(В защиту интуитивизма)
Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2002
1
Существующая в нашем сознании картина мира — это вовсе не мозаика, кропотливо создаваемая многотрудным опытом контактирования с внешним миром на протяжении как долгих лет индивидуальной жизни, так и ещe более долгих тысячелетий существования человечества и даже миллионов лет существования жизни на Земле. Вовсе нет, картину мира в нашем сознании создаeт некая встроенная в нас «линза» — что-то вроде глаза, только не внешнего оптического, а внутреннего умственного. Платон называл этот орган интуитивного познания «третьим глазом».
Это означает, что в принципе мы изначально знаем всё. Другое дело, что далеко не всегда этим своим знанием мы способны воспользоваться, большая часть выданного нам во временное (на период земной жизни) владение богатства остается в дремлющем, латентном состоянии. В некотором смысле мы всю свою жизнь беспробудно спим, несмотря на то, что во все века религиозные учения беспрерывно пытались нас растормошить, неустанно твердя о необходимости пробуждения сознания (в христианстве использовалась ещe более сильная метафора: все мы в нашем нынешнем состоянии мертвы, для настоящей жизни нам надо ещe воскреснуть). Потенциальное знание, которым мы в принципе наделены, — это ещe далеко не актуальное знание, которым мы способны реально распоряжаться: потенцию надо уметь реализовать, богатством надо уметь воспользоваться.
Однако уже сам факт заведомого наличия такого потенциального, априорного знания (хотя бы и в латентном виде) делает нас совершенно не похожими на компьютер. Этот замечательный прибор внутренне слеп. Речь здесь идeт о слепоте именно его процессора-«сознания», периферийные устройства типа фотоэлементов, которые могут быть к нему подключены, не имеют отношения к делу. Свою врождeнную и неизлечимую слепоту компьютер пытается компенсировать чудовищным быстродействием, лихорадочно перебирая все существующие в рамках данной задачи комбинации, включая самые бессмысленные (он не отличает осмысленного от бессмысленного), пока не наткнeтся на то, что соответствует заданному ему извне шаблону.
Человеческое же сознание зряче: из бесчисленного количества потенциально возможных решений оно мгновенно выхватывает то, которое адекватно заданной ситуации. Бывают, конечно, и ошибки, интуиция может нас подвести. Может также случиться, что подходящих вариантов окажется несколько, так что понадобится дополнительный выбор. Конфликтные ситуации такого рода разрешаются с помощью рациональной части нашего сознания. Здесь уже возникает необходимость некоего перебора и взвешивания возможных решений по определeнным параметрам, и на этом этапе мышления логика выходит на первое место. Однако не станем забывать, что главная (и наиболее трудоeмкая) часть работы — первоначальный выбор относящихся к делу решений — была выполнена мгновенно, там не то что не было бессмысленного перебора всех возможных вариантов, там вообще не было даже понятия о каких-то вариантах.
2
В самой сердцевине процесса мышления лежит не бессмысленный слепой перебор, а вполне сознательная и зрячая аналогия. Настоящее, творческое мышление происходит по аналогии и только по аналогии, мы никогда не мыслим силлогизмами, с помощью логики мы лишь очищаем полученное интуитивным путeм знание, проверяем его на достоверность, отбраковывая ошибочные интуиции. Для пояснения принципа аналогового способа мышления воспользуемся следующей аналогией. Допустим, что наш физический мир моделируется страницей некоего текста (такая «страница» наверняка оказалась бы довольно большой), и возникает потребность отыскать в этом колоссальных размеров тексте некий частный его элемент, какой-то вдруг понадобившийся нам конкретный символ. Самое первое, что приходит в голову, это решить задачу методом сплошного перебора: методично, символ за символом просматривать текст с самого начала, аккуратно и ничего не пропуская, пока искомый символ не попадeт в поле нашего зрения. Для страницы размером в мир на это могут уйти триллионы (если не триллионы триллионов) лет, которых в нашем распоряжении просто-напросто нет. Потому-то ищутся методы сжатия этого безнадeжно длительного процесса, хотя бы до принципиально уже приемлемых миллиардов, а если очень уж повезeт, то, может быть, и до миллионов лет.
И вот оказывается, что задачу эту можно решить вообще без какого бы то ни было перебора, не нужны не только миллионы лет, не нужны даже секунды, задача решается так, как и должна решаться: мгновенно. Но решается не в реальном пространстве «текста», а в запредельном ему мире спектральных представлений. Спектры как страницы текста, так и искомого символа этого текста легко получить оптическим преобразованием Фурье — с помощью когерентного источника света (лазера) и обычной линзы. Если оба таких спектра наложить друг на друга и затем провести обратное оптическое преобразование Фурье (осветив совмещенные спектры тем же лазерным лучом), то получим реальное изображение искомого символа в том месте текста, где он находится, тогда как все прочие элементы исходного текста после такого преобразования исчезнут, перестав маскировать своим присутствием искомый символ.
