Роман. Окончание
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2002
А стал бы он вместо этого полным академиком наконец — кто бы его знал, кто оценил? А теперь он один славнее всей Академии Наук вместе взятой — большой, а не игрушечной. Славнее и влиятельнее на реальную жизнь. В наше время Березовский значит для жаждущих успеха и богатства примерно то же самое, что для поколения Андрея Болконского значил Наполеон. Каково время — таков и кумир. Теперь Березовский на досуге дает премии самым утонченным деятелям искусств, которые клянутся, что счастливы, обретя свободу слова и творчества, — дает мелочь по своим масштабам, а самые утонченные берут и благодарят. Потому что Березовский стуит, условно говоря, сто миллионов, а эти — свои тридцать тысяч, которые он им кидает. Раньше эти деятели пели и писали для коммунистов и очень страдали от несвободы, все куда-то рвались, а теперь поют и пишут для Березовского — и всем довольны. Вот и выходит со всей очевидностью, что надо быть гением бизнеса, только так ты станешь хозяином самому себе, и окрестной жизни тоже. Только гением бизнеса, а все гении искусств и наук прибегут тебе поклониться. И если научатся люди когда-нибудь использовать энергию протонного распада, то крупный магнат сначала профинансирует работы, а потом присвоит себе результат. А физики — они просто его наемные работники: кого-то он нанимает петь и писать для себя, кого-то — горбатиться в лаборатории. Единственный стуящий талант — талант направлять денежные потоки. Остальное прикупится. Когда-то герой пошел в физику, потому что физики представлялись ему полубогами, избранной кастой. Теперь ореол развеялся. Обыкновенные наемники, не больше. Дадут, может быть, какому-нибудь счастливцу нобелевку — что-то около миллиона. Для успешного бизнесмена — мелочь, месячный заработок, а для академика — итог целой жизни. Каста физиков понижена до уровня обычных слесарей, и Герой желает теперь войти в подлинно избранную касту — делателей денег. Остальное приложится. Не вполне полноценен не тот, кто не способен понять, что делается в дебрях атома, как Герою казалось раньше; не вполне полноценен тот, кто не способен в этом мире наделать кучу денег! Высшие таланты проявляются на рынке, а не в разных там атомных открытиях!
И если Герой создаст свою контору сам, он не только заработает, он докажет себе свою состоятельность. У американцев любимое слово: challenge, то есть вызов. Даже космический корабль у них «Челленджер». Жизнь тебе бросает вызов, а ты или способен на него ответить, или нет. Если нет — ты уходишь в отходы человечества. И Герой с детства умел отвечать на вызовы жизни. Били его хулиганы — стал самбистом. Унижали пьяные слесари — стал умельцем, какому в подметки не годится любой «ветеран рабочего класса». Ценило время физиков — стал и физиком. Суметь создать свое дело, оказаться не глупее для начала Фили с Женькой, а после и всех этих березовских, потаниных — значит ответить на вызов новейшего времени. Приложатся комфорт и свобода — тоже приятно, но самое главное — вернуть себе самоуважение.
Чем еще хорош его план, почему не хочется делиться идеей с Джулией: Герой останется на своей почве, в привычной среде. Если бы он попытался создать контору по импорту тропических фруктов, его бы сразу затолкали в незнакомой толпе, тысячу раз обманули бы и выбросили. А здесь он понимает людей, знает, как к ним подойти. И дело его долго будет невидимым, не будет соблазна бандитам наехать на него.
А для Джулии он придумает что-нибудь другое. Дело, которое он сам поднять не возьмется.
А пока он в упоении уточнял детали. Самое важное — блеск аксессуаров: дипломы академиков, отпечатанные на подлинном пергаменте, темнозеленые бархатные мантии, в которые будут облачены участники торжественной процессии, и посохи — вот счастливая догадка: именно посохи, выточенные из не знающего гнили узловатого самшита, посохи, до которых не сумели подняться ни в Кембридже, ни в Гейдельберге, ни в Гарварде, посохи, присущие патриархам, и вот — опережающим академикам, как пастырям пестрого научного стада.
Ведь если вдуматься, в этих внешних украшениях — самое главное. Толпа судит и уважает пропорционально пышности украшений. Иначе бы не одевались столь пышно патриархи и папы, не блистали мундирами с аксельбантами генералы и прокуроры, не хранились бы столетиями традиции академических мантий. И действительно, переоденьте жреца любой церкви в цивильный костюм — кто ему поклонится, кто просто обратит внимание? Вот и выходит, что вся божественная благодать — в облачении. Сама же упакованная в роскошное облачение фигура может быть в любой момент заменена другой. Затаилось в разукрашенном коконе дрожащее безволосое животное, но благодаря воплощенной фантазии портняжки (чтобы не сказать — кутюрье) представляется великим и могущественным деятелем земной цивилизации.
Потому-то за разукрашенные костюмы, за бляхи и ленты люди готовы платить сколько угодно! Бедный больничный сосед, этот тщеславный культуракадемик, не может наскрести денег на сиделку, но на диплом и медаль из Кембриджа — пожалуйста. Такие-то простаки и составляют человеческое стадо. А немногие умные люди это стадо пасут. И стригут.
Герой всегда верил и знал, что он предназначен в пастухи.
17
Академическое стадо проще всего было вербовать в среде изобретателей. В нашем отечестве эти люди изнурены непониманием, все от них отпихиваются как могут, изобретения не используют — и нежданный знак признания переполнит их счастьем. А счастливый человек доверчив.
Через неделю после выписки Герой решился сесть за руль и первым делом отправился в СИЗО — Союз ИЗОбретателей. Помещался Союз в помещении более чем скромном — в перестроенной квартире, так что и адрес Союза писался совершенно несолидно для учреждения: д. 23, кв. 37. И ведь все равно идут сюда обнадеженные изобретатели. А если заиметь солидный адрес где-нибудь в центре? Герой решил, что он не успокоится, пока не найдет самый завидный адрес в городе, — халтурить он не собирался, его Академия должна смотреться безупречно!
Молодой, но серьезной секретарше Кате, восседавшей под портретом Попова, он представился как посланец Российского отделения Фонда Фундаментальных Исследований — естественно, ФФИ. О чем свидетельствовала и солидная визитка, собственноручно изготовленная в родном институте при содействии лазерного принтера — теплилась там еще канцелярская жизнь.
— Разве вы не знаете, Катенька, что сам Фудзияма создал фонд для поддержки всего лучшего в русской науке? Фудзияма — это японский Сорос. Ведь сами японцы изобретать не умеют, но у них нюх на все прогрессивное. Отсюда и японское чудо. Фонд будет распределять стипендии грандам нашей науки, а заодно построит Дом научно-технического творчества на берегу Байкала. Чтобы в экологическом месте и к Японии поближе. Надо только вовремя передать туда списки, и они сразу запросят патенты всех ваших ИЗО. И посыплются гранты. Гранты для грандов — справедливо, правда? Японцы на новаторов не скупятся.
Хороший актер всегда вживается в образ. Герой говорил — и сам себе верил. Действительно же, пусть японцы платят. Сейчас все нам платят: от Японии с одного конца до Норвегии — с другого. А мы берем и только морщимся, что мало дали.
Катенька, очевидно, считала точно так же. Она с готовностью засуетилась, доставая списки.
— А как же они издалека догадаются, кому платить? И составлены у нас, к сожалению, только по-русски.
— Что делать, давайте хоть по-русски, — снисходительно поморщился Герой. — Все же мы — русское отделение Фудзиямы. Как-нибудь прочитаем без перевода.
— Вы бы поговорили с Александром Герасимовичем. Он бы порекомендовал, кого желательно огрантовать в первую очередь.
Герой оценил глагол, изобретенный в СИЗО. Стало быть, привыкли здесь грантоваться.
— Я просто мечтаю поговорить с Александром Герасимовичем! — изобразил он излишний энтузиазм.
— Но его, к сожалению, сейчас нет. Он уехал в Смольный, — тщеславно уточнила Катенька, — будет через час, может быть.
А может и не прибыть. Вдруг его не захотят так быстро отпустить из Смольного. Нет времени, Катенька, хронически нет времени. Живу в состоянии хронического опозданса!
Катенька хихикнула, преодолев первоначальную серьезность.
Герой вовсе не торопился познакомиться с самим Александром Герасимовичем, здешним председателем, надо было понимать, который мог задать совершенно излишние вопросы по поводу Фонда и самого Фудзиямы.
— В следующий раз созвонитесь заранее, чтобы застать Александра Герасимовича! — в некотором разочаровании напутствовала Катя покидающего ее владения посетителя.
— Непременно! Спасибо!
Герой вышел на улицу довольный собой. А он-то всегда боялся всяких канцелярий, справок! И вот — преодолел себя. И оказалось, что канцелярии населяют обычные люди, более того — представительницы дружественного пола по большей части. Надо просто уверенно приходить — и брать. И они охотно дадут.
Довольный собой, но и слегка обескураженный легкостью, с которой ему достались нужные списки — адрес-календарь всех изобретательных умов Северной Пальмиры.
Конечно, получил он не списки агентов внешней разведки, но все равно удивительна готовность, с которой такая вот Катя — полномочная секретарша как-никак — поверила его самозваным речам и самодельным визиткам. Поверила потому, что надежды на фантастический японский фонд составляют самую суть современного отечественного мировоззрения. Гордые россы, прозревающие в себе будущих спасителей мира, готовы позариться на даяния любых антиподов — принять как аванс за последующее спасение. Весь мир России должен, потому что, дескать, как станет обширная наша Евразия погибать, так уж и остальной мир утянет за собой в атомную воронку. А не желаете оказаться утянутыми — платите! Скорей всего, серьезная Катя — женщина не продажная сама по себе, но как гражданка вполне усвоила национальную продажную психологию.
Надо было бы торжествовать и не отвлекаться сомнениями, но все-таки не привык он еще к новому своему образу основателя Академии и представителя вовсе уж импровизированного Фудзиямова Фонда — странно было, что можно попросту придумать себя и все с готовностью примут выдумку за правду.
Размывались очертания окружающей жизни — вот что обескураживало: ведь если так легко придумал себя он, Герой Братеев, с такой же легкостью могут заняться этим и другие, всякие Ивановы, Петровы и Рабиновичи. Это — частные лица. Но ведь и власти могут быть придуманные, способные только устроить свои дела, но не государственные, — призрачные депутаты, губернаторы, министры и даже… А ведь он придумал себя для вящего своего процветания, придумал в расчете, что вокруг люди остаются подлинными — подлинные бизнесмены и подлинные правители, блюдущие порядок в стране; а если навстречу станут попадаться такие же призрачные фигуры, как он сам, то на что же опереться в жизни?! Призрачный мир в какой-то момент просто распадется и исчезнет. Перспектива не радующая. Это все равно что сделаться фальшивомонетчиком: хорошо быть единственным умельцем, печатающим пустые бумажки в стране твердой валюты; а если тискать фальшивки примутся все кому не лень, денежная система рухнет и занятие потеряет всякую прибыльность и станет бессмысленным.
Самозванцем приятно проникнуть в круг подлинных королей, а ошиваться в компании таких же ложных личностей — лестного мало.
Такие мысли, разумеется, неуместны были в его новом положении. Служитель бойни не должен быть вегетарианцем. И Герой старался забыться в деле. Чем больше действуешь — тем меньше сомневаешься.
Сразу же встал неизбежный вопрос: всему ли списку рассылать приглашения в АОН или избирательно? А если избирать — то как?! Какие приложить критерии?
Александра Герасимовича, само собой, надо уважить. Фамилия у него оказалась — Холодных, вполне солидная, вызвавшая ассоциацию с хладным мрамором, столь потребным на дворцы и монументы. Вслед за Холодных Герой выделил членов бюро или президиума СИЗО. Таков закон природы: коли есть Союз, не может не быть правления. Хоть изобретатели творят сами по себе, но не может людское сообщество обойтись без иерархии. Даже и элитарное сообщество творцов. Добывать у Катеньки дополнительный список избранных изобретателей не пришлось: в полученном реестре нашлись нужные примечания: «чл. през … ревиз … засл. из.».
А прочих — прочих надо каким-то образом разделить: ведь если поверстать в АОН всех подряд, ценность членства сразу снизится: избранники должны гордиться и глядеть на ближних свысока.
Состав академиков первого призыва Герой решил отчасти доверить судьбе, которая являет себя в обличье жребия. Вне судьбы шли, естественно, отмеченные в списке почетные изобретатели, а из остальных он приказал машине выбрать каждого десятого. У древних римлян известен был прием децимации, когда из числа провинившейся когорты или фаланги каждого десятого казнили; в данном же случае производилась положительная децимация, когда каждого десятого приглашали к почетному званию.
Итак, судьба поработала, но избранники еще не знали, что перст капризной богини указал на них.
18
Методику вербовки своих академиков Герой решил заимствовать у догадливых кембриджских товарищей. Надо ставить слабого человека перед фактом: он получает большой фирменный конверт, а в конверте извещение:
Глубокоуважаемый Митрофан Митрофанович!
Имеем честь сообщить Вам, что решением Общего собрания Академии Опережающих Наук Вы избраны Действительным членом АОН со всеми вытекающими из этого факта правами и привилегиями.
К роскошной грамоте прилагался Устав и ненавязчивая смета:
Реестровый сбор: $ 15
Пошив академической мантии: $ 150
Заготовка и обточка академического посоха: $ 120
Итого: $ 285
Герой возгордился стилистической точностью своей фантазии: «Реестровый сбор» — это не отдающие профсоюзной скукой «членские взносы»!
Что же касается посоха и мантии, то прилагаться должен маленький, но цветной буклетик, на котором эти академические атрибуты будут изображены в самом привлекательном виде: мантия темно-малиновая, а плоская шапочка с кистью — маленькая деталь! — не квадратная, как принято во всех университетах мира, а пятиугольная! Что же касается не имеющего аналогов в мировой академической практике посоха, то он изготовляется, как пояснят примечания, из неподдельного палисандрового дерева. Или из самшита? Герой не решил окончательно — обе древесные породы звучали заманчиво. Поскольку реальные посохи он в обозримом будущем изготавливать не собирался, то выбор оставался исключительно вопросом рекламной привлекательности.
И того нельзя было не признать, что цены будут обозначены более чем умеренные, даже и невозможные, если бы шить мантии и точить посохи всерьез. Самый смиренный смокинг за сто пятьдесят долларов можно купить разве что на распродаже, а тут предлагается окутывающая с головы до пят мантия, да к тому же принадлежащая редкостной по почету, можно сказать, эксклюзивной Академии. Не говоря уж о посохе из палисандрового дерева. Так что каждый неофит просто обязан был проникнуться сознанием крайней выгодности предлагаемого вложения. А некруглая цифра в итоге гарантировала скрупулезность произведенного расчета. А если с первых шагов пожадничать, взвинтить цены так примерно до $ 800, то многие просто откажутся даже от самых завидных почестей: изобретатели — народ, по большей части, бедный. Планку указал больничный сосед, который оценил собственное тщеславие в $ 250, — и надо идти по дороге, уже проторенной жизнью.
Составив прейскурант академических лавров, нельзя было не погрузиться в приятные расчеты. Доллар стоял в среднем на отметке 6000. Список приглашенных в первом заводе Герой составил на 420 позиций, то есть лиц. Дальше элементарное умножение:
6000 х 285 х 420 = 718 200 000 рублей!
Или 119 700 долларов, что не менее приятно.
Ну, не все, конечно же, пришлют требуемый взнос. Но даже если самым пессимистическим образом уменьшить цифру в два раза, тоже ощутимый первоначальный капитал вырисовывается.
Стены комнаты зыбились и растворялись в золотистой дали — и уже виделись вокруг палаты, достойные Билла Гейтса или султана Брунея — самых богатых в мире людей, как утверждают эксперты. Ну, султан — тот счастливец наследственный, а Билл Гейтс произошел из бедных студентов и заработал все свои деньги исключительно собственным умом. Плюс энергией. Как это и предстоит теперь Герою Братееву. Потому что глупо думать, что какой-то Гейтс — лучше. Гейтс поставил на неживые компьютеры, а Братеев приступил к разработке самой неиссякаемой жилы — залежей человеческого тщеславия!
19
Однако АОН должна где-то зримо располагаться. Чтобы каждый только что вылупившийся академик мог прийти и дотронуться до вполне реальных стен своей желанной Академии. Гулять в роще, как делали Платон с Аристотелем, в нашем климате неосмотрительно. Да и нравы с тех пор сильно возвысились: теперь требуется солидный дизайн, а не голая природа.
И АОН обязана смотреться солидно. Все остальное — неважно, но солидность нужно обеспечить подлинную! А солидность определяется адресом.
Кто же станет присылать приличные деньги за дипломы и знаки на частную квартиру вроде той, где помещается СИЗО?! То есть станут и на частную тоже — но только самые последние идиоты, и хотя таковых в России тоже более чем, все-таки Герой желал с самого начала расширить рынок и рассчитывал на нормальных интеллектуалов со среднестатистическими честолюбивыми запросами.
Адрес! Полцарства за адрес! Будущего финансового царства, разумеется. Хотя, когда царство появится, отдавать половину, конечно же, станет жалко. Но сейчас, при начале своего делового пути, Герой готов был жертвовать будущим полцарством! Легко жертвовать, ничего не имея… Но откуда все-таки возьмется адрес?!
Вдохновение никогда не проходит даром: оно оставляет в душе последействие. Вообразив вполне явственно дипломы академиков, мантии и посохи, Братеев вообразил затем столь же зримо и адрес будущих торжеств: брега Невы близ дворца работы Кваренги, Университетскую набережную, где обретается Академия Наук традиционная — не Опережающая, а потому и несколько устарелая в новых рыночных обстоятельствах, но зато почтенная своей многообразной трехвековой историей, осененная самим гением Петра! Набережная Невы, а на ней — дворец Меншикова!! Пусть счастливец Алексашка освятит сию новую колыбель разнообразных прогрессов! Какого же еще адреса можно желать для АОН России?!
А повод для внезапного вдохновения в том, что его школьного товарища Федю Голубовича неисповедимыми путями занесло в директора Дворца Меншикова. О чем и вспомнилось весьма кстати. Не нужно было — не вспоминал, и ни разу не посетил Федю в его почти царских палатах. А понадобилось — сразу же вспомнил. Да неужели Федя не приютит приятеля?!
Герой так был захвачен своим проектом, что казалось, и весь мир — а уж Петербург подавно — одержим той же идеей. Как же сможет Федя, друг и одноклассник, не предоставить свой адрес круглосуточно, а раз в год и самые палаты для торжественной академической ассамблеи?!
И Герой отправился в Меншиковский дворец.
После долгих блужданий по парадным залам, к которым Герой приглядывался по-хозяйски: «Печь с такими же изразцами заведу когда-нибудь и на собственной вилле, — думал он, — и бюро такое же, и предков вспомню с портретами!» — он добрался наконец до директорской приемной, обставленной так же музейно, как и открытый для обозрения кабинет Светлейшего.
За столом красного дерева восседала довольно-таки унылая секретарша, впрочем оживившаяся при появлении нечаянного посетителя.
— Как бы добраться до вашего начальника? — осведомился Герой, после посещения СИЗО уверенный в расположении к себе всех секретарш мира. — Скажите, Братеев к нему.
— Федор Аполлонович — знает? — улыбнулась и она.
— Помнит, — ответствовал он.
Федя на удачу оказался у себя.
— Герка! — закричал он, подпрыгнув из-за директорского стола. — Вот уж не ждал. Прямо Нежданов ты у нас, а не Братеев. Кого встречал из наших?.. Глаша, кофейку нам на двоих, будь любезна.
Маленький, успевший изрядно облысеть, он генерировал святую преданность школьному братству. Глазки сверкали, губки маслянились.
Герой давно не встречал никого из одноклассников. И не интересовался.
— Про Ленку Евсееву слышал — развелась со своим, — напряг он память.
— Ленка уже два года как развелась. Уже снова вышла — за какого-то районного бюрократа, — парировал Федя. — Другие-то как?
Других интересных сведений у Героя не нашлось. Он всегда испытывал полнейшее равнодушие к бывшим одноклассникам, так что Федина горячность была ему совершенно непонятна: вышла ли снова Ленка Евсеева, а если вышла, то куда и зачем — какая разница? И сам Федя его заинтересовал только в связи с нужным для дела дворцом, иначе бы и не вспомнил.
В классе Федю прозвали Писарем, за то, что тот добровольно и педантично заполнял за учителей журнал и даже табели с годовыми отметками. И вот довольно-таки быстро дошел до директорских степеней. Вознагражденная аккуратность.
— Ну как ты тут вместо Меншикова справляешься? При рыночном режиме! — перевел разговор Братеев.
— Существуем, — насупился Федя. — Субаренду не разрешают. А с бюджета — сам знаешь. Эрмитажу-то пропасть не дадут, ну и мы с ним выплываем, как филиал.
Такое противоречивое восприятие действительности подало Герою надежду.
— Субаренда — это слишком грубо. Зримо. А можно мелькать тут у тебя словно тень. Словно бы призрак Алексашки бродит по палатам. Например, на твой адрес шлют письма. А я их забираю. Ну и переводы тоже.
— А зачем их шлют? — тугодумно удивился Федя и приземлился обратно в свое кресло, показывая тем самым, что приятные воспоминания закончены и началась деловая часть.
— Ну — шлют. Ради роскоши человеческого общения.
— И переводы тоже?
— Конечно! Переводчики — люди полезные, облегчают общение народов. С английского переводят на русский, с долларов на рубли, со своих счетов — на общий академический.
— И кому же пишут и переводят?
— Мне.
— Так пусть тебе домой и пишут.
— Да у меня целая организация, несолидно домашний адрес давать. «Академия Опережающих Наук» называется.
— Так ты что же — юридический адрес просишь?
— Да нет, не надо юридического. Просто — адрес. Университетская набережная, АОН, президенту Академии — мне. Или, может, — Ученому секретарю.
— Придет фискал, спросит, где тут у вас АОН, какие налоги платит, когда зарегистрирован?
— Чего ему приходить, когда просто почтовый перевод? С переводов еще налоги брать не догадались, как ни странно, только почта дерет десятину — и все. Посылай кому хочешь.
— Нет, все равно кто-нибудь придет и спросит. И у нас здесь все перешепчутся от зависти: кому-то переводы, да не нам. Значит, скажут, директор в какую-то почтовую рулетку играет. Зачем мне это нужно?!
— За десять процентов — как почтмейстеру.
— А разговоров будет на все пятьдесят. Ты не знаешь музейный коллектив: все прислушиваются и приглядываются — как разведчики во вражеском тылу.
— Нет, пятьдесят — это слишком. Ну, пускай, двадцать. У меня же еще расходы накрутятся, а тебе накапают — чистые.
Федя позорно покраснел:
— Ты не понял, я сказал просто для гиперболы — пятьдесят. Мне твоих процентов ни одного не надо. Совесть доходней.
— Только при полновесном окладе, Феденька, только при нем!
— Нет, все равно — совесть доходней. В долгосрочной перспективе. Так что не пущу я сюда твою переписку. Пиши и переводи в другом месте.
Герой понял, что Федю не уговорить: страх в нем сильнее жадности. А уж школьную дружбу и вовсе не надо принимать в расчет: дружба — это собраться и пережевывать сплетни за столом, а к делу дружба никак не относится.
— Я не перевожу — мне переводят. Ладно, незаменимых адресов нет. Поищу другой. Дремли и дальше, Феденька.
И Герой прощально окинул взглядом почти царский кабинет. Не судьба внедриться сюда. Жаль.
— Куда же ты? — воззвал школьный друг. — Сейчас Глаша с кофе.
— Ладно, Феденька, кофе — в другой раз. Время уходит, время. А его надо срочно конвертировать в какую-нибудь пристойную валюту!
Герой действительно чувствовал, как течет время — словно кровь по жилам. Протекает — и утекает, если расслабляться, не заниматься каждую минуту своим прорастающим делом!
Вот и первый ему поворот от ворот. А он-то разбежался, поверил, что все с порога признают в нем президента новой Академии! Или — как раз и повредила школьная дружба? Федя слишком хорошо знает Героя с детства, чтобы поверить. Как сказано: «Помилуйте, какой же Гоголь гений? Ведь мы же с ним вместе служили!» Обаяние таинственного незнакомца всегда неотразимее.
Выйдя из несостоявшейся своей резиденции, Герой почему-то не сел в машину, а решил пройтись по манящей его набережной. Рассмотреть подробнее, а не со скорости полсотни километров в час.
Сам не зная на что рассчитывая, Герой не спеша двинулся налево. Следующий дом после Меншиковского дворца его заинтересовал. Двухэтажное строение стояло покинутое, окна забиты кровельным железом, но облупившийся фасад сиял былой роскошью: барочная затейливая лепка выдавала приверженность архитектора веку фижм и пышных париков.
Герой свернул с набережной и прошелся вдоль строения сбоку. Обнаружилось длинное продолжение фасада. Вернее — как бы ножка буквы Т, при которой фасад служил всего лишь незначительной поперечиной. Высокие полуциркульные окна напоминали Михайловский манеж.
Странно, что такой дворец стоял заброшенным — и ведь в самом центре, на Университетской набережной!
Но если в этом доме не сидит директор, значит, никто не может запретить Герою Братееву принимать почту на здешний адрес! Блестяще! И даже если петербургские действительные члены АОН вместе с членами-корреспондентами явятся поинтересоваться, где располагается их Академия, можно будет подвести к сим подлинным остаткам былого величия и объяснять, что парадное здание пока еще на косметическом и капитальном ремонте — но скоро откроется вновь во всем первозданном блеске!
Должно быть, из-за общей заброшенности на фасаде не был обозначен номер. Герой вернулся к Меншиковскому дворцу и убедился, что Алексашка жил под нумером 15. С другой стороны покинутый дворец обрамлял филфак университета под нумером 11. Стало быть, опальный дворец располагается под нумером 13. Ну, раз Герой Братеев бросил на него взгляд, опала дворца позади!
А самый нумер 13, надо было считать, обещает удачу. Герой если и страдает слегка суевериями — то наизнанку: любит пересекать свои пути с черными котами, чтит число 13 и плюет для удачи через правое плечо.
Правда, в заколоченной двери заброшенного дворца не нашлось прорези для писем и газет. Нужно было договориться, чтобы корреспонденция на Университетскую, 13, оставалась прямо на почте. Впрочем, это — дело нетрудное. Трудность оставалась за малым: чтобы потянулась в достаточном количестве вожделенная корреспонденция!
Потянется! Коли нашелся такой адрес — престижней не бывает. Чего ж еще? Как же не броситься на Университетскую, 13, — во дворец, целиком принадлежащий АОН, пусть даже простаивающий пока под капитальным ремонтом. Ремонт — тоже солидно. Ремонт означает, что есть деньги на новые паркеты и плафоны. Не на новые даже, но что гораздо изысканнее: на реставрацию паркетов и плафонов позапрошлого века — почти музейных!
Придут, убедятся, что здание в ремонте, — и станут покорно ждать, когда ремонт наконец закончится и их пригласят на инаугурацию… или презентацию… ну словом, пригласят на давно заслуженное ими торжество.
А пока не закончен ремонт, незачем и мантии с посохами рассылать — ясно же, что мантии должны находиться в комплекте с дворцом!
20
Еще одна деталь оставалась. Маленькая брешь в идеальном проекте: требовалось имя. Кем будет подписана академическая грамота?! «Президент АОН Г. БРАТЕЕВ»?
Занявшись раскруткой своего дела, Герой снова преисполнился самого высокого мнения о себе, но деньги заставляют смотреть трезво даже на себя самого. В качестве товарного знака «Г. БРАТЕЕВ» не смотрится. Во всяком случае — пока. Солидный президент необходим почти так же, как респектабельный адрес.
