Содержание Журнальный зал

ДМИТРИЙ БОБЫШЕВ

Стихи

Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2002

СЕРДЦЕ МИРА

Вход откуда-то из переулка,
на колонне слева - шрам
от удара молнии. Сепульхра.
Гроб Господень. Грозный храм.

Каменная туча грозовая:
на коленях у высот,
куполом Голгофу закрывая,
весть отверстую несет.

Вот она - кувуклия, пещера,
как для Рождества вертеп,
так и тут: через земное чрево
возвращается ущерб.

Сколько ж в ней хранится мрака,
полостей, подземных вод!
Храм, таинственная рака
огненного искресанья ждет.

Руды ждут, известняки и кости,
ржавчина мечей, кольчуг,
Ричард Львиносердый,
Готфрид Готский - 
чуда, что и я хочу.

И туда заходят сарацины:
каждый - в коже, в паре джинс,
сотово и самочинно
к смерти подключают жизнь...
...В глаз вонзается внезапно
сполох света, микроспазм,
пилигримов отшатнув назад, но
и вперед, чтоб спас.

В ночь Пасхальную того и вяще
ждут росы со облак, с гор,
вещие к ней тянут свечи,
чтоб сработал пирофор.

Вспыхивает, и - "Христос Воскресе!",
и - "Воистину воскрес!";
сущим во гробех благие вести
слышатся окрест.

И - вот-вот раскаменеют кости,
заблистает ржавь мечей,
Ричард Львиносердый,
Готфрид Готский
выйдут чрез раздавшуюся щель...

...Нет, увы, не станет былью небыль,
не зарозовеет жизнью прах:
потому ли, что огонь не с неба,
а из лавки на задах?

Здесь, перед святыней, сцены:
сделка, выгода, азарт,
ездят друг на друге сарацины,
празднуют базар...

ОДА ВОЗДУХОПЛАВАНИЮ

Когда огромный вздох слетает сверху,
тот звук не застает меня врасплох, -
душе уже не жаль за жизнь-помеху...
Но то - не ангел дышит и не Бог.

1

То - над листвой орехов и платанов,
поверх читален, спален-дормитор,
и яр, и сюр, голубизну глотая,
плывет - на четверть неба помидор.

С куста ль сорвался, вдув охапкой воздух,
пузатый - так, что даже слышен хруст,
и хвост зеленый не забыв по сходству
с пунцовым овощем? Каков же куст?

Таков и плод! Под выхлопы пропана
заставил запрокинуться наверх:
пусть не сердца - глаза, - а не пропала
попытка оребячить вся и всех.

Не надо ни рубить, ни мять в турбине,
ни скорости крылить и оперять -
громадно и прозрачно теребимый,
лети, лети, пузырь и аппарат.

Суть - сбоку, где написано: "Garsia".
Реклама! Но возьми себе на ум:
коммерция - рискова и красива,
и сам парит в корзине толстосум.

На то и помидор, что это - пицца
с томатной пастой, сыром, колбасой
мечтает с кошельком совокупиться,
рты опалив счастливчикам - собой.

Пожар земных страстей залить бы пивом
прохладным, и, воздушное, не ты ль
неспешно приближаешься?

2
	
                       Нет, с пылу
не ту я ждал гигантскую бутыль:

Бурбона "Дни былые" мы не станем
ни пробовать, как ни заманчив он,
ни воспевать, поскольку смыслом тайным
(все тем же!) слишком густо напоен.

Что было в дни былые - подвиг, дерзость,
а после стало прахом, - вдруг и враз
вплывает ярким яблоком из детства...
Но только - как пародия и фарс.

3

Как это облачко, что с небосклону
не слазит; брюхом пучится из брюк,
вздувается... И вдруг - печальный клоун:
слеза под глазом, красный нос разбрюк.

КокЛ, да это ты ли, плут? Откуда - 
цирк погорел! - каких помоек из?
Обидели фагота-баламута,
и вот летит, пофукивая, вниз.

4

Но если звук фанфарный выдуть зримым,
то здесь он - оком пЛ небу пошарь,
и - куполом сверкнет в глаза разиням
тугой, продолговатый книзу шар.

И цвет его - слепой во тьме увидит!

5

А вот - веретеном раздутый гол,
забитый Голиафу в лоб Давидом.
Оранжевым по синему: футбол.

6

А этот - без примет, и - в черном, некто,
не призрак ли? Его уже, боюсь,
в потемках у секретного объекта
однажды застрелила Беларусь.
Теперь он здесь! А щелкну объективом:
проявится ль? И если он исчез,
то, значит, бПл-не бПл, но стал фиктивен:
одно из неопознанных существ,
подмога нашим "Ангелам и Силам"!