3
Человеческое сознание как раз и является носителем такой общей спектральной картины мира, так что мы наделены не только способностью воспринимать частные проявления этого мира в их пространственно-временном представлении (мир объектов), но и способностью переводить их в спектральное представление и тем самым мгновенно опознавать то или иное явление как уже известное. Эту функцию выполняет наш высший разум — интуиция (у древних греков для него был отдельный термин: нус), тогда как низший разум — способность к рациональному анализу (дианойя) — занимается исключительно вторичными функциями подгонки, подчистки, структуризации полученного интуитивным путeм знания. Аналогия со спектрами даeт ключ к пониманию учения Платона об идеях, надо только не забывать, что эта аналогия довольно груба, намного точнее проясняет дело аналогия с волновой функцией.
Но в чeм же тогда заключается смысл обучения, зачем нам учиться, если мы и без того всe заранее знаем? Учиться нужно прежде всего потому, что сама встроенная в нас «голограмма» с мировым спектром не идеальна. Еe несовершенство имманентно ей: несовершенна она уже своей явленностью в мире, в силу уже того факта, что встроена она в человека как конечное существо. Зеркало нашего сознания нуждается в основательной чистке и полировке. Вот такой не очень благородной, но всe же совершенно необходимой работой и занимается наш низший разум-дианойя: грубой щeткой логики он выметает ненужный хлам из нашего сознания, сметает паутину иллюзий, сдирает ржавчину предрассудков и ложных верований.
Итак, первая функция разума — разрушительная и очистительная, на лугу духовности он выпалывает сорняки иллюзий. Но есть у него и вторая функция. «Голограмма сознания» рядового человека нуждается в расширении. Его суженное сознание способно вместить лишь крохотный фрагмент мировой «голограммы». Конечно, как бы ничтожен ни был этот фрагмент, он тем не менее отражает весь мир, но отражает очень нечетко, бледно, невразумительно. Чем обширнее встроенная в нас «голограмма», тем яснее и чeтче проступает зафиксированное в ней изображение, поэтому если уж кому-то от рождения в удел досталась не слишком удачная копия, стоит постараться возместить еe врождeнную дефектность за счeт внешнего знания. При этом, однако, надо иметь в виду, что обучение вовсе не заключается в добавлении новых шаблонов в глубины нашей подкорки, это не обогащение нашего подсознания новой, более изощрeнной символикой, не заселение этажей нашего сознания и подсознания всe новыми и новыми архетипами. Не то важно, что при обучении расширяется мозаичная картина предметного конкретного знания, которым мы обладаем. Важно то, что при этом проясняется общее сознание, меняется качество самого сознания: научившись яснее видеть одно, я приобрету способность чeтче увидеть и другое тоже, чему специально, может быть, никогда не учился.
Впрочем, уточнение, уяснение и деталировка уже существующей общей картины мира, которой мы обладаем, происходит пока что лишь в потенциальном («спектральном») виде. Действуем же мы не в мире идей, а в мире физических объектов, так что для реализации нашего интуитивного знания необходимо уметь переводить его на язык физической объективности. И вот искусству быстрого и адекватного перехода из мира идей в наш реальный мир, искусству перевода с божественного языка на язык человеческий тоже можно и нужно учиться, так что в овладении такого рода искусством заключается третья, главная цель обучения. Собственно говоря, это и есть сократовская майевтика, акушерское искусство помощи при рождении понятий из мира идей в наш мир.
4
Всe сказанное до сих пор об обучении относится к развитому сознанию взрослого человека. Но ведь обучение происходит и на более низких уровнях сознания, у ребeнка и у животных. В чeм заключается механизм их обучения? Он заключается в подражании. Способность к подражанию — основа обучения самым первым реакциям на импульсы, исходящие из внешнего мира. Только так и учатся животные и дети. «Голограмма» детского сознания находится в свeрнутом состоянии, она ещe не расправилась во всю свою генетически обусловленную полноту. И та еe часть, которая проявляется в первую очередь, это способность к подражанию. Ребeнок учится воспринимать внешний мир, подражая ему. У детей развит инстинкт стаи, их реакции основаны на подражании вожаку или хотя бы соседу. Взрослые по мере расширения «голограммы» своего индивидуального сознания постепенно теряют способность к такому обучению.
