Письмо Владимира Набокова к Светлане Зиверт. Публикация и вступительная заметка Е. Белодубровского
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2002
Владимир Набоков нашел юную Светлану Зиверт в начале 1922 года и — неожиданно — потерял в апреле — мае 1923-го. Это была самая существенная утрата после трагической гибели его горячо и преданно любимого отца.
Поначалу им обоим казалось, что все должно быть иначе, — тому порукой была возникшая у молодых людей буквально и почти «в миг единый» взаимность: остроумие и тонкость поэта, выпускника Кембриджа Владимира органически сочетались с изяществом «юной Lady» и не по летам серьезной готовностью Светланы откликнуться на горячее чувство.
Почти половина стихов «Грозди» — первого зрелого поэтического сборника Сирина — обращены к Светлане Зиверт, навеяны каждодневными встречами… Вскоре состоялась их помолвка. И хотя в эти месяцы жениху выпало суровейшее испытание (очередной приезд Набокова из Кембриджа в Берлин на свидание с невестой в конце марта 1922 года несчастнейшим образом совпал с гибелью Владимира Дмитриевича) — Светлана все-таки была рядом с ним все последующие дни…
Но свадьба не состоялась.
Через много лет сестра Набокова, Елена Владимировна, на вопрос, почему это случилось, ответила открыто, просто и ясно: «Ее родители решили, что за такого голоштанника нечего выходить замуж». I
Эту же причину называет и Брайан Бойд в биографии Набокова, ссылаясь на свою переписку с г-жой Андро де Ланжерон (то есть Светланой Романовной Зиверт) 1981-1983 годов, которая сохранила «свежую голову» и добрую память о Берлине и времени, проведенном с Набоковым. II
В конце лета 1923 года Набоков знакомится с Верой Евсеевной Слоним, приходит новая любовь, брак, семья, блестящие романы, стихи, бабочки, сын, американская одиссея, возвращение в Европу, всемирная известность…
Но уже никогда (или почти никогда) потом Набоков-писатель, испытывая величайшую признательность и любовь к Мнемозине, не напишет о Светлане Зиверт, так волшебно осветившей своей молодостью и любовью короткий миг его нелегкой жизни.
Публикуемое ниже письмо проясняет этот эпизод его биографии. Оно написано с юга Франции, куда Набоков уехал на заработки, сезонным рабочим в поместье Беспаловых, где управляющим был его знакомый по Крыму. В письме упоминаются пригород Берлина Лихтерфельд, где жили Зиверты, сестра С. Зиверт Татьяна и собачка Зивертов Бобо.
Наша благодарность — Дмитрию Владимировичу Набокову (Швейцария), Ирине Феликсовне Зиверт (С.-Петербург), профессорам Дональду Бартону Джонсону (США) и Джейн Грейссон (Англия).
Письмо публикуется по копии, находящейся в архиве Зинаиды Шаховской (Библиотека Конгресса США). III
Solies — Pont(Var), France
Domaine grand Beaulilu,
25. 5. 1923
Свет,
я прощения не прошу, что вот пишу тебе, в данную минуту это мне кажется так просто… Когда письмо уйдет, я, быть может, спохвачусь, будет дико и страшно, что написал. Но я так далек от Берлина, от тебя, так невозможно столкнуться с тобой — у входа в какой-нибудь театр (как это не раз случалось), что я без боязни пишу, без чувства неловкости пишу это ненужное письмо. И в конце концов, вся твоя семья мне дорога, весь Лихтерфельд связан в моей памяти с самым большим счастьем, которое было и будет у меня — и поэтому не легко отрезать это живое вспоминание, стать равнодушным к нему и чужим… И видишь: я даже не могу написать литературно и почерк странно клонится — это потому что я сейчас работал, копал, и вот пальцы не слушаются. Знаешь, какая есть свобода? Я ведь сейчас могу тебя назвать всеми теми именами, которыми тогда называл, могу сказать тебе самые сумасшедшие, самые нежные вещи — и ты ничего не можешь сделать — приходится читать. Вот моя свобода…
Но я тебе не скажу всего этого, всего, что поет и плещется в памяти. Не это главное, не это нужно. А что нужно, сам не знаю — мне казалось сперва, что напишу тебе очень много, очень полно… И вдруг все затуманилось — ничего не могу тебе сказать, кроме того что сейчас вечер, необыкновенная жара, кипарисы, пальмы и все такое… Потом всю ночь будут квакать и захлебываться лягушки, заглушая и сад и большого растрепанного соловья, которого можно иногда видать перед окном на верхних ветках на фоне луны… И может быть, знаешь, это и есть главное — луна, лягушки, письмо. И вот мне на душе странно легко и просторно, и кажется мне, что я все понимаю… Ах, Свет, Свет, и куда это все ушло и зачем это так, именно так ушло?