И тут Герой вспомнил о своем сменщике на больничной койке. Шуберт-Борисовский — это имя. Подлинный академик из Большой Академии, если кто-то захочет проверить. А кто и не захочет, кто не слышал — все равно не устоит: очень уж солидны эти двойные фамилии — Воронцов-Дашков, Сумароков-Эльстон — вот и Шуберт-Борисовский.
Герой позвонил в больницу и узнал, что Шуберт еще не выписан, хотя состояние удовлетворительное. Уж не осложнение ли с ним случилось?!
Герой отправился в знакомую больницу.
Со странным чувством вошел он в отделение не как пациент, а как добрый самаритянин, навещающий страждущего.
Шуберт лежал на той самой кровати. Самое удивительное, что сосед культуракадемик по-прежнему лежал, хотя и не обвитый больше шлангами с промывающим раствором. И стоическая его жена хлопотала тут же. Увидев Героя, они сразу стали сетовать в два голоса:
— Вот, посмотрите, до чего довели!
— Едва не залечили!
— Температура до сорока подскочила!
— Занесли, значит, инфекцию!
— Вам повезло почему-то, а я до сих пор…
Герой торопливо высказал сочувствие и обратился к своему преемнику, молча лежавшему на койке во все время этих излияний.
— Здравствуйте, Иоанн Ипатьевич, — на предельной бодрости приветствовал Герой.
— О, здравствуйте-здравствуйте! Вы не представляете, как я рад вас видеть — как живое воплощение. Здоровы, бодры. А я немного здесь подзадержался.
— Да что вы? Неужели что-то осложнилось?
Тем более, осложненный сосед рядом, как не заразиться — если не бациллами, то неудачливостью?
— Ну не то чтобы осложнилось. Просто медленно зарастает. Все-таки годы, понимаете ли. Да и кто знает: если специфическая интоксикация имеется, вообще заживление медленное.
Шуберт не решился выговорить «раковая интоксикация»
Герой поспешил приободрить старика:
— Нет-нет, я думаю — просто возраст. Всякая онкология, я слышал, истощает, а вы совсем не истощены.
— Я тоже надеюсь. Тем более, меня уже, собственно, собираются выписывать. Несколько дней собираются. Потом, правда, пошлют обследоваться в онкологический. Вы обследовались в онкологическом?
— Нет. Зачем это нужно?!
— Ну как же. А вдруг где-то — затаилось?
Не она-опухоль, не он-метастаз, а нечто среднее — страшное, неназываемое, в среднем роде: затаилось! Чудище обло, огромно, стозевно…
— Верьте в лучшее, Иоанн Ипатьевич.
Вошла седенькая бестелесная женщина, посмотрела светлыми глазами — и Герой сразу понял: жена академика.
— А это моя Маша. Мария Игнатьевна.
«Ипатьевич», «Игнатьевна» — даже звучало как-то едино.
— А это, Машенька, молодой человек, которому делали такую же операцию, как мне. Видишь, какой бодрый.
— Ну и прекрасно. И ты будешь таким же бодрым, я уверена… Представляешь, опять этого Заботкина нет на месте!
— Такая фамилия, а заботы не дождешься от него.
— А что такое? Может быть, я могу?
Целеустремленность сделала Героя проницательным: явилась возможность оказаться нужным академику. А тот потом не откажет — из благодарности.
— Представляете, молодой человек, — объяснила Машенька (к ней шло уменьшительное, несмотря на седины), — уже можно нам выписываться, но я не могу Иоанна Ипатьевича увезти. Он уже на пенсии, числится только консультантом, но все равно в его институте обещали машину — и тянут. То нужна была директору, то сломалась. Теперь не могу застать этого Заботкина. По-моему, он от меня бегает. Ученику одному позвонила: уехал в Лондон. Другой обещает уже третий день. А такси теперь — вы ж понимаете… Здесь терпят, потому что Иоанн Ипатьевич еще довольно слабый, ну и возраст. Но уже неудобно.
— Так я вас прямо сейчас отвезу!
— Вы на машине?
— Ну да.
— Но с какой стати? Неудобно! Незнакомый человек.
— Считайте, уже знакомый. И я, при всем своем человеколюбии, зашел к Иоанну Ипатьевичу, представьте себе, по делу.
— Неужели кому-то до меня есть еще дело?
— Есть и даже очень. Собирайтесь, я подожду в коридоре. А о деле поговорим уже в вашем кабинете.
Академик — на такси экономить приходится. Вот и весь итог семидесяти или больше лет — и пары сотен трудов, наверное. Герой правильно сделал, что вовремя сменил ориентацию!
В машине старички ахали, удивлялись мягкости хода — до сих пор, небось, только на институтской «волге» ездили. Герой посматривал покровительственно. Какая разница — академик или плотник? Важно, что слабый, бедный, больной старичок. Пара старичков.
В квартире у академика Героя с бесконечными благодарностями и извинениями, что задерживают занятого человека, усадили ждать в столовой. Ощущение было, словно оказался в антикварном магазине: резной буфет, стулья с выгнутыми спинками и шелковой обивкой — смешно подумать: уж не гамбсовские ли? — стол покрыт тяжелой малиновой скатертью с бахромой. На окнах такие же портьеры, на стенах темные картины в золоченых рамах. Но все это великолепие, казалось, требовало подробной реставрации, а для начала, может быть, элементарного пылесоса.
— Ну вот, извините, пожалуйста, надо же переодеться после больницы.
Теперь на Шуберте был роскошный, когда-то стеганый халат, да жаль, изрядно траченный то ли временем, то ли молью, и черная вполне академическая камилавка, в какой снимался на старинных фотографиях или даже дагерротипах его учитель и еще дореволюционный академик Фаворский. Камилавка очень соответствовала будущей пятиугольной шапочке и прочей академической униформе, задуманной Героем, так что он как-то сразу уверился в успехе своего посольства.
— Пройдемте ко мне в кабинет.
Кабинет тоже соответствовал: вместо письменного стола здесь царила конторка красного дерева — порода мебели и вовсе почти вымершая, разве что в Меншиковском дворце стоят такие же. Вот и хорошо: здесь Герой возьмет реванш за поражение в резиденции светлейшего! Письменная плоскость конторки была обтянула ломберным зеленым сукном, сильно истертым за время неусыпных трудов академика; а обрамлял это ристалище мысли затейливый заборчик высотой в спичечный коробок, из которого выпали по ветхости некоторые столбики.
Герой подумал, что когда он купит себе приличную его будущему положению квартиру, обставить ее надо будет именно так — в стиле кабинета Фауста. И чтобы старинные книги в шкафах, хотя бы вся реальная информация заложена была в компьютере.
— Вот, дорогой Иоанн Ипатьевич, позвольте вам презентовать скромные труды нашего института.
Сборник трудов был совершенно подлинный, с грифом «для служебного пользования», изданный некогда тиражом в пятьсот экземпляров. Вот ведь как пригодился нежданно.
— Тут и моя работа, и другие. Как вы увидите, если взглянете, мы занимались вещами очень серьезными. Я говорю в прошедшем времени, потому что сейчас работы практически остановились, большинство сотрудников разбежалось — ну вы знаете, как это сейчас везде.
— Да-да, и у нас то же самое, в моем институте, — проникся сочувствием академик. — Даже машины не допроситься: раньше пять или шесть за нами числилось, а теперь одна, и та вечно в ремонте.
— И вот мы решили, небольшая группа ученых из нашего института и некоторых других, чтобы поддержать гаснущую науку, особенно самые перспективные направления, учредить Академию Опережающих Наук. По-моему, очень удачно найдено слово: «опережающих»! Вот я, например, занимался расщеплением протона, выделением энергии — это же сулит колоссальный прорыв!
— Конечно, я знаю о проблеме протона, — кивнул Шуберт.
— Так вот, чтобы сразу занять достойное место, нам нужна поддержка такого человека, как вы! Не согласились бы вы стать президентом нашей Академии?!
— Начинание прогрессивное, — кивнул честной седой головой Шуберт-Борисовский, — но ведь надо избираться. Президент — номенклатура демократическая.
— Избиретесь. Единогласно. Так единогласно, что и сами не заметите.
— Нет, но все-таки. Надо для начала собрать президиум, — колебался Шуберт.
— Уже собрался и постановил. С чувством единодушного удовлетворения. А я взялся исправлять чисто техническую должность Ученого секретаря. Поэтому и бегаю вот за счет своего времени.
— Нет, но все-таки надо встретиться с коллегами, обсудить…
Но Герой настойчиво придвинул академику припасенный на этот случай Устав на двенадцати страницах, где уже заделан был пробел для подписи. Отпечатанный отборным шрифтом, он казался вышедшим из академической типографии. И Шуберту-Борисовскому ничего не оставалось, как расписаться в указанном месте — ведь не оставлять же без надлежащего употребления такую хорошую брошюру, составленную во благо осиротевшей науке! И как отказать симпатичному человеку, который вывез из больницы забытого там академика и бегает за счет своего времени ради общего дела!
Сделав дело, новоявленный Президент со своим нечаянным Ученым секретарем вернулись обратно в столовую. Явилась Машенька, укутавшаяся в темно-зеленый шерстяной платок — отчего она тоже казалась немножко ломберной. Под ее почти невесомыми шажками половицы, однако, привычно терпеливо скрипели, и казалось, скрипят согласно и дверцы прадедовского буфета. Машенька подала чашки, разрисованные тончайшей паутиной трещинок, и бархатный с латунными накладками альбом, в котором многократно запечатлен был Иоанн Ипатьевич на парных снимках с… — с половиной научных знаменитостей уходящего века.
«Вот ведь было все», — казалось, молчаливо взывали и старые фотографии, и инвалидный буфет.
Герой внезапно расщедрился — еще и не имея дохода с Академии, но предвидя успех, сообщил, словно спохватившись:
— Да, забыл я совсем перед вами извиниться: президентский оклад всего два миллиона в месяц. Даром будете работать, Иоанн Ипатьевич. Почти на общественных началах, как и подобает русскому и российскому интеллигенту.
Шуберт-Борисовский с деликатной небрежностью не отказался.
— А я, батенька мой, во многих академиях и обществах состою, — простодушно похвастался старик. — Не вы первый мне предлагаете. Помимо большой Академии, само собой. А еще раньше в международные академии приглашали. Сначала в ЦК запрещали иностранные степени принимать, а потом разрешили и даже на казенный счет командировали. Если не по социальным наукам, а по естественным. Обычно про эти новые я не упоминаю, потому что настоящая Академия все-таки одна, но раз уж зашел разговор.
— Но в тех-то обществах и академиях вы не президент все же, — возревновал Герой.
— Не президент, — пригорюнился Шуберт. — Но зато грамоты красивые.
— Грамоты, конечно же, у нас предусмотрены уставом, вы на досуге почитаете. А еще — мантии и в особенности посохи, каких ни в каком Кембридже нет.
— Посохов нет, — посетовал старый академик. — А грамота самая красивая у меня из Болоньи. Болонская академия музыки. Достань-ка, Машенька… Вот. Я сам не музыкант, но у меня есть работа по философии музыки. И по физиологии. Я показал, что разные ритмы по-разному стимулируют нервные сети кишечника. Сорокалетней давности работа, но сейчас только актуализировалась в связи с современными ритмами. Я назвал это явление «гиперритмией». А как следствие наблюдается дискинезия.
Герою понравился рисунок на титуле, осенявший почтенный документ из Болоньи.
— А можно у вас эту грамоту позаимствовать ненадолго?
— Только с возвратом, — по-мальчишески предостерег Шуберт.
— Слово ученого секретаря!
Герой вышел от Шуберта-Борисовского с заветной подписью и условно одолженной грамотой.
И это — настоящий академик. Можно смело сказать: зубр в своей области. Герою казалось, что разговаривал он только что с маленьким ребенком. Он — Герой Братеев — сильный и умный, снизошел к старичку. Конечно, дело и в возрасте. Инстинктивное физиологическое превосходство здоровья и молодости он ощутил бы, наверное, и перед самим дряхлым Эйнштейном. Но актуальнее превосходство, скажем так — социальное. Потому что здесь, в этой завидной, но ветхой квартире Герой представлял господствующий ныне класс. Он, Герой Братеев, готов был взять на содержание этого старичка — и старичок безропотно на содержание согласился. Что толку от любых талантов, если таланты обязаны продаваться, а покупатель он — владелец капитала. Позавидует ли Герой хоть первостатейному академику, хоть первому тенору, хоть чемпиону мира? Отныне — нет.
Герой еще ни копейки не заработал на своей идее, но он уже организовывал жизнь. И Шуберт принял его условия. Так все просто! Значит, Герой обладает способностью делать дело, заставлять окружающих покорно идти за собой — и убедиться в этом было необыкновенно важно: куда важнее, чем когда-то найти решение сложной задачи на олимпиаде — после чего он поверил в себя как в будущего физика. Как давно это было. Ну ничего, сегодня и институтское прошлое пригодилось.
Дома его встретил междугородный звонок. Ну прямо телепатия у папы! А может, он уже звонил.
— Ну как ты? Как себя чувствуешь?
— Отлично.
— Все без последствий?
— Да. Как у вас? Машину починили?
— Ездит уже, но теперь кондиционер отказал. А тут жара, без кондишен жуткая душегубка. Вообще тут климат больше на наш сочинский похож.
— Так и хорошо!
— Не знаю. С годами я начал чувствовать. Я думал, пока сидел в Союзе, что в Америке нормальный климат белой страны, вроде Англии, а тут прямо Африка. Потому и негров столько… Ну не надо обо мне. Мама беспокоится, не нужно ли тебе каких лекарств?
— Она уже спрашивала. Нет, спасибо. Ты-то как с твоим сердцем?
— Нормально, не думаю даже.
— Ну и хорошо. Целую.
Что-то папа стал нервничать у себя в Америке. Получается, Герой его утешает, словно у папы рак, а не у него.
Герой так погружен был в новые дела, что и не вспоминал о недавней болезни. Правда, сейчас невольно вспомнил, когда съездил за Шубертом в свою больницу. Не вспоминал и не удосужился зайти в поликлинику, где ему предписано наблюдаться.
А ведь положение изменилось: впереди замаячила новая цель. И цель куда заманчивее, чем скудные научные лавры, хотя бы и нобелевские. Умирать теперь уже не имело смысла.
А вдруг, пока он бегает, какой-нибудь метастаз разрастается тихой сапой?!
Впервые с того момента, когда он усмотрел неуместное истечение крови, Герой испугался. Ведь настоящий рак у него нашли! Обидно будет умереть, обнимая первый заработанный миллион долларов! Не успев зажить новой жизнью!
Спасибо Джулии, она позаботилась, принесла эти капсулы с тибетской травой, которые Герой исправно глотает. И заваривать другую траву в термосе не всегда забывает. И Джулия занимается этим, когда заходит. Герой постарался убедить себя, что зародыши рака, если и затаились где-то, настигнуты и уничтожены тибетской травой. Но все-таки надо обследоваться, надо постоянно следить за собой, чтобы ухватить в зародыше, если все-таки растет метастаз: ведь везде говорят врачи, что рак сейчас излечим, если только захватить вовремя, удушить в зародыше!
Герой улегся — и ему показалось, что у него болит под мышкой. А это как раз излюбленное место лимфоузлов, куда часто стреляют метастазы! Он пощупал — нет, вроде узлов не находится. И боль прошла.
Но все равно — как глупо! Он способен к новой жизни, в нем открылся деловой талант — и затесался в неподвластные ему самому собственные внутренности этот посланец смерти, словно бомба, заложенная террористом. И нужно теперь не только развивать свое многообещающее дело, но и постоянно бороться с раковым террором. А ловить террористов, как показывает мировой и отечественный горький опыт, — занятие весьма проблематичное.
21
Вечер — время страхов, а с утра Героя все-таки больше занимали дела.
Даже для того, чтобы основать на пустом месте всего лишь Академию Опережающих Наук — не протонную электростанцию! — нужен был первоначальный капитал. Совсем небольшой: напечатать красивые дипломы на роскошной пергаментной бумаге, буклеты с изображением мантий и посохов, которые предстоит получить счастливым новобранцам АОН. Сами посохи потом подождут, но хотя бы буклеты нужно было предложить подлинные! Экономить на этом нельзя: диплом на промокашке никому не нужен. Получалось — всего-то в тысячу баксов можно уложиться. Всего-то в тысячу жалких долларов. Или — в тысячу прекрасных долларов!
Но где взять эту тысячу?!
Идиотское положение, когда блестящий проект тормозится в зародыше из-за отсутствия мизерной суммы, необходимой на первоначальное ускорение. А дальше деньги начали бы размножаться сами собой!
Герой завтракал, но мысли о безденежье портили аппетит. Быть может — впервые. Одно дело, когда не хватало пошлых потребительских денег: ни к морю съездить отдохнуть, ни коробку передач заменить, не говоря уж о новой тачке, — это обидно, но терпимо, потому что не убивает надежд на будущее; и совсем другое, когда открылся блестящий путь круто вверх к деньгам и славе, но может завтра и закрыться из-за дефицита в какую-то жалкую тысячу баксов!
Герой до сих пор еще никогда не держал в руках тысячи долларов, и для нормального проживания это была бы громадная сумма, но когда пошел счет на первоначальное капиталовложение, он даже про себя искренне считал тысячу жалкой суммой. Потому что в том мире, куда он захотел вступить, совсем другой счет.
Занять? Но он знал, что такое займы в наше время! Наслышан. Потом врываются люди даже и без масок, потому что ничего не боятся и ни от кого не скрываются. И человек остается без машины, без квартиры, но счастливый необычайно — оттого что живой…
Конечно, Филя вряд ли наслал бы на него бандитов выколачивать долг. Ручаться нельзя ни за кого, но все-таки — вряд ли. Но не хотелось унижаться перед слишком уж старинным приятелем. Чтобы небрежно выдал с барского плеча. Неравенство особенно чувствуется, когда взлетает вверх твой однокашник: рядом на горшках сидели в детстве — так чем же он лучше?!
Герой не мог не подумать, что, стоило заикнуться, Джулия запросто выдала бы ему кредит в тысячу баксов. И никогда бы не напоминала о возврате. По крайней мере, пока они не поссорились. Но то-то и противно: ему пришлось бы сделаться осторожным в словах и поступках, чтобы она не сменила милость на гнев и не потребовала возврата долга.
А между прочим, пора было ему после больницы возобновить поставки продуктов бабушке Миле. Любка ездила вместо него, но Любка без машины, и вообще бабушка лучше ладит с Героем.
Герой вспомнил очень кстати, что ведь он — наследник бабушки, правда, пополам с Любкой. В сундуке у бабушки золота и брильянтов не предвидится, но квартира ее приватизирована, а квартира — это же недвижимость! Ценность, как-никак.
Слово, почти забытое в СССР и возродившееся в России, — «наследник». Какая обширная литература существует про наследников, особенно, правда, на Западе, — и психологические романы, и детективные очень увлекательно описывают страсти, когда нетерпеливые потомки отправляют на тот свет родителей и дедушек ради немедленного наследства. И бабушек тоже. Вечный сюжет — от Бальзака до Агаты Кристи.
Если бы вдруг сейчас получить Герою наследство, то все проблемы его были бы решены — так выражаются, он заметил, богатые люди: «У меня проблемы с няней для младшего». Правда, и небогатые научились тоже: «Проблемы с засоренной раковиной». Да, так вот, если бы вдруг именно сейчас освободилась бабушкина квартира, поскорей бы ее продать…
Освободиться квартира могла бы, если бабушка вдруг умерла. Специально она ничем не болеет, но в ее возрасте внезапно умереть вполне простительно.
Герой всегда достаточно любил бабушку Милу и сейчас желал ей всего лучшего в пределах возможного — просто мечта о наследстве и пожелание здоровья бабушке текли в сознании параллельно, никак не смешиваясь.
Бабушка встретила крайне нестандартным вопросом:
— Ну что, ты и вправду болел или от девок своих решил спрятаться?
Герой в первую минуту даже не смог отшутиться:
— Да ты что! Ни для каких девок я бы почкой не пожертвовал.
— Значит, всерьез. Очень уж ты всегда был энергичный. Потому и девки чувствуют. Откуда ж к тебе прицепилась?
— Если бы я знал, я бы уже числился благодетелем человечества. Говорят, Рокфеллер или кто-то завещал денег на золотой памятник тому, кто найдет окончательное средство против рака.
— Золотой памятник — это красиво, — кивнула бабушка. — При жизни его поставят или как?
— При жизни надоест, наверное, глазеть на себя. Да и тревожно: многие покусятся отпилить по куску. Я бы взял наличными.
— Сейчас-то у тебя как? С наличными? Тебе в санаторию не нужно поехать, чтобы долечиться до полного здоровья? Или бывают теперь лекарства дорогие. Раньше в аптеке все копейки стоило, а теперь — посмотришь, и столбняк найдет. Опухолевые эти стоят и вовсе миллионы наши дурацкие.
Бабушка не выходит, а цены знает.
— Нормально у меня — здоровею прямо на глазах. Сначала чихнуть или кашлять не мог, шов не давал, а потом наконец чихнул — и ничего. Так и прогрессирую. А чего ты спрашиваешь? Хочешь мне путевку на Ривьеру оплатить? Хотя бы Северную, если на настоящую не хватит.
— Если очень нужно, у меня от моей бабушки бриллиантовая брошь есть. Думала Любочке завещать, да зачем в ваше теперешнее время настоящие камни? Только сорвут гопники — могут и вместе с грудью. А если для здоровья — как же ей впустую лежать?! Для здоровья ничего жалеть нельзя — в гроб не возьмешь. Так что ты эти лекарства бери, не думай, если нужно!
Ничего себе — сюрприз! А он-то не верил в бабушкины сундуки!
— Вообще-то нужно, — сдерживая торжество, признался Герой.
Как бы даже неохотно признался.
— На лекарство?
Ответить надо было мгновенно. Соврать или не соврать?! Помешало суеверие: скажешь, что на дорогое лекарство, — так и накличешь на себя метастазы!
— На жизнь, бабуля. Институт наш загнулся, надо новую жизнь начинать. Ну и немножко требуется для разгона.
— В новые русские решил податься?
Глупо звучало бы в первом лице: «я — новый русский».
— Просто есть хорошее дело, да нужен вступительный взнос.
Бабушка внимательно посмотрела и объявила тоном пророчицы:
— В деле ты прогоришь, Герка. Дела — не твое дело. Но я тебе все равно отдам, раз тебе хочется. Чего ей в сундуке смерти моей дожидаться. Чтобы не проклинал меня потом: зажала старая, счастья жизни лишила. Только Любке не говори.
Да уж, Любка бы в горло вцепилась, если б узнала. Новенькая ее христианская любовь — отдельно, а денежки — отдельно. Задумала же как-то мухлевать с квартирой.
Ай да бабушка Мила. Ночевать пустить никогда не соглашалась — и вдруг осчастливила!
— Что это Мавроди не видно? — спросил Герой, чтобы сделать бабушке приятное.
— Спит где-то. Страсти ее отпустили, теперь отсыпается. Хорошо у кошки — раз в три месяца. А у девок — без перерыву!
— Мавроди не видно, а запах ее чувствуется. Или у тебя уже ароматические миражи в комнате?
— В носу у тебя галлюцинации!
Бабушка достала из ящика комода потертую кожаную сумочку, извлекла оттуда подарок.
— На, испытай свою удачу.
Наверное, брошка была красивая — и золотая, и камень при поворотах стрелял лучами. Но что Герою до ювелирных красот? Открывалась с помощью этого ключа дверь в новую жизнь, вот что ценно.
— А бабушке твоей кто подарил, бабуля?
— Муж ее. Он был доктор, женские болезни лечил. Тогда врачи богатые были, обычное дело — жене брошь. Это не удивительно, что муж брошки дарил, удивительно, как она до таких лет дожила в комоде. Как в Торгсин не снесли когда-то?.. Видишь, сидела здесь судьба, тебя, значит, дожидалась. А спустишь без толку — сам дурак.
Обратно Герой старался ехать медленно. Чтобы не врезаться в кого-нибудь от полноты чувств.
Но в общем-то все правильно! Кто же должен помочь, если не предки? Филя почему поднялся быстро? Потому что у него папа — интендант. Наворовал ребенку стартовый капитал. А Герою, значит, послал привет дедушка бабушки — пра-пра получается. Дедушка, который так кстати любил свою жену — или, наоборот, заглаживал грехи с пылкими пациентками? Счастье, что в те времена врачи бывали богатые! Теперь можно будет резко стартовать — спасибо счастливым дореволюционным временам… А чтобы совсем с нуля начать — нужно разве что в карты выиграть. Или ограбить кого-то в темной парадной.
А еще: приятно было думать, что у него и в мыслях не мелькнуло нечаянно отравить бабушку ради ускорения наследства. Герои Агаты Кристи этим запросто занимаются, а он — не такой.
А еще, как в старой дунаевской песне поется: «Эх, хорошо в стране любимым быть!» Необходимо уточнить — любимым женщинами. Женщины пропасть не позволят — когда любят. Вот и бабушка, хотя и устаревшая совсем, но все-таки женщина в своей основе. Бывших женщин не бывает. Потому и помогла любимому внуку. А внучку — побоку.
Вот только обидно, что бабушка не верит в его деловые таланты. «Прогоришь ты, Герка!» А он не прогорит! Он докажет. Прежде всего, докажет себе. Но и бабушке Миле тоже.
22
Тем больше появилось оснований беречь здоровье.
В поликлинике его тотчас направили к консультанту по почкам, платному, но зато остепененному и известному. С бабушкиной брошью в кармане он мог легко тратить последнюю наличность, заработанную научной работой. Герой всегда считал, что нужно пользоваться услугами лучшего качества — как и товарами. Не всегда следовал своему убеждению по бедности — но считал. И вот он уже может, не задумываясь, оплатить профессорскую консультацию. А скоро сможет гораздо больше.
Если будет жив дальше.
Профессор оказался старым, но жизнерадостным — никакого сходства с Шубертом-Борисовским. Наверное, потому, что урология — доходное дело. Вот и комаровскую дачу у них купил уролог.
— Смотритесь вы молодцом, будто с курорта прибыли, а не из госпиталя. А хабитус — первое дело. На мой профессиональный взгляд, у вас должно быть все отлично. Но не будем пренебрегать и инструменталиями… Чего ж это, батенька, там в больнице не сделали вам элементарного рентгена легких? В почку вашу уперлись, а на полшага в сторону посмотреть им уже неинтересно, или недосуг. Надо вам скопию учинить. Ну и УЗИ повторить. Почку оставшуюся, печень.
Нетрудно было догадаться, что при всей своей кипучей жизнерадостности профессор искал метастазы.
Во время беседы в кабинет влетела знакомая Герою заведующая отделением, та, которая содействовала его отправке в больницу.
— Ну как вы? Уже дома? Егор Тимофеевич вас смотрит? Очень хорошо. С Егором Тимофеевичем вы не пропадете!
И отнеслась к профессору:
— Ну как тот мой больной? Вчерашний?
— Прилично. Я думаю, ничего серьезного. Но надо менять образ жизни.
— Вот я тоже ему сказала.
— Массаж простаты ему показан. Самый простой — естественный: во время извержения, — с удовольствием засмеялся профессор.
— И я ему слово в слово!
Видно было, что подобный метод массажа заведующая очень одобряет.
Герой было подумал поначалу, что пациент предается излишествам, ему прописано воздержание, а оказалось ровно наоборот: пациент оказался аскетом, а врачи призывают его вернуться к нормальной мужской жизни и практиковать естественные извержения. Откуда только взяли аскета? Или к ним обратился монах? Теперь ведь всерьез возрождают монастыри — со всеми прелестями средневекового устава.
