Исторические эссе
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2003
От редакции
В 2003 году в издательстве «Дмитрий Буланин» выходит книга известного историка и писателя Е. В. Анисимова «Юный град. Петербург петровского времени». На основе архивных материалов автор создает мозаичное полотно многотрудного строительства города — любимого детища Петра. В то же время он рассказывает о людях, которые проектировали Петербург, возводили и «обживали» его, — о жизни первых петербуржцев. Эта документальная книга написана вдохновенно, с отступлениями, — город словно вырастает перед глазами читателя, — и «за кадром» словно слышится голос автора, для которого грядущая торжественная дата — юбилей глубоко личный.
В журнале «Звезда» в течение полугодия будут публиковаться избранные фрагменты этого произведения.
ВЕЛИКАЯ СИЛА ЛЮБВИ (ПРОЛОГ)
Царю было 30 лет, когда весной 1703 г. он впервые вступил на берега Невы. По тем временам он был не так уж молод, а главное — он успел многое повидать. За его спиной была война с турками, долгие скитания по Европе и России, плавание в штормовом море, пыточные подвалы Преображенского, годы напряженного труда и почти беспрерывных кутежей. Словом, казалось, что его нельзя уже ничем удивить или поразить. Но, сойдя с лодки на топкий берег будущей Петроградской стороны в тот памятный майский день, он пришел в восхищение от увиденного и тотчас приказал рубить на берегу сосновый дом. Так, нежданно-негаданно для себя, окружающих и всей России, царь Петр обрел здесь милый уголок, родину, навсегда привязался к этому месту, заложил здесь город, столицу империи. Иным трудно понять, почему царь с такой необыкновенной нежностью относился к этому, поначалу неказистому, поселению на широкой пустынной реке, почему, вопреки реальности, он называл в своих письмах этот городок на французский манер «парадизом» и был готов отдать упрямому шведскому королю Карлу ХII Новгород, Псков, чуть ли не пол-России за бесплодный клочок земли в устье Невы.
Конечно, все знают, что России нужен был выход к морю, гавань на Балтике. Нужно было, наконец, восстановить справедливость и вернуть «старинную потерьку» — Ижорские земли, «наши отчины и дедины». Всё так! Но здравый смысл все-таки должен был подсказать Петру, что цена этому клочку земли слишком велика. И потом: зачем же столицу — сердце страны — переносить на опасный пограничный рубеж, да еще на берег Невы — этого, до поры до времени спящего, водяного Везувия? Но что значит здравый смысл, когда человеком движет любовь!
Именно любовь сыграла огромную роль в рождении нашего города. Поразительно быстро Петр обосновался здесь и прикипел к своему «Петербургу-городку». И этому есть объяснение — раньше у него не было своего дома, той малой родины, без которой ветер жизни носит человека, как перекати-поле. За этой странной неприкаянностью повелителя-самодержца стояла печальная история его детства и юности. В десять лет царевич Петр, родившийся в московском Кремле, стал царем и сразу же увидел, как взбунтовавшиеся стрельцы, пьяные от вина и крови, растерзали на куски многих его близких, родных людей. Долгие годы правления царевны Софьи он испытывал страх за свое политическое будущее и за свою жизнь. Он не любил запутанных московских улочек, закоулков, тупичков (вот почему у нас, в Питере, такая любовь к проспектам!), не раз царю доносили, что уже точат на него острые ножи, а ведь он ездит по вечерам и без охраны. В Москве нельзя было развернуться, здесь все дышало ненавистной стариной, все начинания тонули в московской грязи, безалаберщине и лени — как известно, московское «тотчас» — целый век!
Да и личная жизнь здесь не задалась: не было счастья с царицей Евдокией — настоящей старомосковской Дуней. Пропали еще несколько лет с Анной Монс из Немецкой слободы, которая не любила царя, а под конец взяла да и изменила ему. А между тем грозный царь Петр нуждался, как и все люди, в семейном тепле и покое. Нет, Москва не была родиной его души, родным домом! Он рвался из нее прочь при первой возможности.
Здесь же, на берегах Невы, на новом месте, не омраченном памятью прошлого, все пошло у Петра как нельзя лучше. Были одержаны первые победы над шведами, наладилась и семейная жизнь. Разве мог он подумать, что не пройдет и семи лет после основания города, а он будет плыть по морю на шняве «Лизетка» и слать приветы своему большому семейству, жене Катеринушке, «другу сердешному», дочерям Аннушке и Лизетке! Что в дальних походах он будет мечтать о том часе, когда вернется в свой «парадиз», сокрушаясь, что не увидел, как зацвел его любимый «огород» — Летний сад.