Отчего я любил тебя, отчего до сих пор так упорно и нежно люблю?
У меня в Берлине бывали глупейшие галлюцинации — рвущие душу — я видел тебя на всех углах, и в моем кресле у стола, когда я вечером возвращался домой. Неловко как-то об этом говорить, но ведь ты понимаешь, что не твоя это вина, ты ни при чем, ты не могла иначе поступить… Зато, благодаря тому, что случилось, я нашел какие-то новые слова, стал лучше писать, что ли, и это «писание» — единственное, что мне теперь дорого и важно… А вот письмо не выходит… Как-никак всего я сказать тебе не могу и оттого спотыкаюсь, теряюсь…
Когда получишь — удивишься, сдвинешь брови… Покажешь Татьяне… Попробуешь, может быть, ответить — и ничего у тебя тоже не выйдет… Все равно… Одно ясно. Я никогда не думал, что можно так чувствовать. Где бы я не был за последнее время, в Дрездене, Страсбурге, Лионе, Ницце, — чувствовал я все то же. В июле я отсюда уезжаю в Бискру (это маленький город вроде оазиса в Северной Африке) и если найду на земном шаре такое место где тебя, тени твоей не будет, то поселюсь там навсегда… Глупо звучит, романтически… Но есть вещи, которые всегда звучат глупо. Ну, спокойной ночи, моя дорогая Свет, моя хорошая… Ты сейчас бы не узнала меня: ничем я с виду не отличаюсь от своих товарищей, итальянских рабочих, кот<орые> так ругаются, что бедного Бобо запугали бы, наверное, до смерти. Что ты делаешь сейчас! О чем говоришь вечерами? Напишешь ли мне? Ведь пойми же: объяснять ничего не нужно… То, что случилось, случается часто… Вся поэзия построена на этом.
Я устал, рука болит… Прощай, Свет… Не то, не то я написал тебе, совсем не то… Но пускай… Прости мне и письмо и любовь, и только не называй это «приставанием» — понимаешь?
Я думаю — я еще когда-нибудь встречу тебя… Странные бывают мысли…
В.
Публикация и вступительная заметка Е. Белодубровского
I Игорь Золотусский. Путешествие к Набокову. // «Новый мир»,1996, № 12, с. 188. Отец С. Р. Зиверт — Роман Александрович Зиверт, известный в России (в 1920-30 гг. — в эмиграции в Германии, Финляндии и Эстонии) горный инженер-путеец и строитель мостов и портовых сооружений. Похоронен в Таллинне. По матери (рожденной Калашниковой) С. Зиверт — правнучка известной петербургской писательницы и страстной поклонницы Пушкина, автора книги «Вечера на Карповке» — Марии Семеновны Жуковой.
II Свидетельством тому письмо С. Зиверт к о. Иоанну (Шаховскому) от 1 апреля 1983 г., любезно предоставленное мне Д. Бартоном Джонсоном: «<…> прошу Вас помочь мне доставить прилагаемое письмо профессору Джонсону… <…> Он просил меня дать сведения о молодом Набокове в Берлине, который бывал в нашем доме почти каждый день в те времена. <…> Обещала также этому профессору прислать адрес моего двоюродного брата Михаила Калашникова, с которым Набоков учился и дружил в Кембридже. <…>».
III] К письму приложен следующий текст З. Шаховской: «…копия письма Вл. Набокова невесте, с которой он разошелся по настоянию ее родителей. Имя невесты — Светлана Х, дочь русского генерала, жившего в 20-х годах в Берлине. Светлане было тогда 17 лет. Впоследствии она вышла замуж за русского эмигранта, с которым я в молодости встречалась, Андро де Ланжерон<а>, и жила в эмиграции в Бельгии, в Льеже. Она бывала после войны у моей матери в Брюсселе. И я с ней познакомилась в 1946 году. Сохраненное ею письмо к ней 23-х летнего Набокова Светлана дала переписать моей матери. Жизнь ее видимо была несчастной, и она как будто сожалела, что родители не хотели ее брака с В.».