Нечаянная сцена очень успокоила Героя: профессор реально понимает жизнь и дает удобные советы. Теперь Герой будет знать, что совместно с милыми женщинами производит лечебные процедуры — физиотерапию и массаж.
Продолжая улыбаться, профессор снова обратился к Герою:
— Я думаю, у вас все хорошо. Но надо быть бдительным. Вам — всю жизнь. Повторять УЗИ — раз в полгода. Рентген — можно тоже. Некоторые боятся радиации, но мы в быту получаем гораздо больше.
— Я слышал, профессор, существует новейший метод: атомно-магнитный резонанс. Там не отдельные части просматриваются, а сразу все тело. От корней волос до кончиков ногтей.
— Можно, конечно. У нас в городе только одна установка — наверное, очередь. И жизненных показаний я у вас все-таки не нахожу. Довольно дорогая процедура, должен вас предупредить.
— Здоровье еще дороже, профессор. Давайте попадем в резонанс.
— Хорошо. Но это не исключает прежних моих рекомендаций.
Пожалуй, инициатива больного его слегка раздосадовала. Ну и пусть. Герой платит. А он уже начал понимать: кто платит — тот не стесняется. Застенчивый бизнесмен так же невозможен, как слепой шофер.
Приемные часы рентгена удачно совпали, и Герой сразу же зашел туда. Все-таки он волновался, пока ждал результатов. Если профессор сразу заинтересовался легкими, значит, опухоль почки имеет обыкновение стрелять именно сюда.
Наконец равнодушная сестра вынесла ему заключение — хорошо хоть не играли в конспирацию, не сказали: «Ответ у вашего доктора». Решающую фразу Герой выделил сразу: «Без патологических изменений». Значит, в легких чисто. Если только рентген способен разглядеть мелкие начальные метастазы. Ведь икс-лучи открыты уже сто лет назад, а почему-то разговоры о невозможности разглядеть рак на ранней стадии продолжаются. Нет-нет, рентген недостаточен, хорошо, что Герой выцарапал у профессора направление на магнитный резонанс.
Но все-таки — «без патологических»! Значит, крупных, с яблоко или больше метастазов в легких нет, а если и затаились совсем мелкие, их можно рассосать травами, которые принесла Джулия. Наверное — можно.
Полное спокойствие ему уже никогда не будет доступно и ни за какие деньги не купить, но некоторое время у него есть, чтобы жить и делать дела. Месяцы точно, а в лучшем варианте — годы. А там — там и новые лекарства появятся, более мощные и более точные, которые не травят в организме все подряд, как современная химиотерапия.
Надо переболеть раком, чтобы понять: месяцы — тоже время.
Когда Герой отпирал машину, к нему подскочила оборванная старуха цыганского вида — подскочила с неприличной для ее лет резвостью:
— Золотой, помоги, дай на хлеб.
Герой не любил нищих. Большинство из них он считал расчетливыми профессионалами, которые неплохо зарабатывают своим ремеслом, а те немногие, которым действительно нечего есть, сами виноваты: всегда можно работать, а не клянчить. И вообще — какое ему дело до них? Он не подавал милостыни никогда.
Но тут он дрогнул: ведь только что вышел он из рентгена, вопрос идет о жизни — сидит в нем рак или нет? Тысячи лет считается, что подавать нищим — полезно для здоровья и успехов дающего. И Герой не смог пренебречь столь прочной традицией, протянул было пятитысячную бумажку, но сменил на десятитысячную — чтобы еще больше умилостивить судьбу.
Старуха, видать, рассчитывала на меньшее и осыпала его благословениями:
— Дай бог тебе здоровья, красавчик! Жену добрую и денег много. Удача тебе завтра будет.
Глупо, но Герою приятно оказалось услышать пророчества резвой нищенки.
23
Занимать денег у Фили Герой не стал — и тем самым остался на равных со старым приятелем, не испортил дружбу деньгами. Но спросить совета, к какому антиквару стоит обратиться с бабушкиной брошью, было вполне уместно: Филя имеет связи, порекомендует человека, который по знакомству не обманет. Или — не слишком обманет.
Вмешивать Джулию Герой не стал: будь он так богат, как ему бы хотелось, брошь нужно было бы просто ей подарить — но он пока не мог себе такого позволить. Пойдет у него все как надо — будет ей дарить драгоценности. Пока же не хотелось выдавать свою невольную скупость. Джулия бы предложила, возможно, выкупить у него брошь для себя, что вышло бы совсем унизительно: продал брильянт любовнице!
Антиквар оказался классическим старым евреем, что тоже обнадеживало — помимо рекомендации Фили: опыта у Героя не было, но почему-то он считал, что старые евреи не обманывают по мелочам — они для этого слишком умны и осторожны.
Антиквар водрузил на лоб обруч с лупой и осмотрел брошь вооруженным глазом:
— Молодой человек, я вас поздравляю: ваши бабушки и прабабушки грамотно хранили свои драгоценности: на ней нет мелких царапин.
— Разве на брильянте бывают царапины? Он же самый прочный.
— Царапины бывают на золоте. Глупые люди хранят свои драгоценности в чулке, то есть в мешке, где они трутся друг о друга — и царапаются. Такие вещи надо держать в отдельных футлярах. Бархат хорош внутри футляра, но еще лучше обернуть внутри бархата дополнительной льняной тряпочкой. Да, царапин нет. Ювелир делал хороший, но обычный — не из мастерской Фаберже. Что вам сказать? Вечные ценности сейчас в цене, брильянт — вечная ценность. Цены на Пикассо завтра изменятся, а на брильянты — нет. Поэтому умные люди вкладывают. Инфляция, правда, замедлилась, а то расхватывали, как пирожки… Две двести. Если напрямую.
Герой определил минимум, потребный для начала своего дела, в тысячу. Появлялся избыток, таким образом. Джулия на его месте, наверное, сказала бы прямо и резко: «Хорошо, а теперь я посоветуюсь с другим независимым антикваром, сравню цены». У Героя хватило бы характера заявить так, если бы не рекомендация Фили. И если бы вид антиквара внушал меньше доверия. А так… Тем более, продавая прямо, без оформления договора, оба экономили. Антиквар рисковал, тем более ему стоило быть честным со своим контрагентом.
— Давайте. Желательно сразу в долларах.
— Раз напрямую, конечно.
Никогда Герой не узнает, воспользовался ли этот петербургский гобсек его неопытностью. Ничего, он заработает гораздо больше на своей АОН! Главное, можно наконец начать!
С двумя тысячами настоящих денег в кармане Герой сам себе казался богачом. Бумагу на дипломы самую первосортную! Проспекты с изображением несуществующих мантий и посохов цветные и лучшей печати. Можно в Финляндии заказать. Конверты с фирменным брендом АОН — такие мелочи решают все: они вызывают доверие, а доверчивый клиент заплатит!
На цветном принтере Герой отпечатал грамоты с золотым обрезом и темно-синей благородной заставкой, на которой пухлые музы трубили в трубы и размахивали венками — позаимствовал с болонской грамоты Шуберта. Имена счастливых академиков впечатывались зеленым цветом жизни, а подписи президента и ученого секретаря выводились алой краской, словно бы почтенные мужи подписывали дипломы красной китайской тушью (никто же не заподозрит в АОН фаустианскую традицию скреплять договор подлинной кровью!).
А ведь он пока пустил в ход первый список, свежие сливки, снятые с соседнего СИЗО. Дальше ждут с нетерпением своей очереди множество институтов, вузов, закрытых КБ — в Петербурге, в Москве, в необъятной провинции. Уже не 420 академиков маячат впереди, а два-три десятка тысяч как минимум — и каждого новобранца так приятно умножать на $ 285. Недаром советская наука была в свое время самой многолюдной в мире, а российская отчасти таковой остается по сей день. И весь впечатляющий итог умножения — законная плата Герою Братееву за сообразительность и веру в себя.
Нагруженный первыми четырьмя сотнями плотных конвертов с эмблемой АОН Герой Братеев явился на почту.
Кроме конвертов он тащил еще и трехкилограммовый торт, и полдюжины шампанского — на представительских так же нельзя экономить, как и на именитом президенте и красочных проспектах.
Герой не стал, разумеется, томиться у окошка приемщицы, а сразу прошел в тесный кабинетик к начальнице почты, личные реквизиты которой заранее узнал по телефону.
— Вы куда лезете? Все вопросы в окошке! — прикрикнула было толстая почтмейстерша.
Но Герой, уверенный в своей победительности, не обратил внимания на суровый окрик и вывалил на старый, залитый чернилами стол свои конверты вперемешку с подношениями.
— Вот, Клавдия Ивановна, отныне мы ваши преданные клиенты. АОН на Университетской, 13. Знаете, конечно, этот маленький дворец, бывший царицы Прасковьи. Ну а поскольку адрес пока еще только юридический до окончания ремонта, то будем у вас оплачивать абонементные ящики, сколько скажете. Для всей привходящей корреспонденции. Как увидите адрес наш, так и складывайте в наш же ящик. А я буду приходить через день или два. Вот здесь устав наш оставляю вам лично, чтобы вы знали, с кем работаете. Не ТОО «Гнилоимпорт» какое-нибудь, а научная академия! Сам Шуберт-Борисовский президент! Всемирный академик. А я — скромный ученый секретарь, на почту захаживать по чину мне.
Толстая и добродушная Клавдия Ивановна приняла посильные подношения по-домашнему, без малейшей неловкости.
— Спасибо. Девочки сегодня с чаем скушают. До чего же приятно иметь дело с культурными людьми. Я сама так науку обожаю — прямо не сказать. Академика от нахала современного отличишь сразу — не надо никакой справки спрашивать. Взяли, значит, себе дворец этот? Ну, слава Богу. А то иду мимо — ну прямо сердце болит: такая красота стоит заколоченная. И прямо посреди самой знаменательной набережной. Я уж боялась, какие-нибудь израильские американцы купят. А тут, значит, для науки. И Университет рядышком — одно к одному.
Вот и почтмейстерша оценила соседство!
Он вышел из кабинетика, прошел сквозь почтовый зал под перекрестными женскими взглядами из всех окошек — чуют мыши: кот на крыше! — и оказался вновь на улице.
Да, легко все достигается на свете: пришел, подарил, победил. Люди чувствуют, кто имеет право распоряжаться, и охотно покоряются.
Теперь какое-то время нужно было просто ждать.
Что очень непросто: ждать, когда не ждется.
24
Странный звонок случился в тот же вечер.
Джулия только что пришла и готовила на кухне, Герой, предпочитавший пока не рассказывать о своих успехах в деле основания АОН, сидел в комнате и просматривал списки уже существующих академий «Геологии и охраны природы» и «Технической». Списки он добыл так же легко, как в СИЗО. Многие новые академики охотно захотят стать «дважды» и «трижды», как были когда-то многажды лауреаты Сталинских премий.
Тут телефон и проснулся. Женский, не очень молодой голос:
— Здравствуйте, мне нужно, по-видимому, Германа.
Герой привык.
— По-видимому, это я.
— Что значит «по-видимому»? Я говорю серьезно!
— Вы сами так спросили. Меня зовут не совсем так, но сокращают как Геру.
— Так вот, с вами говорит мать Ариадны Котовой. Давно вы знакомы с моей дочерью?
— Странный допрос. Я вашу дочь однажды видел в гостях. По-видимому, вашу дочь, поскольку фамилию она не объявляла, но Ариадна — имя довольно редкое.
— Почему же тогда у нее записан ваш адрес и телефон?
Очень интересно! Герой настырной девственнице не давал ни того, ни другого. Он хорошо помнил, что сам позвонил ей, заехал на машине и привез сюда. Адрес, положим, она могла заметить, хотя казалась достаточно восторженной, чтобы слишком присматриваться к табличкам на доме. Хорошо, она могла потом тихо явиться еще раз, осмотреть дом и квартиру — и записать зачем-то. Но телефон? Правда, по адресу легко узнать и телефон, было бы желание. Значит — было.
— Не знаю, почему. Я ей своей визитной карточки не оставлял.
— У нее не визитка, а написано от руки.
— И от руки я ей не писал.
— Как же вы это объясните?
— У нас есть общие знакомые, раз мы встретились в гостях. Могла у них узнать.
— Но зачем она узнала именно ваш адрес, если вы действительно ей не давали?
— Не знаю. Девичьи сердца всегда загадочны.
— А кто эти знакомые, у которых вы встретились?
— Ну знаете, я не уполномочен помогать вам следить за дочерью. Расспрашивайте ее сами.
— Дело в том, что она пропала.
Этого не хватало! Ну не утопилась же она от несчастной любви к нему — девственница казалась слишком разумной для таких крайних поступков.
— Правда? Очень вам сочувствую.
К комнату заглянула Джулия:
— Долго ты собираешься болтать? У меня готово.
Не хватало, чтобы Джулия о чем-то догадалась!
— Сейчас, обожди.
Но Джулия не ушла, а бестактно уселась в кресло.
— Да, исчезла уже восемь дней назад. Поэтому я вас прошу мне помочь.
А где доказательства, что это правда? Конечно, такими вещами матери не должны шутить, но бывают очень изощренные дамы. Хотя с помощью оголтелой лжи все-таки принято выслеживать мужей, а не дочерей.
— Думаю, все интересующие вас адреса есть в какой-нибудь записной книжке. И имена тоже.
— Я примерно так и обзваниваю. Но ваш телефон записан не в книжке, а отдельно на бумажке. Видимо, вы — последнее знакомство. Со всеми другими она была знакома — и не исчезала. А после встречи с вами такое случилось. Листок лежал прямо на середине стола. Как будто она хотела, чтобы я прочитала, если она не вернется. Указывала, кого искать, если что-то случится. И вот не вернулась. Так что вы напрасно скрытничаете. Если моя девочка не найдется, ее поисками займется милиция. И вами тоже.
— Ну что ж делать. Все равно добавить мне нечего.
Герой положил трубку.
— Что случилось? Очень ты озаботился от разговора.
Скрывать не было смысла: в той части, какую он выдал и мамаше Ариадны.
— Видел я на даче у приятеля одну девицу. А теперь звонит ее мамаша, что та исчезла и осталась записка с моим адресом и телефоном. Которого я ей не давал.
— А ты не давал?
— Не давал. Зачем мне?
— Как — зачем? Зачем мужчины дают свои адреса? Чтобы наедине побеседовать — с интересующим объектом.
— В данном случае — не давал и беседовать наедине не собирался.
— Наверное, ты не давал, зато она давала. Давать — это по женской части. Помнишь, ты мне сказал на второй день, как я тебе дала здесь у тебя дома, чтобы я вечером не приходила, что у тебя на вечер другие планы?
— Правда? Может быть, и сказал.
— И какие у тебя были планы на тот вечер?
— Не помню. Мало ли у меня дел. Это еще до больницы было, время прошло.
Герой мягко напомнил про больницу, чтобы Джулия остановилась. В конце концов, перенеся рак, он должен заработать на этом некоторые привилегии. Например, право избегать нервных сцен, потому что известно, что рак от нервов.
Но Джулия не оценила мягкий намек:
— Зато я помню. Дела бывают у тебя и вечером, и утром. Только со мной так не поступают, запомни, пожалуйста, миленький. Я сразу поняла, куда ты заворачиваешь, и стало мне интересно. Ну и подтвердилось очень легко, что привез ты к себе какую-то лахудру. Которая пропала или другую.
Каким образом подтвердилось, сразу сделалось совершенно ясно: Любка случайно встретила Ариадну, когда Герой выводил ее из дому, и доложила. Случайно — или не случайно. Ведь перед тем Джулия с Любкой бурно подружились — вот Джулия и могла попросить проследить за братом во имя новой дружбы. Любка, помнится, и проповеди читала: зря ты меняешь Джулию на каких-то потаскушек.
Отпираться не было смысла — да и другой поворот получало дело: в связи с исчезновением.
— Чего ж ты так долго молчала, а вдруг выдала?
— Не знаю. Такая я. Тогда решила промолчать, проглотить, а теперь перерешила. Как послушала твое вранье. Чего мне молчать?
Добавила бы: «за свои деньги» Но денег Герой во время приятного объяснения все-таки постарался не касаться. Если она первая напомнит про свои щедроты — тогда, пожалуйста, ответит и он.
— Того, что возникает вопрос: а как далеко твой интерес простирался? Просто узнать или перейти к действиям? Теперь ведь запросто: заказали — в асфальт закатали!
И ведь Герой неплохо относился к Джулии, но с легкостью допустил такой поворот. А что? От ревности бабы шалеют гораздо хуже мужиков. Нравы же теперь действительно лихие. А Джулия — дама решительная.
— Нет, это слишком — в асфальт. Послала мальчиков, они ее в гараж привели, юбчонку задрали, и я сама ее выдрала как сидорову козу. Папиным солдатским ремнем. И все, мой миленький: отпустили твою шлюшку домой. Наверное, мама ее не секла в детстве, вот я — вместо мамы. Ведь я старая для тебя, да? Если тебя на девочку потянуло?
Если и можно было сомневаться в Любкином участии, то теперь сомнений не осталось: ведь тогда Герой довез Ариадну до самого ее дома, и Любка видела, где та живет. Арина и парадную показала, и уточнила даже, что на последнем этаже под крышей.
Герой представил: экзекуция проводилась в том самом гараже, притулившемся на заднем дворе, где властвует хмурый Федя и где он поменял своего «жигуля» на заманчивую «сабку».
Конечно, Джулия — дикая баба. Но ведь зараза носится в воздухе. Постоянно самые милые ведущие телевидения сообщают: «Министра подвергли публичной порке». Это у них такая ходкая метафора. Но значит — из круга близких тем. Герой не представлял себе, как вообще можно жить после такого унижения — лучше расстрел. Если бы родители пальцем тронули его в детстве, он бы их возненавидел навсегда, едва бы вырос — зарезал бы в подворотне, и только после этого естественного возмездия почувствовал бы, что может жить дальше. Потому что унижение гораздо хуже смерти и только смертью смывается — для него. А для массы пишущих и читающих — нормальный русский быт.
А что если и Ариадна чувствует так же, как он?! Что если она не пережила унижения?! Утопилась, например?! Должна была бы отомстить Джулии, но ведь даже не знает, кто ее оскорбительница. А что выпороли ее из-за визита к Герою, ей, конечно же, было подробно объяснено.
— Если меня на кого потянуло, могла бы все претензии мне. Зачем же на нее накинулась? Да еще со сворой твоих «мальчиков»?
— Как ты ее защищаешь! Чего ж ты со мной до сих пор вожжаешься? Сбежал бы к ней! Женился бы, нашел бы наконец свое счастье!
— Влюблен я в нее никогда не был и жениться не собирался, но я дикости не выношу. Все равно как если бы узнал, что ты человечиной закусываешь. Так что давай мирно раззнакомимся.
Он говорил медленно и тихо, потому что хотелось вскочить, схватить Джулию за ворот и надавать оплеух, чтобы голова ее моталась из стороны — в сторону, из стороны — в сторону!
Но он еще никогда в жизни не дрался с женщинами! Как у Высоцкого? «Я женщин не бил до семнадцати лет, в семнадцать ударил впервые…» А ему за тридцать, и вот до сих пор…
— Ах, вот как! Я больше не нужна, да? Пока болел, очень даже была нужна, а теперь мавра сделала свое дело, так?
— Я не знал, что ты садистка, пока лежал в больнице. Знал бы — не пустил на порог.
Хорошо, что она не знает про его обширное начинание, про то, что он уже в зародыше сам миллионер и хозяин жизни. Она-то думает, что он попрежнему бедный, но все равно гордый. И правильно думает: он бы выгнал ее, если бы и оставался без последнего гроша.
Джулия встала.
— Ну что ж, миленький, мне такие тоже не нужны. Ты, конечно, классный мужчина, потому все девки и падают, но не только в этом счастье, как ни странно. Потому что по характеру ты — половая тряпка. Мне не нужно такого. Прими последнее адью.
— «Сабку» я обменяю обратно на своего «жигуля».
— Не бери в голову. Его, наверное, давно толкнули. Езди и помни.
Она повернулась и вышла из квартиры — как была в домашних туфлях. Она ведь уже совсем было обжилась, туфли свои комнатные завела. И если бы Джулия не забыла переодеть туфли, можно было бы подумать, что уходит она совсем спокойно.
Герой не сразу сообразил, что она забыла свои итальянские лодочки, но бежать следом не стал. Смешно вышло бы: бежать с туфлями в руках за изгнанной любовницей. Трубу надо было бы вернуть, но ведь тоже разыграет презрительную щедрость, не возьмет. Да и мелочи это — между ними, богатыми и деловыми.
Зато как хорошо, что он не занял у нее стартовый капитал, что в своем главном деле он от нее независим! Как будто чувствовал он, что так закончится между ними.
Если бы Джулия цеплялась, не хотела уходить, он бы ненавидел ее все сильнее. Но она так легко ушла — и сразу вспомнилось многое хорошее, что было у них. И черт ее дернул за язык — с чего она вдруг решила ему поведать о своей бабьей мести?! Жили бы спокойно дальше, если бы он не знал.
Но что если Джулия и вправду довела эту странную девочку до петли или омута?! Нельзя такое прощать.
Точка. Ушла и ушла. Страница жизни решительно перевернута. Или даже вырвана. А слишком переживать — только раков в себе разводить. Ни к чему.
25
Пришли наконец на почту первые переводы от новоявленных академиков — сразу двадцать шесть штук. Почте пришлось напрячься, специально заказать деньги, чтобы выдать Братееву сорок миллионов.
Он явился — и небрежно сунул деньги в карман. Разумеется — чисто символически. А так пришлось сваливать пачки в портфель-дипломат, кейс, попросту говоря по-русски, оправдывая старинный анекдот: подходит в ресторане официант к грузину: «Зачем вы ставите чемодан на стол?» — «Уже, понимаешь, нельзя и кошелек положить»
Первые приличные деньги — это же как первая любовь! Пусть потом появятся миллионы настоящие, а не жалкие обесцененные лимоны, он их не запомнит так, как первые свои деловые доходы!
Клавдия Ивановна с девочками получили свои торты и шампанское, и добродушная почтмейстерша осталась на страже: теперь такие миллионы должны приходить каждый день. Такие и даже гораздо большие. И придут.
На улицу Братеев вышел родившимся заново.
В Индии «дважды рожденными» называют брахманов. Это про него.
Такого головокружительного настроения с ним не случалось никогда. Мир принадлежал ему — заверните! Отныне он — свободен! Он сможет ехать, куда захочет, — лететь лайнерами всех компаний мира, плыть на роскошных белых теплоходах; он сможет сам купить себе все, что захочет. Не выгнал бы он Джулию, подарил бы ей «феррари» взамен ее «БМВ» — ну еще не сейчас, а немного позже. Подарил бы ей «феррари» чтобы она и думать не смела, что он зарился на ее деньги! А можно будет и после разрыва скромно рассчитаться: вернуть, например, вместо старого потертого «сабки» тоже «СААБ», но новый. Тоже немного позже, конечно, но закрыть тему, чтобы никто не мог сказать, что он хоть минуту был альфонсом. В больших деньгах заключены разом все возможности, все наслаждения, среди которых женщины, например, — только частный случай, а деньги сулят наслаждения универсальные! Любые варианты счастья.
Даже и не в счастье только дело, хотя кто же откажется от счастья, но, что еще важнее — в самоуважении. Деньги теперь — несомненное доказательство первенства. А Герой не может не чувствовать себя первым, иначе вся жизнь — бессмысленна. И деньги — такой же символ, как когда-то — лавровый венок. Доказательство избранности. Он себе уже все доказал — не все окружающие пока это заметили, но заметят и примут к сведению: Герой Братеев — он из породы победителей.
Слишком долго он ставил на физику, но и там смысл был тот же — доказать себе и другим. Слава богу, история сделала крутой вираж, и понадобились совсем другие доказательства. Но он сумел снова в себя поверить, нашел себе дело. И все-таки, не сомневаться и удостовериться — состояния немного разные. Даже сильно разные. Когда воплотившуюся мечту удается наконец тронуть рукой, пощупать — это впечатляет.
Кейс приятно тяготил руку. Герой открыл дверцу своего «сабки», кинул полупудовый кошелек на правое сиденье. Уселся сам. Ну вот — скоро можно будет и приличную тачку прикупить за свои. А женщины набегут сами, об этом и заботиться не придется. Зрелые матроны и робкие девственницы. Или — неробкие девственницы.
Герой вспомнил было о пропаже Ариадны, но не хотелось думать о неприятном. Найдется! Скорее всего, убежала от слишком настырной мамаши к какому-нибудь хахалю. Герой ее распечатал — и теперь она сорвалась с цепи.
Он выехал на набережную. Туда, где стоял с заколоченными окнами дворец для его Академии. Редкая удача, а удача, как известно, помогает сильным. Редкая удача в том, что нашелся на роскошной набережной этот забытый заколоченный дворец, который можно предъявить самым настырным новобранцам, которым захочется всерьез примерить мантию: пусть ждут, когда отремонтируют особняк. Подождут — лет несколько. Но еще и символика какая-то в этом: дворец ведь когда-то принадлежал царице Прасковье! Царице. Единственный царский дворец на всей набережной. Даже Меншиков, хоть и полудержавный властелин, но все-таки не царской крови. Грех не видеть в этом перст судьбы!
На другом берегу Невы пленяла взор широкая панорама петербургской славы — от барочного Зимнего дворца до строго классического фасада бывшей англиканской церкви. В центре возвышался подобный рукотворной горе Исаакиевский собор, у подножия которого с трудом различался на фоне зеленой стены деревьев скачущий навстречу Герою Медный всадник. И словно бы в первый раз Герой понял, что всего этого великолепия не было первоначально на топких брегах Невы — и вот вознеслось. Себя он в упоении первого успеха сопричислил к тем, кто созидает, чьи деяния изменяют окружающий мир. Получилось у Петра, получилось у славных зодчих Северной Пальмиры — получится и у него. Стыдно жить в таком вдохновляющем городе — и не поверить в себя. Так же легко, как к радушной почтмейстерше, войдет он в любой кабинет — и выйдет признанным главой новой академии или даже новой школы — научной или жизненной. Творчество — всегда отчасти авантюра. А разве основание имперской столицы посреди лесов и топи блат у самого края земли не было блестящей авантюрой?!..
Необыкновенная легкость в действиях словно бы перекинулась и на мысли. Они неслись неудержимо, как селевой поток в горах.
АОН — это гениально!
Но АОН — только начало. Гениальность не должна иметь границ и останавливаться у последних пределов!
Еще не было ясной идеи. Но возникло предчувствие идеи. Знакомое еще по научному прошлому.
Рынок академиков исчерпаем. Пусть даже каждый десятый теоретик или технарь на пока еще необъятных просторах России поверстан будет в АОН — больше нельзя, чтобы не девальвировалось действительное членство, чтобы опережающие академики не сделались банальны, как сотоварищи по профсоюзу, — рынок исчерпаем по определению. Ограниченный контингент.
Надо посягать на широкого покупателя, на народ — на контингент поистине неограниченный!
Итак — требуется завлечь неограниченного покупателя. Неважно чем. Реальность не в товаре, реальность в деньгах. Можно торговать хоть индульгенциями — лишь бы брали. Индульгенциями даже лучше, чем обычным материальным товаром: потому что проданный холодильник могут вернуть, если плохо холодит, а качество индульгенции проверится разве что у врат рая.
Можно торговать… можно торговать… Вот именно — индульгенциями. Верой. Спрос на чудеса неисчерпаем!
Герой когда-то обещал Джулии, что он посоветует ей, как расширить дело. Чем заняться. Так и не успел одарить ее советом. Но идея зрела в нем. И вот вылупилась!