Во время реставрации Домика Петра в 1970-х гг. были обнаружены цветные росписи на его наличниках и внутренних дверях. Среди зелени леса и хаоса первой стройки он выглядел, вероятно, как спустившийся с неба маленький сказочный терем. В петровское время Домик Петра I назывался иначе: «Красные хоромы», или «Старые Его императорского величества Красные хоромы». В 1720 г. Петр решил сохранить свое первое жилище на память потомству и поэтому предписал Трезини «около хором старых Царского величества на Городовом острове сделать сарай с кровлей». В 1723 г. Трезини разработал проект открытого павильона. Был объявлен конкурс на подряд «к делу каменных столбов на голярею с арками кругом Красных хором». В сентябре 1723 г. подряд выиграл ярославец, помещичий крестьянин Саблин, который обязался с командой в 30 каменщиков забутить фундамент и поставить каменные столбы с арками и пилястрами. В октябре на павильоне уже была установлена кровля из гонта, выкрашенная суриком. На следующий год было решено, для лучшей сохранности реликвии, «меж зделанных каменных пилястров кругом вместо боляс выкласть каменную стенку толщиною на полтара аршина, дабы прибылыми водами оных хором не подмывало». Одновременно потолок галереи был оштукатурен, а землю внутри приказано «от хором до пилястров кругом выстлать кирпичом в ребро» или камнем и «перед дверью каменную лестницу зделать».
«ФАСАДА» НОВОЙ РОССИИ
Государь-мечтатель
Во всем, что было начато в Петербурге, в первые годы чувствовалась временность, первые петербуржцы тревожно ожидали перелома в войне со шведами. А перелом этот долго не наступал, и не было уверенности, что город строится здесь надолго, навсегда. И лишь победив под Полтавой, заняв в 1710-1714 гг. Эстляндию, Лифляндию, Карелию и Финляндию, Петр мог наконец-то осуществить все свои высокие государственные мечты. В чем же они состояли?
Нет сомнений, что Петербург виделся царю не просто цитаделью, крепостью в угрюмом краю «отчин и дедин», оплотом Российского государства в этой части Европы, а живым городом, портом — «пристанью», как тогда говорили. В июньских 1703 г. «Ведомостях» была опубликована заметка из Берлина от 12 мая (т.е. за несколько дней до основания Петербурга), что в Кенигсберге стало известно: Петр I «необыкновенное, великое изготовление чинит к воинскому походу и знатным войском идет к Лифляндии». Одновременно сообщалось об указе построить на берегу Ладожского озера шесть кораблей, «и больше намерение его есть на Новый шанец (то есть Ниеншанц. — Е. А.), и по взятии того к Восточному морю, дабы из Восточной Индии торговлю чрез свою землю установить». В 25-м, августовском номере газеты мы найдем заметку из Лифляндии о взятии русскими двух шведских судов в устье Невы. В ней говорится, что Петр якобы «пять миллионов ефимков дать обещал, чтоб крепость Новый Шанец из основания сильнее и крепче построить и место тое велико и многолюдно учинить намерен». Из этого можно сделать вывод, что в шведской Лифляндии еще до основания крепости на Заячьем острове были известны намерения Петра I укрепить Ниеншанц (Новый Канец. — Е. А.) и превратить его в большой, густонаселенный город. Если припомнить сообщение от 12 мая о намерениях царя развивать восточную торговлю, то сведения эти кажутся весьма симптоматичными. И наконец, в августе же «Ведомости» (№ 26) опубликовали заметку из Риги от 2 июля 1703 г.: «Его царское величество не далече от Шлотбурга при море город и крепость строить велел, чтоб впредь все товары, которые к Риге и к Нарве, и к Шанцу приходили, тамо пристанище имели, также бы персицкие и китайские товары туда же приходили». В этих излишне простодушных заметках корреспондентов «Ведомостей» (которые, возможно, никуда не уезжали из Москвы) видна знакомая рука, чувствуется целенаправленный, как сказали бы теперь, «вброс информации»: Петр хочет объявить миру, что намерен выйти к морю, присоединить к России Восточную Прибалтику, построить на Балтике порт, пустить в море русские корабли и воплотить в жизнь мечты своих коронованных предков — направить один из главнейших торговых потоков между Востоком и Западом через Россию, чтобы сделать транзит источником благополучия страны и ее подданных. В этом состоял меркантилистский смысл «окна» в Европу, «прорубленного» в 1702-1703 гг.: Петербургу предназначалось стать важнейшим центром торговли, перевалочным узлом, вроде Амстердама и Роттердама. Значение завоевания Ниеншанца понималось всеми как решение России «твердо встать у моря», создать в низовьях Невы большой город и порт. Конечно, тогда, в августе 1703 г., это было еще несбыточное мечтание. Заметка в «Ведомостях» написана так, будто уже и Рига, и Нарва оказались под властью России. Между тем шведский флот крейсировал в Финском заливе. Из записок Ю. Юля видно, что даже после Полтавской битвы шведы господствовали над всеми прибрежными водами восточноприбалтийских провинций, бывших уже несколько лет под русским владычеством.
И все же за Петербургом было будущее: в 1724 г. у Троицкой пристани уже не хватало места для иностранных судов — в тот год их пришло 270!
