Продолжение
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2003
ЦЕНА ПЕТЕРБУРГА
“Черная кость” петербургской стройки
Уже в начале лета 1703 г. в Петербург стали прибывать первые рабочие, переброшенные сюда из Шлиссельбурга, где они восстанавливали крепостные укрепления. Кроме них на Заячьем острове работали солдаты армейских полков и местные жители из окрестных деревень и мыз. Берега Невы увидели и первых невольников, причем весьма экзотичных. 3 апреля 1704 г. комендант Шлиссельбурга Василий Порошин сообщал А. Д. Меншикову, что пленные “турки… и татары достальные (т. е. остальные. — Е. А.) в Санкт-Питербурх посланы марта в 31 день пеши, скованы, за караулом с начальным человеком и с солдаты”. По-видимому, это были пленные времен Азовских походов 1695—1696 гг., которых после заключения в 1700 г. Стамбульского мира не отпустили восвояси.
Вид закованных военнопленных, а потом и каторжников, стал привычным для Петербурга. С началом строительства города преступников со всей России отсылали уже не в Сибирь, а на берега Невы — каторга здесь была не менее страшная, чем за Уралом.
Отступление: Петр Великий как апологет каторжного труда
Петр стал первым в русской истории правителем, который в невиданных ранее масштабах начал использовать на стройках труд заключенных. До Петра преступников чаще всего высылали в Сибирь или на север европейской России. Суровым наказанием, каторгой для них была сама по себе жизнь, точнее выживание в диких, пустынных местах. В Сибири они обычно добывали пропитание своим трудом, некоторые поступали на государеву службу. Других преступников сажали в тюрьмы, и “работа” их состояла в почти ежедневных “походах в люди”, когда, связанные одной цепью, они просили подаяния, обнажая перед пугливыми прохожими свои полученные на пытках, а порой и растравленные для сердобольной публики, язвы и раны. Многих преступников отсылали “на покаяние” в монастыри. Там они либо сидели в темницах, либо работали на кухне и по хозяйству: носили дрова, помои, убирали снег. Однако их “черная работа” была по преимуществу разновидностью монастырского смирения, “укрощением грешной плоти трудом” и не преследовала, как сказали бы сейчас, “народнохозяйственные” цели.
Начало грандиозного “эксперимента” по использованию подневольного труда масс преступников на стройках относится к 1696 г., когда Петр срочно укреплял завоеванный Азов, а следом затеял строительство крепости и порта Таганрог. Азов и Таганрог скоро стали местом ссылки уголовных и политических преступников. После подавления стрелецкого мятежа 1698 г. приговоренные к ссылке и каторге стрельцы были отправлены именно в Азов и Таганрог на земляные и каменные работы. Азовский опыт пригодился Петру при строительстве Петербурга. Так на берегах Невы появились первые заключенные-строители.
В Петербурге каторжники летом гребли на галерах, зимой били сваи, таскали землю и камни. Как долго они работали на строительстве Петербурга, установить трудно, хотя следует признать, что в массовых масштабах услугами каторжников пользовались только в первые годы. Позже их труд был признан неэффективным, хотя и без него не обходились, “затыкая” образовавшиеся “дыры” в кадрах стройки. В городе их обычно распределяли по работам партиями разной величины, выдавали на них кормовые деньги (3 коп. на человека) и сдавали под расписку прорабам, которые были обязаны возвращать их по окончанию работы согласно “именным спискам всем налицо”. Похоже, что они были повсюду в городе, хотя узнаем о них мы нередко случайно. Их число достигало 10 тысяч человек и более.
После Полтавского сражения к работам в Петербурге, Кронштадте и Стрельне начали определять сотни шведских военнопленных. В документах той поры мы их встретим не только среди чернорабочих, каменщиков, но и среди мастеров высокой квалификации, переводчиков.
“Вести с бережением и кормить довольно”
Но все-таки основную массу строителей Петербурга составляли сезонные работные и мастеровые люди. В первые месяцы перевалочным пунктом, в котором формировали работные партии, был Шлиссельбург. Сюда же партии и возвращались. Бесперебойно обеспечивать стройку рабочими руками стало важнейшей обязанностью Городовой канцелярии. Работных присылали в Петербург по разнарядке практически изо всех уездов и губерний страны. Петр шел проторенной дорогой своих царственных предков — “городовое дело” со времен Ивана Грозного ложилось на плечи “посохи” — крестьян. Строительные работы всегда рассматривались как одна из повинностей населения, наряду с постойной или подводной. Крестьян гнали на строительство дорог, крепостей, засек. Однако только при Петре I строительная повинность из эпизодической превратилась в постоянную и весьма тяжелую.
Крестьянам приходилось не только выбирать из своей среды работников, но и снаряжать их, оплачивать расходы на дорогу, еду, инструмент, одежду. Ежегодно на время летнего сезона в Петербург вызывали не менее 40 тыс. работных. “Посошане” должны были приходить тремя сменами, которые работали по два месяца, начиная с 23 марта и кончая 25 сентября. Партии работных шли в Петербург организованно, разбитые на десятки во главе с “десяцким” (или “старшим”), нередко — под охраной, иногда даже в цепях, с провожатым из местных дворян или подьячих. Этот человек назывался “приводчиком” и был обязан “тех людей в дороге вести с бережением и кормить их довольно”. В Петербурге “приводчик” отчитывался за приведенных им людей. А перед отправкой работных с выборных и бурмистров брали гарантийные (“поручные”) сказки “с великим подтверждением, что те работные и проводники за их поруками з дороги не збегут и на указном месте станут…, а буде збегут, и вместо тех беглецов в работники имать их порутчиков самих и детей их, и свойственников безо всякой пощады”.
