Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2002
СЕРДЦЕ МИРА Вход откуда-то из переулка, на колонне слева - шрам от удара молнии. Сепульхра. Гроб Господень. Грозный храм. Каменная туча грозовая: на коленях у высот, куполом Голгофу закрывая, весть отверстую несет. Вот она - кувуклия, пещера, как для Рождества вертеп, так и тут: через земное чрево возвращается ущерб. Сколько ж в ней хранится мрака, полостей, подземных вод! Храм, таинственная рака огненного искресанья ждет. Руды ждут, известняки и кости, ржавчина мечей, кольчуг, Ричард Львиносердый, Готфрид Готский - чуда, что и я хочу. И туда заходят сарацины: каждый - в коже, в паре джинс, сотово и самочинно к смерти подключают жизнь... ...В глаз вонзается внезапно сполох света, микроспазм, пилигримов отшатнув назад, но и вперед, чтоб спас. В ночь Пасхальную того и вяще ждут росы со облак, с гор, вещие к ней тянут свечи, чтоб сработал пирофор. Вспыхивает, и - "Христос Воскресе!", и - "Воистину воскрес!"; сущим во гробех благие вести слышатся окрест. И - вот-вот раскаменеют кости, заблистает ржавь мечей, Ричард Львиносердый, Готфрид Готский выйдут чрез раздавшуюся щель... ...Нет, увы, не станет былью небыль, не зарозовеет жизнью прах: потому ли, что огонь не с неба, а из лавки на задах? Здесь, перед святыней, сцены: сделка, выгода, азарт, ездят друг на друге сарацины, празднуют базар... ОДА ВОЗДУХОПЛАВАНИЮ Когда огромный вздох слетает сверху, тот звук не застает меня врасплох, - душе уже не жаль за жизнь-помеху... Но то - не ангел дышит и не Бог. 1 То - над листвой орехов и платанов, поверх читален, спален-дормитор, и яр, и сюр, голубизну глотая, плывет - на четверть неба помидор. С куста ль сорвался, вдув охапкой воздух, пузатый - так, что даже слышен хруст, и хвост зеленый не забыв по сходству с пунцовым овощем? Каков же куст? Таков и плод! Под выхлопы пропана заставил запрокинуться наверх: пусть не сердца - глаза, - а не пропала попытка оребячить вся и всех. Не надо ни рубить, ни мять в турбине, ни скорости крылить и оперять - громадно и прозрачно теребимый, лети, лети, пузырь и аппарат. Суть - сбоку, где написано: "Garsia". Реклама! Но возьми себе на ум: коммерция - рискова и красива, и сам парит в корзине толстосум. На то и помидор, что это - пицца с томатной пастой, сыром, колбасой мечтает с кошельком совокупиться, рты опалив счастливчикам - собой. Пожар земных страстей залить бы пивом прохладным, и, воздушное, не ты ль неспешно приближаешься? 2 Нет, с пылу не ту я ждал гигантскую бутыль: Бурбона "Дни былые" мы не станем ни пробовать, как ни заманчив он, ни воспевать, поскольку смыслом тайным (все тем же!) слишком густо напоен. Что было в дни былые - подвиг, дерзость, а после стало прахом, - вдруг и враз вплывает ярким яблоком из детства... Но только - как пародия и фарс. 3 Как это облачко, что с небосклону не слазит; брюхом пучится из брюк, вздувается... И вдруг - печальный клоун: слеза под глазом, красный нос разбрюк. КокЛ, да это ты ли, плут? Откуда - цирк погорел! - каких помоек из? Обидели фагота-баламута, и вот летит, пофукивая, вниз. 4 Но если звук фанфарный выдуть зримым, то здесь он - оком пЛ небу пошарь, и - куполом сверкнет в глаза разиням тугой, продолговатый книзу шар. И цвет его - слепой во тьме увидит! 5 А вот - веретеном раздутый гол, забитый Голиафу в лоб Давидом. Оранжевым по синему: футбол. 6 А этот - без примет, и - в черном, некто, не призрак ли? Его уже, боюсь, в потемках у секретного объекта однажды застрелила Беларусь. Теперь он здесь! А щелкну объективом: проявится ль? И если он исчез, то, значит, бПл-не бПл, но стал фиктивен: одно из неопознанных существ, подмога нашим "Ангелам и Силам"! 