладываться на раскладушки.
— Что-о?!
* * *
Раздобыть заявку от культурно-массовой организации на прокат костюма для Петра оказалось куда проще, чем найти мастера, согласившегося бесплатно изготовить модель статуи рекордистки. Да еще такую, чтобы она надевалась на человека. Но если со статуей время терпело, то с натурными съемками поджимало. Листопад в пору белых ночей выглядел бы довольно странно. Потому мы договорились с Сережей приступить к съемкам в ближайшую субботу или воскресенье.
Погожий день выдался в воскресенье. Утром, увидав в окне солнце, я позвонил Сергею. К десяти часам добрался до него. С костюмом в огромном тюке, со штативом и кинокамерой. К этому времени обещал прийти Сережин приятель — в качестве оператора для съемок Петра, идущего вместе со мной. Но его все не было.
— Подождем немного, — сказал Сергей, с любопытством облачаясь в одежды Петра. — Где же лавровый венок? И легкого римского плаща не вижу. В этой суконной тяжести только с битюга спешиваться. У Инженерного замка. И отсюда ближе, и до Летнего сада рукой подать.
Исчерпав все шутки по этому поводу, он добавил:
— Пойду потрясать соседа.
Докучливый сосед, отставной военный, буквально онемел. С вытаращенными глазами он скрылся в своей комнате. Сережа беспрепятственно набрал номер телефона своего приятеля, который когда-то был боксером и зачастую востребовался именно с этой целью. В открытую дверь доносились отрывки разговора:
— Ну ты и спать!.. Боб, мы же с тобой договаривались… Ты нужен срочно… Придешь, узнаешь зачем… Нет, нет, успокойся, морду никому бить не надо… Пока идешь по солнышку, протрезвеешь… Поторопись, Боб.
В оставшиеся минуты Сережа решил как следует экипироваться. Нацепил шпагу, поправил парик и, взяв в руку трость, подошел к зеркалу.
— Мурло подводит зело. Нос перерос. Рот не тот. Словом, рожа с Петром не схожа.
— Будет схожа. По пути в Мариинку заедем. Там у меня много знакомых. Найдем гримера, который как раз Петра гримировал.
— Зачем в такую даль забираться, когда под боком в Малом драматическом главный администратор мой знакомый. Он все устроит.
Раздался звонок.
— Это Боб, — сказал Сергей, надевая треуголку и пытаясь слюнями приклеить усы.
Я тоже вышел в коридор встретить своего “кинооператора”. Сережа, открыв дверь, принял величественную позу.
— Прошу вас, господин генерал-фельдцейхмейстер.
От неожиданности гость отступил назад. Затем, с удивлением глядя на Сергея, переступил порог.
— Это я не протрезвел или ты надрался с утра? Привет! М-м-м… господин бомбардир! Как ты меня обозвал? Генерал-фель… фель… фельдфебелем?
— Фельдцейхмейстером, то бишь мастером метких наводок мортир и гаубиц. Эту “гаубицу”, — Сергей указал на кинокамеру, — будешь на нас наводить. Вот, познакомься с главным зачинщиком предстоящей баталии.
Мы поздоровались.
— Все что угодно ожидал, но не это!
— То ли еще будет, когда на улице тебе придется нас снимать.
— Что вы, братцы! Да я, кроме боксерских перчаток, и в руках-то ничего не держал.
— Рассказывай!
— Ну разве что полбанки иногда.
— Сегодня тоже не без того! Подержим после съемок, — Сергей кивнул на меня, — с его гонорара.
Я успокоил Боба, показав, как обращаться с кинокамерой. Когда мы, наконец, собрались уходить, блюститель строгих правил коммуналки выглянул из своей комнаты.
— Как? В таком виде на улицу?
— Нас ожидает такси. До свидания, — с подчеркнутой вежливостью ответил Сережа.
— Надеюсь, не до скорого. Не ранее, чем через пятнадцать суток. Ни один порядочный шофер вас дальше милиции не повезет.
Водитель оказался “непорядочным”. Он восторженно заявил, что впервые везет такого пассажира. Сережа реагировал довольно сдержанно. Зато Боб сразу нашел с водителем общий язык. На боксера он походил мало. Хотя был мускулист, коренаст, но добродушная улыбка все сводила на нет.
В Малом драматическом с нашим появлением произошел небольшой переполох. Актеры готовились к современному спектаклю. И вдруг они увидели незнакомца в костюме Петра. Кто-то решил, что утренний спектакль заменен гастрольным, это взволновало труппу. Вдобавок приезжего гастролера пригласили гримироваться.
Главный администратор проявил к нам максимум доброжелательности. Даже художника пригласил, чтобы тот набросал эскиз грима.
Гример, взглянув на эскиз, сказал, что для округления Сережиного лица необходимо чуть нарастить щеки. Короче, нужен лейкопластырь. И желательно широкий. Пришлось срочно ехать в аптеку. Эту миссию с радостью взял на себя Боб. Она избавляла его от приставаний актеров. Меня же тревожила потеря времени. Солнечное утро отнюдь не застраховывало нас от дождливого дня. Как и следовало ожидать, широкой лейкопластырной ленты в ближайшей аптеке не оказалось.