Документ этот, как видим, был весьма суров — ведь если работник в Петербург не являлся, то “порутчик”, подписавший гарантийное письмо, оказывался в тюрьме, откуда его выпускали только тогда, когда из Петербурга приходила бумага, что работный человек наконец-то пришел в город. Был у “порутчика” и другой выход: отправляться самому на стройку и отрабатывать за беглеца “урок”.
Каждый работник имел при себе топор, на всю же партию полагалось принести с собой долото, бурав, пазник и скобель. Хлебное и денежное довольствие работники получали из казны за счет средств, собранных в губерниях (по рублю в месяц на человека).
Под сенью кайзер-флага
О том, как работали первые строители города в 1703—1704 гг., мы знаем немного. С рассветом на строящемся Государевом бастионе поднимали на мачте так называемый кайзер-флаг, гремел выстрел пушки — и работа начиналась. Выстрел пушки прерывал работу на обед, а вечером, с наступлением темноты, пушка извещала о конце работы. Люди отправлялись ночевать во временные лагеря (“таборы”), состоявшие преимущественно из землянок и шалашей. Работали строители минимум 12–15 часов, а летом и белые ночи напролет. Инструкция генерал-губернатора князя А. Д. Меншикова коменданту Петропавловской крепости полковнику Р. В. Брюсу предписывала:
“1. Работным людям к городовому делу велеть ходить на работу как после полуночи 4 часа ударит или как из пушки выстрелят, и работать им до 8 часа, а со 8-[ми], ударив в барабан, велеть отдыхать полчаса, не ходя в свои таборы, где кто будет, или кого где тот барабанной бой застанет.
2. После того работать им до 11 часов, а как 11 ударит и тогда ударить, чтоб с работы шли… и велеть им отдыхать 2 часа.
3. Как час после полудня ударит, тогда иттить им на работу, взяв с собою хлеба, и работать велеть до 4-х часов после полуден, а как 4 часа ударит, велеть им отдыхать полчаса з барабанным о том боем.
4. После того иттить им на работу и быть на той работе покамест из пушки выстрелено будет.
Дано апреля в 10 день 1704 году”.
4-й пункт инструкции позволяет предположить, что когда бы работа ни была закончена, новый рабочий день все равно начинался в 4 часа утра. Сколько же оставалось людям для отдыха и сна? При этом было положено деньги “раздавать им [работным] поденно, в которой день они будут на работе, по отпуску их с работы, по именным спискам всем налицо”. Из этой цитаты видно, как оплачивали работу: только по ее завершению и строго по спискам.
Отступление: О “безымянных строителях”
В литературе о Петербурге есть такая словесная фигура — “безымянные строители Петербурга”. А между тем архив Канцелярии от строений переполнен именными списками работников и мастеровых. Их учитывали, когда они приходили в Петербург, по спискам их определяли на работы, по именным реестрам им выплачивали жалованье и выдавали провиант. Все, что касалось работы и жалованья, было всегда на строгом учете. И только в одном случае строители были безымянны — когда они умирали. Власти не считали умерших на стройке, не записывали и даже не хоронили — это было делом их товарищей, родных, сердобольных соседей.
Для государства важно было пересчитать и переписать общее число пригнанных на стройку людей, распределить их по местам работы, особо важна была отчетность о расходах материалов, денег на жалованье. И никому не было дела до того, почему Петров или Сидоров не вышел на работу. Значит, он денег в конце дня не получит! Система оплаты труда была поденная или аккордная, и она не требовала учета умерших и выбывших. И вообще судьба конкретного человека на стройке не интересовала государство. О людях вспоминали только тогда, когда убыль работников начинала угрожать выполнению государева задания…
Свеча горела на окне
С 1718 г. труд работных крестьянских команд был признан убыточным. Экономической основой реформы стало расширение рынка свободного труда. Предложение уже опережало спрос, что и позволило заменить отработочную повинность крестьян денежными платежами с губерний. Город рос, работы становилось все больше, желающих заработать в Петербурге появилось немало. Сюда приходили уже не только работные команды с губерний или партии каторжников, но и свободные люди. Петербург притягивал их своими возможностями.
Власти наконец-то поняли, что труд подрядных бригад выгоднее труда партий подневольных работных. Это особенно хорошо было видно, когда бригады работали рядом. В 1723 г. Трезини писал, что на битье свай под здание Двенадцати коллегий присланные из Канцелярии от строений работники “бьют не так поспешно, как подрядом посотенно те сваи бьют, да и ценою против того сотенного подряду излишнее будет почти вдвое”.
Как только в городе становилось известно о намерениях Канцелярии от строений начать новую стройку, тотчас в казенные учреждения начинали приходить люди и предлагать свои услуги. Зная, что рабочих рук в таких случаях будет с избытком, власти не хотели переплачивать за труд. Поэтому, как только “публиковали в народ”, что предлагается взять какую-нибудь работу на подряд, начинались официальные торги.