7 Да всё тут - сверхъестественная явь: и даже возбужденно вздетый символ, - летит сосиска, в булочке застряв. Народен этот образ и эпичен. О чем он мыслит, пЛ небу ходок? О пиве, спорте, сексе и о пище, - все воплощает радости hot dog! 8 Все слуги королевские подмогой упавшему, но - кверху! - со стены; взлетая, перевернут гоголь-моголь, и только пятки в воздухе видны. 9-96 О, нет, не только! Формы, краски, пятна: то в арлекинных ромбах, то в спираль закрученно, то веером - обратно, то, заглянув с павлиньего пера, до дна души в тебя проникнет око... И ты смотреть умей зеницей птиц: глядишь на окoем легко-высЛко, и тяжести земные никнут ниц. 97-102 Фазан-петух летит, горя, как феникс. Орел, парХ, становится горой, в чьей глубине просвечивает оникс. Не странно ли над прерией порой? - Не страшно ли, наездник аппарата? Ему (иль - ей!) нужна не только прыть: спуститься, марку сбросить в цель куда-то, найти струю и снова воспарить. Летят планеты, инопланетяне... 103 Кто - эта? В ней всё ладно, всё с руки. Туда зачем-то сердце так и тянет... На выпуклых морях - материки: Америки фигуристые стати, Австралия-коала смотрит врозь, Европы виноградный лист (а, кстати, и Африки с нее свисает гроздь). Левиафаном - Азия с Иoной, бурчащим в животе ее... МанХ, спускается, но лишь на миг, и - вoн он, уносит чей-то вопль: - Возьми меня! МОЛОДАЯ ЗВЕЗДА Своим не хватило, - о будущих людях жалеем и делимся сердцем: "Дряхлеет Светило, и станет Земля мавзолеем, а в нем не согреться". Свой век торопили: "Ослепнем в потемках, когда энтропия сожрет и сердца, и ресурсы... И - будем в потомках без Солнца. Тут все и стрясется. Стрясутся все худшие беды". - Но хватит об этом! И лучшее средство от смерти огромно восстанет: Всемирное Сердце ответом и светом из тени и тайны. Взбираясь на дикие кручи: "Всё - в лезвиях, в крючьях, как витязь? Всё - в протуберанцах и пульсах, - на горе? нагое? на радость?" - Дивитесь! Пусть будет сегодня: глаза миллиардов глодая, на небо субботне зардеться взнесется звезда молодая по имени Солнце, по имени Солнце, по имени Сердце. ТЫКВЕННАЯ КОМЕДИЯ Гале Руби, постановщице Давай-ка разыграем осень... Это ж вовсе недолго будет в желтых листьях длиться, и в красных ягодах, и бурых ягодицах, и фиолетовых носах. Я их комедию пупырчато писах. И вот что выткалось из букв: актеры - тыквы. Подмостками - плетеная тарель. - Туда, брюхатые, разбрюкшие, скорей! Раздайся, занавес, и вширь, и вбок, взвивайся вверх. Взамен пролога - некролог. Кувырк. Прощай-ка, век! И - здравствуй, вот уже и третье, пока мы говорим о нем, тысячелетье, влезающее к нам, слоновое, углом... ...Черно-сияющим роялем исполинским... Ударим же по клавишам-годам. Я ни секунды, ни пылинки несыгранной молчанью не отдам! Кривляйтесь бородавчато, паяцы. Вот - пьяцца. А на ней - палаццо. Там поселился полосатый дож. И что ж? При нем - три верткие девицы. Как водится: блондинка беж и неж; брюнетка писк и визг; и рыженькая: вся - ресницы. Страшны! Однако - бешеный успех у кавалеров двух, а стало быть, у всех. Один с прямым (другой - из-за угла) и вытянутым тыком. Тык - это то, что нужно тыквам. (Она ломалась, хныкала, дала.) При девах евнух пучится бесстрастно. В комедию он пущен для контраста, для пошлости, острастки и острот: про ТО и ЭТО, при толстых обстоятельствах сюжета. Коварный кавалер уже к блондинке вхож. Сам - как бы с рыженькой, а та - его сестрица! Он ей - братец. (Двоюродная, если разобраться.) На простака - навет. Его ревнует дож: в конверт подложен локон белокурый. Простец уже не строит куры - попал впросак. И евнух точит