К счастью, погода нас вроде бы подводить не собиралась. Поскольку заезжать в Мариинку необходимость отпала, мы избрали самую дальнюю цель — Горный институт.
По пути все, кроме Сережи, оживленно болтали. Он старался сдерживать улыбку, опасаясь, как бы не отошли края налепленных щек. Боб перечислял, в скольких аптеках он только что побывал и как недавно занимался поиском разом исчезнувших зубных щеток, пасты и зубного порошка. Шофер вспоминал, каких знаменитостей ему доводилось возить. Но что они все значили по сравнению с царем Петром!
Похоже, к тому же мнению пришли и пассажиры автобуса, остановившегося на перекрестке рядом с нашим такси. Они все прилипли к окнам. Сережа с недовольным видом отодвинулся от окна машины.
Боб на ходу перефразировал известную басню:
По улицам царя возили, как видно, напоказ.
Известно, что цари в диковинку у нас.
У Горного съемки прошли гладко, без приключений. Петр, дойдя до лестницы, в нужном месте остановился, заслонив собой статую Геракла, еще не успевшего обзавестись костылем, покачал головой и гневно помахал тростью, как договорились. Боб тем временем отгонял в сторону любопытных. Их появление в кадре нежелательно при дальнейшей замене общего вида здания фотографией.
Сделав два дубля, я помахал из такси Гераклу. Несколько женщин приняли мой жест на свой счет и тоже помахали нам. Боюсь, их приветливость относилась не ко мне.
На Адмиралтейской набережной было полно гуляющих. Пока я выбирал подходящее место для съемок, устанавливал вместе с Бобом штатив, собралось довольно много народа. Все возрастающая с каждой минутой толпа была нелепа для подразумеваемой белой ночи.
Быть в центре внимания праздной толпы в подобном амплуа Довлатову было явно не по нутру. Благодаря Бобу и тут же подвернувшемуся какому-то его знакомому тротуар вскоре оказался свободен. Камера застрекотала, и мы с Петром быстрой походкой пошли по направлению к Дворцовому мосту. Петр, как на картине Серова, широко взмахивал тростью, иногда останавливался, любуясь панорамой современного города.
Мы так вошли в роль, что ничего уже не замечали. Боб с приятелем постарались на славу — людей перед нами не было. Да вот беда. Пешеходы, освобождая тротуар, запрудили проезжую часть улицы. Я глянул: ужас! Движение остановилось.
Возле Боба появился милиционер. Боб прижимал к груди штатив с кинокамерой. Было слышно, как он увещевал:
— Почему в пиджаке и шляпе ходить можно, а в камзоле и треуголке нельзя, вы можете объяснить? Шаляпин в костюме дьявола на извозчике по городу ездил — и ничего. А тут основатель нашего города на минуту из машины вышел воздухом подышать — такой переполох.
Когда мы подошли, милиционер козырнул нам и хотел что-то сказать. Но толпа разразилась хохотом. Пока до него доходила двусмысленность подобной исполнительности, Боб громко провозгласил:
— Государь, прошу вас в машину. — И к шоферу: — Быстро за руль! Без нас толпа сама рассеется.
Теперь на очереди у нас был Летний сад. В машине у Сережи настроение резко упало. К одежде Петра он отнесся как к шутовскому наряду. Я уже говорил, что при всем своем ухарстве Сережа был стеснителен.
До Летнего сада доехали быстро. Остановились у главных ворот. Здесь машину надолго оставлять нельзя.
— Я поставлю машину за углом и приду к вам, — сказал шофер.
— Я вылезу из машины только на месте съемок, — неожиданно заявил Сергей.
— В таком случае будем снимать здесь. Петр, сидящий в автомобиле за неимением кареты, — очень эффектный кадр. Рядом неведомая Петру решетка Летнего сада. Сквозь нее он с тоской смотрит на свой дворец, — на ходу сочинял я. — Только пешеходов здесь больше, чем у дворца со стороны сада. Сюда мигом набежит народ. А к дворцу можно незаметно кустами пройти. Тут всего-то два шага. И два шага до штрафа, если останемся здесь. А штрафы, увы, в нашу смету не заложены.
— Это тебе, как ты любишь говорить, Петр подарил Россию, а не мне. Это ты, Шлиппенбах, создал культ Петра дома и на работе, а я, Довлатов, отдуваюсь.
— Ну, насчет работы ты загнул, но все равно вылезай. Я тебя попробую снять в этот момент.
До дворца мы добрались спокойно. Разве что подошла дама и спросила, можно ли мужу сфотографировать ее с Петром Первым. Я подумал, что это привлечет внимание гуляющих. Но меня опередил Боб.
— Десять рублей! — выпалил он.
Дама отвалила.