Через три недели после объявления торгов в окне Канцелярии от строений, Коммерц-коллегии на Троицкой площади или другого учреждения, объявившего о подряде, зажигалась так называемая “указная свеча”. Свеча горела на окне несколько часов, и пока фитилек ее не погас, торги считались неоконченными. Все кандидаты в подрядчики входили в помещение и называли свою цену. Эти предложения подьячие тщательно записывали в особый журнал, указывая время заявления, имя кандидата, условия, которые он предложил казне. Торопливые записи в журнале накануне того момента, когда свеча должна вот-вот погаснуть, ясно говорят, что тут-то конкуренция возрастала, накал страстей достигал пика. По этим поспешным записям видно, как претенденты наперегонки снижали свои объявленные поначалу ставки, боясь упустить шанс получить подряд. А потом следовала запись: заключить подряд с таким-то, “для того, что при горении свечи других подрядчиков ценою менши оного подрядчика… никого не явилось”. Такие торги были крайне выгодны государству и благодаря им удавалось сбить, подчас очень намного, подрядные цены. Так, при торгах на строительство биржи, цена подряда, пока горела свеча, упала с 870 до 620 руб.
Интересна история подряда на возведение стен Петропавловского собора. В 7 часов утра 23 июня 1724 г. в Канцелярии была зажжена свеча. Первым явился крепостной крестьянин из Ярославского уезда Степан Тарабанин, который попросил за кладку каждой тысячи кирпичей 3 руб. 12 алтын, т. е. 3 руб. 36 коп. Следом за ним пошли другие кандидаты. Когда свеча погасла, то оказалось, что подряд выиграл все тот же Тарабанин, который согласился со своей бригадой “своды, и купола (так!), и стены кругом делать… самым добрым мастерством” по цене 1 руб. 60 коп. за кладку каждой тысячи кирпичей. Иначе говоря, казна сэкономила на торгах огромные деньги, сбив цену подряда более чем вдвое. Новый подрядчик подписывал договор с Канцелярией от строений и при этом был обязан найти поручителей, которые брали на себя ответственность за исполнение им работ. При неисполнении условий (речь шла, в основном, об объемах, сроках, качестве, соответствии утвержденному чертежу) подрядчику грозила конфискация имущества и арест.
Отступление: Не умеешь — не берись, или Дело Федора Васильева
7 июня 1716 г. в Городовой канцелярии был заключен договор подряда. Архитект (так называли тогда архитекторов) Федор Васильев обещался построить “своими работными и мастеровыми людьми” на берегу Невы дом для генерал-майора Павла Ивановича Ягужинского, “совсем в отделку” (как сказали бы теперь — под ключ) согласно утвержденному проекту. В договоре было указано, что дом должен быть построен “каменною, штукатурною, столярною, плотничною, кузнечною, оконичною и прочими работы”. Дом строился на казенные деньги, выданные Городовой канцелярией. Однако Васильев договор не выполнил. Некоторые историки искусства бросаются на защиту Федора Васильева, который был неплохим художником и вошел в историю русской живописи первыми видами Петербурга. Во всем-де виноват был начальник Канцелярии князь А. М. Черкасский, который поставил Васильеву невыполнимое условие — закончить стройку за одно лето. Но подряд — это не обычное задание служащему архитектору, подрядчик отдает себе отчет в том, что он обещает и может сделать. По-видимому, Васильев оказался плохим организатором работ, и двести нанятых им рабочих за два года вывели стены дома всего на 3,5 фута, то есть на высоту чуть больше метра.
Черкасский был вне себя от гнева и сильно “докучал” незадачливому подрядчику. Васильев же, бросив долгострой и заручившись поддержкой Меншикова, уехал в Петергоф наблюдать за штукатурными работами, а попросту говоря, скрылся от Черкасского. Однако осенью 1717 г. Черкасский случайно встретил Васильева возле Адмиралтейства и, как пишет художник, “напал на меня и безвинно бил смертным боем и волочил за волосы”. Думаю, что гнев обычно флегматичного Черкасского понять можно.
Той же осенью имущество Васильева описали за то, что “он, архитект, по договору своему оного дому за взятые денги не построил”, и посадили его под арест в самой Канцелярии — в те времена во всех учреждениях были “кутузки” — “тюремные светелки” для преступников. Несчастного зодчего можно было видеть там еще в апреле 1720 г. Но и в заточении он времени не терял: приготовил для царя и царицы семь альбомов отличных рисунков, за что был прощен государем и отправился в Киев строить в Киевo-Печерском монастыре колокольню, которая и до сих пор украшает лавру. А браться за подряды Васильев, видно, уже навсегда зарекся и правильно сделал!..
Дело подрядчика было непростое, хлопотное. Подрядчики сами набирали бригаду, обещая “класть (или строить, рубить) своими работными людьми”, следили за их работой и обеспечивали их всем необходимым. Власти понимали, что подряд — самый выгодный вид строительства даже в сравнении с наймом рабочих с поденной оплатой и охотно, несмотря на риск, как в случае с Васильевым, шли на заключение подряда.
Впрочем, было бы ошибкой думать, что после 1718 г. на стройках Петербурга использовали труд только свободных подрядных бригад. Ничего подобного! Без каторжников, военнопленных, солдат, работных команд из крестьян, мастеровых “вечного житья” стройка не обходилась. Принцип здесь был простой: если из-за невыгодных условий или заниженных расценок никто не брал работу на подряд, то в дело вступали вначале штатные бригады работных от Канцелярии, а если они были заняты на других объектах, то к месту работ отправляли партии каторжников, солдат или матросов. Особенно нещадно круглый год эксплуатировали гарнизонных солдат. В 1709 г. Петр приказал сформировать специальный строительный батальон численностью 517 человек. Но сил первого в России стройбата было недостаточно, и основную массу работ осуществляли гарнизонные полки. Труд гарнизонных солдат чаще всего применяли на строительстве пригородных дворцов и парков, особенно в Петергофе и Стрельне. Вообще же на стройках столицы солдат было очень много — не менее 8 тыс. человек.
