Очень маленькая поэма для Елены Шварц
Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2003
I Все города выставляют из сорного дыма углы площадей: Балкончики, эркеры, львы с открытыми ртами, львыыф с закрытыми ртами, Их ложноклассический прах, усыпающий голову, - Вот я увидела римскую ляпис-лазурь, проскользнув по немецкому олову. В декабре города зажигают притворные свечи. Каждому городу, что бьется в сетях своих, Я говорю наспех чужими словами: ихь либе дихь - Дикий язык долгоногой Марлены, жесткая кость Берлинской трескучей, тягучей, давно поистраченной речи. К этой речи уже не найти говорящих людей. Она, как рыбка в тазу, побилась губой об эмаль и уснула. Только рыжие римские кошки с Марлениным "р-р-р" что-то урчат из Тибулла. (И где этот фонарь, и где эта казарма, Там, где шар(ф) голубой и драконьи взошедшие зерна.) Мне понравились, Рим, матрешки твоих площадей Ради зимней нечаянной встречи. II Среди сахарного барокко, Копыт, ноздрей, кудрей, Старой крови, расслoенной, как слюда, - Лишаи одичалого времени солнце залижет. Обрывки разорвавших друг друга календарей Ветер носит туда-сюда. Здесь обломки, обрубки, щепочки в золотых и хрустальных гробах, Фаланги (- и пальцев!), все это пляшет на хлюпающей земле, Запах похоти и пехоты от нетленных рубах. Сочится сквозь стены монастырей. Луне-камбале Страшно в конце декабря оказаться в перепутанных ветках, В перепутанных языках, в редких, едких, капроновых сетках, - Померанцы горят в черноте запертых на ночь аллей, Кошка смотрит холодными, как померанцы, глазами, чья-то тень убегает притвором. Черный камень, коричневый камень, Серый пепел, которым мы усыпали предрождественский Форум (- Романум?), куря непрерывно, - Вот будущей памяти дивная глина. Яма Сивиллина, заслушался Август, что-то так и клокочет в ней, На стрелке висячей написано: S. Bambino. Сколько же, Рим, у тебя игрушек - Костей, хрящей, черепов, черепах, лягушек. III Вдруг закричит плечо, как врежется осока. И снова замолчит. И закричит опять. Невинная вода невинного барокко, Что боль (не) навсегда (не) сможет прожурчать. Сумка, набитая круглыми днями, И еще камнем черным, камнем коричневым, серым пеплом, - Врежется ремешком между плечом и шеей, Как воротник свежей травы у сатира, прилегшего возле церкви, Коричневый торс бабуина, белая сатирова голова, Между ними трава. Подъезжая к Карраре по железной дороге, глянешь в окно: Колотый сахар навален, нерастворимый в чайной ночи, Хоть звезды (н)очами пьют чайную горечь вприглядку. Кубики сахара светятся в раннюю зимнюю ночь, но Их лучи Лишены живого скрещенья с луной. В этом мертвом скрещенье я говорю не со мной. Их лучи Не дрожат, неживые, Как свечки в латинских церквах, Электрический запах обманного воска, Как игрушечный поезд на немецких вокзалах глотает монетки, Так свечке-обманке - монетка-слезка. IV Рим - воронка, огромная и сырая улитка, Сосущая восхищенье, точащая солнце. Все летит в эту бездну. Рим - латка, В которой тушится время, Рим любит на завтрак внутренности минуток, Идет в лавку вечности, покупает почку, Ест, бросает кусок языческой кошке, улыбается жесткая шерстка между лопаток. Да, еще слышно, как хлюпает кровь на арене. На этой щегольской вечности маленькая заплатка, Здравого смысла отталкивающая облатка, Бедный бука ирландский, горе (ль) его уму, Вот, говорит, Рим подобен тому, Кто живет на то, что показывает приезжим Труп своей бабушки. (Почему нет, если смотрят?) (Да и бабушка-то чужая.) V От Петербурга - холод, неуют, летящая стрела без цели. От Парижа - кондитерских дикая поросль и сквозняки. От Вены - бесстыдный назойливый мрамор. От Берлина - Марлена. От Праги - дозорные ангелы на мосту. От Мюнхена - тень уходящей все ниже реки. От Гоголя - стертая грань между жизнью и смертью, выдыхающая пустоту. От Брюллова - ревнивая Тoска. От славы Господней - позорная арка. Расточительно брошено солнце кусками у любого киоска, У всякой пинии - свой огненный столб. Грустная тень обнимает миротворного ангела с вознесенным мечом. Сквозь видимые миру волны Тибр несет Невидимые кости (Француженки брюлловской, утопившейся от злости). ...Да, здесь судьба еще играет Футбольным гладиаторским мячом. VI На многих ладонях, торчащих из немой земли, На мраморных языках, высунутых из чванных домов, На битом стекле вездесущей воды, вечной юлы, Воробьиный комок, Острый сколок кометы, Дарящей Город, забирающей Мир. Ключи и пчелы: Одни не открывают ничего. Другие никого не жалят. VII Молодое вино в старом городе пили две озябшие тени, Одна от ключей отвернулась, другая взяла, не повернув головы. Одна заслонилась от скорби, другая от лени, Мохнатые пчелы жужжали медовую песню Невы.