Любопытно, что чем ниже уровень сознания, тем резче выражена способность к подражанию. У некоторых животных, стоящих на относительно низком эволюционном уровне (не выше рыб или пресмыкающихся, чаще всего у насекомых), способность к подражанию достигает невероятной силы. Они способны управлять своей физиологией, не только вызывая в нужный момент нужные мышечные сокращения (на что способны все высшие животные и человек), но и на более глубоком уровне, перестраивая свою эндокринную систему так, что они оказываются способными достичь сходства с предметами внешнего мира. На этом основывается удивительное явление мимикрии. Хамелеон и камбала способны изменять свою окраску в зависимости от фона. Ещe поразительнее, что некоторые насекомые путeм подражания достигли сходства с фоном не только своей окраской, но даже формой, идеально маскируясь под окружающие их листочки и веточки, причeм эта мимикрия закреплена у них генетически, то есть оказался перестроенным даже их генетический код. Вот где способность вжиться в окружающий мир! Настолько глубоко прочувствовать своe внутреннее тождество с окружающими предметами, что и в самом деле отождествиться с ними — хотя бы внешне. До чего только не доведeт эта с виду столь невинная аналогия!
5
Соответственно аналоговой модели индивидуального сознания и сам процесс познания (и, следовательно, освоения) мира совокупным человечеством не представляет собой вавилонской пирамиды кропотливо, но неуклонно накапливаемой информации о мире, постепенно возносящей нас к небесам. Столбовой дороги духовного прогресса не существует. Если и можно говорить о какой-то линии развития человеческой мысли, то таковой будет отнюдь не головокружительная экспонента, как думалось совсем ещe недавно, и даже не оптимистически возрастающая прямая, на что многим хотелось бы в наше время надеяться. Хуже того, это даже не замедляющая свой рост логарифмическая линия, и — как бы мрачно это ни прозвучало — даже не какая-нибудь арктангенсоида, катастрофически приближающаяся к тупику своей асимптоты.
Если так уж необходимо говорить о какой-то линии духовного развития человечества, так это скорее некая фрактальная линия — прихотливо запутанный клубок, нить Ариадны, замысловато вьющаяся внутри ограниченного извне (но не ограниченного внутренне) лабиринта нашего земного существования. Если рассмотреть историю развития человеческого духа (философские, религиозные, этические и эстетические учения) беспристрастно и по возможности объективно, то нельзя не заметить этой специфической ненаправленности развития духа. Каждый новый оригинальный мыслитель вовсе не стремится непременно забраться на плечи какого-нибудь гиганта прошлого, сделать из него себе пьедестал. Он его просто свергает и самовольно становится на освободившееся святое место пророка и учителя человечества. Каждый настоящий мыслитель говорит так, как будто до него вообще никто ничего не говорил. Он может спорить со своими предшественниками, может с ними соглашаться, может ими восхищаться, может их нещадно поносить, но вовсе не потому, что он от них чему-то научился или, наоборот, чего-то в них недопонял. Этот спор происходит вне времени, здесь нет того, кто был раньше, и того, кто появился позже, потому что и тот и другой черпают свои идеи не из времени, а из вечности. Оригинальный мыслитель не учится у своих предшественников, он просто отмечает факт совпадения или несовпадения собственной точки зрения с точкой зрения своего предшественника. Во все исторические эпохи существовали взаимоисключающие философские и религиозные системы, и родственные души находят друг друга и перекликаются между собой через сотни и даже тысячи лет. Можно выстроить аристотелевскую линию (Аристотель — Фома Аквинский — немецкий идеализм — современное научно-материалистическое мировоззрение), можно платоновскую (Платон — Лао-цзы — «Бхагавадгита» — неоплатоники — восточные отцы церкви — немецкие мистики — Шопенгауэр — русские религиозные философы), можно оккультную (языческое ведовство и колдовство — халдеи и Гермес Трисмегист — средневековые астрологи и алхимики — Бёме и Сведенборг — Блаватская и Штайнер) и ещe многие другие по своему вкусу. Какую линию ни избери, она будет выглядеть безупречно верной и безупречно неуклонной — по той простой причине, что из всех когда-либо существовавших (и оставивших след в истории) учений мы в каждом из этих случаев выбираем лишь то, что заведомо укладывается в заранее избранную линию, всe же прочее мы просто игнорируем. Но попробуйте собрать все эти произвольно выделенные подмножества в одно полное множество когда-либо существовавших учений, нанесите все точки на график и соедините их в хронологическом порядке — вот тут-то вы и получите упомянутую путаницу клубка Ариадны.