“По улицам мертвые валялись”, или Цена Петербурга
Здесь уместно сказать о той цене, которую заплатила Россия за строительство Петербурга. С давних пор встречаются примерные данные о потерях, гибели людей от болезней, голода и непосильных работ при возведении столицы. Речь идет о десятках тысяч трупов, положенных в основание города. Сведения о потерях идут преимущественно от иностранных путешественников и дипломатов, приехавших в Петербург много позже его основания. Так, Ю. Юль, побывавший в городе в 1709–1710 гг., сообщал о Кроншлоте: “Говорят, при сооружении его погибло от голода, холода, морозов и изнурительных работ более 40 000 крестьян”, а при строительстве крепости на Заячьем острове погибло не менее 60 тысяч человек.
Эти сведения подтверждает шведский пленный Л. Ю. Эренмальм. Он был в Петербурге в 1710–1712 гг. и потом писал, что только в Петропавловской крепости за 1703–1704 гг. “было погублено свыше 50–60 тысяч человек”. Г. Геркенс, побывавший в Петербурге в 1710–1711 гг., упоминает, что при строительстве города погибло “как говорят, даже свыше ста тысяч человек”. Во второй редакции записок Геркенса за 1718 г. об этом сказано осторожнее: “…около ста тысяч человек”.
Ганноверский резидент Вебер, широко использовавший в своем труде “Преображенная Россия” записки Геркенса, смягчил эту оценку: “…при этом погибло едва ли не сто тысяч человек”. Французский путешественник О. де Мотрэ, приехавший в Петербург в 1726 г., писал, что с мая 1703 по конец 1705 г. “от недостатка провизии и пагубного климата умерло не менее 30 тысяч человек”. Есть факты и соображения, которые говорят как за, так и против утверждений об огромной смертности работных людей в Петербурге. Сомнительно, чтобы при строительстве Кроншлота и первых сооружений Кронштадта погибло 40 тыс. человек. Для такого огромного числа людей (ведь не все же умерли!) трудно представить себе даже фронт работ на небольшом пространстве острова, тем более, что по-настоящему возведение укреплений на Котлине началось не ранее 1711—1712 гг., когда начали реализовывать упомянутый выше “котлинский проект”. Но и тогда указы требовали высылки на Котлин “для строения фортеции и иных строений” сразу не более 3 тыс. человек. Это и понятно — больше там разместить было негде. К тому же на котлинских укреплениях находилось более 2 тыс. гарнизонных солдат.
То же можно сказать и о Петропавловской крепости. Кажется невероятным, чтобы с весны до осени 1703 г. на ее строительстве погибли 60 тыс. человек. В принципе, уморить в России 60 тыс. работников всегда было нетрудно, однако доставить их в Петербург за одно лето было задачей по тем временам невыполнимой. “Ведомости” от 4 октября 1703 г. сообщали, что на работах в крепости занято 20 тыс. землекопов, и эта цифра кажется максимальной, учитывая, что среди них наверняка было много солдат 5-тысячного гарнизона самой будущей крепости.
Вместе с тем, отмахнуться от данных, приводимых в мемуарах, нельзя. Считать, что большая смертность на стройке — миф, пустые слухи, было бы неверно. В 1716 г., когда в городе была уже налажена более или менее сносная жизнь, А. Д. Меншиков писал кабинет-секретарю Петра I А. В. Макарову, что среди рабочих, занятых на строительстве Петергофа и Стрельны, “больных зело много и умирают непрестанно, из которых нынешним летом больше тысячи померло”. При этом генерал-губернатор сделал специально для Макарова приписку, что об этом царю сообщать необязательно, “понеже чаю, что и так неисправления здешние Его царское величество не по малу утруждают”. Если гибель целой тысячи людей в течение одного лета только на двух загородных стройках не кажется Меншикову достойной внимания царя, то при каком количестве умерших государя следовало “утруждать”?
28 ноября 1717 г., Петр писал начальнику стройки сенатору М. М. Самарину: “Я слышал, что при гаванной работе посоха (т. е. крестьяне. — Е. А.) так бес призрения, а особливо больные, что по улицам мертвыя валялись, а от больных и ныне остаток вижу, милостыню просят”. То, что не иностранцы-мемуаристы, а информаторы царя видели валявшихся на улицах мертвецов, говорило о явном неблагополучии на стройке даже в те времена, которые считались не самыми суровыми в истории города.
Проверить, систематизировать сведения о причинах гибели людей, как и привести сводные данные о потерях, практически невозможно, поскольку статистики убыли людей на строительстве Петербурга не существует. У нас есть только отрывочные данные. Так, в 1704 г. генерал-адмирал Ф. М. Апраксин, сообщая о высокой смертности среди работных, меланхолически писал: “И отчего такой упадок учинился, не можем рассудить”. Причина этой неизвестности кроется в организации системы учета работных. Ушедшие после окончания работ, выбывшие по разным причинам (кроме побегов — здесь был особый присмотр), в том числе — умершие, были уже отработанным материалом, и никого в Городовой канцелярии не интересовали. Поэтому их никто и не считал. Совершенно очевидно, что потери в начальный, самый трудный период строительства города должны быть выше, чем в последующие годы. Неустроенность, голод, болезни делали свое дело. Проведем самые общие, приблизительные расчеты.