7

Да всё тут - сверхъестественная явь:
и даже возбужденно вздетый символ, - 
летит сосиска, в булочке застряв.
Народен этот образ и эпичен.
О чем он мыслит, пЛ небу ходок?
О пиве, спорте, сексе и о пище, - 
все воплощает радости hot dog!

8

Все слуги королевские подмогой
упавшему, но - кверху! - со стены;
взлетая, перевернут гоголь-моголь,
и только пятки в воздухе видны.

9-96

О, нет, не только! Формы, краски, пятна:
то в арлекинных ромбах, то в спираль
закрученно, то веером - обратно,
то, заглянув с павлиньего пера,
до дна души в тебя проникнет око...
И ты смотреть умей зеницей птиц:
глядишь на окoем легко-высЛко,
и тяжести земные никнут ниц.

97-102

Фазан-петух летит, горя, как феникс.
Орел, парХ, становится горой,
в чьей глубине просвечивает оникс.
Не странно ли над прерией порой?
- Не страшно ли, наездник аппарата?
Ему (иль - ей!) нужна не только прыть:
спуститься, марку сбросить в цель куда-то,
найти струю и снова воспарить.
Летят планеты, инопланетяне...

103

Кто - эта? В ней всё ладно, всё с руки.
Туда зачем-то сердце так и тянет...
На выпуклых морях - материки:
Америки фигуристые стати,
Австралия-коала смотрит врозь,
Европы виноградный лист (а, кстати,
и Африки с нее свисает гроздь).
Левиафаном - Азия с Иoной,
бурчащим в животе ее... МанХ,
спускается, но лишь на миг, и - вoн он,
уносит чей-то вопль: - Возьми меня!

МОЛОДАЯ ЗВЕЗДА

Своим
	не хватило, - 
о будущих людях жалеем
и делимся сердцем:
"Дряхлеет Светило,
и станет Земля мавзолеем,
а в нем
	не согреться".

Свой век торопили:
"Ослепнем в потемках,
когда энтропия
сожрет и сердца, и ресурсы...
И - будем в потомках
	без Солнца.
Тут все и стрясется.

Стрясутся
	все худшие беды".
- Но хватит об этом!
И лучшее средство
	от смерти
огромно восстанет:
Всемирное Сердце
ответом и светом
из тени и тайны.
Взбираясь
	на дикие кручи:
"Всё - в лезвиях, в крючьях,
как витязь?
Всё - в протуберанцах
	и пульсах, - 
на горе? нагое? на радость?"
- Дивитесь!
Пусть
	будет сегодня:
глаза миллиардов глодая,
на небо субботне
зардеться
	взнесется
звезда молодая
по имени Солнце,
	по имени Солнце,
по имени Сердце.

ТЫКВЕННАЯ КОМЕДИЯ

	Гале Руби, постановщице
Давай-ка разыграем осень...
                    Это ж вовсе
недолго будет в желтых листьях длиться,
и в красных ягодах, и бурых ягодицах,
                    и фиолетовых носах.
Я их комедию пупырчато писах.
И вот что выткалось из букв:
                    актеры - тыквы.
Подмостками - плетеная тарель.
- Туда, брюхатые, разбрюкшие, скорей!
Раздайся, занавес, и вширь, и вбок,
                    взвивайся вверх.
Взамен пролога - некролог.
                    Кувырк.
                    Прощай-ка, век!
И - здравствуй, вот уже и третье,
пока мы говорим о нем,
                     тысячелетье,
влезающее к нам, слоновое, углом...
      ...Черно-сияющим роялем
	исполинским...
      Ударим же по клавишам-годам.
      Я ни секунды, ни пылинки
      несыгранной молчанью не отдам!
Кривляйтесь бородавчато, паяцы.
                    Вот - пьяцца.
                    А на ней - палаццо.
Там поселился полосатый дож.
                    И что ж?
При нем - три верткие девицы.
Как водится: блондинка
                  беж и неж;
                  брюнетка писк и визг;
и рыженькая: вся - ресницы.
Страшны! Однако - бешеный успех
                  у кавалеров двух,
                  а стало быть, у всех.
Один с прямым
           (другой - из-за угла)
                  и вытянутым тыком.
Тык - это то, что нужно тыквам.
           (Она ломалась, хныкала, дала.)
При девах евнух пучится бесстрастно.
В комедию он пущен для контраста,
для пошлости,
                   острастки и острот:
                   про ТО и ЭТО,
при толстых обстоятельствах сюжета.
                   Коварный кавалер
уже к блондинке вхож.
Сам - как бы с рыженькой,
а та - его сестрица! Он ей - братец.
(Двоюродная, если разобраться.)
На простака - навет.
                   Его ревнует дож:
в конверт подложен локон белокурый.
Простец уже не строит куры - 
                   попал впросак.
                   И евнух точит нож.
Подпорчены и чести, и фигуры.
И казнь объявлена на плаце
                   у палаццо.
А недотыковка
                   (подгнил бочок, смотри!)
чужого - для себя - спасает ухажера.
И вместо казни - свадьбы, целых три
устраивает скоро-споро...
- А быть счастливой в браке даже низко!
                   И дож
                   он тож
на евнухе чуть не женился.
        Рояль! Звук ледяной рокочет смерть
        от кромки времени до края
        комедии, - как вяще умереть,
        чтоб оказаться в кущах Рая?
	Ответ: - Играя!