Другая юношеская мечта Петра, воплощенная на берегах Невы, — создание своего военно-морского флота. По разным причинам ни в Архангельске, ни в Азове мечту эту не удалось осуществить полностью. И вот в Петербурге представился случай открыть порт, построить базу военно-морских сил, закладывать и спускать на воду любые, какие только душа пожелает, корабли, и даже рассчитывать на морские победы — у шведов никогда не было сильных флотоводцев, и в военно-морской истории они известны, несмотря на славное прошлое викингов, как большие неудачники. Словом, от свежего балтийского ветра кружилась голова Питера-тиммермана — так звали в Голландии коронованного плотника. Поэтому Петербург, по мысли Петра, должен был стать военно-морской столицей, главным военным «пристанищем» Балтийского флота, который в это время поспешно создавался на верфях Ладоги и в самом Петербурге.
Некоторые ученые видят в идее строительства нового, удаленного от Москвы, столичного города стремление Петра I противопоставить старой столице — рассаднику политической, идеологической и культурной оппозиции, тормозу России — новый город. Думаю, что такая мысль, в числе прочих, не была чужда Петру. Он действительно хотел сделать Петербург символом, «фасадой» новой России, хотел построить на берегах Невы город своей мечты, непохожий на традиционные русские города, впитавший все лучшее, что можно было взять у Запада. Он хотел, чтобы этот город напоминал любимый им Амстердам. На берегах Невы, в гуще стройки, Петр отдыхал — здесь был тот простор, которого ему не хватало в Москве. Для него этот город был «парадизом» — раем — как он не раз называл его в своих письмах. По словам пленного шведа Л. Ю. Эренмальма, оказавшегося в России в 1712 г., Петр ненавидел Москву, а когда бывал там, то жил только в Преображенском, и неоднократно говорил, «целуя крест, что скорее потеряет половину своего государства, нежели Петербург». Это весьма похоже на правду.
Когда же мы стали столичными жителями?
Мысль о том, что здесь будет столица, царь высказал уже в письме
28 сентября 1704 г., объявив о своем скором намерении «быть в столицу (Петербурх)», хотя тогда, конечно, эти слова отражали лишь мечту, а не реальность. Парадокс заключается в том, что мы не знаем точно, когда же Петербург стал столицей, — никакого особого указа об объявлении города второй столицей (Москва никогда статуса столичного города не теряла и всегда называлась «царствующим градом») издано не было. При отсутствии такого указа совершенно неясно, на каких же основаниях, собственно говоря, нам следует Петербург считать столицей, резиденцией: то ли потому, что на берега Невы переехали царская семья и двор, то ли потому, что сюда перебрался дипломатический корпус или государственные учреждения? Как известно, родственники царя прибыли в Петербург в 1708 г., но потом все они не раз уезжали оттуда и подолгу жили в Москве. Людей, которые окружали Петра и Екатерину, ставшую официальной женой царя в 1712 г., трудно назвать двором — скорее, это была прислуга, сопровождавшая царя в беспрерывных походах. В 1710 г. в Петербурге торжественно отпраздновали свадьбу племянницы Петра Анны Иоанновны и герцога Курляндского Фридриха Вильгельма. Это как будто подчеркивало значение новой резиденции. Но когда в 1712 г. Петр и Екатерина венчались в Петербурге, вся церемония была устроена не как традиционное брачное торжество русского самодержца в новой столице, а как скромная свадьба шаутбенахта Петра Михайлова и его боевой подруги.
Когда Петербург стал официальной резиденцией для иностранных дипломатических представителей? Один Бог знает! Первым из европейских послов в 1709 г. приехал на берега Невы датский посланник Ю. Юль, в 1710 г. — саксонский посланник Ф. Фицрум, в 1712 г. — английский посол Ч. Уитворт, в 1715 г. — француз Лави, летом 1716 г. — голландец де Би. Брауншвейг-люнебургский посланник Ф. Х. Вебер и прусский Г. Мардефельд появились в Петербурге не раньше 1718 г. Но нужно иметь в виду, что дипломатический корпус, точнее — те несколько дипломатов, которые были аккредитованы в России, кочевали за неугомонным царем по всей стране и жили в Петербурге временно, на наемных квартирах.
Известно, что обычно вручение верительных грамот происходило в резиденции правителя. Однако еще более известно, что Петр не терпел официальных церемоний и избегал торжественных вручений верительных или отпускных грамот. Датский посланник Юль, прибывший в Россию в октябре 1709 г., познакомился с царем в Нарве, в гостях у коменданта крепости. В декабре Юль переехал вслед за царем в Петербург. По дороге его кибитка попала в полынью, и все дипломатические бумаги, в том числе верительные грамоты, превратились в заледенелый ком. Не успел Юль расположиться в своей квартире, как его позвали на пир к Ф. М. Апраксину. Уйти оттуда было невозможно, и в ответ на просьбу отпустить его домой, чтобы просушить верительную грамоту и другие важные бумаги, подвыпивший царь, по словам Юля, ответил, «что о моем назначении посланником к его двору он получил письма непосредственно от короля [Дании], а потому примет меня и без верительной грамоты. После этого несколько человек получило приказание следить за мною, чтоб я как-нибудь не ускользнул».