По мнению С. П. Луппова, несмотря на указы, требовавшие поставлять в Петербург из губерний по 40 тыс. работных в год, фактически присылали меньше 20 тыс. человек в год. С этим мнением трудно согласиться. Отчетность при приеме партий работных была очень строгой. Не следует представлять прибытие работных партий как движение плохо организованных толп. Всех работных при отправке из своих уездов вносили в списки с указанием их имен, фамилий, деревень, сел, вотчин, а также фамилий их помещиков. Ответственные за доставку “приводцы” сдавали их в Петербурге подьячим Канцелярии, которые тщательно, поименно по спискам проверяли всех наличных людей, отмечая расхождения.
По сохранившимся в архиве делам можно понять, как работал механизм “компенсации потерь”. Ответственность за доставку работных несли не только “приводцы”, но и воеводы, коменданты уездов и провинций. Сохранились и гарантийные письма — “поручные записи” родственников и односельчан работных людей, отправленных в Петербург. Получив сказки “приводчиков”, приказные Канцелярии вносили имя каждого не явившегося к сроку работного в особую ведомость, копию которой вместе с указом затем посылали в уезд. Получив указ и ведомость из Петербурга, местные власти были обязаны восполнить недостачу за счет поручителей. А поскольку все знали, что за исполнением этого дела присматривал сам грозный государь, подходить к высылке работных спустя рукава было невозможно. Словом, согласиться с тем, что из партии в 40 тыс. человек в Петербург приходило меньше половины, никак нельзя. Примечательно, что власти определяли число “нетчиков” и беглецов из работных партий в 5% и закладывали эти расчеты при формировании в губернии партий. К тому же в Петербурге постоянно работали солдаты, военнопленные, вольные работники, каторжники. Смертность последних двух групп никто не учитывал. Словом, при такой массе строителей за 15 лет смерть ста тысяч человек не кажется невероятной.
Для гибели такого числа работных были “созданы условия”: людей гнали партиями со всей страны за сотни и даже тысячи верст по трудным дорогам, в Петербурге они селились под открытым небом, в шалашах, землянках, пища была скудной, медицинское обслуживание отсутствовало. Труд же работных был крайне тяжел и изнурителен — в основном это были земляные работы на болотистом грунте, в холодной воде. Почти все работы велись вручную, а масштабы их были грандиозны.
Ни для кого не было секретом, что чиновники, заведовавшие строительством, воровали, для них эти работы были настоящими “серебряными копями”, возможностью сколотить состояние, оправдать свою нелегкую и дорогую жизнь в невском “парадизе”. Хотя каждому работному полагалось выдавать деньги, которые были ничтожным вознаграждением за тяжелейший труд, у распорядителей работ всегда была возможность “сэкономить”. Английский инженер Д. Перри вспоминал, что, когда он потребовал денег для своих рабочих, то Ф. М. Апраксин ему отвечал, что вместо денег “растут в России батоги (т.е. палки) и что если они не исполняют требуемых от них работ, то их следует за то бить”. Французский дипломат Лави в 1717 г. писал, что, по словам его знакомых — иностранных инженеров и архитекторов, занятых на строительстве Петербурга, — царь “ежегодно теряет около двух третей людей, употребляемых на эти работы”, и указал весьма правдоподобную причину: “А виноваты в том лица, заведующие содержанием этих несчастных, чья жадность, алчность (avarice) губит ни в чем не повинных людей”.
Известно и о повальных болезнях, косивших работных. Будущий канцлер Г. И. Головкин в 1703 г. сообщал, что у солдат и рабочих “болезнь одна: понос и цинга”. Иначе говоря, это могла быть дизентерия, от которой в те, чуждые гигиене, времена, люди мерли, как мухи. Кроме дизентерии, тифа, в XVIII в., как и ныне, в городе с таким тяжелым климатом часто свирепствовал грипп, уносивший немало человеческих жизней. Скорее всего именно от гриппа умер в апреле 1719 г. наследник Петра I царевич Петр Петрович…
Отступление: О костях под нашими ногами
Когда читаешь у Н. П. Анциферова, что город “стоит на костях человеческих”, не следует считать это поэтическим образом. Действительно, под нашими ногами лежат кости строителей Петербурга. Ф. В. Берхгольц сам видел, как умерших на петербургских стройках закапывают тут же. О подобных импровизированных кладбищах писали и другие иностранцы. Смертность работников при строительстве Ладожского канала в 1718—1728 гг. была так велика, что через какое-то время окрестности стройки стали напоминать кладбище, и начальнику стройки Б. Х. Миниху пришлось срочно снести все кресты, чтобы не пугать прибывавших новых работных людей.
Нужно учитывать и характерное для того времени (да и для других времен русской истории) отношение к человеческой жизни. Г. Б. Бильфингер, профессор философии, ставший академиком Петербургской академии наук, в торжественной речи 1731 г., посвященной Петербургу, коснулся интересующего нас вопроса. Он говорил о трудностях при строительстве новой столицы, о непосильных работах, голоде, холоде, болезнях, косивших ее строителей. “Но работы должны были продолжаться, ибо упустить время значило бы отсрочить предприятие надолго или навеки. Во время войны минуты дороги и не зависят от нашей воли. Поэтому надобно было смотреть на народ, умирающий над работой, как на людей, убитых неприятелем”. Мнение петербургского академика вряд ли вызвало бы возражение Петра I, никогда не считавшегося с жертвами во имя великой цели. Известно, что из 500 тыс. человек — потерь русской армии в Северную войну — 80% умерли от болезней!