Исаакий возвышался на противоположном берегу, как рукотворная гора. А что есть рукотворная гора? Пирамида!
С необыкновенной ясностью вспомнилась не очень давнишняя статья. В какой-то приличной газете. Ускользало — в какой.
Можно торговать пирамидами!
Потому что пирамиды собирают энергию. Кто владеет энергией — командует жизнью. Энергия идет потоком из глубин Вселенной, вечный космический ветер. Но ветер этот продувает Землю не задерживаясь. А пирамиды ловят космический ветер, словно паруса. Египтяне это знали. И пирамиды их — не просто слишком дальновидные гробницы, а мощные энергостанции. Внутри пирамид и сейчас особый фон, так что все приборы зашкаливает и время в них замедляется. Египтяне знали — но не совсем. Камень — слабый фильтр энергии. А мы применим вольфрамовую нить. Сплетем из нее парус для космического ветра, это же понятно как зонтик! Понятно каждому глотателю рекламы. А рекламой люди сыты плотней, чем пищей. Не хлебом единым жив человек — прежде хлеба он жив рекламой!
Вот он — гениальный бизнес-план. Или, как говаривал Архимед, эврика! Надо основать фирму или акционерное общество — и продавать пирамиды. «Северная Пирамида» очень звучит. Заманчиво и традиционно. А то триста лет впустую рекламируют какую-то бесполезную Пальмиру.
Акционеров набежит вдоволь, потому что все захотят стать совладельцами пирамид, ловить в свои паруса бесплатный космический ветер. А весь оставшийся народ — неакционеры — понакупит себе пирамид, значит, тоже принесет свои деньги Герою Братееву! Деньги пойдут с двух сторон при низкой до смешного себестоимости.
И не надо путать с пирамидами финансовыми. Тут недоразумение чисто филологическое: обозвали эти жульнические компании «пирамидами» — но совершенная геометрическая фигура имеет к аферистам не больше отношения, чем фараон Рамзес к американскому полисмену, которого за океаном почему-то обзывают «фараоном».
Кстати, в чем принципиальный порок всех этих русских «Селенгов» и очарованных банков? «Чара», понимаешь ли… Они собирали деньги, но ничего не продавали взамен. Вот и лопались быстро и громко. Хороших людей вежливо грабили, что откровенно аморально. Герой Братеев со своей «Северной Пирамидой» будет продавать реальный товар, который можно взять в руки — и ощупать вещь. Каждый останется с собственной действующей пирамидкой на руках — и никаких претензий!
С маленькой домашней пирамидкой — вот в чем демократизм идеи! Фирма Братеева не станет изготовлять чудища размером с пирамиду Хеопса (ну разве что изредка по спецзаказу?), не на честолюбивых королей и президентов нужно рассчитывать, но на массового покупателя. Массовка не подведет!
Та путеводная статья — Герой вспомнил наконец! — исходила не из какой-нибудь «Аномалии», которая что угодно напечатает и не поперхнется, а из основательной газеты, из самих «Известий», которые шутить не склонны и все печатают всерьез.
Прекрасно описано, как у людей, живущих под пирамидами в собственном огороде, излечиваются многие болезни, в особенности такие упрямые для всяких лекарств, как гипертония и астма, а также разнообразные нефриты и неврозы. Там же под экспериментальной пирамидой и овощи вызревают быстро и крупно, до того что урожай удваивается в три раза. Приборы же беспристрастно фиксируют, как сами собой в подпирамидном пространстве подзаряжаются аккумуляторы и отклоняются от прямых траекторий равнодушные к любым магнитным полям нейтроны.
Кроме того, еще и пейзаж окультурится. Сейчас на каждом дачном участке самодеятельный садовник натягивает пленки как может. Смотреть — срам. Детям показать неприлично: вспоминаются известные предметы, которые от слова «презентация». Предохранители. И вдруг вместо этого привычного срама появятся правильные пирамиды. Желательно, ориентированные по компасу. Красота и культура! А коли производить их из той же полиэтиленовой пленки, выйдет предельно дешево.
Правда, вот вольфрамовая нить требуется для улавливания космических ветров: без вольфрамовой нити публика не поверит. Вольфрам-то знает каждый, кто умудрен аттестатом умственной зрелости, потому что вольфрамовая нить перегорает в лампочках. Так что и научно, и вместе с тем предельно понятно. Но для реальной экономии можно на пленку наносить елочную канитель, и надо быть совсем уж подлым педантом, чтобы нести эти ниточки на анализ — чистый в них вольфрам или не совсем? От канители тоже польза, потому что пленка получится прочнее. А если ночевать под пирамидами вместе с огурцами, то одновременно получишь и утроенный урожай, и облегчение от всех болезней. Уж во всяком случае — урожай не раскрадут, нервам будет спокойнее. А при спокойных нервах все болезни сами рассосутся, даже и без космических сквозняков.
Целебные свойства изделий естественно расширяют рынок: помимо парниковых пирамид еще и палатки! Туристские. Неспроста ведь прежние путешественники раскидывали не палатки, а шатры. Почему? Потому что форма, близкая к пирамиде. Значит, необходимо поместить массы современных туристов под пирамиды всех цветов. И армию оздоровить полезно. Особенно полезно будет получить военный заказ на всю армию и внутренние войска в придачу! Всю армию в палатки-пирамидки переселить. Какие чудо-богатыри под ними произрастут!..
А учредить «Северную Пирамиду» удобно на академические деньги. Производство начать будет легко: закупить полиэтилен и елочную канитель — посильное капиталовложение. Плюс реклама. На рекламе еще большая экономия, чем на вольфраме, потому что первый рекламный агент — сам Хеопс. А он денег не потребует. И наследников не оставил.
Замечательная разработка. Вполне достойная Академии Опережающих Наук! Не все же других изобретателей увенчивать, надо Герою Братееву и самому опередить науки.
Герой очнулся наконец от творческой прострации и снова осознал себя на самой красивой в мире (как утверждают петербургские патриоты) набережной. Он давно уже затормозил и пристал к поребрику, хотя вроде бы с этой стороны стоянка запрещена. Но никакой мент не налетел до сих пор. На всякий случай Герой включил аварийку.
Было солнечно и свежо. Ветер с залива поднимал речную волну, так что Нева казалась почти черной, и лишь серебряные штрихи пены одушевляли грозный простор. Купол Исаакия все так же сверкал на том берегу, а фигурка Медного всадника не столько различалась, сколько угадывалась на фоне зеленого массива Александровского сада. Герой ощущал в царе-строителе родственную душу: не надо бояться браться за невозможные дела — так Герой и не боится. Как говорила Джулия? В список «Форбса» желательно попасть? Значит, Герой Братеев и попадет. Ни одного ноблеца в этом списке нет и никогда не будет — только настоящие хозяева жизни. А не быть хозяином жизни — не стоит и жить.
26
Исследование резонансом… Будучи физиком, Герой, тем не менее, не вникал, что это за «атомно-магнитный резонанс» и почему он просвечивает насквозь гораздо лучше рентгена — исследование это на пределе современной науки успокоило: на сегодняшний день метастазы нигде не усматривались. Интересно, что аппарат весьма напоминал саркофаг, в который укладывали египетских мумий. Не гроб, как шутили ожидавшие своей очереди клиенты, потому что гроб угловатый, с отвратительной этой крышкой в форме домика, а именно саркофаг, округло повторяющий форму тела. Такие выставлены в Эрмитаже и всегда вызывали у Героя ассоциацию не со смертью, а с вечностью, то есть с бессмертием. Поэтому Герой улегся без всяких предубеждений: он ведь находится теперь в теме египетской пирамиды, и саркофаг словно бы подтверждал, что ищет Герой в правильном направлении.
И врач, вручавший заключение, был величествен, как египетский жрец.
— На сегодня серьезной патологии не усматривается. Хотя камешек в желчном пузыре вы уже нажили. Подумайте, правильно ли у вас поставлено питание. На сегодня не усматривается, но надо периодически проверяться. Если бы каждый человек мог хотя бы раз в квартал проверяться у нас, от рака бы больше никто не умирал.
И заключение, отпечатанное на скромной бумаге, он вручил с таким видом, словно оно запечатлено было на египетском папирусе. Ну прямо распорядитель жизни и смерти!
Сколько миллионов в год умирают от рака? Интересно было услышать, что смерть их — проблема чисто экономическая: наделать тысячи таких резонаторов — и все останутся живы. Вот уж поистине: лучше быть богатым, но здоровым…
Герой с глубоким удовлетворением принял к сведению, что угроза раковой смерти отпала или, по крайней мере, далеко отодвинулась, и вернулся к делам земным. Получаемые деньги нужно было как-то вкладывать, потому что инфляция все-таки гналась за рублевой наличностью, хотя и медленнее, чем в недавнем прошлом. Чтобы сразу попытаться развернуть пирамидное производство, суммы еще были недостаточные. Да и при всем самомнении Герой оттягивал старт новой своей гонки: реальное производство это не вербовка новобранцев-академиков — нужны и площади, и оборудование, и сырье, и рабочие. От стольких дел заранее кружилась голова. И как только появится малейшее производство, сбегутся сразу рэкетиры, как гиены на падаль. Пока оттягивал. Частью покупал доллары, но так, чтобы не слишком засветиться, сделал и вклады, но тоже не слишком вызывающие, потому что не верил в соблюдение тайны вкладов в нашем отечестве. Часть попросту оседала наличными. Такой приятный осадок он почему-то решил хранить у бабушки Милы: черт знает, какие бандиты выследят его и вломятся. Поговорка «богатому не спится» оправдывалась в полной мере.
Явилась мысль вложиться компаньоном к Филе: у того налаженное дело, он умеет общаться и с таможенниками, и с налоговиками, и с бандитами, у него бухгалтер и легальный счет в банке, как у крупного импортера. Вложиться, нарастить капитал, а там видно будет — или потом выйти из дела и заняться наконец пирамидами, хотя даже друзей живыми из дела вряд ли принято выпускать; или уж поделиться идеей с тем же Филей — и прибылями соответственно.
Герой тянул, а пока регулярно ездил к Клавдии Ивановне, обналичивал переводы. Как это на почте никто не стукнул до сих пор, что он непрерывно получает весомые суммы? А может, уже и стукнули, просто Герой об этом пока не знает… Мысли настолько все были заняты делами и неизбежными опасениями, что даже на женщин он редко бросался и пренебрегал естественным массажем, о пользе которого так удачно узнал в кабинете жизнерадостного профессора.
Герой в очередной раз заехал на почту, всего девять миллионов получил в этот раз, и потому завез деньги домой: не каждый же раз беспокоить бабушку. Та, правда, о подробностях не расспрашивала, однако гордилась успехами любимого Герочки — тем более, с ее же легкой руки! И не повторяла больше: «Прогоришь ты, Герка».
Он ужинал в снова ставшем привычным одиночестве — после изгнания Джулии он больше никому не позволял хозяйничать у него, — когда в дверь позвонили. Как-то грубо, неприятно.
— Ну кто? — спросил он хмуро.
— Откройте, милиция!
В нынешние времена и грабители могут так представиться.
— Я милицию не вызывал.
— А мы сами приехали, у нас ордер. Санкция, называется.
— Какой ордер? Какая санкция?
За дверью послышались переговоры, слова: «Скажи ему». И голос соседа Алика:
— Гера, они мне показали. Взяли меня как понятого. У них правда тут бумага про обыск у тебя.
Что за чушь?! Или грабители захватили сначала Алика и теперь заставляют врать под дулом у затылка?! Такие нынче нравы, что все возможно. А могли милые женщины с почты настучать, что человек загребает какие-то непонятные деньги. Тоже вполне нормальное душевное движение.
— Открывайте скорей, Братеев, а то мы дверь высадим.
— Да почему обыск? Зачем?
— Последний раз объясняю: по заявлению гражданки Котовой о пропаже ее дочери Ариадны. Слыхали о такой?
Такие подробности грабители вряд ли могли узнать. Ну а милиции он все объяснит быстро.
— Никакую Ариадну я тут не прячу, можете смотреть.
Герой отпер дверь.
Резко ввалились сразу четверо в форме, оттолкнув Героя в сторону. Позади Алик и еще какая-то женщина. Лицо вроде мелькало где-то — наверное, соседка по дому, тоже понятая.
Здоровый мужик в чине капитана, а с лицом не очень удачливого боксера, которому изрядно попортили переносицу и надбровные дуги, надвинулся на Героя:
— Ты, что ли, Герой Григорьевич Братеев?
— Я. Только на вы, пожалуйста.
— Ты, значит, вы — Герой Братеев?
— Я же сказал.
— Ну ладно — херой. Предлагаю сразу добровольно выдать удерживаемую у вас гражданку Ариадну Котову или ее тело, или части ее тела, или предметы ее одежды.
— Да вы что! За кого вы меня?! Нет ничего и быть не может!
Герой тем не менее в невольной панике вспоминал, не засовывала ли настырная девственница какой-нибудь лишний лифчик под матрас?! Но здесь после того эпизода столько раз бывала Джулия, что она бы заметила нежелательный предмет верней, чем любой обыск: у баб на такие предметы глаз, как у сокола. А простыни сразу отправились в прачечную — да уже и по второму разу стирались и крахмалились, наверное.
Герой сразу решил, что будет повторять то же самое, что сказал матери Ариадны: такой здесь в квартире никогда не бывало — и точка! Скажешь, что была здесь гражданка Ариадна Котова, — сочтут это уликой, версией, и начнут тянуть нить. Нужно обрывать все версии сразу!
И соседи вроде бы не попадались навстречу, когда он ее привозил-увозил. Благо дело было днем, когда большинство все-таки на работе даже в наше время. Хотя один бог знает, что могли заметить соседи. Любка, конечно, очень хорошо видела, но не станут же ни с того ни с сего вызывать сюда на обыск сестру, которая живет в другом конце города!
— Значится, добровольно выдать указанные предметы не желаете? Значится, будем искать.
И принялись искать. Без всякого стеснения сразу же залезли в портфель, где лежали пачки денег. Зря он не завез к бабушке! К пропавшей Ариадне последний улов с почты отношения не имел, но на деньги менты сразу делают стойку, как собаки на дичь.
— Ого, неплохие суммы для скромного научного работника. Откуда у вас?
— Научная работа кончилась, приходится немного бизнесом заниматься.
— Встроились, значит, в новую жизнь. А может, заказы принимаете на устранение неугодных личностей?
— Никак не может.
— Кто что может, чего не может, только следствие покажет. Судариков, сосчитай деньги, чтобы потом претензий не было.
— Пять лимонов, товарищ капитан.
— Говори правильно для протокола. Сколько?
— Пять миллионов.
— Чего?
— Рублей.
— Каждое слово из тебя тянуть. А то потом гражданин с нас тот же номинал в долларах потребует.
Капитан благодушно рассмеялся.
Миллионов было девять, Герой знал точно. Ловко сработали ребята, закосили четыре лимона так, что даже Алик, похоже, ничего не заметил. Или промолчал?
Герой слышал много раз, что такие вещи происходят в вытрезвителях: считают деньги в карманах по принципу — пятьдесят на пятьдесят. Еще спасибо, когда не забирают все. Задора и принципиальности, чтобы поднимать шум за четыре лимона, у него не было. Пусть подавятся своей добычей — ерундовые деньги для него. Может, быстрей уйдут. Счастье, что он догадался хранить свои доходы у бабушки! Вот если бы нашли целый сундук денег, был бы завал! Деньги иметь не запрещено, но всякая крупная находка выглядит криминалом, — достаточно включить телевизор! Сколько раз показывали в новостях: при обыске найдено пять тысяч долларов, — всё, улика налицо! А миллионеры вроде Березовского катаются в брониро- ванных «мерсах», и никто их не спрашивает: откуда деньжищи?!
Кроме пачек денег банду пинкертонов крайне заинтересовали итальянские туфли, оставшиеся после Джулии.
— Ну вот, а говорите, предметов туалета нет. Женские туфли. Или вы на каблучках таких носите?
Капитан рассмеялся совсем благодушно.
— Точно, женские. Ну и что? Я же не сказал, что у меня женщины не бывают. Но не та, которую вы ищете. Как ее?
— А это еще надо доказать, что туфли не Котовой. Туфли изымаем и передадим матери на опознание. Потому что женщины в туфлях приходят и уходят. А если пришла, туфли оставила — значит, не ушла своим ходом. Вот и вопрос: где же женщина или ее тело?! Напрасно запираешься, херой. Изымаем при гражданах понятых вещественное доказательство!
А ведь логика, хотя и кривая! Вот и Джулия немножко отомстила за себя — подкинула ментам «улику». Хотя, конечно, мать Ариадны должна отличить туфли дочери от чужих. Да и размер у Джулии должен быть больше.
— Алик, запомни туфли как следует, чтобы потом не всплыли совсем другие, — громко попросил Герой.
Про убыль денег он смолчал, но пусть знают, что подсовывать улики он не позволит!
Больше ничего интересного у него не нашли. Полистали записную книжку — в ней телефон Ариадны записан не был. Записку с телефоном, которую она ему дала на даче у Фили, он сразу же выбросил в мусор, десять раз потом мусорное ведро выносилось.
— Хорошо, Братеев, подпишите протокольчик.
Герой внимательно прочитал. Вроде, все было точно, если не считать суммы денег. Про туфли сказано: «туфли женские, черные, ношеные». Герою пришла удачная мысль:
— Внесите в протокол размер туфель.
— А он давно стерся. Как тут разберешь. Может, тридцать пятый, а может — тридцать седьмой. Я же не сапожник.
— Да хоть сантиметром измерьте.
До сих пор молчавшая женщина-понятая взяла туфли, посмотрела критически:
— Дорогие туфельки, импортные. На наш размер примерно тридцать восемь. У них-то обычно на номер больше.
— Ладно, записываем: «по внешней оценке близко к тридцать восьмому размеру». Устраивает так, Братеев?
Маленькая победа!
— Устраивает, — с удовольствием подтвердил Герой.
— Подписал? Вот и хорошо. А теперь поехали с нами.
Вот так победа!
— Это почему?
— Следователь очень хочет с тобой побеседовать.
— На вы, пожалуйста, я же просил.
— Ты, значится, вы поедете с нами. Велено вас доставить незамедлительно, тепленького, пока улики не уничтожил.
— Какие улики? Вы же сами видите, что ничего не нашли.
— Туфли, положим, уже нашли. Босиком от тебя бабы убегают, будто в деревне по росе. — Снова смех. — А если части тела здесь не нашли, так, может, ты в детской песочнице закопал? Потому, значится, чтобы не побежал перепрятывать после нас. Велено тепленького!
И вся братия благодушно рассмеялась.
— Алик, ты же видишь, — беспомощно сказал Герой. — Если до ночи не вернусь, позвони Любе, моей сестре. Возьми телефон.
— Звони-звони, — кивнул капитан. — У нас люди не пропадают бесследно, не то что в других структурах. Которые криминальные. Которые девочек заказывают. Или в Чечню продают.
Усадили Героя в задний отсек синего автобусика. Там даже зарешеченного оконца не было: глухой ящик. Герой вспомнил, как недавно ехал в «скорой». И вот снова сюрприз. И еще неизвестно, что хуже: когда рак привяжется или менты?!
По поводу рака привезли его в чистую больницу, сделали прекрасную операцию. Уважали его, ухаживали. А эти вломились в дом, для начала слегка грабанули, сунули потом в эту душегубку, везут неизвестно куда.
Так что склонялся Герой, что менты — хуже.
27
Втолкнули его в кабинет, где сидел довольно молодой и довольно тощий блондинчик в штатском.
— Доставили, Николай Тихонович.
— Нашли чего?
— Сумма денег неясного происхождения и туфли женские ношеные.
— Ну хорошо. Посидите пока. Значит, ты — Герой Григорьевич Братеев?
— Я. Только на «вы», пожалуйста.
— Ладно, в этом мы разберемся. В формах обращения. А я — следователь Люлько Николай Тихонович. Значит, познакомились. Так вот расскажите вы, — с нажимом, — как вы познакомились с гражданкой Ариадной Котовой?
При обыске не нашли следов ее посещения, так что отвечать было просто:
— Даже знакомством трудно назвать. Был я у своего друга на даче, туда другой знакомый привел эту Ариадну и всем представил. Вот и все.
— Какой знакомый?
— Шурка… Александр Гроссман.
— И что дальше?
— Ничего. Все праздновали, и она сидела за столом.
— И никак с нею не общались отдельно?
— Кажется, протанцевал с нею один раз.
— Кажется или точно?
— Пожалуй, точно.
— Протанцевали и что? Какие-нибудь приглашения ей делали? Предложения?
— Нет. Никаких приглашений.
— А почему? Молодая же девочка!
— Всех молодых не пригласишь.
— Но к этому нужно стремиться! — засмеялся следователь. — И телефон свой ей не оставляли?
— Нет.
— А откуда же у нее ваш телефон оказался записан?
— Не знаю. Но в общем-то узнать не трудно, раз у нас общие знакомые.
— А зачем ей понадобился ваш телефон, если вы ее не приглашали?
— Это лучше у нее спросить. Я не знаю.
— Ты же знаешь, что у нее не спросишь! Знаешь, что она уже покойница! — вдруг заорал следователь. — Туфли оставила и босиком ушла, так?!
— Туфли эти не ее, а что она покойница — я этого не знаю.
— Знаешь!.. Ну хорошо, а туфли эти женские чьи?
— Моей знакомой, которая часто бывает у меня.
— Как зовут?
Глупо запираться. Только усиливать подозрения.
— Джулия.
— Фамилия? Адрес?
— Полоскина фамилия. Телефон я ее знаю, не адрес.
Действительно, странно: он так ни разу и не был у Джулии, даже к дому не подвозил. Одностороннее у них движение.
— А другие женщины у вас, — снова с нажимом и издевкой, — не бывают?
— Нет. В последнее время не бывают. Ну сестра иногда заходит.
— И сестра тоже не встречала Ариадну Котову?
А что если они начали с Любки и та по глупости доложила?! Нет, слишком сложно. И фамилия у Любки другая, и живет далеко.
— Ну, конечно, не встречала! Как же она могла встречать, если не было у меня никакой Ариадны?!
А может, зря он с самого начала отрицает визит Ариадны?! Войдет сейчас соседка и начнет рассказывать, как они из подъезда выходили! Ну было, ну переспал — что такого? Она же совершеннолетняя! Но если сознаться теперь, будет выглядеть как улика: зачем скрывал с самого начала?!
— Даром телефоны на столе не оставляют, — словно бы задумчиво сообщил следователь. Как бы рассуждая сам с собой. Хотя ясно, что свою версию он составил.
Что и подтвердилось:
— А теперь я тебе, — тоже с нажимом, — расскажу, как было дело. Ты Ариадну Котову к себе позвал, но что-то ей показалось подозрительным, о чем-то она тревожилась! Может быть, слышала о твоих порочных наклонностях. Может, уже пропадали твои знакомые. Мы еще переберем картотеку без вести пропавших молодых женщин. А она уже слышала про тебя раньше нас. Но и всякие бабские чудеса про тебя рассказывали, захотелось ей испытать. Но телефон твой на всякий случай положила на стол, на виду. Чтобы знали, у кого искать, если что-то с ней случится. А как потом было, ты сейчас сам расскажешь. Может, поскандалили вы, может, просто любишь ты под конец придушить для полного кайфа. Вот так, Херой Григорьевич.
— Чушь, — сказал Герой.
Чушь — но ему сделалось очень страшно. Потому что слышал он не только о том, как менты обирают пьяных. Но и о том, как выбивают признания. Уже и картотеку пропавших без вести готовы на него навесить.
— Еще раз прошу: колись сам. Здесь и сейчас. Сразу. Чтобы и тебе легче и нам меньше работы. Оформим как явку с повинной, суд потом тоже учтет. Ну?! Как убивал?! После ссоры или для кайфа?! Если после ссоры, меньше нужно по картотеке перебирать, после ссоры — значит, не маньячишь. Бытовуха.
Ему любезно предоставили выбор. И дали хороший совет: конечно же, маньяку статья гораздо хуже. Расстреляли же Чикатило. А бытовое убийство, может, в пределах десятки. Мелькнула мысль: согласиться сейчас, выйти из кабинета здоровым, а потом отпираться на суде.
Но не мог он, чтобы завтра судачили все знакомые: «Братеев-то убийцей оказался! А что — он способен! — Нет, я не ожидала. — А я думала всегда: такой способен!»
— Чушь это. Никого я никогда не убивал. Ни Ариадну…
В ответ он получил резкий удар сзади по затылку, так что голова кивком качнулась вперед, а подбородок воткнулся в грудь. Это кто-то из банды пинкертонов следствия.
— Язык не откусил? Ну так откусишь язык свой поганый! Как он у тебя повернулся болтнуть, что я чушь сказал?! Ну, быстро и подробно: за что и чем?!
— Я ее не убивал…
Удар сзади повторился. Больно — но еще не слишком больно. Больше — страшно и обидно разом.
— Будешь правду говорить?
— Я уже сказал правду.
— Нет, не понимаешь ты. Ну посиди, подумай.
Следователь медленно, очень картинно встал, обнаружив неожиданно длинный рост, хотя за столом казался скорее маленьким, собрал со стола какие-то бумаги, уложил их в портфель и медленно вышел.
— Не огорчай следака, понял? — послышался совет сзади.
Герой повернул было голову — и получил удар в глаз.
— Сидеть прямо и не оглядываться. Ну, будешь правду говорить?
— Я уже сказал…
Из-под Героя выдернулся стул, он полностью отметил в сознании миг невесомости, когда парил без опоры — и грохнулся копчиком, спиной, затылком об пол.
Это было уже очень больно. И по-настоящему страшно. Голову беречь. Шов бы недавний выдержал! И последняя почка! Но именно в этот момент появилось и новое чувство: ярость!
Никогда, как обнаружилось, он никого не ненавидел до этой минуты. Ненавидел до того, что величайшим наслаждением было бы схватить и этого следователя Люлько, и палача, притаившегося за плечами, и бить, бить, бить — нет, медленно, подробно, тщательно убивать, откусывая щипцами по сантиметру, чтобы умирали долго-долго.
Сапоги вонзились в ребра. Очень больно, конечно, но спазм ненависти обезболивал отчасти. Похоже помрачалось сознание и уходило в туман все вокруг при любовных приступах Героя. Пароксизм ненависти оказался родственным припадку любовной страсти.
Пусть убьют! Даже, может быть, лучше, если убьют, забьют — тогда изуродованный труп будет обличать садистов!
— Ну, вспомнил, как было дело?!
Герой решил — молчать. Что-то говорить бесполезно. И много чести для этих подонков: слышать его голос!
— Чего, откинулся уже? Не валяй ваньку. Таким, как ты, пятерная доза положена! Ну, вспомнил?! Будешь рассказывать?!
Пусть убьют! Пусть сядут за это! Пусть их уголовники в зоне раскатают печенкой наружу!
Его снова вздернули вверх с пола и с размаху усадили на стул.
И словно ждал за дверью, тотчас вернулся оживленный следователь Люлько, как будто радостную новость узнал в коридоре.
— Ну что тут у нас?
— Молчит, гнида.
— Напрасно. Совсем напрасно. Мы ведь тело уже нашли. Эксперты добудут материал в известном месте, сравнят с твоим — и будет полное совпадение. Как у пули и ствола. Признание — оно только облегчит, а мне твое признание и вовсе лишнее. На уликах пойдешь. Труп есть, экспертиза приложится — прозрачное дело. Ну как, вспомнил, как убивал Ариадну Котову?
Герой уже решил, избрал линию — и не мог перемениться. Слабо оправдываться: да, спал он с ней, но потом не убивал — уже было поздно. Хотя черт знает, что может найти экспертиза: ведь не по дороге от него она утопилась. Или неизвестно как погибла. Он не взвешивал, где меньше риска, он уперся и мог твердить только одно:
— Никого я не убивал.