нож. Подпорчены и чести, и фигуры. И казнь объявлена на плаце у палаццо. А недотыковка (подгнил бочок, смотри!) чужого - для себя - спасает ухажера. И вместо казни - свадьбы, целых три устраивает скоро-споро... - А быть счастливой в браке даже низко! И дож он тож на евнухе чуть не женился. Рояль! Звук ледяной рокочет смерть от кромки времени до края комедии, - как вяще умереть, чтоб оказаться в кущах Рая? Ответ: - Играя! ЗИЯНИЯ Разрывная рана, и - Нью-Йорк! Я бывал, где дырка от нее, раньше, хоть и не часто: там вишенка из коктейля мне скушаться захотела на счастье. И - только в том удача или чудо, что жив, но вижу сквозь экран, как Мухаммед Атта влетает ниоткуда и - рвет на буквы город и Коран. Смерть собственную - о другие! Рай искресает он об Ад, о - страх... И мыслящие черепа размалывает на погибель, в бетонную труху, в субстрат. В стеклянную крупу, в железные лохмотья... Откуда мне знаком руинный вид? А - в первый тот наезд в Манхэттен, в миг: - Ах, вот он! - с боков - некрополи стоячих плит и вывернутый взгляд на град с наоборотом. Нас нет, а памятник уже стоит. Да, гордый город был. В минуты сломан. На колени, словно слон, пал, которому вдруг ломом в лоб влепили наповал, на слом. Банк! И метит в мозг ему мечеть. - Миллиард отдам, спасите только! - Где ты, Супермен? - В параличе. Так - из пекла - вниз, сквозь стекла... Там бы и мне кончаться, где вишенка из коктейля скушаться захотела. Враз, в одночасье! Здравствуй, тысячелетие и несчастье! НОМО LUDENS (профессорская ода) Отец его, британец, в "Моrning Star" служил едва ль не главным люцифером и за рабочий класс пером ристал, бия по мордам лордам-лицемерам. Я в те года его статьи насчет того-сего переводил по знакам - потысячно - и получал зачет. Зачат под тем же Ричард зодиаком. Болгарка-мать собкором от газет поехала беременная в Лондон, и сын двух коммунистов, чуть на свет, уже Ее Величеству был поддан. И правильно. Вернувшихся в Москву правительство безбожно баловало: в цековском доме к ним на рандеву сам царь Никита хаживал, бывало. Страна для иноземцев - чистый рай, и мальчик тоже числился фигурой; с Гагариным захочешь, так играй, не хочешь - хоть поссорься с дядей Юрой. В элитной школе иль помимо школ бывал он заводила-запевала, - с хорошей передачи крепкий гол, случалось, толстоного забивал он. Но подошла, однако же, пора, и мама: "МГУ", а папа: "Охfоrd" произнесли. Отец и тут был прав - там ректор свой, и паспорт - не загвоздка. Там Ричард стал, как Сердце, львиногрив, хоть не взыскал ни Гроб, ни Эскалибур... Но все ж себе сосватал Лоэнгрин принцессу, колумбийскую колибри. В науках тоже виден был прогресс. Так, изо всех святых и негодяев, из вязкой почвы (вот где русский крест!) его привлек наш чудо-Чаадaeв, чьи изучал он леммы теорем, чью здравость доказал из переписки с Гагариным (конечно же, не тем, а князем, с кем они бывали близки). Семья и степень, выговор иной и выбор, слишком узкий для слависта... Степной и черноземный Иллинойс - вот где ему профессором явиться. Там, где и нам... В глубинке и глуши варить котел котельнической жизни... Кто - почвенник? Кто - западник души? Отшиться бы совсем от этой шизи! Взыграть! И точно, ум его играл. И грива - та же, чуть в посеребренье... Развод. Роман. Упущенный Грааль. Женитьба на моей студентке Энни. Но в череде семестров и недель он оставался "Буря", то есть Теmpest, а значит - Калибан и Ариэль, и ПрЛсперо шекспировского текста. От выводов нас, Боже, сохрани! Не к западу-востоку ведь свелось все; различье внешне, так же, как - взгляни: ты - лыс, а у другого - пук волосьев. Жить, просто жить сквозь годы, ночи, дни - сложней безумья Вашего, философ.