Захватив устье Невы, Петр будто вцепился в него зубами, он устраивался здесь навсегда, “на вечное житье”. Он не жалел для своей мечты ни денег, ни людей. В одном из писем Т. Н. Стрешневу он сравнил людей с зубьями гребня и требовал срочно прислать новых, “понеже при сей школе много учеников умирает, того для не добро голову чесать, когда зубы выломаны из гребня”. Люди были для него лишь материалом, кирпичиками, с ними он никогда не считался, гробя на непосильных работах и на поле боя десятки тысяч. Насилие было нормой жизни, пренебрежение к человеку — обычным явлением. Людей же в России было много, “а эти умрут, бабы новых нарожают”. Зато город рос на человеческих дрожжах быстро, уже через десять лет у него было собственное, непривычное для России лицо.
“Восстал из лона вод…”, или Технология петербургского строительства
При строительстве Петербурга возникало огромное количество трудностей, о которых в собственно России — стране, не самой благоприятной для жизни — никогда и не слыхивали. При всей стратегической, геополитической выгодности, место, выбранное Петром I для строительства Петербурга, с технической точки зрения — весьма неудачное. Назову только самые крупные и очевидные недостатки местоположения стройки: удаленность от населенных районов России, очень плохие дороги, длинный и опасный (из-за бурной, непредсказуемой Ладоги) водный путь, шведская блокада. Но более всего препятствовал стройке неустойчивый петербургский климат.
Отступление: “Спокойные осадки”
В “Повседневных записках”, которые вели секретари первого генерал-губернатора светлейшего князя А. Д. Меншикова, обязательно отмечалась погода: “День был пасмурен, с ветром с норда”, “День был при солнечном сиянии, с ветром с веста”. “День был пасмурен, с ветром от зюйда. И шол небольшой снег с перемешкою”. Цитаты я взял наугад — они все примерно такие же. И хотя в те времена метеорологии как науки еще не было, но люди, связанные с морем, погоду наблюдали более или менее постоянно. Уже тогда стало ясно, что наводнения вызывает западный ветер, останавливающий невскую воду. Но общих процессов изменения погоды тогда не понимал никто. Только с появлением спутников мы пришли к познанию того мира, который был совершенно не знаком нашим предкам. Этот мир называется скучно — “движение воздушных масс”.
В сущности, неустойчивый климат Петербурга определяется постоянной сменой воздушных масс, этаким их непрерывным танцем над нашим городом. Поэтому образы ветров на плафонах дворцов XVIII в., с надутыми до невероятия щеками, вполне уместны для понимания небесного пространства Петербурга. Чаще всего над нами гостит морской влажный воздух Атлантического океана. С ним идет к нам тепло зимой, прохлада летом, он-то и тащит надоедливый мелкий дождь и мокрый снег. Сухой снег и холод — это подарки Деда Мороза прямо из Арктики, точнее — из Карского моря. Летом с юго-востока иногда к нам забредает тропический воздух. Тогда кажется, что мы живем в Батуми — сразу становится влажно и невыносимо душно. Зато мы расцветаем, когда дует теплый, мягкий ветерок с Евразийского континента. Сухой материковый воздух, да еще остуженный в белые ночи прохладной Невой и заливом, — что может быть приятнее для измученного гнилой зимой и бесконечной холодной весной петербуржца!
В последние годы мы с тревогой смотрим не на градусник или барометр, как наши предки, а на экран телевизора, где в конце программы новостей на компьютерной карте видны идущие на нас вереницы циклонов. Как огромный бык с выжженным на спине клеймом “Н”, циклон надвигается обычно с запада, и тогда жди ветра, дождя и снега — метеорологи это называют по-профессиональному точно: “спокойные осадки в виде дождя и мокрого снега”. Словом, как в поденном журнале Меншикова: “День был мразен, с пасморным движением облак… шол с перемешкою снег”.
Прибавим к числу неблагоприятных обстоятельств жизни в Петербурге постоянную угрозу наводнений, поздний ледоход и ранний ледостав на Неве. Вспомним слабые, болотистые почвы, отсутствие вблизи города залежей или разработок строительных материалов, наконец, узость рынка рабочих рук, редкое, преимущественно нерусское и враждебное новой власти местное население и т. п. Поэтому, чтобы поставить в новой столице обыкновенный дом (даже небогатое жилье “по указной архитектуре”), приходилось преодолевать немыслимые в России трудности.
Копай глубже, кидай дальше
Строительство в городе шло круглый год. Особенно много было землекопной работы. Летом копали пруды, канавы, рвы и каналы. Все делалось вручную. Если в раскопе обнаруживалась “земля жесткая с хрящом и с каменьем”, то брались за кирки и ломы, а в крайнем случае рвали камни пудовыми пороховыми бомбами.
Острейшей проблемой для города, основанного на болотах, было осушение. Осушали петербургскую землю с помощью лопаты и тачки — копали бесчисленные каналы, канавы, пруды. Со временем болота подсыхали, вынутая из каналов земля шла на подсыпку низких участков. Кроме того, система каналов “смягчала” натиск наводнения, перераспределяя, как это было и есть в Голландии, наступавшую с моря воду. Несомненно, каналы копали и красоты ради, чтобы Петербург походил на Венецию или Амстердам. Они связывали реки и протоки, что облегчало плавание в черте города. Первым каналом в Петербурге, наверное, следует считать канал внутри крепости на Заячьем острове. Больше всего каналов образовалось на Адмиралтейском острове. Их проложили преимущественно в конце 1710-х гг., хотя в датировке их строительства не все ясно.