6
Аналоговый характер мышления проявляется в существенной метафоричности нашего языка. Конечно, научная парадигма, в которой на протяжении XIX и XX веков были воспитаны уже несколько поколений людей фаустовской культуры, не могла не сказаться на стиле мышления современного человека. Мы живeм в период засилия письменного языка: нам приходится читать огромное количество документации и специальной литературы, где ради точности деталей вынужденным образом приходится жертвовать яркостью и выразительностью естественной человеческой речи. К счастью, наша устная речь ещe не совсем окостенела. В устной речи мы инстинктивно избегаем цепочек силлогизмов, предпочитая им метафоры: крылатые слова, пословицы и поговорки, краткие и меткие замечания, живописные сравнения, наглядные образы. Малая эффективность логических доказательств в человеческом общении, особенно в спорах (не было ещe случая, чтобы в споре когда-нибудь родилась истина) — не повод для сетований на то, что человеческая психика пока ещe далека от совершенства. Как раз наоборот, это положительный симптом, он свидетельствует о том, что люди ещe не вполне превратились в мыслящие автоматы. Цепочки силлогизмов никого не убеждают, чтобы убедить собеседника, надо подать ему свою мысль как его собственную, а для этого надо проникнуть в его «голограмму». Сделать это возможно лишь с помощью метафоры, только она может стать посредником между индивидуальными сознаниями. Такова же и цель искусства, которое не только всe состоит из одних метафор, но и само в себе представляет собой одну большую метафору. Такой же была когда-то и роль мифа, ныне в своей целостности нам уже недоступного, мы пользуемся сейчас лишь его осколками, и то, как правило, тайком, контрабандой. Эстетическая образность — это не украшательские бирюльки, это существенная структурная организация материала (рифма, ритм, переклички выразительных структур различного уровня — от элементарных фонетических до глобально смысловых), всe это делает возможным усвоение того или иного содержания индивидуальными сознаниями.
7
Интуитивистская модель сознания гуманнее и демократичнее рационалистской. Рационалист обязан быть семи пядей во лбу, чтобы непрерывно удерживать в памяти всю сверхсложную последовательность рассуждений, приводящих к пониманию того или иного явления. Он обречeн быть титаном мысли масштаба Аристотеля или Гегеля, иначе ему придется капитулировать и объявить во всеуслышание, что он вообще ничего не понимает в происходящем. Интуитивист же может позволить себе роскошь понимать очень многое, не отдавая себе отчeта (и даже не утруждая себя каким-либо отчeтом) о том, откуда, собственно говоря, взялось это его знание. Интуитивистская модель оставляет возможность каждому человеку, не бог весть как развитому в рациональном плане, улавливать самое главное — хотя бы и ценой упущения некоторых частностей и обстоятельств, которые, конечно, тоже небесполезны, однако по самому большому счeту не так уж и важны.
Интуитивизм гораздо толерантнее рационализма. Отдавая, естественно, приоритет интуиции, он всe же не сбрасывает со счетов и рациональной стороны человеческого разума, уважительно признавая за ней необходимую и полезную функцию. Рационализм же абсолютно нетерпим к своим конкурентам, он претендует на полное единовластие. Иррациональную сторону человеческой души рационалисты считают предосудительным рудиментом нашей психики, доставшимся нам в наследство от узколобых динозавров, и настаивают на том, что эта иррациональная компонента в исторической перспективе должна быть полностью вытеснена рациональной.
Нет ничего мрачнее такой перспективы; это означало бы конец культуры как способа существования человека. Рационалист вынужден всe время что-то вычислять и выгадывать, поэтому он обречeн жить в постоянном страхе промахнуться в своих вычислениях и в постоянной подозрительности. Астролог придавлен своим гороскопом, фрейдист измучен своими комплексами, оккультист загнан в угол всевозможными приметами и знамениями, каждый шаг, каждый жест вызывают у всех них беспокойство и тревогу. Единственная отрада для всех преуспевших в этих безумиях — нагадывать на других столь же жeсткие гороскопы, откапывать в других ещe более отвратительные комплексы, отыскивать для других ещe более неумолимые и неотвратимые приметы.
Культурного человека всe это не касается, он не разлагает мир на силлогизмы, комплексы или символы по той простой причине, что ничего о них не знает: ведь культура — это то, что остаeтся, когда человек забыл, чему его учили. Культурный человек по самой сути своей интуитивен, он несeт на себе колоссальный груз культурных ценностей совершенно бессознательно, не замечая его немыслимого объeма и веса. Рациональное знание неизбежно и полезно, но такое знание не окончательное. Ему нельзя особенно доверять, и уж тем более нельзя ему поклоняться. Это некий этап знания, через который надо обязательно пройти, но именно пройти, а не застрять в нeм. Рациональное знание — это ещe не окончательное знание, это лишь некий черновик знания, те промежуточные прикидки и вычисления, которые на каком-то этапе культурного творчества могут оказаться чрезвычайно полезными, но которые в конечном итоге должны быть выброшены за их полной ненадобностью: мы начинаем с интуиции, затем критически проверяем еe рациональным знанием и вновь возвращаемся в область интуиции — прямого контакта с миром, в котором живем.