СЕРДЦЕ МИРА Вход откуда-то из переулка, на колонне слева - шрам от удара молнии. Сепульхра. Гроб Господень. Грозный храм. Каменная туча грозовая: на коленях у высот, куполом Голгофу закрывая, весть отверстую несет. Вот она - кувуклия, пещера, как для Рождества вертеп, так и тут: через земное чрево возвращается ущерб. Сколько ж в ней хранится мрака, полостей, подземных вод! Храм, таинственная рака огненного искресанья ждет. Руды ждут, известняки и кости, ржавчина мечей, кольчуг, Ричард Львиносердый, Готфрид Готский - чуда, что и я хочу. И туда заходят сарацины: каждый - в коже, в паре джинс, сотово и самочинно к смерти подключают жизнь... ...В глаз вонзается внезапно сполох света, микроспазм, пилигримов отшатнув назад, но и вперед, чтоб спас. В ночь Пасхальную того и вяще ждут росы со облак, с гор, вещие к ней тянут свечи, чтоб сработал пирофор. Вспыхивает, и - "Христос Воскресе!", и - "Воистину воскрес!"; сущим во гробех благие вести слышатся окрест. И - вот-вот раскаменеют кости, заблистает ржавь мечей, Ричард Львиносердый, Готфрид Готский выйдут чрез раздавшуюся щель... ...Нет, увы, не станет былью небыль, не зарозовеет жизнью прах: потому ли, что огонь не с неба, а из лавки на задах? Здесь, перед святыней, сцены: сделка, выгода, азарт, ездят друг на друге сарацины, празднуют базар... ОДА ВОЗДУХОПЛАВАНИЮ Когда огромный вздох слетает сверху, тот звук не застает меня врасплох, - душе уже не жаль за жизнь-помеху... Но то - не ангел дышит и не Бог. 1 То - над листвой орехов и платанов, поверх читален, спален-дормитор, и яр, и сюр, голубизну глотая, плывет - на четверть неба помидор. С куста ль сорвался, вдув охапкой воздух, пузатый - так, что даже слышен хруст, и хвост зеленый не забыв по сходству с пунцовым овощем? Каков же куст? Таков и плод! Под выхлопы пропана заставил запрокинуться наверх: пусть не сердца - глаза, - а не пропала попытка оребячить вся и всех. Не надо ни рубить, ни мять в турбине, ни скорости крылить и оперять - громадно и прозрачно теребимый, лети, лети, пузырь и аппарат. Суть - сбоку, где написано: "Garsia". Реклама! Но возьми себе на ум: коммерция - рискова и красива, и сам парит в корзине толстосум. На то и помидор, что это - пицца с томатной пастой, сыром, колбасой мечтает с кошельком совокупиться, рты опалив счастливчикам - собой. Пожар земных страстей залить бы пивом прохладным, и, воздушное, не ты ль неспешно приближаешься? 2 Нет, с пылу не ту я ждал гигантскую бутыль: Бурбона "Дни былые" мы не станем ни пробовать, как ни заманчив он, ни воспевать, поскольку смыслом тайным (все тем же!) слишком густо напоен. Что было в дни былые - подвиг, дерзость, а после стало прахом, - вдруг и враз вплывает ярким яблоком из детства... Но только - как пародия и фарс. 3 Как это облачко, что с небосклону не слазит; брюхом пучится из брюк, вздувается... И вдруг - печальный клоун: слеза под глазом, красный нос разбрюк. КокЛ, да это ты ли, плут? Откуда - цирк погорел! - каких помоек из? Обидели фагота-баламута, и вот летит, пофукивая, вниз. 4 Но если звук фанфарный выдуть зримым, то здесь он - оком пЛ небу пошарь, и - куполом сверкнет в глаза разиням тугой, продолговатый книзу шар. И цвет его - слепой во тьме увидит! 5 А вот - веретеном раздутый гол, забитый Голиафу в лоб Давидом. Оранжевым по синему: футбол. 6 А этот - без примет, и - в черном, некто, не призрак ли? Его уже, боюсь, в потемках у секретного объекта однажды застрелила Беларусь. Теперь он здесь! А щелкну объективом: проявится ль? И если он исчез, то, значит, бПл-не бПл, но стал фиктивен: одно из неопознанных существ, подмога нашим "Ангелам и Силам"! 