Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2002
СИМВОЛИСТЫ Полвека друг другу небесные муж и жена, духовные зерна от плотских плевел очищая... Вот скука какая! Нет, нет, я не верю: сполна ужель не вкусили семейного ада и рая? Нет, мне не представить, как долгие тянутся дни в слиянии братско-сестринско-бесплотно-духовном. Неужто, и правда, друг к другу ни разу, ни-ни, они не прильнули в бездумном порыве любовном? Как можно! - тащить через жизнь этот крест, этот груз взаимоотказа!.. Их ангельский, их белоснежный астрально-сакрально-трансцендентальный союз какой Абеляр освятил навсегда безутешный? Какая тоска непознания! Холод какой нездешний!.. Затем ли был дан им язык человечий?.. Нет, я задохнулся бы, умер без нашей земной, без нашей взволнованной, влажной, беспамятной речи; нет, я бы не вынес безгрешных стерильных ночей! О, лучше бы сразу - ослепшим остаться, оглохшим... Я только руке доверяю затекшей своей, я только губам доверяю своим пересохшим... ...Кастальская свежесть, и муз озорных шепоток, подначки, словечки на языке голубином, и мягкая мгла, и беспутный во мгле табунок, бродящий в ночном по знакомым холмам и долинам... ПЕСНЬ О ТУСОВКЕ Кто в первый ряд, кто во второй... (Но все стремятся в первый!) А те, кто во втором ряду, знать не желают тех, кто в первом, - им такой расклад так действует на нервы: не радует чужой провал, ни собственный успех. В проходах - гам и толчея; здесь побеждает смелый! - идут локальные бои за каждый стул и ряд... Перелети, перескачи, пере-что-хочешь-сделай, - вперед - на шаг, на полшажка, но только не назад! Кто ты, распорядитель мест, ранжира устроитель? Чем ты измеришь лень мою? Мой невеселый смех?.. Я на галерку заберусь - пожалуйста, пустите! Я на галерке как-нибудь устроюсь лучше всех. Ведь сверху видишь всё ясней: овации, поклоны, какой достался и кому кусочек пирога... И лысины и парики. И скрытые погоны. И даже перхоть на плечах. И нимбы. И рога. ИЗ ИСТОРИИ ПЬЮЩИХ - Тот пьет, потому что он пьет потомучтоонпьет... - А тот? - Потому что он жаждой духовной томим. - А этот? - А этот узнал, что однажды умрет... - А ты? - Ну, затем что им тошно и скучно одним. Тот - первый - пропойца: всю жизнь исковеркал, дурак. Машину, любовницу, дачу - все пропил на фук; он даже Брокгауза продал с Ефроном за так; жена его бросила, проклял единственный друг. - А этот, другой? - Этот с Бродским, представь, был знаком. Он был молодой, подающий надежды поэт... - И что? - Ничего. Испугался поставить на кон талант. А теперь ни таланта, ни времени нет. - А третий? - А третий... он страх заливает всерьез, кошмар ожидания вечности, но, между тем, он втайне желал бы подохнуть, как брошенный пес, но так, чтоб совсем незаметно, не больно совсем. - А ты?.. - А что я? Ну, я пью, потому что я пью; еще потому, что духовною жаждой томим, а также - и смерть ужасает, и жизнь не люблю... А главное - жалко мне этих... куда им одним?.. КЛАДБИЩЕ В ЛЮСТЕНАУ Тишина, чистота и прохлада, чернокаменный чопорный сад; и унылого стража досада на пришельца нескромный догляд. Что мне делать, глупцу и транжиру, где надгробный блестит антрацит, где столетья стоят по ранжиру и по струнке лежат мертвецы? И от века - покой и прохлада, и от века курлычет ручей, и затвержен порядок парада цеха бондарей, цеха ткачей, хоронивших с достоинством мертвых... И, явившись в тумане сыром, тень охотника в кожаных шортах мне кивает фазаньим пером: дескать, помни, что скоро ль, не скоро, но когда-нибудь все мы умрем... И в истории нету зазора - время слитно, спрессовано в ком; и течет наша жизнь цеховая, погруженная по уши в миф, йоли-йоли свое выпевая, пивом пенистым глотки смочив; и в стеклянную светлую воду опрокинув свои городки, скукой смертной платя за свободу от чужой ненасытной тоски.