— Напрасно. Ну значит, посиди в камере, подумай, как дошел до жизни такой.
После избиения он смог встать. Ныло тело — но даже не слишком сильно, вот что удивительно! А казалось — забивают до смерти. Значит, все только начинается.
Еще повезло, что пинали ногами со стороны удаленной почки — черт с ними со швами, даже хорошо, если бы разошлись: требовать врача и найти прибежище в больнице, хоть бы и тюремной. Лишь бы не били по последней почке.
28
Героя повели коридорами в классической позе — со сложенными сзади руками, — и он уже стал не он, а подневольный заключенный. А когда распахнулась и захлопнулась за спиной массивная, как в сейфе, дверь, когда «лязгнули» — нет и не придумают более рокового глагола — замки, провал в преисподнюю завершился. Вот и самое дно.
Запах! Запах поражал сильнее, чем даже вид. Нестерпимая вонь — пота, мочи, табака, хлорки и чего-то еще. Запах отчаяния. Даже боль почти утихла, а самым мучительным сделался запах.
Но постепенно вырисовывался в мутном воздухе и пейзаж.
В крошечной камере с двухъярусными нарами («вагонками», вспомнил Герой Солженицына) многие почему-то стояли. Но и все лежачие места, похоже, были заняты. Почти все здешние насельники были раздеты по пояс, что напоминало какую-то картинку, изображающую ад.
Вслед за невыносимым запахом почувствовалась и жара.
— Ну вот еще жилец пожаловал! — объявил довольно-таки бодрый бас. — За что тебя потягали, парень?
— Ни за что, — правдиво признался Герой.
Правда эта вызвала жеребячий хохот.
— А ты думал, все остальные тут по паре мокрух на брата тянут? Чего тебе шьют?
— Убийство.
— Мокруха — это серьезный разговор. И кто ты у нас — киллер или бытовик?
Герой наконец разглядел, что основной бас принадлежал сильно татуированному мужику, восседавшему на унитазе, как на троне.
— Следователь шьет…
— Следак.
— Пропала одна дальняя знакомая. Говорит следак, что труп ее нашли. И вот будто бы я.
— А как? По пьянке ее загасил, из ревности, может, как этот негр Отелло? Или ты кайф на этом ловишь?
— Следак на все согласен. Только бы признался.
— Бери на себя бытовуху, а лучше — эффект! Задвигай, что уронила она тебя, оскорбила очень. Может, не потянул ты на нее, она обозлилась, пидором тебя кликанула, ты и взвился. Эффект — когда себя не помнишь — детская статья.
— Чего брать, если я не убивал ее.
— В несознанку пошел. Они несознанку не любят.
— Кончай, Мохнач, дай посрать людям. Или досирай, или мотай — не прокурор, по два часа сидеть срать!
Названный Мохначом мужик громко пукнул в ответ, вызвав одобрительный хохот.
— Срал я на прокурора! И на тебя тоже. Сколько душа просит, столько и усижу. Ну и как ты, раскололся следаку?
— Нет. Ведь я же не убивал ее вовсе. Даже не думал.
Многие радостно засмеялись.
Несостоявшийся гениальный физик, начинающий бизнесмен и богач, всегда стоявший выше толпы, он почувствовал себя совсем несмышленым в этом обществе, как чувствовал себя когда-то еще дошкольником в компании взрослых.
— А куда мне можно? Прилечь бы?
Снова раздался бодрый смех. А кто-то от смеха сразу закашлялся и не мог остановиться.
— Плацкартного места тут не положено. Ляжешь во вторую смену. Тебя как — припарили там в уголовке?
— Как это?
— Печенками рыгаешь?
Этот образ Герой понял, принял всем своим измученным нутром, да тут же подоспел и переводчик:
— Били? — переспросил по-общерусски очень худой мужчина в косо сидящих очках и со следами былой интеллигентности на лице. Может быть, когда-то он был даже похож на Чехова.
— Да, — неохотно подтвердил Герой, точно он сам совершил нечто постыдное, а не над ним.
Татуированный мужик, называемый Мохначом, поднялся величественно со своего стульчака-трона, не спеша застегнул брюки.
— Слышь, Валек, подвинься: припаренного привели.
И тощий парень, закашлявшийся от хохота, привстал, уступив Герою место.
Выходит, и гуманизм не чужд здешним сидельцам.
— Доходяга, — добродушно улыбнулся Мохнач, кивнув на изможденного Валька, словно бы отметил в нем забавную черту: про рыжих таким тоном говорят или про щербатых. — Пилигрим.
Герой улегся на нару, еще теплую после доходяги Валька, ничуть не думая, отчего дошел этот молодой парень и не таится ли в вонючем матрасе прилипчивая зараза.
Беспокоили только свалявшиеся комья ваты, давившие на избитую спину.
Герой желал забыться и заснуть. Но не получалось. Не столько даже от боли, сколько от неотвязных раздумий. Негасимая лампочка под потолком, защищенная сеткой, словно бы символизировала свет неодолимых мыслей.
Потрясала удивительная нелогичность происшедшего.
Совет не зарекаться от тюрьмы Герой никогда не относил к себе. Политический произвол в стране закончился после Сталина, если и сажали при Хрущеве и Брежневе, то только действительных и активных врагов режима, так что даже отца Героя с его умеренным диссидентством сначала предупреждали, а потом выслали. И коли сам Герой с властью не боролся, он был вполне уверен в своем нетюремном будущем. Что же до уголовных статей, то в его кругу не воровали и не убивали по определению, низкая уголовная жизнь протекала совсем в других слоях общества, слоях, абсолютно чуждых и непонятных ему. Конечно, он слышал, что милиция и угрозыск могут прихватить невинного и навесить ему чужие дела, но — какого невинного: рецидивиста или спившегося алкоголика, то есть такого персонажа, который хоть, может, и не совершал именно данного преступления, но мог совершить, принадлежал к криминальной среде. Чистая же публика, к каковой всегда принадлежал и Герой, была от подобных неприятностей решительно застрахована. Так до сих пор ему казалось. Но чтобы ни с того ни с сего приехали домой, схватили, утащили в этот застенок, избили… Такого просто не могло быть! При умеренных брежневских коммунистах, которых так не любил Григорий Иванович Братеев, да и сам Герой в душе всегда презирал, хотя и не протестовал вслух, такого произойти просто не могло! Правда, при новых властях случались странности: вот арестовали же академика Фогельсона. Настоящего академика РАН. Ну нельзя же трогать такого человека! Правда, Фогельсону приписывали какие-то уголовные деяния, хищение средств — но приглашали бы вежливо на допросы, а не совали в камеру! Новые власти отвергли прежние неписаные правила, когда к приличным людям относились иначе, уважительнее, чем к пьяной и вороватой народной массе, — и это лишало привычной опоры в жизни.
Бизнесмены, новые хозяева русской жизни, тоже ни от чего не застрахованы. Слышал Герой, как вчерашних преуспевающих нуворишей выхватывали из их десятикомнатных квартир и вилл, совали в тесную камеру, и оттуда выходили через годы бледные доходяги с последней стадией туберкулеза.
Теперешние власти нарушали тем самым фундаментальные правила игры. Очень богатые — они должны находиться в особом статусе. Ну не то чтобы прямо быть недоступными для закона — но все-таки солидное состояние обязано обеспечивать некоторую экстерриториальность. Страховать не только от сумы, но и от тюрьмы. Во всяком случае — от ужасов обычной тюрьмы. Пусть бы существовали особые тюрьмы, особые камеры. Ну все равно как дворяне в царские времена не могли подвергаться телесным наказаниям, секли только простонародье. И это правильно!
Ну и самое главное: он же ни в чем не виноват. Он не убивал эту несчастную Ариадну — так как же можно так обойтись с ним?! Ну спросили бы вежливо: откуда записка, почему телефон? А этот подлый следователь не хочет бегать, искать неизвестного убийцу, предпочитает, не выходя из кабинета, произвести в убийцы первого, кто подвернулся под руку. А Герой должен стать его жертвой. Почему?!..
И если он не выдержит пыток, «признается», все знакомые согласятся с тем, что он убийца, — и будут спокойно жить дальше.
Получается, что тюрьма — что-то вроде лотереи с отрицательным выигрышем. Попасть внезапно в пыточную камеру и на нары — ну все равно что по пути на свидание попасть под рухнувший балкон.
В нелогичности происшедшего содержалась и невозможность спасения. Защищаться можно даже на войне от пуль врага, но никто не может защититься от упавшего на голову кирпича — судьба. Вот даже и метеоритом кого-то убило когда-то. Такое же чувство должны испытывать лабораторные мыши в своем стеклянном ящике: живут себе, любят своих мыших, и вдруг сверху рука в перчатке, хватает кого попало за хвост — и пожалуйте в смертельный опыт!
Но ведь и деды под таким же слепым жребием жили в конце тридцатых: кого не схватили — работали дальше и дальше, даже шедевры создавали, как Шолохов, Шостакович, Вавилов-брат-Сергей; кого схватили — умирали в муках, как Бабель, Мейерхольд, Вавилов-брат-Николай… А в чумные века так же слепо выхватывал жребии очередной мор: кому жить, творить и копить — кому в яму…
Значит — вернулись времена рулетки и судьбы.
Каково было знаменитым и счастливым футболистам Старостиным с восторженного стадиона разом в пыточный подвал? Вчерашнее счастье тоже мнилось им как далекий сон!
Больно было лежать на комьях ваты, но ненависть к пытателям, выбравшим его в жертвы, оставалась сильнее боли.
Внезапно надвинулась массивная фигура. Мохнач.
Герой слышал всякое про камерные нравы и испугался — оказывается, и в его положении можно еще чего-то испугаться. А он-то воображал, что упал уже так глубоко, что глубже падать некуда.
— Слышь, припаренный, хочешь мастырку?
— Чего?
— Травку покурить. Полегчает. После припарки лучшее дело — мастырка. Поплывешь по плану.
Наркотик, значит, понял Герой.
— Не, спасибо.
— Не «спасибо», а мудак ты недоделанный, — добродушная интонация мгновенно сменилась злой. — Таких здесь, знаешь, — на бригаду кидают.
Непонятно, но скверно. Ясно только, что враги со всех сторон: враги в пыточных кабинетах, но и в камере общество не лучше. Здесь и там желают приспособить его к своим нравам, своим целям. Страшный человек, однако, не стал сразу приводить в исполнение смутную угрозу, отвалил.
Герой не то чтобы заснул, но забылся.
29
Но не все в камере плохи. С утра Героя наставлял сосед в покосившихся очках, тот, что выступал уже переводчиком с блатного языка на русский.
— Если хватит сил — не признавайтесь. Ничего не подписывайте. Упритесь рогами, как здесь образно выражаются. У них ведь по-прежнему все на признаниях держится. Царица доказательства. Богиня! Признался — пропал. Никакой суд потом ничего не будет слушать про припарки здешние. Извиняюсь, про пытки.
— Но ведь нужны какие-то улики. Объективные, — возразил Герой, сам стесняясь своей наивности. — На одних признаниях приговор не выносят.
— Устроят показуху, следственный эксперимент у них называется. Сначала режиссер ихний объяснит вам, куда идти, как показывать: здесь вы жертву придушили или кухонным ножом зарезали, сюда нож выкинули. И заснимут на видео. Это уже считается — объективно. А кто им мешает нужный нож принести? Вещественное доказательство, вещдок. Вы же его в руку возьмете, отпечатки свои приложите под ихним плотным руководством — и вперед на экспертизу. А с этой отпечаточной экспертизой уже такая объективность получится, что родная мать в ваше окаянство поверит! Свидетели отыщутся тоже — объективно покажут. Например, что труп из квартиры выносили. А этих шакалов знаете сколько вокруг уголовки кормится? Мелкая шпана припугнутая. Расскажут, как в кино: все видели, все подтверждают! Угрозыск — театр, все люди в нем актеры, учил такой авторитет, как Шекспир.
Собеседник выделил голосом слово «авторитет», намекая на его особенное значение в здешнем тюремном государстве.
— У вас кто следователь? Следак то есть?
— Люлько.
— Мы с вами и вовсе товарищи по несчастью. У меня — тоже. Худший вариант. Бывают и тут — разные. Некоторые не бьют просто так. А этот — садист. Любит свою работу. Кайф ловит, когда куражится. Я уже год здесь парюсь. Уже и сознался, чего не делал, а ему все мало. А некоторые выходят! Кто платит. За свободу надо здесь платить — наличными. Вы слышали за все годы, чтобы судили хоть одного крупного наркодельца, например? Нет и не было такого! Потому что платят. Свобода — тоже рыночный товар. У нас в семье денег нет, вот и гнию здесь. Я жене объяснил все. Ей и Люлько объяснил, он любит с родственниками разговаривать: как бы дополнительные сведения от них тянет, а на самом деле — намекает. Ну нет у нас, но можно же занять, пусть даже квартиру продать. Жена не хочет, о детях думает. А обо мне?!
Казалось, сосед сейчас заплачет.
Герой спросил совсем тихо, чтобы не услышал бригадир камерный:
— А как же этот Мохнач? Он же из блатных, у них деньги есть. Как же он не заплатит за свободу?
— Не у всех блатарей такие деньги. Да и сидят они иначе, не так, как мы. Для них тюрьма — мать родна. И бывают дела слишком громкие, тогда не всегда можно так откровенно выпустить: все-таки шум поднимется.
Снаружи послышалась возня, распахнулось устроенное в двери раздаточное оконце — форточка называется, обитатели стали шумно доставать алюминиевые миски и ложки, но Герою не достался тюремный завтрак:
— Братеев, на выход! — объявили. — Без вещей.
— Голодным вызвать — тоже приемчик, — прокомментировал наставник Героя.
Но Герой еще не успел изголодаться и не пожалел о несъеденном завтраке. Он готовился к борьбе и боли — так чту ему пустой желудок!
Особенно пугала его возможная фальсификация отпечатков пальцев, которую изобразил сосед по нарам. Он привык верить в отпечатки пальцев, как верил вообще в науку — по фильмам и документальным репортажам: уж они-то представлялись уликой бесспорной! Спектроскоп объективно показывает состав далеких звезд, качественный анализ — ничтожные примеси редких элементов, а отпечатки пальцев — следы единственного человека из шести миллиардов землян! Но ведь в самом деле, кто мешает принести нужный нож, которым он якобы убил девушку, — да тут же в кабинете пальцы и припечатать!
Однако следователь Люлько стал разматывать совсем иной сюжет:
— Ну, парень, утомил ты нас. Деньжишки кое-какие имеешь? Имеешь, мы же знаем. Двадцать кусков — и с чистой совестью на свободу. Зеленых кусков, понятное дело, чтобы не портились от хранения.
Двадцать тысяч баксов он еще не заработал на своей Академии. Господи, какой далекой, почти нереальной казалась вчерашняя жизнь: рассылал красивые дипломы, новый грандиозный проект планировал — сон, мираж, сказка. Реальность — этот застенок. Поэтому не было смысла упираться рогами из принципа, из ненависти к своим палачам. То есть дельцам. Интересный гибрид: палач и делец в одном лице. Правда, новое время уже дало имя этой специальности: рэкетир. Сосед по камере хорошо объяснил: свобода — тоже рыночный товар.
Герой молча покачал головой.
— Мы ему навстречу, а он — ломается! — картинно улыбнулся следователь. — От убойной статьи отмазать хотим — только из сочувствия к молодой жизни. Ну ошибся — заплати за исправление! Тем более, любовные дела. Может, она, стерва, сама тебя и довела. Бывают бабы — убил бы своими руками! Готовы посочувствовать. Ты ж дела крутишь, мы знаем. А бог велел делиться и ближнего любить.
Герой упрямо покачал головой.
— Нет, не ценит он нашей доброты.
И удар по затылку.
— Что, делиться будешь? Двадцать кусков всего — для начала. А будешь упираться — принесешь сто. Да еще поползешь за мной на карачках, чтобы взял твои вонючие штуки!
Героя выхватили со стула, быстро и сноровисто заложили назад руки, сковали сзади наручниками, бросили на пол, сковали и ноги, а потом подтянули ноги к рукам. Резко дернули, так что боль в запястьях и щиколотках показалась нестерпимой — и он уже висел, покачиваясь, надетый на поперечную палку. Два стула, две точки опоры довершили конструкцию.
Рев рвался из горла, но снова спазм ненависти помог пересилить боль.
— Молчит, — удивился следователь. — Ничего, сейчас запоешь.
Его подручный — из вчерашних или нет, не разобрать, с оттяжкой ударил дубинкой по ребрам. И посоветовал, издеваясь:
— Пой, ласточка, пой.
Крошить их — мелко крошить! И чтобы мучились смертельной мукой.
По случайности удары приходились со стороны вырезанной почки — даже и в таком положении возможен, оказывается, один грамм везения.
— Ну как? Не вспомнил, где твоя свобода спрятана?
Вместо очередного удара палач нажал сзади Герою на прогнутую спину, добавил тяжести на вывернутые руки-ноги.
И Герой к ужасу и позору своему не смог сдержаться, жуткий крик-рев вырвался из-за сжатых зубов.
— Дошло немножко. Ну как? Делиться будем? Не хочешь? Качни-ка его еще!
Новое нажатие сверху — и новый рев.
— Вот видишь. Ну как, споешь про двадцать штук простых зеленых денег?
Люлько не только вымогал — он еще и веселился.
— Н-нет.
— Все равно же отдашь. Своих нет, займешь. Если не хочешь пятнадцать женских трупов на себя взять. Теперь одним не обойдешься! Теперь ты отсюда только «Охтинским маньяком» выйдешь! Ну?!
— Н-не дам… не убивал…
— Качни ты его как следует, что мы тут цацкаемся.
От новой боли память Героя потухла.
Очнулся он сидящим на стуле. Пошевелился — нет, он был привязан к стулу.
— Ну видишь как, уперся рогами — самому же хуже. Но мы же терпим, работаем с тобой. Помогаем осознать. Дышать тебе поможем, после того как ласточкой полетал.
Явился откуда-то противогаз и мгновенно надет был на голову Герою.
— Я буду снова спрашивать, а ты кивни головой, когда «да».
Воздух иссяк. Герой видел руку, которая пережала хобот противогаза.
Оказывается, любая боль — это еще ничто. Когда воздуха нет — страшнее всего. Когда разрывается грудь. Герой яростно втягивал в себя остатки воздуха, но это не помогало, сознание мутилось, замелькали огоньки в глазах — и он перестал понимать что-нибудь.
Потом проявился свет, комната, пытливое лицо исследователя совсем близко перед запотевшими мутными стеклами маски.
— Жив. Жив ты еще, парень. А жизни ценить не желаешь. Оценить свою жизнь в какие-то тридцать штук. Надеешься, жизни лишние у тебя в швейцарском банке положены? Ну что, делиться будем?
Ломал бы их сейчас Герой, если бы мог, мелко ломал — или лучше бензопилой пластовал ломтями — один за одним, один за одним. Чтобы каждый ломоть прочувствовали отдельно!
Только ненависть и давала силы.
— Молчит. Так если ты говорить не можешь, считай, ты уже мертвяк и есть. Труп молчит прочней всех. Замолчал — выбрал себе мертвое дело. Сейчас и приведем в соответствие!
И снова пережалась трубка.
Сознание уплыло.
Когда он приплыл обратно, даже пожалел, что не умер: грудь словно обожжена была изнутри.
— Ну как? Вспомнил, где твои куски положены?
Герой молчал. И уже непонятно было, то ли спазм ненависти сдавливал горло, то ли просто пережгли ему там все так глубоко, что не проходят наружу слова.
— Погоди, доведешь ты нас! Савраске отдадим. Была когда-то Сонька—Золотой каблучок. А у нас Савраска. А каблучок у нее и поострее. Откупоривает любого мужика, кто в отказ ушел. У Савраски все безотказные.
Героя, застывшего в столбняке ненависти, не пугала никакая Савраска.
— Ладно. Подумай пока.
С него содрали противогаз.
— Животных не любишь, нехорошо: со слоником не подружился.
Герой ясно вообразил пережатый хобот противогаза — юмор у них, гадов!
В камере ему объяснили:
— Савраска — это кранты. Слоника многие терпят, но Савраска — кранты. У нее на любого мужика отмычка. Книжки читаешь?
— Читаю, — вяло удивился Герой неожиданному переходу.
— Вот и читал бы про Большой Дом. Отличная книжка. Какой-то Лукин написал. Который в «Яблоке» депутат, что ли. Или другой некоторый. Воспоминания о ежовщине. Была у них Сонька—Золотой каблучок. Вроде как Сонька-Золотая ручка знаменитая. Только у этой — каблучок. Она мужикам всю их трихомудию раздавливала. Этого никакой Олег Кошевой бы не выдержал, просто лопухи оказались гестаповцы, не догадались. А Сонька наша еще до войны это умела. А теперь у ментов Савраска эта завелась. По книжке научилась — или сама? Тоже, значит, яйца давит. Тут к нам вернули одного — от Савраски. Признался, что родную дочку с подругой ее зарезал. Но до того она так ему все раздавила, что он только и ждал, чтобы его скорей шлепнули по приговору. Ни жить не мог, ни просто пЕсать.
О чем Герой думал совсем недавно? Чего опасался и чему радовался? То о славе мечтал, то первые деньги праздновал. И казалось — великие мечты и великие события. Нет бы тихо умереть под наркозом — и остался бы до конца жизни счастливым человеком! А так завтра раздавят ему яйца — и никаких мелких переживаний не останется. А то — взять все на себя, подписать, что подложат.
Наверное, то же самое чувствовали жители Спитака или Нефтегорска на Сахалине на другой день после землетрясения: удивительно, какие мелочи волновали накануне! Какие-то недоразумения, скандалы казались содержанием жизни. И непонятно, как можно было не замечать столь очевидного счастья: обыкновенного дома — нерухнувшего, да еще и свободной еды в соседнем магазине. Как не праздновали они каждый день не-разрушенность дома, не-ограниченность свободы?!
Болело его избитое тело. Но мысль о дьявольской Савраске, охочей до раздавленных мужских частей, временами заглушала боль. Страх ожидания оказывался сильнее сиюминутной боли.
30
На другой день его не тревожили до обеда. И ожидание было не отдыхом, а тоже тихой пыткой. И наконец выкликнули снова:
— Братеев! На выход. С вещами.
Это предвещало что-то новое. Герой медленно собирал зубную щетку и мыло, которыми так и не воспользовался здесь ни разу, а сосед, который учил первоначальной тюремной науке, нашептывал:
— Переводят вас, а может, и выпустят, раз «с вещами». Бывают чудеса. Позвоните моим! Голодец моя фамилия. Расскажите, как тут. Может, наберут все-таки денег! Телефон не записывайте, запомните!
Мохнач высказал другую гипотезу:
— Сразу от следака в больницу настроили. Думают, ты снова рогом упрешь. Не дури, Гера, колись. С раздавленной подвеской уже не жизнь. А так — отсидел да вышел. В лагерях тоже люди живут.
Ненавистный следователь Люлько встретил его с пугающей любезностью.
— Та-ак, Братеев. Значит, вы утверждаете, что не убивали Ариадну Котову?
— Не убивал, — тупо кивнул Герой.
— И не находилась она у вас в квартире?
— Не находилась.
Вот сейчас войдет слишком востроглазая соседка! Или дура сестра.
— Понятно. Ну что ж, для дальнейшего расследования ваше пребывание в СИЗО не обязательно. Ваша статья, по которой вы подозреваетесь: «неосторожное убийство» — такую возможность допускает. По состоянию здоровья, как перенесший операцию по удалению раковой опухоли, вы освобождаетесь под подписку о невыезде. Обязуетесь вы по первому требованию являться на допросы?
— Обязуюсь, — с поразившим его самого подобострастием подтвердил Герой.
— Вот и распишитесь здесь. Все. В другой раз обращайтесь с женщинами осторожнее, — следователь натурально заржал.
Пока еще час оформляли какие-то документы, просидел в темном сводчатом коридоре. Впрочем, ни изъятых официально пяти миллионов, ни Джулиных туфель ему не вернули: видимо, они числились вещественными доказательствами.
Наконец распахнулась последняя дверь, и он оказался на свету, на улице. У тротуара стояла такая знакомая машина, из машины выскочила Джулия.
— Герка! Живой еще!
Он обнял ее очень искренне. И никаких воспоминаний об их глупой ссоре. Потому что никого, оказывается, нет у него ближе, чем она!
— Живой.
— Ну поехали отсюда скорей!
Все было ясно: выкупила!
— Поехали. Правда, я расписался, что вернусь по первому требованию. На допрос.
— Это туфта. Не мог же следак сразу прикрыть дело. Сначала переквалифицировать статью, изменить пресечение. А там постепенно спустит на тормозах. Не в первый раз. Хорошо, я через Мишу сразу на нужного адвоката вышла, который имеет контакт.
— Какого Мишу? — машинально поинтересовался Герой.
— Ревнуешь? — с надеждой переспросила Джулия. — Да этот, помнишь, из клуба меценатов. У него везде схвачено.
— И почем же я иду нынче?
— Не твое дело. На свободе — и радуйся.
— Он мне сам сказал цену: двадцать штук зеленых. Я отдам постепенно. Долгов не люблю.
— Дурак! Был дурак — и остался. На девочек больше не кидайся, вот и все долги. Дороги нынче девочки.
Она рулила, а он сидел рядом: в точности как недавно ехали из больницы. Он и чувствовал себя словно после очень глубокой болезни.
В первую минуту он и забыл от радости, что Джулия сама виновата: не устроила бы из ревности экзекуцию, не пришлось бы потом платить. И Ариадна была бы жива.
Но ругаться сразу не хотелось. Все равно она самая близкая, а близким приходится прощать. Да и он тоже в чем-то виноват: не зазвал бы девственницу к себе, не закрутились бы все дальнейшие дела. И сама девочка виновата, потому что набивалась.
Смерть несоизмерима со всеми другими несчастьями, но о смерти Ариадны Герой думал довольно спокойно: тоже сама виновата — нечего было кончать с собой от обиды. А если она не вешалась и не топилась, а убил ее кто-то другой — тогда вообще к Герою ее гибель отношения не имеет!.. Но вдруг Джулия не только выпорола Ариадну, но и заказала потом ее окончательно?! Только молчит об этом?!
Как трудно разобраться в событиях. Как трудно кому-то верить.
— Ну и как тебе сиделось три дня? — спросила Джулия после долгого молчания. — Вид у тебя пришибленный.
Действительно, всего три дня! А по ощущению — огромный отрезок жизни.
— Так и есть. Не санаторий. И даже не больница.
Рассказывать о пытках подробно не хотелось. Рассказывать — значит, переживать во второй раз. Если не боль, то унижение — точно.
— Значит, хорошо, что дольше не засиделся. А эти шакалы только повода ищут! Промысел у них такой: схватить человека, а потом выкуп получить. Своя Чечня выходит. Разве что цены пока пониже. Чеченцы начинают торговаться с миллиона.
Подъехали к его дому. Поднялись наверх. В квартире так и сохранился умеренный беспорядок после обыска. Хорошо, не так уж рьяно искали, бумаги, например, не вывернули из стола, не разбросали по полу — как когда-то при обыске у отца. Сама квартира казалась теперь Герою оскверненной посещением банды пинкертонов. И не защищали больше родные стены, свой дом перестал быть своей крепостью: в любой момент могут ворваться, схватить, увезти.
— Сейчас наведем марафет, — бодро пообещала Джулия.
Она убирала, а он сидел и смотрел — все еще словно стукнутый пыльным мешком.