7 Да всё тут - сверхъестественная явь: и даже возбужденно вздетый символ, - летит сосиска, в булочке застряв. Народен этот образ и эпичен. О чем он мыслит, пЛ небу ходок? О пиве, спорте, сексе и о пище, - все воплощает радости hot dog! 8 Все слуги королевские подмогой упавшему, но - кверху! - со стены; взлетая, перевернут гоголь-моголь, и только пятки в воздухе видны. 9-96 О, нет, не только! Формы, краски, пятна: то в арлекинных ромбах, то в спираль закрученно, то веером - обратно, то, заглянув с павлиньего пера, до дна души в тебя проникнет око... И ты смотреть умей зеницей птиц: глядишь на окoем легко-высЛко, и тяжести земные никнут ниц. 97-102 Фазан-петух летит, горя, как феникс. Орел, парХ, становится горой, в чьей глубине просвечивает оникс. Не странно ли над прерией порой? - Не страшно ли, наездник аппарата? Ему (иль - ей!) нужна не только прыть: спуститься, марку сбросить в цель куда-то, найти струю и снова воспарить. Летят планеты, инопланетяне... 103 Кто - эта? В ней всё ладно, всё с руки. Туда зачем-то сердце так и тянет... На выпуклых морях - материки: Америки фигуристые стати, Австралия-коала смотрит врозь, Европы виноградный лист (а, кстати, и Африки с нее свисает гроздь). Левиафаном - Азия с Иoной, бурчащим в животе ее... МанХ, спускается, но лишь на миг, и - вoн он, уносит чей-то вопль: - Возьми меня! МОЛОДАЯ ЗВЕЗДА Своим не хватило, - о будущих людях жалеем и делимся сердцем: "Дряхлеет Светило, и станет Земля мавзолеем, а в нем не согреться". Свой век торопили: "Ослепнем в потемках, когда энтропия сожрет и сердца, и ресурсы... И - будем в потомках без Солнца. Тут все и стрясется. Стрясутся все худшие беды". - Но хватит об этом! И лучшее средство от смерти огромно восстанет: Всемирное Сердце ответом и светом из тени и тайны. Взбираясь на дикие кручи: "Всё - в лезвиях, в крючьях, как витязь? Всё - в протуберанцах и пульсах, - на горе? нагое? на радость?" - Дивитесь! Пусть будет сегодня: глаза миллиардов глодая, на небо субботне зардеться взнесется звезда молодая по имени Солнце, по имени Солнце, по имени Сердце. ТЫКВЕННАЯ КОМЕДИЯ Гале Руби, постановщице Давай-ка разыграем осень... Это ж вовсе недолго будет в желтых листьях длиться, и в красных ягодах, и бурых ягодицах, и фиолетовых носах. Я их комедию пупырчато писах. И вот что выткалось из букв: актеры - тыквы. Подмостками - плетеная тарель. - Туда, брюхатые, разбрюкшие, скорей! Раздайся, занавес, и вширь, и вбок, взвивайся вверх. Взамен пролога - некролог. Кувырк. Прощай-ка, век! И - здравствуй, вот уже и третье, пока мы говорим о нем, тысячелетье, влезающее к нам, слоновое, углом... ...Черно-сияющим роялем исполинским... Ударим же по клавишам-годам. Я ни секунды, ни пылинки несыгранной молчанью не отдам! Кривляйтесь бородавчато, паяцы. Вот - пьяцца. А на ней - палаццо. Там поселился полосатый дож. И что ж? При нем - три верткие девицы. Как водится: блондинка беж и неж; брюнетка писк и визг; и рыженькая: вся - ресницы. Страшны! Однако - бешеный успех у кавалеров двух, а стало быть, у всех. Один с прямым (другой - из-за угла) и вытянутым тыком. Тык - это то, что нужно тыквам. (Она ломалась, хныкала, дала.) При девах евнух пучится бесстрастно. В комедию он пущен для контраста, для пошлости, острастки и острот: про ТО и ЭТО, при толстых обстоятельствах сюжета. Коварный кавалер уже к блондинке вхож. Сам - как бы с рыженькой, а та - его сестрица! Он ей - братец. (Двоюродная, если разобраться.) На простака - навет. Его ревнует дож: в конверт подложен локон белокурый. Простец уже не строит куры - попал впросак. И евнух точит нож. Подпорчены и чести, и