Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2002
ПЕСНЬ О ВОРОНЬЕЙ КОСТИ Е. Голлербаху Что-то шепчет мне под вороньей костью: Река вспухает, грозит наводненье. Жизнь - одно сплошное волненье, А чего волноваться - ведь нет спасенья. Жизнь прожила - не скажу какую, Такую, как у людей не бывает, Отчего же боль все больней болеет И время, клубясь, выкипает? Что-то шепчет, трудясь, под вороньей костью: Вспомни Крученыха Алексея - "Мене, текел, фарес", - говорил так долго, Все мы в яму одну дырбулщнемся. ЧРЕЗМИРНАЯ ПОГОНЯ Н. Кононову Появлялся в каждом мире Всякий раз на счет четыре, А она - на три. Он кричит ей - погоди же! Это я, смотри! Но ее все новой смерти ветер Уносил. Он опять томим тоскою, Мчится по пятам: Бог с тобою! Бог с тобою! Подожди меня! Но она все дальше мчится Светом, мраком или птицей По ступеням бытия. Он за нею, он за нею - Стой же! Это я! ....................... Вот и новое рожденье (Век двадцатый) в Петрограде: У Никольского - младенец - Сладко дремлет, Рядом просят Христа ради. Вдруг проснулся, потянулся - Как лоза. Мимо баба бредет с палкой, На младенца вдруг украдкой Сморщила глаза, Шепчет: это ты? ах, здравствуй, Милый, догоняй. И пошла вперед, как пастырь, В новый рай. Оглянулась и простилась, Крестит медный лоб. А за ней - постой! - младенец Из коляски - хлоп. В кружевных тенях дорожки Он лежит, стенает. Ах, когда ж ее догонит, Когда запятнает! СЛОВА ОТНЕСЕННЫЕ ВЕТРОМ (НЕ В ТУ СТОРОНУ) 1 действие: в пригороде Петербурга 2 действие: в саду на острове Эзель Я шла, качаясь, летним вечером, Держась за листья, за себя, И, чтобы отрезветь, сказала Сама себе - Да ты пьяна! И тут увидела, что, вздрогнув, Из-за забора человек Уставился без удивленья, Без выраженья... Мгновенье набралось курсивом, И не забылись глупые слова. Тем же летом Стояла я во тьме в саду, Прислушиваясь к сну гелиотропов И к шуму моря... Две легкие две женские фигуры Шли мимо, ничего не замечая. Одна другую громко вдруг спросила: "У вас ведь были женщины другие?" Помедлив, та ответила: "Конечно". Они прошли. Опять курсивом набрано мгновенье, И легкий стыд качнул гелиотропы, И только море молча посмотрело Без удивленья. И без выраженья. * * * Андрею Анпилову Мне виделось (в сонном мечтанье?) - Я в странном живу городу, Там спит у реки египтянин В белой ночи стеклянном гробу. Я силюсь припомнить имя Родного города, - он С другими, иными, чужими Размешан и слит и сплетен. Я езжу там в ящиках красных, Себя пред собою вожу. А часто в кунсткамере темной Маленьким сфинксом лежу. И тело вросло в мостовые, Аркады стояли в ногах, Мосты проносились сквозь ребра, Фонари бледнели в глазах. И рада, как будто на тризне В печальном своем кураже, Что в этом сне не повисну Цыганкой на сырой вожже. * * * Меж двух толщинок времени Жизни вонзилась бритва - Здесь теперь кровоточит, Здесь теперь не заживет. То, что было без меня, То, что будет без меня, А меж них скользит, алея, Сила лезвия безумная. НАЧАЛО ГРОЗЫ Очень душно. Зеленоватый Свет пролился чрез тучу ключом, А потом вдруг опЕсало солнце Раскаленной своею мочой Весь поселок, дома на взгорке, Диких яблонь плетущийся полк. Подобрался ко мне потихоньку - Выел сердце зеленый волк. Друг! Предатель! За что мы умер? Что ж ты стал не собой, не мной. Ты не видишь, как молнии зуммер Дернет щеку небес над сосной. Вот и сам Демиург занедужил, Муравьи