Когда в 1710 г. в Петербург прибыл саксонский посланник Фицрум, то он, по словам того же Юля, «отправился к царю, которому он безо всякого предварительного доклада и безо всякой торжественности передал верительную свою грамоту… и не имел более ни торжественной, ни частной аудиенции». Но и Юля нельзя считать первым иностранным посланником в Петербурге. 24 ноября 1704 г. в меншиковском «Посольском доме» на Петербургском острове Петр устроил прием турецкого посла. Эту дату считать началом превращения Петербурга в официальную столицу, резиденцию монарха не поднимается рука.
Нет ясности и с переездом в Петербург государственных учреждений. С основанием Петербурга многие приказы образовали на берегах Невы свои «походные» отделения — канцелярии, которые постепенно перетянули к себе власть головных учреждений. Руководители этих приказов — ближайшие сподвижники Петра — были зачастую возле него, т. е. в Петербурге, и московские приказы (которые в 1710-е гг. стали чаще также называть канцеляриями) превратились в московские отделения петербургских «походных канцелярий». Происходило это «переливание» власти не вдруг, с каждым учреждением нужно разбираться отдельно. Известно точно, что высший орган государственной власти — Правительствующий Сенат — переехал в новую столицу в 1712 г. Пожалуй, именно этот год можно, хотя и с большими сомнениями, назвать датой превращения Петербурга в столицу. До этого пребывание Петра на берегах Невы в официальных документах именовалось «походом». Так назывался любой выезд царя из Кремля еще в допетровскую эпоху. «Поход» затянулся на многие годы, и только с 1712 г. упоминание о «походе» исчезает из официальных документов.
Где стоять «фасаде»?
После того как в 1712 г. в Петербург перебрались Сенат и другие учреждения, проблема его градостроительного будущего стала особенно острой. Ведь город развивался, как все русские города прошлого, — хаотично. А Петра, всегда ненавидевшего «старину», больше всего раздражала беспорядочная застройка, возникшая естественным путем. Все выходило не так, как он хотел! Петербург никак не желал походить на любимый царем Амстердам, где вдоль каналов стоят сплошной «фасадой» разноцветные каменные островерхие дома, а жители всяким другим видам транспорта предпочитают буера, лодки и яхты. Петр прекрасно понимал, что необходимо разработать генеральный план застройки, утвердить новые градостроительные принципы. Но за те годы, пока царь воевал со шведами в Польше, Белоруссии, а потом на Украине, его «парадиз» уже вырос, как вырастает дичок, — своевольно. Царь должен был решать проблему: начать ли все перестраивать или создавать новый город где-то в другом, пока еще свободном месте?
Остров-корабль, или Здесь самый балтийский ветер
Петр пошел по второму пути: появился вариант строительства столицы на острове Котлин (Ретусаари). До нас дошел план-чертеж застройки острова. Здесь, на маленьком клочке суши, представлен весь «амстердамский» набор: каналы (61!) рассекают остров на равные отрезки; набережные — это одновременно улицы; небольшие уютные площади с церквами посредине; главный канал, который пересекает весь остров перпендикулярно шести десяткам малых каналов, наподобие Большого канала в Амстердаме или Канале Гранде в Венеции.
На Котлин предполагалось перенести административный и политический центр Петербурга, переселить большую часть горожан, прежде всего — состоятельных, «пожиточных». Тогдашние слободы — поселения солдат гарнизона и мастеровых Адмиралтейства и Литейного двора — должны были остаться в устье Невы и превратиться со временем, вероятно, в промышленные пригороды Петербурга, подобные венецианской Местре на берегу Лагуны. Петр твердо решил строить город на Котлине, и в январе 1712 г. был издан указ о принудительном заселении острова дворянами, состоятельными купцами и ремесленниками. Шведский пленный Л. Ю. Эренмальм, со слов людей, знакомых с планами Петра, передает суть его намерений: «На этом острове царь намерен построить так называемый Новый Амстердам. Для этой цели уже приготовлено различное снаряжение, и проект должен приобрести такой же вид, что и Амстердам в Голландии, по той причине, что ни один город за границей не понравился царю так сильно».
С. П. Луппов, нашедший этот проект в отделе рукописей Библиотеки Академии наук, считал его вообще неосуществимым — уж слишком надуманна, неестественна сама идея проекта, уж слишком велик был риск нападения врага на столицу, расположенную на острове, удаленном на 20 верст от устья Невы. В защиту государя скажем, что, планируя перенос столицы на Котлин, он все эти обстоятельства понимал не хуже ученого середины XX в.