Много каналов предполагалось создать на Васильевском острове. Но развернуть там задуманное грандиозное строительство каналов Петр не успел: при нем были устроены по некоторым линиям только канавы и пруды, да в 1722 г. на западном конце острова проложили канал из Финского залива в прямоугольный бассейн — Галерную гавань. К 1727 г., выполняя заветы царя, выкопали два канала: между 4-й и 5-й, а также между 8-й и 9-й линиями. В 1730 г. был проложен (да и то не до конца) канал перед зданием Двенадцати коллегий. На этом строительство каналов на Васильевском прекратилось.
Каналы требовали постоянного и тщательного ухода. Частые наводнения и ледоходы разрушали то, что построили, волны подмывали сваи, а зимой лед выдирал сваи из берега, как непрочные зубы. Бороться с этим бедствием было трудно — лед возле свай нужно было регулярно подрубать, скалывать, а на это не было ни сил, ни средств. Кроме того, каналы зарастали грязью из-за разгильдяйства и небрежности окрестных жителей. Борьбу с теми, кто бросает в воду “скаредство”, полиция вела постоянно, но без особого успеха. Много сил уходило на восстановление оседающих берегов каналов и прудов. Когда это не помогало, приходилось начинать капитальный ремонт.
Особым, сочувственным словом следует помянуть петербуржцев, чьи дома выходили на набережные каналов и рек, — ведь они несли (в сравнении с прочими жителями) дополнительные и весьма тяжелые повинности. Именно они за свой счет были обязаны создать перед домом набережную: вбить в берег трехсаженные сваи “числом сколько против каждого двора оных бы стать могло”, “запустить” щиты, сделать внешнюю облицовку набережной, подсыпать грунт, замостить проезжую часть, устроить тротуар и постоянно поддерживать все это в порядке. В Петербурге с его болотистым грунтом и влажным климатом такие набережные стояли не больше 6–7 лет, а потом подгнивали, оседали и разваливались. И все приходилось начинать сначала… Время каменных набережных еще не пришло. Когда они появились в Петербурге, сказать трудно. В литературе считается, что такая набережная впервые появилась в Гаванце возле Летнего дворца Петра I.
Подсыпка грунта была одним из самых распространенных подготовительных приемов при строительстве зданий. Петр, зная мощь невских наводнений и слабость петербургского грунта, постоянно требовал: “Как возможно, земли в городе умножить, которая зело нужна”. Для подсыпки не только брали землю, вынутую из каналов и прудов, но и привозили ее, порой издалека (особенно песок). Подсыпкой укрепляли и уплотняли грунт, выравнивали низины и ямы, а также расширяли прибрежную полосу. Именно ряжи “вынесли” бастионы Петропавловской крепости в Большую Неву. Так же расширяли берег на Адмиралтейском острове вдоль набережной, где стоял Зимний дом, у Летнего сада и напротив Царицына луга (Марсова поля). Думаю, что благодаря этим и другим (с правого берега) подсыпкам Нева за 300 лет сузилась метров на 50, а может быть, и больше.
Особенно много хлопот было со строительством “дам” — дамб и плотин. А без них в низких, заболоченных или заливаемых рекой местах строить было невозможно. Возведение бастионов на Заячьем острове не обходилось без устройства плотин, которыми отгораживали место стройки от реки. Образовавшийся бассейн осушали “денно и ночно” специальными лошадиными “машинами”: 6 или 8 лошадей круглые сутки (в три перемены) ходили по кругу, вращая огромное водозаборное (типа египетского) колесо с прикрепленными к нему бочками.
Плотить плотины и мостить мосты
Без плотин не обходилось и заводское производство — водяной двигатель был по тем временам самым надежным. В 1719 г. строили плотину на реке Сестре возле оружейного завода. Согласно смете предполагалось забить в землю бревна разной длины и толщины — всего 20 тыс. Подсчеты, произведенные специалистами, к которым я обратился за помощью, показали, что на возведение плотины ушло минимум 62 156 кубометров леса. Сейчас, чтобы доставить этот лес в Сестрорецк, потребовалось бы 1040 вагонов, т. е. 20 эшелонов. А речь идет всего-навсего об одной плотине!
На строительстве плотин использовали фашины — пучки березовых или липовых прутьев, длиной обычно 4,3 м и толщиной 31–35,6 см. Для плотин требовалось много десятков тысяч фашин. Их вязали солдаты или поставляли подрядчики. Можно сказать, что кроме бесчисленных свай в земле Петербурга — бесчисленное же количество фашин. Ими уплотняли грунт, выкладывали болотистые места, а также ложе дороги. С помощью фашин строили участки дороги Москва — Петербург.
Другой способ создания дорог — установка так называемых “мостов”. Современный глагол “мостить” прочно ассоциируется в нашем сознании с укладкой булыжной мостовой. В петровское время “мостом” назывался не только привычный нам мост через речку, но и деревянный тротуар. Такие гулкие дощатые тротуары сих пор сохранились в Архангельске и в других северных городах России. На Адмиралтейской стороне мостили и так, как сказано выше, и в современном понимании этого термина: в 1721 г. подвозили “к Почтовому двору на мощение мостов дикого камня 20 сажен”.