ЗИЯНИЯ

Разрывная рана, и - Нью-Йорк!
Я бывал, где дырка от нее,
раньше, хоть и не часто:
там вишенка из коктейля
мне скушаться захотела
         на счастье.
И - только в том удача или чудо,
что жив, но вижу сквозь экран,
как Мухаммед Атта влетает ниоткуда
и - рвет на буквы город и Коран.
Смерть собственную - о другие!
Рай искресает он об Ад, о - страх...
И мыслящие черепа
            размалывает на погибель,
в бетонную труху, в субстрат.
В стеклянную крупу, в железные
	лохмотья...

Откуда мне знаком руинный вид?
А - в первый тот наезд в Манхэттен,
             в миг: - Ах, вот он! - 
с боков - некрополи стоячих плит
и вывернутый взгляд
             на град
                        с наоборотом.

Нас нет, а памятник уже стоит.
Да, гордый город был.
             В минуты сломан.
На колени, словно слон,
пал, которому вдруг ломом
в лоб влепили наповал,
	на слом.

Банк! И метит в мозг ему мечеть.
- Миллиард отдам, спасите только!
- Где ты, Супермен? - В параличе.
Так - из пекла - вниз, сквозь стекла...

	Там бы и мне кончаться,
	где вишенка из коктейля
	скушаться захотела.
		Враз, в одночасье!

Здравствуй, тысячелетие
		и несчастье!

НОМО LUDENS
(профессорская ода)

Отец его, британец, в "Моrning Star"
служил едва ль не главным люцифером
и за рабочий класс пером ристал,
бия по мордам лордам-лицемерам.

Я в те года его статьи насчет
того-сего переводил по знакам - 
потысячно - и получал зачет.
Зачат под тем же Ричард зодиаком.

Болгарка-мать собкором от газет
поехала беременная в Лондон,
и сын двух коммунистов, чуть на свет,
уже Ее Величеству был поддан.

И правильно. Вернувшихся в Москву
правительство безбожно баловало:
в цековском доме к ним на рандеву
сам царь Никита хаживал, бывало.

Страна для иноземцев - чистый рай,
и мальчик тоже числился фигурой;
с Гагариным захочешь, так играй,
не хочешь - хоть поссорься с дядей Юрой.

В элитной школе иль помимо школ
бывал он заводила-запевала, - 
с хорошей передачи крепкий гол,
случалось, толстоного забивал он.

Но подошла, однако же, пора,
и мама: "МГУ", а папа: "Охfоrd"
произнесли. Отец и тут был прав - 
там ректор свой, и паспорт -
	не загвоздка.

Там Ричард стал, как Сердце, львиногрив,
хоть не взыскал ни Гроб, ни Эскалибур...
Но все ж себе сосватал Лоэнгрин
принцессу, колумбийскую колибри.

В науках тоже виден был прогресс.
Так, изо всех святых и негодяев,
из вязкой почвы (вот где русский крест!)
его привлек наш чудо-Чаадaeв,

чьи изучал он леммы теорем,
чью здравость доказал из переписки
с Гагариным (конечно же, не тем,
а князем, с кем они бывали близки).

Семья и степень, выговор иной
и выбор, слишком узкий для слависта...
Степной и черноземный Иллинойс - 
вот где ему профессором явиться.

Там, где и нам... В глубинке и глуши
варить котел котельнической жизни...
Кто - почвенник? Кто - западник души?
Отшиться бы совсем от этой шизи!

Взыграть! И точно, ум его играл.
И грива - та же, чуть в посеребренье...
Развод. Роман. Упущенный Грааль.
Женитьба на моей студентке Энни.

Но в череде семестров и недель
он оставался "Буря", то есть Теmpest,
а значит - Калибан и Ариэль,
и ПрЛсперо шекспировского текста.

От выводов нас, Боже, сохрани!
Не к западу-востоку ведь свелось все;
различье внешне, так же, как - взгляни:
ты - лыс, а у другого - пук волосьев.
Жить, просто жить сквозь годы, ночи, дни - 
сложней безумья Вашего, философ.
Следующий материал

Лавра

Роман. Продолжение