Подумал, позвонить ли жене Голодца. Чуть не назвал мысленно вдовой. Подумал — и не стал. Зачем мучить бедную женщину?! Если нет у нее денег, значит действительно нет.
Наконец, чтобы взбодриться, отвлечься от камерных переживаний, он сообщил:
— Я для тебя новый бизнес нашел. Незанятую нишу.
— Ну? Неужели подумал об этом? Прямо в тюряге? — Джулия выказала двойную радость: и тем, что Герой придумал доходное дело, — она заранее поверила, что дело доходное, и тем, что он помнил о ней, думал о ней!
— В тюряге не очень думается на отвлеченные темы, — усмехнулся Герой. — Перед тем придумал, перед посадкой. Так вот: люди больше всего мечтают о здоровье. Да чтобы дешево и сразу защититься от всех болезней. А для этого еще древние египтяне придумали пирамиды. Или их научили заезжие инопланетяне, есть и такая версия. Тоже хорошо: люди верят в мудрость древних, а в мудрость инопланетян — тем более. Ну вот, а дальше элементарно. Главное, мы переходим от египетских стометровых пирамид к массовому производству. Даже слоган готов для рекламы: «Каждый сам фараон в своем доме!» Кто же не захочет сравняться с фараоном?!
Выслушав проект, Джулия спросила вполне чистосердечно:
— А пирамиды действительно лечат? И фрукты ускоряют, и энергию концентрируют?
Герой ответил совершенно серьезным тоном:
— Вот наделаем пару миллионов штук и проверим. Статистика покажет. Можешь одну к себе в спальню поставить: спи под ней, а утром измеряй энергию.
— Это больше мужчинам надо — измерять энергию.
— Точно! Будешь с виагрой конкурировать. А уж тогда спрос неограниченный: каждый мужчина мечтает увеличить свой потенциал. Импотент мечтает, чтобы хоть что-то получилось; нормальный мужик, чтобы стать половым гигантом. И даже гиганты стремятся повторить тринадцатый подвиг Геракла, но пока не могут. Мужскому совершенству нет предела. Каждый хочет еще больше!
— Не каждый. Тебе, миленький, подвиги Геракла повторять не нужно: и так на всех шлюшек кидаешься.
Значит, так и не прощает Джулия мимолетную соперницу. Даже смерть ее не примирила! Это было неприятно, но ссориться сейчас с Джулией не было сил.
— Ну хорошо, меня вынесем за скобки, а всех остальных ты можешь рассматривать как объектов коммерции. Рекламный лозунг: «Каждому мужчине по собственной пирамиде!» Значит, миллиарда три потенциальных покупателей. Рекламным агентом будет выступать Хеопс, он гонорара не потребует.
Деловой разговор очень сблизил. И они вполне мирно поужинали, а потом Джулия очень естественно у него осталась. Как будто и не было ни ссоры, ни тюрьмы.
31
Джулия очень решительно взялась за пирамидное дело. Герой в подробности не вникал, знал только, что она нашла и исходную статью в «Известиях», и автора статьи, и энтузиаста пирамид некоего Проскурякова. Как выяснилось, никаких патентов у энтузиаста не оказалось, так что делиться с ним совершенно не нужно, но рекламным агентом Джулия Проскурякова наняла. Тот стал писать новые статьи, выступать с лекциями. Замаячила настоящая прибыль, и Герой одним своим советом многократно окупил все щедроты Джулии, включая выкуп из темницы.
Джулия могла бы оставаться полной хозяйкой новорожденной пирамидной империи, но она благородно пригласила Героя в компаньоны. И он не стал отказываться. Зато в свою Академию Опережающих Наук он Джулию не приглашал: ну какой из нее академик? Правда, сама теория пирамид как концентраторов космической энергии была безусловно опережающей наукой, и Проскурякова Герой в свою Академию поверстал: пусть блистает титулом, это прибавит убедительности статьям и лекциям.
Самое замечательное, что до сих пор ни один из новоявленных академиков не написал ему склочного письма, не потребовал посоха и мантии, не спросил, когда ближайшее общее собрание Академии? А тут случилось очень полезное событие: в «Ведомостях», поместили интервью с председателем Союза изобретателей Александром Герасимовичем Холодных, и Александр Герасимович как о чем-то само собой разумеющемся сообщил, что он — действительный член Академии Опережающих Наук. Таким образом АОН была вполне легитимизирована. Герой вырезал интервью, наделал на ксероксе копий, чтобы показывать всем сомневающимся. Но сомневающихся пока не находилось.
Поразило только напоминание, что Союз изобретателей сокращается как СИЗО, и тюрьма, в которой три ужасных дня томился Герой, называется следственным изолятором и тоже сокращается как СИЗО… Бывают странные сближенья.
Три ужасных дня!.. А если бы год, как многие?! Как Голодец. И два, и даже три.
После своего внезапного ареста, чтобы не сказать — похищения, Герой невзлюбил свою квартиру. Он не чувствовал себя больше защищенным в этих стенах. Можно было уже себе позволить присмотреть другую: старую продать и купить с доплатой. Но у него появилось навязчивое желание иметь тайное убежище. Оставить за собой эту квартиру, числиться в ней прописанным — но не жить! А жить там, где он неизвестен милиции. Чтобы, если снова захотят прийти за ним внезапно, то пусть найдут пустые стены. Прежде всего — если захотят прийти менты. Но во вторую очередь нельзя исключать и бандитов, раз уж у него умножаются деньги.
Например, купить квартиру на имя бабушки Милы! И жить там. Одно плохо: бабушка Мила не вечна, а после нее Герой наследует пополам с Любкой.
Герой обдумывал, как уйти в подполье, ну а пока терпел старую квартиру, веря, что заплаченный Джулией выкуп обещает временную безопасность. От следователя Люлько во всяком случае.
В старой квартире и раздался однажды телефонный звонок. Джулия училась под его руководством обращаться с компьютером — до сих пор в ее фирме с компьютером общался только бухгалтер — от этого мирного занятия Герой и оторвался.
— Алло?
— Здравствуйте. — Низкий женский голос, странно знакомый. — Я думала, вас зовут Герман, а Шура мне сказал, что вы — Герой.
Это же убиенная Ариадна! Герой чужд суеверий, но тут невольно пробрал озноб!
— Вы слышите? Почему молчите? Узнаете?
— Кажется, узнаю. Но меня настойчиво уверяли, что вы погибли.
Джулия отвлеклась от компьютера и уставилась на Героя. Вернее, на трубку в его руке.
— А-а, это мама подняла панику. Просто я уехала и ей не сказала.
— Подняла такую панику, что меня обвинили в вашем убийстве. В тюрьму потащили. Следак о каком-то трупе твердил. Следователь то есть.
— Ну да, мама подняла панику, и ей показали какой-то молодой труп. А она со страху опознала.
Ариадна засмеялась.
— Это совсем не смешно: попасть в камеру из-за вас и вашей мамы! Уехали и зачем-то оставили мой телефон посреди стола. Где-то ведь нашли, я вам телефона никогда не давал. Словно нарочно наводили на меня.
— Может, немножко и нарочно. Чтобы мама вас слегка побеспокоила. Она у меня вообще беспокойная. А вы знаете, что со мной сделала какая-то сумасшедшая ваша любовница? Интересно, она вам рассказала? Это только мама меня порола в детстве, а больше никому не позволено! А у меня же нет таких головорезов, чтобы в ответ схватить ее или вас. Я и пустила по следу маму вместо ваших головорезов. Маленькая месть. Ну если вас немножко арестовали, значит, мы квиты. Тем более, я слышу, вас уже выпустили. Я знала, что мама поднимет шум, вот и звоню, чтобы сообщить, что я жива. Чтобы вы не беспокоились. Если только вы беспокоились.
— Я тоже не очень верил, что вы покончили с собой от горя или обиды. Даже когда мне твердили про труп. Ну что ж, живите и дальше, только забудьте мой телефон.
Герой с размаху положил трубку. Между прочим, ему показалось очень утешительным услышать, что в детстве решительная мама Ариадну порола. Если бы ее никто и никогда — ну понятно, что обида на месть Джулии могла быть смертельной! Но раз уже пороли — подумаешь: поркой больше!
— Утопленница воскресла? — нехорошим голосом спросила Джулия. — И ты такой великодушный: «живите и дальше!» А во что ее шуточки обошлись, ты ей сказать не захотел? Видно, ее объятия этого стоят, да?! Незабываемые мгновения?! Да за двадцать тысяч баксов, миленький, ты бы, наверное, Мадонну мог на ночь нанять. Вместе с Клаудией Шиффер. Я понимаю, вытащить тебя, когда есть труп, когда тебе шьют убийство! Тут никакие деньги не слишком. А за милый розыгрыш — слишком дорогая плата.
После единственной фразы Героя: «Я верну!» и ответа Джулии: «Дурак!» они больше не вспоминали о выкупе. И теперь Джулия напомнила впервые.
— Она говорит, что отплатила за ту порку, что ты ей устроила.
— И ты с нею согласен! Что поротая жопа этой поблядушки стоит двадцать тысяч! Двадцать рублей она не стоит, не то что баксов! За двадцать тысяч можно было не юбку ей задрать, а в асфальт закатать.
Джулия была почти права — ну если отбросить последнюю фразу. Да в запале еще не то говорится. Шутку Ариадна разыграла чрезмерную. А ведь ни Джулии, ни теперь Ариадне Герой не рассказал про пытки в застенке у следователя. Стыдно было рассказывать, потому что перетерпеть пытки — не только несчастье, но и позор. Унижение. Ведь довели до того, что он ревел от боли — добились своего, растоптали!..
Ариадна — стерва, и во второй раз ссориться из-за нее с Джулией он не собирался. С Джулией, которая забыла скандал, забыла даже его измену — при ее-то ревнивости! — и, не задумываясь, бросилась его спасать. Вызволять. Если бы не она, может быть, он был бы уже полутрупом: отбили бы последнюю почку — и достаточно.
Герой приобнял Джулию.
— Ну что поделаешь, раз так получилось. Больше всех я виноват, что привозил ее. Да и не зарился я на нее, не любил никогда. Просто она меня пригласила как специалиста.
Герой никогда этого Джулии не рассказывал. Да вообще не говорил с нею об Ариадне. Ну выследила Джулия через Любку, ну было дело… Как теперь выражаются: без комментариев. Но, пожалуй, настал момент.
— Как это — как специалиста?
— Попросила произвести ей дефлорацию. Ну как хирурга приглашают.
— Какую еще дефло…? Наука о букетах есть — флористика.
— Невинности лишить! — чуть не по складам объяснил Герой. — Она беспокоилась, что не у всех хорошо получается. Ну как больной хочет, чтобы его оперировал лучший профессор.
Джулия искренне расхохоталась.
— Ну и что же ты — произвел операцию?
— Произвел, — скромно подтвердил он.
— Все хорошо. Даже забавно, ей-богу. Только я в первый раз слышу, чтобы сам хирург платил за операцию. Обычно платят хирургу… В хорошенькую цену она нам обошлась. Мы же теперь компаньоны, так что осторожнее с убытками фирме. Ты признайся сразу: еще к тебе заказы поступали? Подругам своим она тебя не рекомендовала?
— Нет, — совершенно искренне отрапортовал он.
Как приятно сказать чистую правду!
— Ну смотри-и, — она пощекотала ему шею. — Поздно мы встретились, не повезло мне. А то бы тоже обратилась к такому классному специалисту. Во всем люблю высший сорт.
Занятия компьютером они в этот вечер не продолжали.
32
Реклама домашних пирамид действовала неотразимо. Ну как можно не купить простое приспособление, «которое разом решит все ваши проблемы!» Если спать под пирамидой, то космическая энергия излечит большинство болезней — от рака до астмы, необычайно повысит энергию, как умственную, так и физическую, подзарядит батарейки транзисторного приемника, так что они прослужат в три раза дольше. Ну и множество других очень практичных чудес. И конечно, персональные пирамиды выгодно отличались от воды, заряженной энергией во время сеансов Чумака. Зарядка воды через телевизор все-таки вызывала много скептических вопросов, хотя и очумаченная вода многим помогла с полной несомненностью, но против пирамидного эффекта не мог ничего возразить даже самый отъявленный семейный скептик: ведь паранормальные свойства пирамид готов подтвердить любой египтолог! Почему еще древние знали, что «время боится пирамид»? Да потому, что в подпирамидном пространстве время действительно течет медленнее, а часы похуже так и просто останавливаются! Это же очевидно, кто же в таких элементарных феноменах сомневается?!
— Ты у меня гений! — говорила Джулия, не подозревавшая, какие сложные переживания долгие годы связывались у Героя с этим словом.
Зато теперь его гениальность можно было измерить с точностью до рубля. Или, что приятнее, до доллара.
— Давай слетаем куда-нибудь на теплое море, — пожелала Джулия. — Имеем мы право отдохнуть недельку. В эмиратах, или в Египте, наконец. От нашей слякоти. Не осень, не зима, а какое-то смутное время года!
Действительно, что-то надломилось в царстве природы, и времена года слегка перемешались.
— Мне не стоит показываться под сильным солнцем, — напомнил Герой. — Все-таки у меня отрезали не аппендикс.
Напомнил ей, а сам-то он вспоминал о возможной измене собственных органов довольно часто! Как изменила ему левая почка, впустила раковые клетки, так могли следом предать и другие тихие органы, которых не видно и не слышно: сидят там внутри, чего-то химичат. Хорошо, почка была все-таки предпоследняя, а печень, например, единственная. Когда настоящая жизнь только начиналась, умереть было бы довольно-таки обидно.
— Ах, ты, мой бедненький. Ну хорошо, поедем на север куда-нибудь. В Швецию давай. Возьмем индивидуальный тур, чтобы только вдвоем и никаких настырных гадов и гидов. А то заведется один гад в группе — и уже никакого отдыха. Попробовала однажды.
Герой никогда не бывал в настоящей загранице из-за своей слишком затянувшейся секретности. А потом — по случаю своей новой бедности. И первое, что его поразило, — прозрачный воздух.
Они еще только ехали из аэропорта в Стокгольм, он смотрел из окна такси — и казалось, у него зрение улучшилось, хотя он и раньше не жаловался. Каждая веточка облетевших деревьев, каждая сосновая хвоинка виделись графически четко на таком расстоянии, на котором в окрестностях Петербурга они уже сливаются в сплошную лесную массу. А гранитные скалы, сквозь которые местами прорезалась дорога, казались только что вымытыми, и потому не напоминали о древности, об уходящих во тьму веков геологических эпохах — здешний гранит был новенький, только что доставлен со склада Господа Бога. Не иначе как к приезду Героя с Джулией.
А в центре города на самой автомобильной улице совершенно не ощущалось выхлопных газов.
Джулия тоже оценила:
— Воздух как в лесу. Потому что фильтры стоят на выхлопе.
Очень она технически подкована для женщины.
Герой подумал, что вредные выхлопы тоже повышают вероятность рака, особенно для него, уже имеющего раковый опыт, поэтому загрязненный Петербург ему так же опасен, как слишком солнечные эмираты.
В отеле Герою тоже все понравилось. И номер-люкс с джакузи, куда они удобно помещались вдвоем, и шведские завтраки. В гостинице нашлись соотечественники, они без стеснения перекрикивались в столовой и накладывали себе чудовищные порции гостиничных деликатесов. Герой ел немного и старался держаться чопорным англичанином, брезгливо сторонящимся этих дикарей.
Тротуары перед отелем — да и везде — были такие чистые, что Герой вспомнил странную похвальбу в «Аркадии», когда Джулия впервые вывела его в свой свет. Как он тогда разыгрывал миллиардера перед Витенькой и Розочкой? «Завтра куплю вашу немытую Северную Пальмиру и прикажу оттереть шампунем!» Похоже, здесь так и сделали — без него.
Днем они отправлялись в старый город, где по узким пешеходным улицам слонялись стаи туристов. Удивляло, что здесь живут по-настоящему. Герою казалось, что у аборигенов Старого города жизнь должна быть совсем особенная, безмятежная, почти как у попавших в рай праведных душ. Даже собаки, изредка встречавшиеся и всегда выступавшие впереди хозяев на коротких поводках, никогда не лаяли.
У Джулии была кредитная карточка, но Герой захватил с собой и собственные разрешенные пятьсот баксов, чтобы не чувствовать себя ребенком, который нудит: «Мама, купи мороженого!» Покупательной лихорадкой они оба не страдали, Джулия в первый же день опытным глазом прикинула цены и заявила: «У нас все дешевле!» — и по магазинам Героя за собой не таскала. Но иногда попадалась какая-нибудь смешная мелочь. Герой углядел на развале прямо на улице розовые женские брюки с Микки-Маусами, обильно налепленными спереди и сзади. И быстро купил, пока Джулия отвернулась. Она потом ахала в гостинице:
— Да ни за что такого позорища не надену! Это же для девочек, а у меня уже слишком обильные телеса.
— Не кокетничай. Очень у тебя пропорциональные телеса. Сколько нужно — ни больше, ни меньше.
— Ну смотри. Будут смеяться, отошлю к тебе: «Смейтесь над Геркой, это он выдумал!» Такие только летом где-нибудь на даче носить.
— Значит, надо к ним еще и дачу. А чего? Не в Разлив же к подруге ездить, как ты в прошлом году.
— И не в Комарово к каким-то друзьям, — ответствовала она.
— В Комарово-то как раз хорошо. Только к себе домой. Я давно хочу вернуться в Комарово.
Чего хочет мужчина, от того не убежишь.
В самый центр Стокгольма глубоко врезался фиорд, доходил до Старого города и похож был на широкую реку, вроде Невы. Когда Герой с Джулией вышли на набережную, мимо проплыла большая двухмачтовая барка под красными парусами.
Барка не была похожа на элегантные яхты, предназначенные для гонок, — обводы у нее были грубее, нос тупее. Видно было, что на ней просто плавают в свое удовольствие, благо фиорд и не думал замерзать.
Герой только недавно начал понимать, что это значит — жить, а не гнаться за ускользающей целью. Когда-то он был как гоночная яхта, которая разрезает волны, стремясь прийти первой и не замечая окружающих морских красот. А теперь он — как эта барка, которая не торопится, а просто плывет, наслаждаясь раскрывающимися навстречу панорамами. И если сам он живет в комфорте, обладает всем, чего только желает, плевать ему, если кто-то рвется к финишу ради смешных почестей.
Если бы только обрести надежное чувство безопасности. Такое, как снизошло на него здесь, в Стокгольме.
Погода была еще менее понятная, чем дома. Довольно тепло, в пальто мало кто ходит, на снег и вовсе никакого намека, и только голые деревья напоминали, что уже начался декабрь. Голые деревья и первые рождественские витрины.
Уже выйдя из Старого города, они набрели на цветы, лежащие на тротуаре. Можно было и не заметить этот букет на фоне рождественских витрин, но они с Джулией, к счастью, не очень глазели на витрины. Букет — и рядом на стене маленькая табличка. Герой напрягся, прочитал шведскую надпись и догадался:
— Слушай, на этом месте убили Пальме! Прямо тут, представляешь?
— А кто он такой? — не поняла его волнения Джулия.
Неожиданный пробел в образовании обнаружился. Но Герой постарался не выказать удивления ее неосведомленностью, объяснил небрежно:
— Был у них такой премьер-министр. Его застрелили на улице, когда он шел домой из кино. Вот, значит, на этом месте.
— А я-то думала, здесь спокойная жизнь. А выходит, хуже чем у нас. Все-таки премьеров у нас ни разу не стреляли.
Герой тоже был разочарован этим напоминанием о террористах здесь, в идиллической Швеции. Но почему-то чувство безопасности его не покинуло. В том-то, может, и дело, что у нас премьеры и президенты так загородились, что их никакой террорист не достанет, зато на простых граждан президентам и премьерам наплевать, вот простых граждан и стреляют как куропаток. А в Швеции премьер не отгорожен, его и убили запросто, но незагороженный премьер думает о гражданах — и потому их-то как раз стреляют редко.
Джулия увидела церковь на другой стороне улицы и потянула:
— Смотри, наверное, русская: пятиглавая, как наши. Давай зайдем!
Героя русская церковь не привлекала, но и отказывать Джулии повода не было. Джулия не слишком донимала его своими верованиями, не то что Любка, так что нужно было сделать ей любезность. Правда, из таблички у дверей стало понятно, что церковь вполне шведская, но зато в ограде среди могил они заметили одну, у которой горели свечи. И снова встретились с Пальме: оказалось, что это его могила.
— Во как помнят. Все-таки потому, что у них редко вот так убивают на улицах, — постарался Герой оправдать шведов. — И потому у шведов чувство вины перед убитым. Вот, свечки горят. А у нас так привыкли, что уже никаких чувств.
Из церковной ограды они вышли на противоположную сторону и оказались на тихой улочке. У подъездов домов стояли велосипеды, даже не стреноженные цепями.
— Вот видишь, у них даже велосипеды не воруют, — сказал он. — Нет, все-таки здесь жизнь безопасная.
Ах, если бы их с Джулией фирма производила простой и надежный продукт, равно нужный всем в мире. Вот как наследники Смирнова уехали и стали выпускать водку «Smirnoff». Тогда и они могли бы поискать себе безопасную страну. Но вербовать простодушных изобретателей в Академию Опережающих Наук Герой мог только дома. Да и успешный пирамидный бизнес возможен только среди отечественной публики. В сущности, они торговали миражами, и очень успешно торговали, но рынок миражей им открыт только в России. Возможно, в других странах нашелся бы спрос на другие специфические миражи, но надо родиться в своей стране, чтобы почувствовать, какой мираж нужен дорогой Родине.
И значит, они обречены были возвращаться в свою опасную страну Россию.
Каникулы кончились.
В аэропорту к ним подошла дама — услышала русскую речь.
— Вы в Питер? Возьмите коробку передать родным. Я позвоню, чтобы вас встретили. Очень обяжете. Я, конечно, отблагодарю.
— Нет, мы почтовыми голубями не работаем! — резко ответил Герой.
— Я вам покажу, что внутри, вы не сомневайтесь.
— Нет.
— Чего ты уперся? — удивилась Джулия, когда просительница отошла. — Сделали бы любезность. Она же хотела показать, что бомбы там нет.
— Ну, во-первых, так с ходу не разберешь. Бомбу можно удачно замаскировать под какой-нибудь чайный сервиз. Ты же не стала бы каждый чайник и кофейник раскрывать, правда? А еще легче какой-нибудь наркотик сунуть. Совсем не заметишь, сколько ни раскрывай коробку — если только у тебя нюх не как у таможенного спаниеля. Приедем, а нас берут с этой коробкой. Доказывай потом, что какая-то незнакомка в Стокгольме попросила.
Приятно чувствовать себя в безопасности — и уже только поэтому не нужно было брать коробку. Но еще — Герою понравилось, что он оказался тверже Джулии! Она-то чуть не согласилась, а он твердо сказал: «Нет!» Раньше он, по своей интеллигентской стеснительности, редко умел говорить «нет». Значит, меняется он в гораздо лучшую сторону!
33
В Петербурге сразу все показалось наоборот.
Едва вышли на воздух, поразила картина грязного снега, лежащего кучами вдоль тротуара, сосенки перед аэропортом были не чисто зеленые, как в Швеции, а скорее серые, и самый воздух казался замутненным. Не говоря уж о смешанном благоухании бензина, какой-то дальней гари и ядовитой краски.
Слава богу, не пришлось отдаться в руки субъектов весьма неблагонадежного вида, настойчиво зазывавших в свои такси, хотя машин с шашечками видно не было. Орудовали частники, но очень уж оголтелые. Такие не то довезут втридорога, не то просто ограбят по дороге — это уж кому как повезет. Но Героя с Джулией машина дожидалась тут же на стоянке, хоть это — островок нормальной цивилизации.
Едва уселись и отъехали, Джулия высказалась:
— Ничего у нас никогда не будет! Все думают, как до власти дорваться и урвать, больше ничего. Раньше коммунисты под себя гребли, теперь эти новые — демократы. Угораздило на воровской малине родиться! Да если бы я родилась шведкой, я бы сейчас автоконцерн имела, с «Вольво» и «СААБ» конкурировала!
Герой вспомнил неразрешимый вопрос, которым задавался в больничной ночной тиши: «Почему Я — это Я, почему Я в центре мира под названием «Герой Братеев», а не в центре другого мира?!» Джулия те же вопросы поставила грубо и примитивно, свела к пародии.
— Я еще с детства другой жизни хотела! Тогда еще мечтала не о Швеции или другой стране, а о городе настоящем. Ты-то в Ленинграде родился, а я в Вологде. И еще в первом классе решила: вырасту и уеду! Потому и в ветеринарный поступила: из Вологды в человеческий медицинский кто бы меня пустил? Если только родители не устроили бы за двадцать тысяч тогдашних. У меня Ленку, подружку, папа так устроил. Вот и учились: она в Педиатрическом на детского врача, а я в ветеринарном — на собачьего. Зато у меня теперь свое дело и я на настоящей машине езжу, а Ленка покрутилась здесь, ребенка родила без мужа да в свою Вологду и вернулась. Недавно приезжала, у меня ночевала: губки кусает и завидует, бедненькая. Потому что я сама пробивалась, а ей папа дорогу пробивал, как ледокол. Она и выросла бледной немочью… Вот и высказалась наконец. На девятом месяце знакомства. А ты и не расспросил ни разу, тебе неинтересно. А между прочим, я сразу после института могла за немца выйти. Очень любил и просил. Только он мне не нравился, одно достоинство, что немец, что в богатую страну увезет. А мне и пожить в настоящей стране хотелось, и любви хотелось тоже. Молчала и очень мучилась. А то была бы сейчас богатой фрау, тоже бы дело завела. Немцы честные, у них такого понятия нет — рэкет. Дура я, наверное, что все-таки осталась ради любви. Потом любовь эта испарилась десять раз. Любовь испаряется, а гражданство немецкое остается. А так вот живу в воровской стране. А если, например, сейчас уехать, так ведь достанут. В той же Германии рэкета нет — для немцев. А свои своих достают! Здесь-то я своими мальчиками обороняюсь, они проблемы улаживают, если нужно, а там еще и всю охрану за собой везти — дорого. Да и не пустят немцы столько подозрительных русских. Такая у нас страна — подозрительная!
Герой молча вел машину. Джулия увлеклась своим монологом, и ответных реплик с Героя не требовалось. Вот он и не спорил, но думал, что родная страна, конечно, достаточно воровская, но ведь в добропорядочной Германии торговля пирамидами, улавливающими космический ветер, у Джулии вряд ли получилась бы. Так что не ей сетовать.
Они подъехали к его дому. Поднялись. Квартира Героя тоже не смотрелась — после номера-люкс.
— Да-а, надо наконец менять обстановочку, — проговорила Джулия.
— Лучше что-нибудь за городом, — напомнил Герой. — В Комарово мы же собрались.
— Да-да, собрались. Вообще-то правильно. Понюхала я чистого воздуха в Стокгольме, неохота снова нашу отраву глотать. Раз нам теперь доходы позволяют. Ты у меня гений, ты и выбирай пейзаж, какой нравится.
Зазвонил телефон — звонки похожи на папины.
— Привет! Ну наконец. Три дня никто не отвечал.
— А мы в Стокгольм смотались ненадолго.
— «Мы»? Ты что — женился?
— Да вот, с Джулией ездили, — не уточнил Герой своего семейного статуса.
— Имя космополитическое. Она что — американка или, может, шведка?
Герой отвернулся от трубки и объяснил Джулии:
— Папе понравилось твое имя. Он подумал, что ты американка. — И в трубку: — Нет, просто она любит иноземные места.
— Они, конечно, хороши — в умеренных дозах.