Предстоящая сцена была довольно простой. Петр взволнован. Он предается воспоминаниям, осматривая свой дворец. И вот Петр зашагал. Да так быстро, что я едва успевал вести вслед за ним камеру. Он нервно потрясал тростью, видимо, так передавая волнение от нахлынувших воспоминаний. На том сцена была завершена.
Но тут неожиданно развернулась другая. Кто-то из очереди в кассу все же заметил нас. В один миг очередь как языком слизнуло. Это не понравилось сотрудникам дворца. Общение императора с подданными не предусматривалось ни сценарием, ни настроением Сергея Довлатова. Путь к поспешному отступлению был отрезан. Шофер, оценив ситуацию, побежал, чтобы скорее подать такси к воротам. Пока я складывал штатив, запихивал кинокамеру и светофильтры в сумку, к нам прибежала разъяренная директриса. Очевидно, опустевшие кассы мерещились ей катастрофой.
— Кто вам разрешил съемки на территории сада?
— А кто запретил? — спросил я.
— Кто вы такие? Из телевидения?
— Журналисты. А из-за чего сыр-бор?
— Почему вы не подали предварительной заявки? Вы срываете нам финансовый план.
— Это дело мы мигом можем поправить, — пришел на выручку Боб. — Сразу утроим, удесятерим ваш доход. Пропустите нас во дворец. Его величеству просто необходимо осмотреть свои апартаменты.
Директриса онемела. Или же и впрямь прикидывала в уме прибыль от наплыва посетителей. Аудитория, если можно так назвать перебежавшую сюда очередь, была явно на нашей стороне. Все же разгневанная садоуправительница посоветовала собравшимся вернуться к кассам, так как скоро одна из них закроется на обеденный перерыв. Очередь вняла разумному совету. Аллея освободилась. У парадных ворот нас уже ждало такси.
Когда нам опять заступать на смену, мы еще не определились. Съемки в квартире не зависят ни от погоды, ни от времени года.
Постскриптум
Шоферские перчатки я захватил с собой в эмиграцию. Я был уверен, что первым делом куплю машину.
Сергей Довлатов
Шоферские перчатки в числе единиц взятого мною напрокат костюма не значились. Видимо, история их появления в чемодане Сергея Донатовича иная. Чего не скажешь о накладных щеках, обнаруженных мною случайно тоже на дне старого чемодана. Это случилось недавно при переезде из Петербурга в Сестрорецк.
Конечно, накладные щеки не то что перчатки. Вещь сама по себе абсолютно никчемная. И все же есть у нее одно преимущество перед шоферскими перчатками — ее связь со съемками фильма неоспорима.
В такси, по дороге домой из Летнего сада, Сергей попытался эти щеки снять. Да не тут-то было! Утром он не успел побриться. К концу дня лейкопластырь словно прирос к щетине. По запасу прочности слепков гример дал фору всей нашей промышленности, выпускавшей ширпотреб. Водитель предложил по пути заскочить в аптеку за вазелином.
— Нет, — замотал головой Сережа, — исключено!
Он в сердцах скинул треуголку с париком и принялся за усы.
— Да. С накладными щеками без усов и в камзоле — в самый раз причалить к аптеке. В миг пересадят из такси в карету “скорой помощи”, — не удержался Боб.
Улыбка Сережи скорее походила на гримасу. Затвердевшие слепки стягивали кожу.
— Осторожно! Они могут потрескаться, — испугался я за сохранность щек, когда Сережа попытался все же от них избавиться. Я надеялся увидеть свой фильм завершенным.
Увы, тому помешали обстоятельства.
Сначала произошла задержка по техническим причинам. Из-за статуи, которая должна подниматься по лестнице. За эту сложную кропотливую работу согласилась взяться моя знакомая студентка из Мухинского училища Таня Синицына. Я дал ей фотографию статуи рекордистки.
Чтобы одеть человека в облегающую его форму из папье-маше, необходима такая конструкция, в которой ноги и руки статуи могли бы без излома поверхности свободно сгибаться и разгибаться.
Попробовали приклеить толстую материю в местах сгиба. Не получилось. И все же Таня нашла выход, заменив материю на марлевые тампоны. Статуя в собранном виде так и манила залезть в нее. На Тане и опробовали движение. Аляповатая фигура, покрытая тонкими мазками гипса, медленно промаршировала по комнате. Руки и ноги ее сгибались, не нарушая впечатления цельности фактуры.
Прочитав “Шоферские перчатки”, я очень смеялся над неожиданным поворотом событий в рассказе. Оказывается, вовсе не статуя повинна в прекращении съемок, а это я вдруг ни с того ни с сего решил якобы заняться правозащитной деятельностью. Ха-ха!
Все как раз наоборот.
Когда реквизит наконец был полностью готов, куда-то надолго исчез сам Довлатов.
Сначала я не придал этому большого значения. Сергей менял работу, как перчатки. Тихо исчезал и появлялся. Звонил и опять исчезал.
Время шло. Я тоже не всегда бывал дома. У каждого своя жизнь, свои тяготы, свои заботы. У Сергея их было гораздо больше.