от него ползут, И, темнея в истерику, небо Разрывает рубаху в грозу, И сжимается ловкое сердце, Помогая гневаться небесам, Но угрюмо костер полыхает, Грохоча, повторяя: я сам. НОВОСЕЛЬЕ ЗИМЫ Бельмом вдруг вспыхнул циферблат Под фарами авто больного. Глухой Харон с луной немой Вот-вот зачнут глухонемого. Он будет ухать как сова И жить другим на горе. Кричит он вещие слова, Все время слыша море. Темное зеркало в мелком поту, В легких стеклянных прыщах, Отражало огни и пустоту, Когда застревало в дверях. На это вороны молча глядят На ледяных кустах. Это завелся жилец Зима В наших дурных местах. ЗИМНИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ СЕРДЦА Ю. Ламской Слышно сердца топоточек В мяконьких сапожках, Пробежится вдруг, как мышь, В сердце и в макушку. А потом коньки наденет Задом наперед И пойдет восьмерку резать На багровый лед. Сердце, братичка, сестреныш, Скрылось ты в туман И летишь уже на санках С горочки ума. * * * Зима разбивается о фонари. Из воронки неровного света Валится снег - порошок рассвета, Чтоб раствориться в разливе зари. Я прикусила язык, кровотучит... Вспомню из съеденных солью книг: Костерком на паперти ночи Вырванный катом пляшет язык. Что, Аввакуме, теперь тебе ведомо, Дольше ли жизни боль? Долго ль, доколе? Дотоль... Сыплет кулек фонаря в тьму размеренно В прах истолченную соль. * * * Мелкие сухие облака На гору сыпались. Вдали (Как будто бы овца невидимая шла) Они из ничего опять росли. Осколок ногтя, врезанный в мизинец, Покусывая, голову склоня, Я помнила, что синева в лазури Дороже леса мятого огня. ЛЕД В ГОСТИНИЦЕ (ИЛИ СТРАХ БОЖИЙ) По телефону заказала Немного льда к чужому виски, И офицьянт на стол поставил Его - в чуть зазвеневшей миске. И я почуяла тотчас Родство с застывшею водою, Чье сердце в точку собралось, Охолоделое бедою.... Что ты, лед, съежился и застыл, Весь окутан сиянием тусклым? Весь запуган, и сжат, и разбит, О слезящийся мускул! Быть может, лед боится Бога, Пока он лед, Но он раскиснет, потемнеет И потечет. И станет вдруг водою теплой, В нем отразится потолок И лица. Но сияньем смутным В нем жив как древний ужас Бог. ДЛЯ ДИСКАНТА Завтра Покров, и первый снег - Богородицын мелкий цветок - Ледяной тимьян, зазвенев, падет На голые руки кустов. И я пойду собирать цветки, Слизывать их с руки За то, что розовы и легки, За то, что их нет почти. Смотри, смотри - бестелесный дух Обрисован вдруг шалью белой, Но тут же растает холодный пух, Улетит - и душа улетела. РОЖДЕНИЕ ДУХА ВРЕМЕНИ На скорбях ты улетаешь, Будто на козле, В темный мир - он весь в движенье, Не в добре и зле. Мира тайная подкладка, Всех живая связь, Что была завесой в храме, Вкось разорвалась. В этой сути нет пощады, Не цветет там роза. Я научилась там переводить Коровий мык на клики паровоза. Скрип дверей на писк мышиный, Визг трамвая - трепет рыбы, Голос колокола синий На молчанье скальной глыбы. В спрятанном под миром море Все смещается, валы встают - и вот Чудище, дух времени, дух новый ВспузырЕлся - и взойдет. КАЗНЬ В ЗАКОУЛКЕ На желтой заре разрыв-городб Вставали из-за болот, Строила тихо собою вода Белый подводный флот, Сдует шерстинки седой овцы Ночной беспощадный мороз, Кто-то скользнул из Невы в Коцит, Просто нырнул насквозь. Сонный декабрь натирает в труху Колотый сталью лед, Чтобы толкался в синем пуху Локтем кирпичный завод. С маху