Конечно, в его решении была доля державной романтики — воодушевлял сам образ столицы, плывущей на Запад, как корабль, впереди гигантской страны, тем более что в плане остров Котлин действительно похож на корабль. Но были и вполне практические распоряжения: во-первых, пока не кончилась война, только застраивать остров, и лишь после заключения мира начать его заселять (в указе Сената от 23 января 1712 г. о предназначенных к переселению дворянах, купцах и ремесленниках говорилось: «Им жить на Котлине-острове по скончании сей войны»). И, во-вторых, Петр строил флот, призванный защищать Петербург от врагов. Подобно английскому флоту, охранявшему Лондон с моря, петровский флот стеной стоял бы на пути неприятеля, не уступая самым неприступным крепостным сооружениям.
Но Северная война все продолжалась, и котлинский проект не продвигался вперед. Даже в 1712 г., когда окончательно оформилась в виде проекта идея перенесения центра Петербурга на Котлин, Петр был вынужден признать, что до ее осуществления далеко, потому что «войне еще не видать когда конец».
Шло время, упрямый шведский король Карл XII, разбитый под Полтавой, вопреки ожиданиям Петра, на мировую никак не шел, ждать же царь не любил и не мог — он был слишком нетерпелив. Все это привело к тому, что к 1714 г. Петр несколько охладел к котлинскому проекту, хотя стройка, начатая на Котлине, не была свернута и позже. Царь вновь вернулся к идее строительства города на берегах Невы.
Отступление: Градостроительные идеи Петра Великого
Историки архитектуры, опираясь на сохранившиеся документы, справедливо пишут об огромнейшей роли Петра I в строительстве своей столицы, о его, как сказал И. Э. Грабарь, «подлинной страсти к архитектуре». Царь не только давал задания архитекторам, но и многое планировал сам, делал наброски, по которым создавались масштабные чертежи, придумывал различные архитектурные, отделочные детали.
Свидетельств тому весьма много. Царь непосредственно участвовал «в создании архитектурного образа» Петербурга (И. Э. Грабарь), был его «первейшим зодчим» (М. В. Иогансен). Однако не будем забывать, что царь, несмотря на многие свои таланты, был прежде всего государственным деятелем и полководцем, архитектура все же не была его основной профессией, которой уже в то время учились годами. А между тем перед Петром стояла уникальная градостроительная задача, с которой ни он сам, ни его скромные по талантам архитекторы во главе с Трезини справиться не могли. Так получилось, что природная «сцена» устья Невы в начале XVIII в. оказалась слишком грандиозна для тогдашнего архитектурного мышления. Это теперь, когда сложился и стал классическим величественный ансамбль города на Неве, мы видим и ощущаем его, как говорят архитекторы, объемно-пространственную композицию, единый архитектурный образ. Тогда же, в начале XVIII в., предвидеть будущую гигантскую застройку Петербурга, конечно, никто не мог, и поэтому Петр в устье Невы и на Котлине искал место не просто для центра столицы, а для целого регулярного Города, в структуре которого возникла бы потом столь необходимая барочному городу гармония публичного пространства (понимаемая гораздо уже, чем теперь).
Современникам Петра трудно было представить, что небольшие слободы, разбросанные по берегам широкой реки, когда-нибудь разрастутся в огромные кварталы, заполнят почти все острова, сольются в единое городское пространство, а река, разделяющая эти слободы, свяжет огромный город в единое целое, станет его естественной осью. Поэтому не следует искать в оставшихся от петровских времен набросках и чертежах некий единый план, замысел застройки всего пространства устья Невы. Такого плана, скорее всего, не было, пока не приехал Леблон. И только великий французский архитектор первым «объял взором» все пространство Невы и спланировал огромную крепость сразу на трех островах Невы — Городовом, Адмиралтейском и Васильевском, но остался не понят…
Последний, или Василеостровский вариант
В 1715 г., перед поездкой за границу, Петр, после некоторых колебаний, решил остановиться на Василеостровском варианте строительства нового города. Осенью он тщательно осмотрел остров, провел замеры и распорядился о принципах его застройки. Иностранец, издавший в 1718 г. книгу о России, писал по поводу этого проекта: государь «решил, что здесь должен быть регулярный город Петербург, застроенный в строгом порядке. Для этого он повелел сделать различные чертежи (проекты) нового города, считаясь с местностью острова, пока один из них, соответствовавший его замыслу, ему не понравился; он его апробировал и утвердил подписью». Следовательно, проект сохранит свою силу и в будущем, и новый город будут строить по этому чертежу. На нем обозначены как улицы и каналы, так и места застройки домов. В 1716 г. их разметили кольями и был издан указ, чтоб немедленно начали «по чертежу строить дома и в них поселяться», и «под страхом сурового наказания» он предписал боярам не только число домов, которые они должны были построить, но также их материалы и форму, участки для строительства, предписал ширину и длину улиц, род камней для мощения, глубину и ширину «каналов, которые надлежало прорыть посреди большинства улиц по голландскому образцу».
