Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2003
АРТЮР РЕМБО Ткани возить и кожи на обветшалом ослике - все, что угодно, Боже, все, что захочешь, Господи: чтоб износились мысли, звезды чтоб обессилели и небеса провисли, только не Абиссиния! Стайка веселых денег выпорхнула из памяти. Случай сказал: "Бездельник, больше не заарканите!" И проплыла Удача сеткою с апельсинами. Что б ни случилось дальше, только б не Абиссиния! Случай стреляет метко - прямо по окнам с улицы. Плакать не надо, детка, все еще образуется, станет вином и благом и тишиной осеннею под сумасшедшим флагом только не Абиссинии! * * * Этот образ - он не образ, а всего лишь тусклый абрис Положения Вещей. Хоть ослепни, хоть оглохни, - философствуя на кухне, ты профессор кислых щей, бакалавр столовой ложки и магистр хлебной крошки, - и, куда б ни долетал твои могучий разум птичий, перед каждой встречной тучей ты дитя и дилетант. Согласишься ли... нередко в мире вовсе нет порядка - там сумбур, там разнобой. Что ж ты светлыми глазами смотришь в темное безумье, Бедный Школьник... Бог с тобой! * * * Старая-старая повесть: Древний Египет, Китай... Утро просило: опомнись, - день говорил: испытай. Вечер в глухом покрывале вел меня в маленький ад - там меня с толку сбивали и отпускали назад. И, в темноте меня бросив, ветер - фельдфебель, шагист - в спину бросал мне: философ, - и добавлял: берегись! Но, по окраинам мокрым идучи миром чужим, тихо твердила: посмотрим! - милая мудрая жизнь. ВЕЧЕР В КАФЕ "LANTERNE" Все закончилось мятным ликером да измятым одним разговором с без пяти до семи десяти. Со стола подхватили монетки, резко встали, собрали манатки - и затеяли было идти. А не шлось - и игравший на банджо все подглядывал грустно и нежно в наши карты, качал головой и одною струной золотою перечеркивал нашу затею - и одною звенел тетивой. И - не шлось, и арабики запах на тяжелых, на бархатных лапах пританцовывал в лунке следа, хоть его вообще не касалось ничего из того, что казалось завершенным уже навсегда. И - не шлось, и печальная крона покатилась без звука и крена в направленьи другого стола, словно все вообще понимая, - и легла на ковре как немая, и помочь ничему не могла. А табачная глупая лента льнула к локтю, твердила ну-ладно- посидите-зачем-вам-домой, будто знала - и знала, наверно, - для чего полыхает лантерна у порога, над уличной тьмой. Между тем как за дверью снаружи собрались уже полчища вражьи, приготовили всю свою злость - и две смерти обнялись, болтая... Но звенела струна золотая - и не шлось, и не шлось, и не шлось. ОДНА ПЕСЕНКА АЛЬМЫ Там, помню, был Бог и цветок полевой - и Бог, как цветок, там качал головой, а чьей головой - не поймешь, поскольку ведь Бог не цветок полевой и, значит, не может качать головой своей, то есть Божьей, - а все ж... Они были вместе и вместе росли: Бог рос из небес, а цветок из земли, друг другу навстречу стремясь, и вился поодаль какой-то припев - но, раз не успев и другой не успев, почти потерял с ними связь. Надеючись так и исчезнуть молчком, но, будучи схвачен вязальным крючком, как некая просто петля, припев был надежно прилажен с боков, да жаль, оказался совсем никаков: ля-ля и еще раз ля-ля. А больше в той песенке не было слов - ее запирали на легкий засов, пока, потеряв уже нить, я так и не мог почему-то взять в толк, что это за Бог был и что за цветок, и что их могло так роднить...