в прорубях сеет январь Тени и корни звезд, Чтобы, пройдя через ров и мост, Вышли они на помост. И тогда я к ним подойду, Тихо за руку взяв Кого-нибудь в последнем ряду: "Значит, пора, mу lоvе". ПИСЬМО ДРУГ ДРУГУ Памяти Ани Горенко Анечка, ни за так, ни за деньги Больше случайно не встречу и не найду... Как долго бродили по Ерусалиму В будущем уже (длинном) году. Очередь осеней затосковала, Лязгнул топор о топор в саду. То ль наяву, то ли в сонном бреду Ты так потерянно повторяла: "Черную воду ногой разведу". Только зря в холода ты ныряла В пеплом подернутом темном пруду, Зря, выгибаясь, иглой вырезала Звезды на тощем заду. ВОСПОМИНАНИЕ О ФРЕСКЕ ФРА БЕАТО "КРЕЩЕНИЕ" ПРИ ВИДЕ ГОЛОВЫ ИОАННА КРЕСТИТЕЛЯ В РИМЕ Роза серая упала и замкнула Иордан, И с водой в руке зажатой прыгнул в небо Иоанн. Таял над рекой рассветный легкий мокренький туман. Иоанн сжимает руку, будто уголь там, огонь, И над Богом размыкает свою крепкую ладонь. Будто цвет он поливает и невидимый цветок, Кровь реки летит и льется чрез него, как водосток: Расцветай же, расцветай же, мой Творец и Господин, Ты сгорал в жару пустынном, я пришел и остудил. Умывайся, освежайся, мой невидимый цветок, Человек придет и срежет, потому что он жесток. Ты просил воды у мира и вернул ее вином. Кровью - надо человеку, потому что он жесток. Но пролился же на Бога Иордановым дождем Иоанн - и растворился, испарился, как слова. И лежит в соборе римском смоляная голова. Почерневши от смятенья, от длиннот календаря, Он лежит, как lарis niger, Твердо зная, что наступит тихо серая заря. Я прочла в пустых глазницах, что мы мучимся не зря. Солнце мокрое в тот вечер выжималось, не горя, Будто губка и медуза. На мосту чрез Тибр в мути Безнадежность и надежда дрались, слов не говоря, Как разгневанные путти, два козла и два царя. НЕБО В РИМЕ Где-то в небе мучат рыбу, И дрожит, хвостом бия. От нее горит над Римом Золотая чешуя. Только в Риме плещут в небо Раздвижное из ведра, Только в Риме смерть не дремлет, Но не трогает зазря, А лежит, как лаццарони, У фонтана, на виду, И глядит, как злую рыбу В синем мучают пруду. ТЕНЬ У ФОНТАНА НА ПЬЯЦЦА ДЕЛЬ ПОПОЛО "У меня грехов больше, Чем блох у собаки, Чем фонтанов в Риме. Но они к душе не присчитались. Только проще и однообразней, Чем фонтаны, водометы Рима", - Говорила тень любимого поэта. Правда, так измышлены фонтаны В этом граде, что даешься диву - То из митры вверх взлетает струйка, То из морды чудища какого, То гремит и льется по утесам. Я не говорю уж о тритонах, О дельфинах, пчелах Барберини. И когда я, палец оцарапав, Капли крови развела в фонтане Возле морды мраморного львенка, Чтоб она умчалась в водостоки, В кровные и темные болота, На которых мир стоит и дышит (И уже так долго, очень долго), Я дивилась - кровь моя живая, Шелковая, алая, родная, Так мгновенно унеслась к потокам, И так скоро к смерти приложилась. ЗАБАСТОВКА ЭЛЕКТРИКОВ В ту ночь на главных площадях Вдруг электричество погасло. Луна старалась - только, ох - Не наливайся так, опасно! Фонтаны в темноте шуршали, Но что-то в них надорвалось, Как будто вместо них крутилась, Скрипя и плача, мира ось. И тьма, тревожима Селеной, Чуть трепетала, будто море. И люди, сливки мглы, качались Придонной водорослью в бурю. Тьма нежная и неживая - Живых и мертвых клей и связь. Вдруг вечный мрак и вечный город Облобызались, расходясь.