фигуры. И казнь объявлена на плаце у палаццо. А недотыковка (подгнил бочок, смотри!) чужого - для себя - спасает ухажера. И вместо казни - свадьбы, целых три устраивает скоро-споро... - А быть счастливой в браке даже низко! И дож он тож на евнухе чуть не женился. Рояль! Звук ледяной рокочет смерть от кромки времени до края комедии, - как вяще умереть, чтоб оказаться в кущах Рая? Ответ: - Играя! ЗИЯНИЯ Разрывная рана, и - Нью-Йорк! Я бывал, где дырка от нее, раньше, хоть и не часто: там вишенка из коктейля мне скушаться захотела на счастье. И - только в том удача или чудо, что жив, но вижу сквозь экран, как Мухаммед Атта влетает ниоткуда и - рвет на буквы город и Коран. Смерть собственную - о другие! Рай искресает он об Ад, о - страх... И мыслящие черепа размалывает на погибель, в бетонную труху, в субстрат. В стеклянную крупу, в железные лохмотья... Откуда мне знаком руинный вид? А - в первый тот наезд в Манхэттен, в миг: - Ах, вот он! - с боков - некрополи стоячих плит и вывернутый взгляд на град с наоборотом. Нас нет, а памятник уже стоит. Да, гордый город был. В минуты сломан. На колени, словно слон, пал, которому вдруг ломом в лоб влепили наповал, на слом. Банк! И метит в мозг ему мечеть. - Миллиард отдам, спасите только! - Где ты, Супермен? - В параличе. Так - из пекла - вниз, сквозь стекла... Там бы и мне кончаться, где вишенка из коктейля скушаться захотела. Враз, в одночасье! Здравствуй, тысячелетие и несчастье! НОМО LUDENS (профессорская ода) Отец его, британец, в "Моrning Star" служил едва ль не главным люцифером и за рабочий класс пером ристал, бия по мордам лордам-лицемерам. Я в те года его статьи насчет того-сего переводил по знакам - потысячно - и получал зачет. Зачат под тем же Ричард зодиаком. Болгарка-мать собкором от газет поехала беременная в Лондон, и сын двух коммунистов, чуть на свет, уже Ее Величеству был поддан. И правильно. Вернувшихся в Москву правительство безбожно баловало: в цековском доме к ним на рандеву сам царь Никита хаживал, бывало. Страна для иноземцев - чистый рай, и мальчик тоже числился фигурой; с Гагариным захочешь, так играй, не хочешь - хоть поссорься с дядей Юрой. В элитной школе иль помимо школ бывал он заводила-запевала, - с хорошей передачи крепкий гол, случалось, толстоного забивал он. Но подошла, однако же, пора, и мама: "МГУ", а папа: "Охfоrd" произнесли. Отец и тут был прав - там ректор свой, и паспорт - не загвоздка. Там Ричард стал, как Сердце, львиногрив, хоть не взыскал ни Гроб, ни Эскалибур... Но все ж себе сосватал Лоэнгрин принцессу, колумбийскую колибри. В науках тоже виден был прогресс. Так, изо всех святых и негодяев, из вязкой почвы (вот где русский крест!) его привлек наш чудо-Чаадaeв, чьи изучал он леммы теорем, чью здравость доказал из переписки с Гагариным (конечно же, не тем, а князем, с кем они бывали близки). Семья и степень, выговор иной и выбор, слишком узкий для слависта... Степной и черноземный Иллинойс - вот где ему профессором явиться. Там, где и нам... В глубинке и глуши варить котел котельнической жизни... Кто - почвенник? Кто - западник души? Отшиться бы совсем от этой шизи! Взыграть! И точно, ум его играл. И грива - та же, чуть в посеребренье... Развод. Роман. Упущенный Грааль. Женитьба на моей студентке Энни. Но в череде семестров и недель он оставался "Буря", то есть Теmpest, а значит - Калибан и Ариэль, и ПрЛсперо шекспировского текста. От выводов нас, Боже, сохрани! Не к западу-востоку ведь свелось все; различье внешне, так же, как - взгляни: ты - лыс, а у другого - пук волосьев. Жить, просто жить сквозь годы, ночи, дни - сложней безумья Вашего, философ.