Речь идет, по-видимому, о плане застройки Васильевского острова, составленном Доменико Трезини и подписанном царем перед отъездом за границу 1 января 1716 г. Во Франции Петр нанял знаменитого французского архитектора Ж. Б. А. Леблона, согласие которого пойти на русскую службу царь почитал за честь для России. Петр поставил перед Леблоном сложную градостроительную задачу: по фиксационному плану Трезини и, возможно, по видовым гравюрам А. Ф. Зубова «сочинить» план новой столицы с центром на Васильевском острове.
Петр предполагал позже совместить уже утвержденный им перед отъездом василеостровский проект Трезини с проектом Леблона, который тот завершил к началу 1717 г. Образцом для подражания Петр, как нетрудно догадаться, снова выбрал Амстердам. Позже царь потребовал, чтобы «все каналы и по бокам их улицы дабы шириною были против Эреграхта (главного канала. — Е. А.) Амстердамского». Это распоряжение кажется непонятным. Буквальное толкование указа означает, что все каналы в Петербурге (прежде всего на Васильевском острове) должны были быть шириной с самый большой амстердамский канал. Конечно, такую египетскую работу в России, не жалея людей и денег, совершить было можно, но все же здравый смысл должен был протестовать против этой фантастической затеи.
Отступление: Амстердам — город мечты
Гуляя по Амстердаму, вдоль его нарядных улиц и набережных каналов, нельзя не поразиться архитектурному своеобразию этого города. Плотно прижавшись друг к другу, стоят дома: узкие — в два-три окна (ведь налог с домовладельцев зависел от ширины фасада!), высокие — в четыре-пять этажей, потемневшие от времени, но со сверкающими ослепительной белизной наличниками. Почти все они чуть-чуть наклоняют вперед свое «чело» — конек, на котором укреплена толстая балка. Так нужно, чтобы с помощью блоков через эту балку можно было поднимать на верхние этажи и чердаки-склады ящики, бочки, кули, словом — всякий груз, которым богатела купеческая Голландия.
Высота и этажность амстердамских домов самая разная, три этажа одного дома бывают выше, чем пять — соседнего. Дома стоят ровно в ряд, но это не строй солдат, поставленных по ранжиру. Это ряд бюргеров, разного достатка и возраста. Один — длинный, сухопарый, богатый, в дорогой «шапке»: его фронтон украшен волютами — каменными завитками и волнами. Рядом — другой бюргер, низенький, победнее первого, в простом «колпаке», но он тоже гражданин великого купеческого города, ему присуще достоинство и уверенность честного труженика. А вот стоит пузатый дом-купчина, плотно прикрывший двери и окна своего склада окованными железом ставнями от чужого завистливого глаза.
Фронтоны амстердамских домов такие разные, что при виде их глаза разбегаются, но, присмотревшись, можно угадать в них некую систему: все фронтоны, навершия, при всем разнообразии их форм и украшений, относятся к одному из трех типов: «лестница», «колокол» или «шея». Посмотрев на первые этажи домов, заметишь, что все главные двери выкрашены в один и тот же цвет темной зелени — знаменитый «староголландский» (мы его видим еще на картинах «малых голландцев») — так строго предписывает закон. Нужно, чтобы почтальоны, пожарные и полицейские безошибочно находили среди прочих настоящую входную дверь! Эх, как бы и нам так совместить свободу и порядок, разнообразие и регулярность! Вот о чем, вероятно, думал петербургский мечтатель, гуляя по набережным-улицам Амстердама в свой приезд сюда в 1716 г.
Не получилось! Как тут не вспомнить слова В. О. Ключевского о том, что Петр «надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства — это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века и доселе неразрешенная».
Судьба проекта Леблона
Впоследствии проект Леблона казался многим историкам утопичным, надуманным. В 1970 г. Л. М. Тверской попытался взглянуть на него непредвзято. Он увидел в этом проекте много интересных идей, которые, к сожалению, не были реализованы при застройке Васильевского острова. План Леблона был очень продуманным и целесообразным. Архитектор сознательно не подчинил застройку овальной конфигурации оборонительных стен и тем самым давал возможность городу в будущем развиваться достаточно свободно. Леблон ввел деление застройки на своеобразные микрорайоны, композиционные группы. Центром должен был стать царский дворец, от него расходились широкие лучи главных улиц, четыре церкви украшали перекрестки. Площадь размером в квадратную версту, дворцовый сад, административные здания и жилые кварталы — все это было органично связано магистралями и придавало законченность центру.
Позже, по возвращении в Петербург в 1717 г., царь вместе с архитекторами тщательно обследовал Васильевский остров и уже существовавшую там застройку. Очевидно, в первоначальный план Леблона были при этом внесены исправления, центр нового города решили «подтянуть» поближе к Стрелке. После этого Петр приказал строить на острове фортификационные сооружения. Они были задуманы Леблоном по всему периметру и очень походили на амстердамские бастионы.