Папа-то как раз давно уже принимает иноземные места в дозе неумеренной. Но Герой не стал углублять эту тему. Сказал нейтрально:
— Мы хорошо съездили. И отдохнули, и посмотрели. Может, какие-нибудь дела еще сделаем со шведами. Патент шведам продадим на некое изделие, — сказал он, чтобы подразнить Джулию.
— Нужно, чтобы все могли использовать новые изобретения свободно. Во всем мире, — серьезно заметил папа.
— Рынок требует изобретения продавать.
— Вот рынок-то мне и не нравится, — сообщил папа.
Герой расхохотался. И объяснил удивленной Джулии:
— Надо было здесь быть почти диссидентом, уехать в Америку, чтобы кончить тем, что рынок не нравится!
И в телефон:
— Чего ж ты тогда в свое время в КПСС не вступал? Ей тоже рынок не нравился.
— Значит, КПСС мне нравилась еще меньше. Худшее — враг плохого… Ладно, чувствуешь-то ты себя как? Мама все беспокоится, что там у вас нужных лекарств не достать.
— Все у нас достать. Было бы чем платить. Рынок регулирует, — не упустил он случая подразнить папу. — Да мне не нужны лекарства: метастазы у меня не обнаружены, как ни искали. А для профилактики я травы пью. Джулия достала у хорошего травника.
— Джулия, я вижу, тебя со всех сторон обихаживает. Ну, привет ей. От мамы тоже.
— У вас-то нормально? Сердце твое?
— Как пламенный мотор. Помнишь песню?
— Не помню.
Когда повесил трубку, Джулия его поцеловала.
— Спасибо, миленький, наконец-то ты меня своему папе рекламируешь. Признал официально, вроде как палестинскую автономию.
Герой уставился с недоумением:
— Сравненьица у тебя.
— А я раз в Израиле отдыхала. Очень даже хорошо. Там как раз евреи спорили: признавать или не признавать палестинцев?! Я говорю: чего вы зря шумите? Признавайте или нет, все равно они существуют. Хоть вам и не нравится, а куда вы от нее денетесь? Вот и от меня тебе, похоже, никуда не деться, нравлюсь тебе или не нравлюсь.
Очень уверенно сказано.
— Ну, конечно, нравишься! — обнял ее Герой. — А иначе зачем бы я тебя здесь укладывал почти каждую ночь?
— Ой-ой! Будто ты спишь только с теми, кого любишь!
— Конечно! А иначе — зачем же, когда вокруг большой выбор? Вот Адам не обязательно любил Еву: у него выбора не было. А я — я никогда не спал с такой, которую не любил. Хотя бы в этот момент. А если мы с тобой уже много раз, значит много моментов, когда я тебя люблю. Многократно я тебя люблю, можно даже уже сказать — постоянно. Между прочим, я уже не бедный физик из разорившегося института. Вот смотри, я тебе покажу диплом моей Академии Опережающих Наук. И за каждый диплом тщеславные ученые платят мне почти триста долларов. Так что на дом в Комарово у меня у самого кое-что уже есть. По крайней мере, на фундамент.
Очень удачный момент подвернулся, чтобы похвастать своим личным бизнесом. Чтобы не думала, что ходит у нее в младших компаньонах — и больше ничего.
— Так что я не сплю, если не люблю, — очень логично завершил он свой бизнес-отчет.
— Академия — это хорошо, — одобрила Джулия. — Академический бизнес сейчас надежный. Я ж говорю: ты у меня гений. И действительно, попадем мы с тобой в список «Форбса» — твоими идеями и моей хваткой! Ну и раз ты меня уже столько раз любил, могу тебе сказать совершенно практически, что по нашим деловым обстоятельствам нам лучше пожениться. А то масса неудобств. Тот же будущий дом в Комарово: самое простое, когда он в совместном владении супругов. А иначе — масса юридической путаницы. Даже делить после развода будет гораздо удобнее, если что. А подписи и печати у нотариуса, когда я тебя оформляла как компаньона, они гораздо серьезнее подписей в загсе, чтоб ты знал. У меня сейчас деньги все в обороте, но надо будет сумму из оборота вынуть — на дом. Пару месяцев подождем — и вступим в совместное домовладение.
Объяснение.
Герой понимал, что Джулия высказалась так деловито, чтобы не нарваться на его насмешку. Ведь сообщение его: «Я тебя люблю многократно» — это совсем не то же, что простое признание: «Я тебя люблю!» А так — деловое предложение. Джулия высказалась деловито, но ждет она ответа так, как если бы сказала просто: «Женись ты на мне, горе мое, ведь видишь же, что я тебя люблю!» — без всяких выкладок о выгоде совместного домовладения.
Да и что изменится?! После случая с Ариадной он неколебимо верен ей, как не был еще верен никому и никогда в жизни — ну после тайного его отроческого греха с сестрой Любкой. И больших соблазнов с тех пор не было. Да и страшно теперь соблазниться: соперницу Джулия хорошо если только выпорет!.. Такой решительной любовницы, партнерши, подруги у него еще не бывало!
Надо было решаться разом, как с вышки в воду.
— Ну что ж, давай поженимся. И учредим фирму «Братеев и жена».
Она поцеловала его, пощекотала под подбородком.
— А «Полоскина и муж» не хочешь ли?
Он хотел было не согласиться, но нашел идеальный вариант:
— Так ведь мы живем в свободной стране! Многоженство у нас запрещено, а многофирменность — пожалуйста! Учредим сразу две фирмы: «Братеев и жена» с одной стороны, а «Полоскина и муж» — с другой! Там, на расчетливом Западе, «Домби и сын» а у нас в ходу семейные ценности: «Братеев и жена».
— И «Полоскина с мужем» миленький.
34
Наутро Герой ничуть не раскаивался в своем решении. В своем согласии, точнее сказать. Джулия сделала ему предложение, как современная Татьяна Ларина, и он просто не повторил ошибку Онегина.
Обычно рассуждают о любви. А семья — это прежде всего союз. Оборонительный и наступательный. Бывали у него пассии более обаятельные, но никогда не было у него шанса обрести более сильную союзницу в жизненной борьбе! Не на деньги ее он польстился, он может утверждать не краснея, что ничуть не на деньги! Ведь он и сам научился расставлять сети поперек мутного потока новой жизни. Не на деньги польстился, а на надежность Джулии. И в больнице он в ее надежности убедился, и в тюрьме. Не эфемерное она создание, за которое нужно думать, делать, решать. Если привести понятную ему самому автомобильную аналогию, семья, в которой жена перекладывает все тяготы на мужа, которая мечтает быть за ним как за каменной стеной, подобна машине с одним задним ведущим мостом, а такая машина хороша только на асфальте; для плохих российских дорог лучше иметь вездеход с двумя ведущими мостами, для тяжелой российской жизни — семью, в которой тянут оба. Никогда прежде Герой не полагался в делах на своих подруг, у него было множество любовниц, но ни одной союзницы. Такой сильной союзницы!
Они с Джулией еще не встали — бизнесвумен приходит в свою контору, когда пожелает, и сегодня Джулия не торопилась — когда раздался утренний звонок.
— Герка? Гроссман на проводе.
Как будто он и сам не узнал бы Шурку — его голос ни с чьим не спутаешь. Хотя в последний раз они разговаривали по телефону лет пять назад. Встречались у Фили, а других поводов для общения не находилось.
— Привет, Шурка.
— Слушай, Герка, ты меня прости, но ты попал не в ту компанию. Я просто не поверил, мы же в Комарово в пятнадцать лет общих девчонок щупали.
— И при чем здесь детство, отрочество и юность? — холодно спросил Герой.
— При том, что мы приличные люди. Я так считал всегда.
— Надеюсь. Дальше.
— Мне Арина рассказала. Только поздно. Как ее из квартиры выкинули.
— А как?
— Ты не знаешь?! Объясняю! Какая-то бешеная баба объявила, что Арина ей должна двадцать кусков, двадцать тысяч баксов, и что если у Арины нет наличности, пусть продает квартиру. Или к ней придут «ее мальчики». Я уже знаю, слышал, как мальчики приходят. И многие в Питере остались без квартир. Но это деловой риск: я взял кредит и не отдал. А Ариша ни у кого ничего не брала, никому не должна. Но так запугалась, какие-то мальчики к ней уже приходили однажды, что она сразу согласилась. Те в три дня все оформили и из милости купили Арине с мамой семиметровую комнату. И будто бы все из-за тебя: баба эта твоя и твоим именем прикрывается! Ариша же не может! Она родилась в своей квартире. Короче, ты скажи этой своей бешеной бабе, чтобы положила на место. У меня тоже своя крыша найдется, а ее адреса я не знаю, этой бабы, и Ариша не знает, так что все претензии получаются к тебе. Раньше говорили: око за око, а теперь: квартиру за квартиру. Извини, старик, но такова жизнь.
Герой и по первым словам не проникся большим сочувствием к судьбе девственницы, засадившей его в тюрьму, а уж последние угрозы и вовсе взбесили. Он понятия не имел, что Джулия взыскала всю стоимость его выкупа с Ариадны, но со слов Шурки все понял. И встал на сторону Джулии.
Он спросил подчеркнуто спокойно:
— А не объяснила твоя клиентка, почему с нее спросили? Ей-то, наверное, все растолковали.
Джулия вроде бы спала, но Герой видел, она слушает.
— Какая-то чушь! Будто из-за Арины тебя посадили. И пришлось смазать следователя. Как это может быть — из-за Арины?!
— Значит, объяснили доходчиво? Какие же у тебя претензии?
— А при чем здесь Ариша? Как она тебя могла посадить?
— Объясняю ради старой дружбы. Дело было так. Арина твоя исчезла из дому, не сказав своей матушке. И оставила вместо записки мой адрес и телефон на столе, на самом видном месте — вроде предсмертной записки. А матушка ее подняла хай, решила, что я ее прячу или убил. Какое-то тело нашли, матушка совсем спятила и опознала ее. Тогда следователь решил сделать из меня убийцу. Ему же только раскрыть, отчитаться — и с плеч долой. И сразу меня в камеру. А ты знаешь, какие бывают камеры? Что в них делается? Ну и чтобы там не сгнить, пришлось смазать следаку лапу. Шутка получилась ценой в те самые баксы.
— А откуда Арина знала? И не надо было давать взятки, за это, между прочим, статья. Она же вернулась — и все разъяснилось. Тебя бы и так выпустили.
— А кто же знал? Я думал, она действительно погибла, раз нашли тело. Сейчас время такое, что погибнуть — что чихнуть. И мне не хотелось, чтобы мне там все кости переломали, представь себе. Там рассказали, есть специалистка, которая острым каблуком яйца мужикам давит. Тут уж все раскалываются — правые и виноватые. А мне яйца еще нужны. И тянуть ни за что лет десять тоже не хотелось. И между прочим, пока она отдыхала и возвращалась, я бы мог еще в десяти убийствах сознаться. Она бы вернулась живая, а следак бы посмеялся: «Ну Ариадну, значит, ты не убивал, но ведь Машу, Глашу, Наташу и Сашу убил — признался и протоколы подписал. Вот и сиди не чирикай, жди суда». Так что посидеть-подождать без взяток, пока все прояснится, ты попробуй сам, а мне не советуй. Вот и все.
— Слабо это звучит, старик. Долга никакого нет, а шуры-муры со следователем — это твои проблемы.
— Очень сильно звучит. По верной мудрости: не рой другому яму. Зачем же она мне вырыла? Вот и свалилась сама.
Джулия давно все поняла. И наконец вырвала трубку у Героя:
— Слушай, чувак, если у тебя вопросы, забьем стрелку, и любой сходняк меня очистит. Мишу Сухумского знаешь? Он объяснит. Не надо ментов наводить — первая заповедь. Есть проблемы? Перетолкуем сами. А твоя шкура ментов навела, за это жмурят, понял? А я только откат законный взяла… — и вдруг совсем другим тоном: — А если ты такой рыцарь бледный, ты на ней женись, чтобы не оставлять ее наедине с сумасшедшей мамой в семиметровой комнате. Отбой связи!
И она кинула трубку.
— Какая сука! Между прочим, за всю ее квартиру трепаную восемнадцать кусков только дали. Да и пожалела, комнатуху эту за два куска купила, а могла бы на Московский вокзал ночевать выгнать. Пусть бы там и зарабатывала с пассажирами на новую квартиру. Да не в деньгах дело, хотя в деньгах все дела на свете. А то, что такие примочки не спускают. Навела ментов? Значит, законно рассчитайся! Хотя за наводку уж точно в асфальт закатывают в порядочном обществе. Твоя сука думает, все хиханьки на свете, убежала от мамы и записочку подкинула — как смешно! А жить — дело серьезное. И за все надо платить.
Да, сильную союзницу в жизненной борьбе приобрел Герой.
Рассказать бы эту историю папе с мамой, они были бы в ужасе! Как это — отняли квартиру?! За долги или нет — значения бы не имело! Отнимать нельзя. В их кругах так не поступали. А нахальных должников надо просто терпеть, тихо сетуя по углам. В общем, хорошим тоном считалось непротивление злу, привет от Махатмы Ганди. Зато противляться принято было государству, и притом не местному, на уровне управдомов и участковых милиционеров, перед начальством местным пасовали точно так же, как перед частными хамами, противляться принято было Политбюро и КГБ. А практическая жизнь требует ровно противоположного поведения: сопротивляться подонкам и милым мошенникам, которые живут рядом и каждый день портят жизнь, а на недосягаемое государство не посягать, бог с ним, государство занято своими всемирными делами, и отдельного человека государству с его высоты не разглядеть. Так и живут нормальные люди: прокричат, если нужно, хоть «Боже, царя храни!», хоть «Славу КПСС», с них от этого не убудет, и занимаются своими жизненными делами. А папа в жизненных делах ничего не понимал, любой слесарь или сантехник мог из него выдоить тройную цену за ремонт бачка, не говоря о мошенниках покрупнее, зато он ничего не спускал государству, никакого стеснения прав человека — и даже не только собственных, а всякого незнакомого человека. Лучше бы защитил свои права от хулиганов во дворе — от них приходится терпеть каждый день, а не от генерального секретаря.
Даже слишком Герой разволновался, представив себе родительское чистоплюйство. Потому что так и надо жить, как Джулия: не спуская обидчикам. Не позволяя наступать себе на пятки. То есть на мозоли.
— Ну чего ты замолк?! Или скажешь, что надо было забыть и простить?! Или лучше мне с нею обняться и вместе заплакать?!
— Нет. Она меня спровадила в кутузку, за ее счет меня и вытащить оттуда — все правильно.
Нужно побывать в камере, а еще лучше в застенке у следака, где подвешивают ласточкой и делают из тебя слоника, побывать, чтобы понять, насколько это правильно! Там каждый лишний день может стоить потери здоровья! А вчерашняя девственница, видите ли, решила отомстить таким способом за свои маленькие неприятности.
— Какой ты стал сознательный. Ну тогда давай дружно вставать. Уже поздно.
Героя вдруг мгновенно охватило нетерпеливое желание. Как в первый раз на шоссе. Нетерпеливое желание, любовный припадок — это совсем не то, что парные супружеские упражнения.
— А давай лучше дружно лежать.
— Какой ты. Неужели телефонные разговоры так возбуждают? Я только позвоню, что буду поз… А и так подождут…
35
Все-таки Джулия ушла наконец по своим неотложным делам. Оказалось, что дела все же немного отложные, но ушла наконец. А Герою торопиться было некуда. Разве что съездить на почту за свежей партией денег.
Такова участь генератора идей. Точно так же устроен и физик-теоретик: сидит дома, царапает какие-то формулы, рисует графики — и так можно несколько лет. А потом вдруг гипотеза! И куча работы для экспериментаторов. В роли экспериментатора выступает Джулия, вот она и бегает целый день, присматривает за изготовлением пирамидок, за сбытом, за рекламой — только перечислять, и то голова кружится. Герой и не вникает. Может быть, он выдаст со временем еще один прибыльный план с перспективой на пару сотен миллионов. А пока можно прохлаждаться, его идеи за него работают и деньги капают каждую секунду.
Но в этот день было не до идей.
Джулия не позволила сделать из себя дойную корову, взыскала твердой рукой долг. А он?!
Выйдя на волю, он словно бы постарался забыть. Радовался, что на свободе, что не пытают, что не взял он на себя ни одного висяка, которые портят следователю статистику.
Он не рассказывал никому, как его били в застенке у следователя Люлько, как довели до того, что он ревел жутким голосом, какого никогда и не предполагал в себе. Только вот Шурке по телефону проговорился и то в сослагательном наклонении: может быть, переломали бы, заставили бы признаться… А как его уже ломали и заставляли — не говорил. Он опозорен — потому и не хотел, чтобы кто-нибудь здесь, на воле, знал о его позоре. Джулия только поняла, когда Любка тогда позвонила в панике, что его увезли, сама она знает, какие бывают камеры в предварилке — и то бросилась спасать, выложила кучу денег, не торгуясь. А если бы знала про пытки, про то, что могут в любую минуту отбить последнюю почку?! Ведь менты любят — отбивать почки. Фирменное упражнение у них.
А что бы Джулия сделала, если бы узнала в подробностях?!
Выследив глупенькую Ариадну, она ее выпорола. По-бабски рассуждать, наверное, справедливо. А как отомстить за пытки?! Может быть, Джулия послала бы «своих мальчиков» проделать в теле следователя несколько аккуратных дырок?!
В этом главный резон, почему не нужно впутывать ее: оскорблен он, и только он может отомстить. Должен. Сколько ж можно жить опозоренным, трусливо стараться все забыть?! Он должен наконец проснуться от робкой спячки. Это тоже — вызов, который предъявила жизнь, challenge. И Герой Братеев должен соответствовать — если уважает себя. Распорядиться самостоятельно, не прячась за ее женскую спину. Такой эксперимент можно доверить исключительно себе самому.
Доказать себе, что и здесь он — первый среди равных товарищей по позору. Потому что товарищи, такие же пытаные, «припаренные» — они всего лишь радуются, что вышли из тюряги не очень искалеченными. Стреляют кругом бизнесменов как рябчиков, но кто слышал, чтобы пристрелили следователя-садиста?! Очень почетно будет создать прецедент.
Нельзя связываться ни с какими «мальчиками», Джулиными или нет, потому что потом сделаешься пешкой в их руках. Кто же в наше рыночное время упустит такой рыночный товар, как угроза доноса?! Значит, придется потом ликвидировать еще и «мальчиков», чтобы спать спокойно.
Правда, к профессионалу обратиться проще. Появились уже высококлассные киллеры, впору устраивать конкурс «Лучший по профессии»; эти просверлили бы в Люлько дырку тихо и аккуратно. А что может сделать он? У него и самого скромного пистолета нет, не говоря о снайперской винтовке, да и не факт, что он бы попал, если бы купил себе ствол. Нужна большая тренировка и большое хладнокровие, а когда выступаешь в собственном деле, трудно быть хладнокровным. Хирурги не оперируют близких, операцию всегда лучше сделает человек посторонний, которому не мешают родственные переживания. Наверное, киллеру трудно быть спокойным, если взяться за сугубо личное дело. Но Герой уже решил не плодить шантажистов на свою голову.
И снова: проще всего остаться опозоренным и не отомщенным. Но обида гложет сердце. Столько нагложет, что нетрудно и новому раку завестись. Потому что рак бывает от душевной боли.
Между прочим, совершенно свободен безнадежно больной. Будучи в четвертой стадии, можно просто встретить своего палача у проходной — и прошить очередью у всех на глазах. Такому больному уже ничего не сделаешь: ни посадишь, ни убьешь. А если бы убили в ответ — только спасибо за облегчение от лишних страданий.
Но Герой, похоже, совсем здоров, полностью вычищен на операции, у него впереди хорошие шансы на богатую счастливую жизнь. Не хочется вместо этого снова в камеру. Счастливая жизнь расслабляет, появляется соблазн не мстить, оставить всех жить как живут. На это и расчет — у такого Люлько. Опасен тот, кому нечего терять. Потому пытатели и не боятся возмездия, что хватают людей, которым есть что терять. Богатые — совсем безопасная публика. За тысячу баксов убьют кредитора или просто конкурента, а за столь неосязаемую материю, как честь, биться не станут.
Но не обязательно же стрелять. Есть другие способы. Вот в Америке недавно поймали сумасшедшего, который десять лет рассылал университетским профессорам бандероли, которые взрывались в руках при вскрытии. Его прозвали «унибомбер», потому что бомбил университеты. Сумасшедший считал, что от науки всё зло в мире, но дело не в этом. Если сумасшедший смог соорудить десятки таких бандеролей, неужели на это не способен дипломированный физик?! Ведь следователю вручают взятки не россыпью наличных, а в конверте, наверное. Во всяком случае, Герой вручал бы в конверте. А вскрывать Люлько станет наедине с собой, потому что акт глубоко интимный — в службу внутренней безопасности конверт на экспертизу не передаст, это уж точно! Чем не идея?! Даже и не идея, а чистый плагиат, но испытанные способы — они и самые надежные.
Взрывчатку для этого надо достать. Всего-то граммов сто. Или самому синтезировать — образование должно позволить. Ну и взрыватель соорудить. Тоже нужна квалификация. Но если смог унибомбер, неужели Герой глупее и неумелее?! Он-то — бог эксперимента!
Но не сам же Герой понесет пакет дорогому следователю. Значит, нужен какой-то посредник. Например, родные кого-то из сидельцев, которые хотят выкупить мужа или сына. Но придется вручить им пакет — и значит, они будут знать Героя. Явиться к ним, не называя себя, загримированным: мол, посланник от их родственника. Парик, темные очки, накладная борода — никогда потом не опознают.
Увлекательно было разыгрывать месть в мыслях, но сколько хлопот, чтобы провернуть на практике! Соорудить подарок следователю, найти родственников, которые поверят, что нашелся благодетель, вносит выкуп за их страдальца! Хотя — люди легковерны, весь доходный бизнес Героя держится на легковерии людском… Люди делятся на тех, кто делает, и тех, кто мечтает. И торжествуют те, кто делает, не страдая избытком воображения. Герой уже доказал себе, что способен действовать, а не мечтать! Так если он оказался способен ради презренного богатства, неужели же он окажется неспособен ради восстановления своей чести!
Богатство — не презренно, конечно, так говорят только те, кто не умеет понять, откуда деньги берутся: утешаются по старому принципу — зелен виноград. Но все-таки честь — выше! Вернее, богатство — одно из составляющих чести, частный случай, ну точно так же, как мужские способности: о какой чести можно говорить, если мужчина неспособен — неспособен создать достойную жизнь себе и своим женщинам?!..
Еще сложность в том, что не один Люлько его пытал. Собственно, лично Люлько его и пальцем не тронул. Пытали подручные. Но найти их, суметь уничтожить всех — это слишком сложно. Так бывает разве что в кино: составить список и отстреливать поочередно. В настоящей жизни может получиться только один раз. И главный палач — именно Люлько, который сам не тронул пальцем. Он направлял палачей, натравливал их. Ведь, в сущности, лично Гитлер никого не убил, не включил ни одну газовую камеру, не сбросил ни одной бомбы. Он отдавал приказы — а действовали подручные. Люлько — тоже отдает приказы подручным. Сколько несчастных пытаны в его кабинете, не узнает ни один мститель, ни один хладнокровный социолог. Но все равно, Герой отомстит и за них. А возможно, живым примером (примером — живым, а телом — мертвым) и остановит кого-нибудь из неизвестных ему коллег Люлько, таких же товарищей-садистов…
Мечты о сладостной мести — а вернее, о справедливом возмездии! — некстати прервал телефон. Боря Кулич прорезался. Давно его не было слышно.
— Гера, у меня дело к тебе. Я бы зашел сейчас.
Отказать Боре повода не было, да и не был сейчас Герой слишком уж занят: сидел, генерировал идеи, как ему и полагается — так он их всегда генерирует.
— Заходи. Только мне скоро пора уходить, — на всякий случай подстраховался он от слишком затяжного занудства.
Вид у Кулича был, по его обыкновению, тревожный и озабоченный: словно бы он старался что-то преодолеть, и оттого изнемогал духом.
— Понимаешь, есть мысль созвать конференцию против паранауки. Это какая-то мозговая чума: все покупают гороскопы, ходят к экстрасенсам, общаются с инопланетянами. Для тех, кто все же чуточку неглуп, не клюет на астрологию, всякие шарлатаны с торсионными полями. Теперь новая эпидемия: пирамидки, которые космические лучи, видите ли, фокусируют!
Герой удовлетворенно улыбнулся, когда Боря дошел до пирамид, но слушал молча.
— И реклама оголтелая, кто-то большие деньги бросил. А наше милое телевидение это все вколачивает в головы.
— Ну что телевидение, — неопределенно отозвался Герой. — Им уплачено, они и крутят. Да и рекламу иногда забавно делают, талантливо. Тоже — творчество, тоже самовыражение.
— Рукописи не горят, зато и деньги не пахнут, — сардонически улыбнулся Боря.
— Конечно! Платителей не судят.
— Ну нельзя же! «Уплачено!» А если им уплатят, чтобы рекламировать героин?! Между прочим, есть запрет на рекламу алкоголя и табака — и они придерживаются. Нужен какой-то закон о запрете рекламы шарлатанства. Это та же отрава, только духовная!
— А кто определит? — уже живее поинтересовался Герой.
Боря ведь упертый: что если прошибет лбом стену и добьется?!
— Нужна экспертная комиссия. Из независимых ученых. Об этом я толкую: собрать конгресс и предложить такую комиссию. Между прочим, все помнят, как они через телевидение и «МММ» рекламировали, и «Тибет»: «Помыслы, как цепи гор, чисты» — что-то в этом роде. Вот и чисты, пожалуйста. И никто из телебоссов не извинился, а ведь они способствовали всеобщему ограблению. Теперь тоже. Представляешь, мои старики тоже эту пирамидку купили. Я им кричу: «Вы что? У вас разве деньги лишние?!» Не слушают: ведь по телевизору похвалили. А я для них не авторитет. Вот если бы ты им объяснил, они бы, наверное, послушались. Поговори, а?
— Чего говорить? Ведь уже купили.
— Хоть не позорились бы, не залезали под эту раскладушку.
— Нет, я в семейные дела не вмешиваюсь. Раз залезают, значит, нравится.
— Ну да. Мама повторяет, что у нее давление снижается.
— Вот видишь. Тут еще твоим экспертам доказать придется, что от пирамидок пользы нет.
— У нее и от Кашпировского снижалось давление. И от Чумака.
— Значит, и от них была ей польза. Знаешь, как в анекдоте: «Вам шашечки или ехать?» Тебе какая-то физика нужна или низкое давление у мамы? Раз маме хорошо, значит, не зря купила. Это, как говорили классики, реальность, данная нам в ощущениях. Мама довольна, другие покупатели довольны. Они сидят в своей личной пирамидке — и ощущают, понимаешь?! Сидят и ощущают.
— Так ведь самовнушение! Ясно и последней подопытной крысе.
— Ну уж, прости, аналогии у тебя: тут мама, а напротив…
— У меня не аналогии, а просто анализ. Я рассмотрел эту штуковину: вроде зонтика раскладывается, обыкновенная пленка натянута, которая у всех огородников, и только нити серебристые. Написано в инструкции: «вольфрам»! Какой вольфрам? Я еще не сделал анализ, но голову даю, обыкновенная серебрянка. Ну может, где-то один процент вольфрама, чтобы отмазаться, если кто-то захочет проверить.
— Я не понимаю все-таки, чем ты недоволен? Маме твоей хорошо, телевидению хорошо, которое имеет рекламу, фабрикантам этих пирамидок тоже, я думаю, хорошо. И одному тебе почему-то плохо!
— Вот именно: фабрикантам хорошо. Они получают дань с дураков и радуются.