Лесопилки с крыльями, или “То-то бы для Дон-Кишотов было здесь работы”
Все петербургские стройки нуждались в огромном количестве разнообразных материалов. Строевой лес, без которого стройки представить невозможно, плотами сплавляли по Неве, Охте, Ижоре, а также везли на подводах в Петербург новгородские, тверские и ярославские крестьяне. “Лесная возка” стала для них фактически постоянной отработочной повинностью. Если в первые месяцы строительства лес рубили в окрестностях города, то потом начали возить его из Московской, Архангелогородской и других губерний. Корабельный же лес (главным образом — дубы) шел из дальней Казанской губернии, ближе дубрав уже не водилось. Лесопилки в Петербурге строили по голландскому типу. Это были ветряные мельницы, их вращающиеся на невском ветру крылья из белой парусины стали для приезжего из Центральной России приметной и диковинной чертой Петербурга. Петр любил эти произведения человеческих рук. Как-то увидав их великое множество в Голландии, он пошутил: “То-то бы для Дон-Кишотов было здесь работы”.
Отступление: Ветряной контракт голландского “Кота”
В современном Заандаме, том самом старинном Саардаме — городке, принявшем в 1697 г. Петра Михайлова, на берегу канала, крутит своими крыльями старинная мельница “De Kat” — “Кот”. Она построена еще в 1646 г., и вполне возможно, что в ней бывал сам русский царь — ведь это была не просто пильная мельница, а мельница красителей…
Как только берешься за перила трапа, ведущего к дверям мельницы, тотчас ощущаешь сильную вибрацию — так порой подрагивает палуба корабля, на которую ты вступаешь с твердой земли причала. Еще шаг, другой — вибрация усиливается, как и странный, непривычный уху скрип, шум и шлепание внутри, будто невидимые гиганты, громко кряхтя и ворочаясь на огромных стульях, играют в домино… Первое, что видят глаза, привыкшие к полутьме каменного амбара — нижнего этажа мельницы, это строгое объявление на нескольких языках, в том числе и на русском: “Посещение мельницы полностью лежит на Вашей личной ответственности. Пожалуйста, не курите и не выдергивайте солому из кровли. Проход за ограждение может причинить вред Вашей жизни!!!”
Знающий историю жизни Петра в Голландии, да встрепенется! — известно, что неугомонный, любознательный царь, оказавшись в одной из таких мельниц возле вращающихся деревянных шестерен и колес, попытался ухватиться за одно из этих колес. В мгновение ока его потащило вверх, и только ловкость мельника, грубо рванувшего вниз царственную особу, спасло наш Петербург от нерождения — ведь на дворе стоял 1697 год!
Внутри нижнего этажа, так называемого “амбара”, посредине мельницы, через все ее этажи, пронизывая ее тело сверху донизу, стремительно крутится вал — огромное, толстенное дубовое бревно с закрепленными на нем гигантскими деревянными колесами — шестернями (в русских документах 1724 г. о самом большом из них сказано: “колесо верхнее поперег”). Шестерни на валу передают движение дальше другим шестерням разной величины, к которым уже можно прикреплять пилу, молот — все, что потребно в хозяйстве. В мельнице “Кот” шестерни приводят в движение простое на вид, но весьма хитроумное устройство — дробильню: во вращающуюся огромную дубовую бадью с большой высоты поочередно падают страшного вида песты с острыми ножами (как у гильотины). Они дробят цветную щепу (красное дерево из Бразилии, а могут дробить и синее из Мексики или желтое из Вест-Индии). Размочаленные щепки проваливаются через сито вниз в закрепленные на том же гигантском валу многотонные каменные жернова. Жернова, скрипя и
чмокая, растирают цветные щепки в порошок. Струйка сухой краски непрерывно скользит из-под жернова по желобку в бочку. Так, вероятно, растирали и в Петербурге краски, охру, а также мел, свинцовые белила, порох.
По темной, скрипучей лестнице поднимаешься на “хоры” (русская терминология) амбара, открываешь дверь, выходишь на крышу — и сразу же глаза слепит солнце, тугой ветер Северного моря заполняет грудь. Полное ощущение, что вышел на палубу парусника! Наверху, почти задевая твою голову, скрипя и подрагивая, быстро вращаются белоснежные крылья мельницы. Они удивительно похожи на паруса: к деревянному каркасу крыла, как к peям и стеньгам, прочно прикреплены просоленные ветром длинные парусиновые полотнища. Ветер с моря туго надувает их, и к шуму и скрипу дерева примешивается тонкий посвист ветра. Побродив по “палубе” “Кота”, вдруг находишь еще одно поразительное сходство его с парусником, идущим под крутым ветром. Оказывается, вся огромная деревянная постройка с крутящимися “парусами”, что стоит на каменном амбаре, прикреплена морскими пеньковыми канатами к чугунным столбикам — кнехтам, стоящим по всему периметру “палубы”. Подтягивая эти канаты-растяжки, можно развернуть всю вращающуюся махину в ту сторону, откуда дует ветер! Правда, раньше следует получить так называемый “Ветряной контракт” и заплатить древний налог мельников “за захват ветра”! Впрочем, хозяин “Кота” получил “Ветряной контракт” еще в 1646 г.!
Целыми “семействами” пильные мельницы стояли в разных местах Петербурга — на Охте, по берегам Ижоры и Большой Невы. С 1705 г. их можно было видеть на Стрелке Васильевского острова. С начала 1720-х гг. ветряные мельницы начали строить “на взморье”, в основном с Адмиралтейской стороны, вероятно, там, где был самый сильный ветер. В 1724 г. одна из них была построена и на бастионе Петропавловской крепости. Мельницы поставляли в город брус и пилованые доски.
Лес и готовые пиломатериалы хранили в “стопах” в разных местах по берегам рек. Лесных складов больше всего было на Охте, возле бывшего Ниеншанца. Привезенного строительного леса в Петербурге хранилось много.
Продолжение следует