Работа по плану Леблона шла и после смерти архитектора в 1719 г. Все дело вел Д. Трезини под личным контролем самого царя. Ноябрем 1724 г. датирован документ, в котором сказано, что на Васильевском острове есть чертежная мастерская со «светлицей, в которой делают столяры мадел[ь] всего Васильевского острова с строением». Историк А. И. Богданов писал, что Васильевский остров Петр хотел «наибогатейшим строением населить и украсить, как деревянным, так и каменным, и каналами устроить, и фартецию укрепить, наподобие Амстердама, что всему тому обстоятельный план и модель зделанная имеется, по которому плану все строение на сем острове и производится». Однако осуществить планы — из-за смерти Леблона, из-за грандиозности всей этой затеи, недостатка времени, часто менявшихся взглядов Петра, наконец, из-за его смерти в 1725 г. — не удалось. А жаль! Может быть, Васильевский остров был бы и впрямь похож на Амстердам!
Главное — хорошая строительная команда!
На проблему строительства Петербурга Петр начал обращать особое внимание после Полтавского сражения, в корне изменившего всю политическую ситуацию в Восточной Прибалтике. Царские указы о строительстве Петербурга хлынули буквально потоком. Они посвящались, в сущности, трем главным темам. Во-первых, это распоряжения о том, как организовать строительные работы; во-вторых, указы о «собирании» жителей нового города, что достигалось путем насильственных переселений из других городов. Наконец, в-третьих, это — указы о благоустройстве Петербурга и полицейском режиме в нем.
Наладить строительство такого большого города, да еще в столь короткие сроки, оказалось делом сверхсложным. Надо помнить, что Ингерманландия — глухой медвежий угол, окраина расселения великорусской народности. А как трудно было сюда доехать по бесконечным, непролазным грязям! На свежего человека поездка в Петербург производила ужасающее впечатление. Современник писал, что вдоль дорог на Петербург «в весеннее и осеннее время можно насчитать дюжинами мертвых лошадей, которые в упряжке задохлись в болоте». Первым строителям пришлось столкнуться с многочисленными техническими трудностями. Северный климат, топкие болота, зыбкие грунты — все это нужно было преодолевать при строительстве Петербурга.
Еще в 1706 г. для ведения строительства города была создана Городовая канцелярия (с 1723 г. она называлась Канцелярией от строений). Многие годы ее возглавлял Ульян Акимович Сенявин. В 1715 г. была учреждена должность начальника Канцелярии — обер-комиссара, им стал князь А. М. Черкасский. Хотя Сенявин продолжал работать по-прежнему в Канцелярии, но уже как его заместитель. С отъездом Черкасского в 1720 г. в Сибирь на должность губернатора Сенявин вновь сел на место руководителя Канцелярии. Канцелярия под руководством Сенявина и Черкасского обеспечивала государеву стройку всем необходимым, начиная с чертежей и смет и кончая материалами и рабочей силой. Это было мощное строительное учреждение со штатом опытных архитекторов, художников, мастеров и ремесленников. Нельзя сказать, чтобы ежегодные расходы на строительство Петербурга (162,3 тыс. рублей) были сумасшедшими, фантастическими. Так, русский флот обходился стране во много раз дороже — ежегодно на него тратили больше миллиона рублей, на содержание же армии вообще уходила подавляющая часть доходов государства — 3-4 миллиона рублей. Бремя Петербурга было тяжело для страны по другим причинам. За новую столицу страна расплачивалась громадными людскими жертвами, тяжелыми для кармана каждого переселенца расходами. Огромные деньги шли на доставку всего необходимого в новом городе. Да и сама жизнь в юном граде была мучительна и дорога.
А вот каков был, согласно отчетной ведомости Городовой канцелярии, состав ее служащих в 1722 г. Первым в списке шел Ульян Сенявин, именуемый в документах той поры «господином директором над строениями». Его помощниками были капитан Иван Алмазов и брат Ульяна, комиссар Федор Сенявин. Делопроизводством Канцелярии ведали два дьяка, под началом которых скрипели перьями 6 канцеляристов, 16 подканцеляристов и один переводчик. Помещение охраняли, а также бегали на посылках 9 сторожей. При Канцелярии был целый батальон солдат. Они работали на стройках, охраняли материалы, ездили с поручениями.
Специалисты занимали особое место в штате Канцелярии. Первым среди «архитектов» был записан Доменико Трезини («италианец Андрей Трезин»), получавший, как Ульян Сенявин и итальянец Гаэтано Киавери, 1000 руб. в год. Затем в списке архитекторов упомянут «цесарец» (т.е. австриец) Николай Гербель (750 руб.), выходец из «прусской земли» Иоганн Браунштейн (600 руб.), голландцы «архитект и мармулир» (то есть мастер по обработке мрамора) Иоганн Ферстер (227 руб.) и Стефан Baн Свитен (468 руб.), «слюзный мастер» голландец Тимофей Фонармус (390 руб.), а также «слюзного дела мастер» Питер фон Гезель.
В штате канцелярии работали резчики по камню, дереву и металлу, каменщики, садовый мастер, плотники, «черепичные мастера», кузнецы, оконных дел мастера и др. Следом упомянуты голландские мастера, занятые возведением колокольни Петропавловского собора, каждый из них получал не более 500 руб.
Отступление: Жители «Францужеской слободы»,и или «десант» из Парижа
Посещение Петром I Парижа в 1717 г. надолго запомнилось французам. Необыкновенный русский царь, победивший «короля-викинга» Карла XII, твердой рукой вводивший в России европейские порядки, поразил французов. Конечно, чопорных придворных коробила «простоватость» русского государя, мало считавшегося с этикетом. Всем запомнилась ошеломительная сцена, когда «русский крещеный медведь» внезапно подхватил на руки семилетнюю неприкосновенную особу «христианнейшего короля» Людовика XV и начал его целовать и тискать, как куклу, или когда на официальном приеме царь, вопреки протоколу, повернулся спиной к регенту Франции Филиппу Орлеанскому и пошел впереди него. А уж то, как свита Петра, поселенная с ним в Версале, приволокла из Парижа в покои, некогда принадлежавшие благонравной мадам де Ментенон, девиц легкого поведения…
Но Париж простил это «гениальному варвару», который светским развлечениям предпочитал познания, гулянью в Версале — осмотр Монетного двора, театру — Академию наук. Шесть недель в Париже и Версале потрясли Петра. Он оценил величие французской культуры, гений ее мастеров, и ему захотелось пригласить многих из них в Россию и Петербург. Французским мастерам обещали в России очень большие деньги и все, что нужно для души и тела. И вскоре целая французская «экспедиция» мастеров разных профессий, нанятых эмиссарами Петра, отправилась в Россию.
Во главе этого «десанта», высадившегося на Васильевском острове и даже образовавшего «Францужескую слободу», оказался великий архитектор Леблон. Кроме него в Россию приехали с семьями и домочадцами многие незаурядные специалисты. Раньше основной группы французов прибыл «резной мастер» Никола Пино. Он «стоил» больше, чем все другие иностранные мастера, ему положили гигантское по тем временам жалованье — 1200 руб. в год. 1000 руб. получал французский слесарь Гийом Белин. Эти и другие французские специалисты оставили свой след в истории русской культуры.
Особо стоит упомянуть выдающегося рисовальщика, декоратора, резчика Никола Пино. Чтобы понять, какой это был мастер, достаточно войти в Кабинет Петра I в Большом Петергофском дворце, стены которого покрыты необыкновенной красоты резными дубовыми панелями. А за окном виден один из двух Больших фонтанов. Он называется до сих пор «Французским» потому, что его, как и многие другие петергофские фонтаны, делал фонтанный мастер Ж. Суалем с племянником П. Суалемом.
Каждый, кто бывал в Монплезире или хотя бы видел картину Н. Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе», вспомнит изумительную работу «каменного мастера» А. Кардасье — мраморный, бело-черными квадратами, пол Парадного зала Монплезира… Многие здания в Петербурге возводил «полатный мастер» Ф. Деваль — нанятый в Голландии фламандец, который в документах указывался как француз. Словом, французские нити тесно вплетены в ткань русской культуры, как и голландские, немецкие, итальянские…
Из итальянских мастеров в Петербурге работали, кроме записанных как французы Б. К. Растрелли с сыном Б. Ф. Растрелли, Г. Киавери (он уехал из России осенью 1721 г.), живописец Б. Тарсий, архитекторы Н. Микетти,
Дж. М. Фонтана, «главные мастеры каменщики Осип Карадили и Павел Компанили», а также «фонтанные мастеры», или «мастера оловяницкого дела», венецианцы Джованни и Джулио Бараттини, «штукотур Антон Квадрий» и др. В общем, настоящий «интернационал»: немцы, голландцы, итальянцы, французы, армяне, прибалтийские немцы, да еще упомянутые в ведомости пленные шведы. Русских мастеров было 2166 человек, из них особо отметим единственного в списке архитектора Ивана Устинова (жалованье 180 руб.) и архитектурного подмастерья Михаила Земцова (180 руб.) К середине 1720-х гг. стали прибывать выучившиеся за границей русские архитекторы и художники. В 1725 г. к делу были определены учившиеся в Италии архитекторы Тимофей Усов и Петр Еропкин, а также живописец Иван Никитин. При Канцелярии были созданы специальные классы, где молодые люди учились сложным строительным профессиям. В целом в штате Канцелярии было много знающих, талантливых людей. Конечно, немногие из них были, подобно Леблону или Б. Ф. Растрелли, гениями, но делали свое дело профессионально, на века, что мы все можем подтвердить.
Продолжение следует