— Но все равно ведь дураки были и будут, слава богу. А раньше ты не видел в продаже магнитизаторов воды, браслетов против гипертонии? Как сказано: «Паситесь, мирные народы, вас должно резать или стричь».
— Но раньше не так стригли! Сколько этих браслетов от давления продавалось? А пирамид, я думаю, скоро миллионы!
— Значит, ребята получше работают, — совсем уж самодовольно усмехнулся Герой.
— Зря ты смеешься, потому что очень печально на самом деле. Физики смеются, когда слышат.
— Ну и что? Физики шутят. На эту тему есть несколько отличных сборников. Может, и изобретатель этой пирамидки немного пошутил. Не в академических же журналах опубликовано, а в рекламе. Успокойся ты, Боря.
— Я успокоюсь, а они смеются и бабки гребут лопатой!
— Не твои же бабки. Не хочешь — не покупай. Полная свобода выбора. И извини, мне уже пора.
— Значит, не поддержишь антиконференцию? В смысле — по антинауке.
— Нет, у меня, к счастью, других дел много. А тебе, значит, совсем стало делать нечего, — резко закончил Герой.
— Институты останавливаются, это правда, работы мало. Но это не повод устроить шабаш на похоронах науки.
Герой снова расхохотался:
— Красиво говоришь: «Шабаш на похоронах…» Пиши, Боря, дальше свои парароманы. Я читал один — до сих помню.
— А их не публикует никто. Я пять мест обошел. Не понимают ничего.
— Это претензии не ко мне.
Сказал и тут же подумал, что, если Боря слишком уж рьяно начнет бороться с пленочными пирамидами, можно будет его отвлечь: дать денег на издание Бориного шедевра про отречение от славы. Займется своей книжкой и забудет опасные глупости. Но это — на крайний случай.
— Ладно, Боб, счастливо. И меньше бери в голову. Вот твоя мама: сидит в своей личной пирамиде, — и она счастливее тебя.
— Не нужно мне такого счастья.
— Да? А по-моему, счастье самоценно, независимо от происхождения. Все, больше некогда!
Выставил, а то бы Боря затеял прения о природе счастья. Хорошо, что Герой в свое время не позвал Борю в свою АОН. А ведь мелькнула мысль однажды. Но нельзя с таким связываться. Боря стал бы всерьез интересоваться, когда общее собрание Академии и кто будет делать годовой отчет. Нормальные люди пишут новый титул на визитках — и всем довольны. А этот не успокоится, пока во все щели не влезет.
36
Раз уж Герой решился жениться, он хотел сделать себе свадебный подарок: смыть позор пытки, доказать себе, что он мужчина — во всех своих проявлениях.
План наконец выкристаллизовался простой, а потому реальный: он звонит родственникам того самого Голодца, который в камере молил его уговорить жену достать денег, и говорит, что друзья собрали выкуп следователю, надо ему передать. А пакет будет находиться в такой-то ячейке камеры хранения. Собственно, такая схема, как всем известно, была использована для убийства Холодова. Элементарные схемы — они самые надежные.
Пакет с сюрпризом он изготовит сам. Для него, вечного отличника, лучшего экспериментатора в институте, изготовить такую штуку — все равно что легендарному Левше выточить корону для пляшущей Царевны-лягушки или Мышиного короля. Даже и унизительно давать столь грубый заказ признанному виртуозу!
Техническое задание оказалось довольно-таки снисходительным, допуски большие: Герой решил соблазнить Люлько теми же двадцатью кусками; стандартная пачка в десять тысяч баксов содержит сто листов — получается примерно полтора сантиметра толщиной. Две пачки — целых три сантиметра. Да размеры долларовой бумажки — 17 на 8 сантиметров. Громадный объем предоставляется для специфической начинки! Люди умещают взрывсюрпризы в авторучки и конфеты.
Нужно было взять…
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..
— Вот и все.
Правда, кое-какие детали предстояло выточить. Хорошо, Герой не удосужился до сих пор уволиться из своего института. Появлялся там в месяц раза два, поскольку уже и зарплату полгода не платили. Ему-то безразлично, а некоторые ведь больше никак не умеют зарабатывать. Впрочем, сами виноваты, и печалиться об общем институтском благе Герой не собирался.
Он придумал сделать Джулии собственноручный подарок к свадьбе. Когда-то, получив у бабушки Милы брошку с брильянтом, он подумал, что подарит такую же Джулии — когда разбогатеет. Но понял, что мечтал не очень точно. Когда деньги общие, любой брильянт теряет смысл как подарок — брильянт она точно так же купит себе сама. А собственное изделие уникально, никто не подарит, кроме него. И ей больше всего будет дорого — дело рук его. Он решил подарить ей часы с фигурами, чтобы каждый час выходил свой зверь или птица — как на театре Образцова в Москве. Чтобы говорить счастливой новобрачной: «Джулька, давай сегодня ляжем с серым волком, а то досиделись вчера до совы, совсем времени не осталось для …»
За подарок он принялся с полным энтузиазмом, демонстрировал редким забредавшим коллегам зайца, лису, медведя, волка, ну и между делом выточил необходимые детальки для своего правого дела. Кто сможет заподозрить и свидетельствовать о том, что он вытачивал детали для бомбы?! Он собственноручно изготовлял свадебный подарок будущей жене!
А уж собрал изделие дома. Получилась перетянутая скотчем пачка, настоящие бумажки положены были по бокам, чтобы можно было, не разрывая пачки, их разглядеть, дальше еще прослойки из бумаги, чтобы не пальпировались твердые детали механизма. Вес примерно соответствовал — граммов двадцать излишка — но такую разницу улавливают только редкие сверхчувствительные люди. Вряд ли Люлько таков — при его-то привычке к топорной работе. И только когда получатель попытается вскрыть пачку — пересчитать вожделенные баксы или проверить, не подсунута ли обычная «кукла», раздастся взрыв! Пачку уложил в небольшую сумку настоящей крокодиловой кожи, специально купленную на такой праздничный случай. Сумку, страхуясь от внезапного обыска, ограбления или другого катаклизма, привычно отвез к бабушке Миле до поры. Еще раз наказал, чтобы Любке не говорила: эта сунет нос в баксы, не постесняется!
Конечно, стройный план мог рухнуть из-за глупого совпадения: а вдруг следствие по Голодцу закончено и его дело уже ушло в суд?! Годами люди сидят за следователем, и было бы величайшей иронией судьбы, если бы именно дело Голодца после долгого застоя вдруг понеслось экспрессом!
Телефон Герой запомнил хорошо, набрал цифры без малейших колебаний. И из первых же телефонных слов с облегчением убедился, что Голодец все еще в камере и перспектив не видно.
Жена Голодца не удивилась звонку. Что можно освободиться за хороший выкуп, она была наслышана, а что у ее Толика нашлись щедрые друзья — что ж, он хороший человек, да и возникают в тюрьме непонятные ей знакомства, обязательства.
Герой говорил на всякий случай хриплым голосом, имитируя какой-то неопределенный акцент:
Толик все знает, поэтому никаких намеков ему — ни в письмах, ни в разговорах. Любую помеловку… любое письмо, то есть, перехватят, а если дадут свидание, там сидеть будет вертухай, уши растопырив. Контролер. Люлько позвонишь, скажешь, сведения у тебя есть, хочешь следствию помочь. А при встрече предложишь. Он схавает. Я потом позвоню, скажу, в какой камере, в каком вокзале.
Ну, дело закрутилось! Дай бог! Герой неверующий, но на помощь Божию по такому чрезвычайному случаю все равно уповал.
37
Не дожидаясь свадьбы, Герой с Джулией купили себе наконец жилище в Комарово. Вообще-то его следовало называть виллой, но почему-то закрепилось за такими строениями скромное звание «коттедж».
Вот он и вернулся. Но такое жилье его родителям и не снилось. Да никто бы и не разрешил в прежние времена строить частникам подобные дома. Герой никогда не бывал за знаменитым зеленым обкомовским забором, но предполагал теперь, что и обкомовские дачи не идут в сравнение с его коттеджем: кирпичная, естественно, постройка, два этажа, холл сорок метров, пасть камина шириной в гаражные ворота, восемь комнат, три ванные, включая джакузи, сауна. Бассейн при сауне, правда, маленький, всего четыре метра — не наплаваешься. Ну что поделаешь, строили-то не по их проекту, они взяли готовый для скорости.
Герой не мог не вспомнить, как весь комфорт недавно сконцентрировался для него в больничной тумбочке. И тогда он искренне думал, что тумбочка более насущна, чем даже настоящая вилла. Смеяться над собой прежним он не будет. Просто у всякого момента — своя правда.
Интересно, почему Филя до сих пор не воздвиг нечто подобное на месте старой родительской дачи? Или финансовые возможности не позволяют при всем его фруктовом импорте? Ну что ж, наверное, Герой с Джулией резко обогнали Филю в гонке к заветному списку «Форбса». Помнится, когда-то в университете Герою вдалбливали ленинское учение о неравномерности развития капитализма. Прав оказался Ильич: кто-то делает рывок, кто-то стоит на месте.
Джулия нашла домоправительницу из местных жительниц, чтобы вести хозяйство, толстую уютную тетку по имени Домна Иванна.
— Стала креститься тут на старости лет, в Зеленогорск съездила, там у нас батюшка хороший, так стеснялась, потому что папа назвал меня в честь черной металлургии. А оказалось, имя христианское, так Домной и окрестилась.
Герой чувствовал себя вдвойне хорошо: и потому, что вернулся к родным с детства местам, и потому, что явно возросла безопасность: коттедж был куплен на имя какой-то дальней родственницы Джулии, впрочем, при отсутствии других наследников у мирной старушки — и значит, прописаны они по прежним адресам, и если захотят идти с новым обыском — пойдут туда! (Джулия свое брачное предложение начала с того, что удобно совместно купить дом, а теперь они благоразумно записали дом на дальнюю родственницу. Ну не придираться же к таким мелочам! Он женится на ней — и очень счастлив этим обстоятельством!) От вульгарных обычных бандитов теперь постоянно дежурили по паре охранников в будке у ворот. Большая будка со своей уборной и телевизором, чтобы ни под каким предлогом не совались в господский дом. Впервые Герой познакомился наконец с «мальчиками» Джулии, о которых столько уже наслышан. Нормальные ребята, ровесники его, а когда забарахлила сигнализация, проложенная по всему гребню кирпичного забора («кремлевскими стенами» зовут эти сооружения завистливые комаровские аборигены — те, кто не сумели приноровиться к новой жизни и доживают в своих ветхих домиках), то Герой запретил им вызывать специалистов и собственноручно нашел, где закоротило, и тем самым приобрел авторитет: такие ребята уважают тех, кто что-то умеет своими руками.
Теперь, когда они собрались пребывать постоянно в Комарово, теряла смысл отдельная городская квартирка Героя. Он вспомнил о мечтах Любки — и осчастливил ее согласием: пусть выменивает вожделенную квартиру. Быть прописанным при сестре опять-таки полезно на случай того же обыска — кажется, мысль о возможности нового обыска сделалась навязчивой идеей. А как не сделаться, когда столько обысков даже у самых известных коммерсантов, даже тех, что числятся в «олигархах»! Так вот: придут по месту прописки, и подтвердится — да, живет такой-то, но уехал. А личных вещей у него — кровать, стол и два старых костюма в шкафу. Остальное принадлежит семье сестры.
Джулия еще до свадьбы с новосельем не удержалась, пригласила зачем-то Витю с Розой. Герою теперь смешно вспомнить, как он тогда в «Аркадии» впервые попал в богатое общество, напялив потертый черный костюм. Но ведь такие воспоминания и ценны. Если бы он от рождения ходил в смокинге, то и вспомнить было бы нечего.
На дворе еще мартовские морозы, снега нападало много, потому особенно приятно было сидеть перед камином, в котором горели огромные поленья, почти бревна.
— Замок у вас что надо, — одобрил Витенька с примесью зависти. — На такой абсолютные деньги нужны.
— Да нет, — небрежно отмахнулся Герой, — совсем даже относительные.
— Вы венчаться будете? — спросила Роза.
— Конечно. Как же без этого.
С Героем Джулия этот момент еще не обсуждала. Но спорить при посторонних он не стал.
— Там же в церкви приготовляться надо. Во-первых, спросят, крещеные ли. Потом — как это…
— Говеть! — засмеялся Витенька.
Видно, слово показалось ему забавным.
Джулия махнула рукой:
— Это все делается в момент. Как во всякой конторе. За малую мзду.
— И в пост нельзя.
— В пост нельзя. Поэтому у нас регистрация на первое мая назначена. После Пасхи.
А Герой-то удивлялся, почему Джулия спокойно ждет. При ее-то энергии — пришла, подмазала кого надо, и можно записываться хоть завтра!
— В пост не только венчаться нельзя, — хихикнула Роза. — А вы поститесь?
— Я мяса не ем. А Герка ест как язычник.
— Пост не только в еде, — не уходила от темы Роза. — Самое главное: плотское воздержание! — выговорила она победоносно.
— Ну, ты хочешь слишком многого. В этом смысле и я — язычница. Да и Герка бы меня не понял. Совсем не высыпаемся в любой пост. Во-первых, ложимся поздно, потом еще долго спим между собой, а потом уже засыпаем. Потому и утром спим долго — ну в смысле не просыпаемся. Совсем запуталась! — ничуть не смутилась Джулия, наоборот — улыбнулась в тихом упоении. — Сама хозяйка, могу не к девяти в контору.
Героя изумила такая откровенность. Зачем это Джулии?! Сам он никогда не вдавался в постельные подробности даже в самой теплой мужской компании.
— Мы тоже: постимся, но не воздерживаемся, — сообщила Роза.
После приятного рыбного по случаю поста ужина, сооруженного искусной, как подтвердилось, Домной Иванной, Джулия объявила совместную сауну. Герой не ожидал от нее — зная уже доказанную ревнивость. Да и забавная вариация на тему поста. Не ожидал, но и не возражал.
Разделись совсем, и видно было, так принято в этих кругах. Джулия смотрелась лучше Розы: у той живот уже распустился, а Джулия подтянута. Зря она тогда кокетничала, рассматривая в стокгольмском отеле брючки с Микки-Маусами. Ну она и работает над собой постоянно — массажи, ультрафиолет, диета. Герой быстро понял нудистов, которые ходят в костюмах Адама и Евы и вовсе не впадают в свальный грех от этого. Роза, например, в небольшом бикини смотрелась бы соблазнительнее. Да и стоградусная жара вовсе не располагала.
У Героя никаких эротических побуждений не возникало, зато Роза скоро заерзала. Она и там, в «Аркадии», пыталась липнуть к нему, едва отворачивался ее Витя.
— Есть такие группы, клубы даже, где перекрестный секс. Нас с Витей приглашали. А что? Во-первых, они там все хранят железную верность — только всему клубу: чтобы никакого СПИДа не занести. А уже внутри — разнообразие. Потому что надоест всю жизнь — без вариантов. И никакой ревности, потому что каждый отвечает тем же самым, все квиты. Давайте вместе запишемся!
И она придвинулась к Герою.
— Понимаешь, Розочка, — лениво сказала Джулия, — представь, придет сюда соседка, у которой за забором дачка в две комнаты с верандой, и скажет: «Мы ведь рядом живем, давайте снесем забор и будем пользоваться вместе: и вашей дачей, и нашей». Ну? Ей полный смысл, правда? Если бы я была такой дурой, чтобы согласиться. Но я-то не дура пока еще. Зачем мне за ее половину веранды отдавать половину нашего холла с камином?
— Ох уж, какую ты своему Гере рекламу создаешь! Двухэтажный дом и дачка в две комнаты! А еще неизвестно. Не только по внешности можно судить, между прочим!
— Я знаю, как судить, — так же лениво отозвалась Джулия.
Допарились вполне целомудренно, а распрощались потом довольно холодно. Пожалуй, особенно униженным чувствовал себя Витенька.
— Ну и зачем ты их звала? — поинтересовался перед сном Герой.
— А так, — Джулия зевнула. — Ишь, коммунизма захотела: мужей обобществить!
Герой вспомнил читанного когда-то Геродота — ну никуда не деться от интеллигентского воспитания. Геродот — отец истории, и начал он свою историю с рассказа о скифском царе, имя которого Герой все-таки забыл, хоть он и вечный отличник. Этот царь имел очень красивую жену, так мало ему, дураку, показалось самому упиваться ее красотой, очень захотелось похвастаться! И он позвал своего приближенного, заместителя, так сказать, чтобы тот подсмотрел, когда жена обнаженной выходила из ванны. Но жена заметила шевеление за занавеской, тотчас все поняла. И, улучив момент, сказала заместителю мужа: «Ты видел меня нагой. Теперь или убей мужа и женись на мне, или я скажу, и муж убьет тебя!» Разумеется, парень выбрал первый вариант. Пожалуй, Джулии захотелось похвастаться точно так же. История замкнула круг: началась с того, что муж возжелал похвастаться статями жены, закончилась тем, что жена тщеславно похвасталась статью мужа. Правда, без драматических последствий. Просто так. Забавно.
— А чего ты мне про венчание ничего не сказала?
— Ты против?
— В общем-то мне все равно, если тебе приятно. Но только без лишних глупостей: пришли, обвенчались — и все. Если поп скажет, что сначала нужно креститься, потом поститься, то я не буду.
— Я же сказала: это вопросы решаемые. Придешь только, постоишь под венцом.
— Постою.
— Я и не сомневалась. Ты же у меня — стойкий.
А на другой день был еще один занятный посетитель.
— Знакомься, Герка, это Дмитрий Касьянович Сотник, тот самый адвокат, который вызволил тебя.
Тоже примерно ровесник Героя — настала эпоха успешных молодых людей. Правда, жирноват уже, не то что Герой: видно, что с увлечением пользуется всеми благами сладкой жизни.
— Я вам очень признателен, — сердечно пожал он руку Сотнику. — Как хорошо, что у вас плотные контакты в этих структурах. Не хочу сказать: правоохранительных. Скорее: правопользовательных.
Сотник рассмеялся:
— Вы — гений! Я ваше словцо пущу: правопользовательные структуры. Они пользуются — это точно! А если охраняют, то не право, а что-то совсем другое. Я в университете судебные речи читал, знаете: Плевако, Кони. Мечтал: вот будет у нас свободное судоговорение, как до коммунистов, и я буду блистать почище Плевако! А теперь, после коммунистов, ни один плевако не выиграл бы никакого процесса. Совсем другая система доказательств, знаете ли, — рассмеялся Сотник и сделал известный жест пальцами.
— Ну вот, Дима, — обрадовалась Джулия. — Ты тоже заметил, что Герка — гений.
Непонятно, по какой ассоциации, но почему-то именно после ухода Сотника Герой заговорил серьезно на финансовую тему:
— Этот милый коттедж — конечно, хорошо, особенно на имя тети Симы, но все-таки нельзя все яйца держать в одной корзине. Не верю я ни в наши банки, ни в наши налоги, вообще во все инстанции. Надо иметь страховочный капитал где-нибудь в Швейцарии. А то работаем-работаем, и все сгорит в один день. Объявят либо девальвацию, либо национализацию.
— Миленький, ты у меня гений, как известно, и во всем прав. Вот только кроме Швейцарии. Со швейцарцами ты не прав. Они теперь помешаны на всяком отмывании денег. И нельзя в них быть уверенным. Страховочный якорь надо бросить на Кипре: там никто ничем не интересуется — откуда и почему? Бросим якорь. Да я уже немного забросила. Я тоже не совсем дура, я же недавно сообщила об этом, помнишь?
38
Герой снова позвонил из автомата жене Голодца.
Та была в печали:
— Принял меня этот Люлько, принял. Я очень осторожно сказала, совсем намеком, а он все равно руками замахал. Мол, все он делает только по закону и никогда ничего не нарушает. Не хочет брать, так я поняла.
Это был удар. Не хватало, чтобы Люлько вдруг впал в неподкупность. Или он не зарывается? Схавал двадцать кусков за некоего Братеева и теперь как удав: лежит и переваривает?!
— И ничего больше не сказал?
— Сказал, у вашего мужа плохой адвокат. С хорошим адвокатом, сказал, следствие идет успешнее.
Герой расхохотался, стараясь, правда, и смеяться с акцентом.
— Он сказал все, что нужно. Я вам дам адрес и телефон хорошего адвоката. Объясните ему, что деньги вы собрали, осталось только передать. Пишите: Сотник…
Но все равно дело осложнилось: он-то рассчитывал, что Люлько сам пойдет на вокзал, вытащит сумку из нужной ячейки, принесет домой, распечатает пачку… А теперь нужно было ту же пачку вручать Сотнику. А если тот захочет сначала сам пересчитать передаваемые суммы?! Наверное, захочет, чтобы вынуть свою долю! Герой будто в сеансе ясновидения разглядел картину: милейший Дмитрий Касьянович получил от Джулии двадцать тысяч баксов, раскрыл пачки, отсчитал себе долю, а остальное уже понес удаву-следаку. Ведь не за чистую же идею старается поклонник Плевако! А Джулия дала именно двадцать кусков. Значит, Люлько заглотил не все, что-то оставил себе и «хороший адвокат», по терминологии следователя. Если бы Сотнику сверху пришлось еще пять или десять, так бы Джулия и сказала: «Шуточка этой твоей поблядушки обошлась в двадцать пять кусков!»
Весь вопрос, сколько нужно отстегнуть Сотнику?! Максимум: десять — чтобы доли делились пятьдесят на пятьдесят. Но маловероятно. А если кинуть Сотнику слишком много, тоже может заподозрить что-то неладное. Рассказывали смешную историю, как в Чечне задержали командира крупной банды: тот на блокпосту вместо пятисот наших тысяч кинул солдатикам десять лимонов. Те удивились и проверили машину, нашли кучу оружия. Сам солдат простодушно объяснил журналисту: «Дал бы пятьсот, как все, мне бы и в ум не пришло!» Мораль простая: надо давать нормально — как все.
Герой решил дать пять и положить в отдельный конверт: чтобы Сотнику не было нужды распечатывать пачку.
Давно ли он не знал, где взять тысячу баксов, чтобы начать дело, и вот на дело чести он готов выложить пять тысяч! И десять бы дал, но интуиция шептала, что это было бы ложным шагом. Как говорят люди со вкусом: ничего слишком!
А богачом и меценатом он уже сделался невольно. К нему заявился как бы «по-соседски» некий Костельский, «главный дирижер и режиссер в Питере и Амстердаме», как он аттестовался, особенно напирая на Амстердам.
Домна Иванна была в недоумении:
— Он такой, как эти в телевизоре — самые интеллигентные. Волосы вроде как у попа.
Раз пришел — значит, пришел. Даже если заслан кем-нибудь, значит, те, кто его заслал, знают, что Герой Братеев здесь находится. Чего скрываться? И скучно было, Джулия уехала, а он обдумывал дела. Даже не очень волновался: что ответит Сотник? Расслабился и отвлекся.
— Пусть заходит, — кивнул он.
— А угощать его надо? Я подам, если что!
— Вот еще! Я никакого дирижера и режиссера не звал. Просителей не угощают.
Костельский вошел — действительно похожий на попа, седовласый и длинноволосый, отчего воротник его замшевой курточки показался Герою засаленным.
— Очень рад, очень рад! — с порога расшаркался гость. — Рад, что достиг преуспеяния человек интеллигентный, это редкость. Вы же наш, комаровский, я знал вашего батюшку, кристальный был человек.
— Почему же был? Он живет и здравствует.
Гость не смутился:
— Я очень рад. Бог даст ему многия лета. И вот сын продолжает дела отца! Увенчана, так сказать, культура в вашем лице. А то все выходят в миллионеры сомнительные спекулянты.
Голос у него был какой-то взвинченный, неестественно форсированный — «театральный», как определил про себя Герой.
Герой нарочно не подал ответную реплику, с интересом ожидая, как проситель перейдет к сути своего визита.
— Поэтому я и пришел к вам. Как к редкому интеллигенту, прорвавшемуся в бизнес. В надежде на понимание и поддержку.
— Ну что ж, садитесь, — смилостивился наконец Герой.
И указал на кресло перед пылающим камином.
— Хорошо у вас. Наша несравненная природа — и так органично вписался ваш прекрасный дом. Многие осуждают этот новый стиль, а я приветствую! Точно так же осуждали особняки Зингера и Елисеева на Невском, а теперь — памятники архитектуры.
Помнится, сам Герой думал когда-то так же. Вот и нашелся единомышленник. Но симпатии к просителю от этого не прибавилось. Он продолжал молчать, вынуждая гостя высказаться до конца.
— Я приветствую и новых людей, и новый стиль жизни… Мы тоже идем в ногу с эпохой, у нас огромные творческие планы и вполне европейский потенциал исполнителей, — сообщал дирижер и режиссер. И тут же, перебив сам себя, заговорил доверительно: — Недавно в Японии, представляете, к одной нашей диве, ну проще говоря, к Наташе Коробовой, но это, конечно, антр ну, подъезжал тамошний банковский магнат, японец до мозга костей, и спрашивает прямо, без китайских церемоний: во сколько вы оцениваете недополученную прибыль, если уйдете со сцены и выйдете за меня замуж? Прелестный подход, да? То есть несостоявшиеся гонорары — это ее недополученная прибыль, а то, что он будет ей давать как жене, — это уже не прибыль, а семейный бюджет. И знаете, что Наташа ответила?
Герою впервые сделалось интересно: что же отвечают оперные дивы из бедной России на такие поползновения?
— Могу только предположить. Она могла бы ответить, что нельзя оценить недополученные овации.
— Вот! Сразу видно еще раз, что вы — человек интеллигентный. Она ответила в стиле вопроса, но в том же самом смысле: что недополученные творческие удовлетворения иенами не выражаются. Но действительно, наши девочки, которые на мировой орбите, они и получают как нормальные мировые звезды. Они к вам за спонсорством не придут. Это я пришел, потому что им платят за их голоса, но никому в мире не нужны наши новые постановки. Наоборот, берем чужие. Вы же знаете, мы перенесли постановку «Тоски» из Ковент-Гардена, и они нам прислали на бедность свои декорации и костюмы. Секонд хэнд своеобразный. Но сцена-то у них немножко другая, пришлось подгонять — ну в точности, как подгоняют старый костюм из комиссионки. Мы с вами из другого поколения, а мой папа всегда себе покупал костюмы в комиссионке, а мама сама перешивала, чтобы сэкономить на портном. Вот так и мы. А хочется чего-то блестящего, чего-то достойного нашего мирового имиджа, который мы сохраняем, несмотря ни на что! И тут вся надежда на просвещенных отечественных спонсоров. Мамонтовых и Морозовых вместе взятых.
Посетитель развел руками обнимающим широким движением, показывая, что сказал все.
— Понятно. И вы принесли свою надежду ко мне?
— К вам, Герой Григорьевич, исключительно к вам!
Герой смотрел на дирижера и режиссера свысока: побираться пришел. И никакого нет таинства в его самонадеянной профессии — жрец искусств, видите ли. Если ты такой жрец, умей сам и деньги зарабатывать, а не клянчить.
— И вам хотелось бы получить деньги вообще или на какую-нибудь конкретную постановку?
— Ну если вы хотите знать конкретно, куда я вас хочу вовлечь… Помните, — опять перебил сам себя: — «Но ясно вижу, чувствую теперь я, куда себя в мечтах завлек», да, так вот, в мечтах моих завлечь вас проспонсировать «Аиду». Пласидо Доминго, может быть, приедет на пару спектаклей. Да и наш молодой Котенков давно хочет спеть Радамеса. И Веня Петровский, наш гениальный сценограф, бредит Египтом, хочет создать потрясающее действо. Всё сходится. И я уже слышу, как буду делать. Столько планов и надежд — и все они в руках Героя Братеева.
— Да-а, Древний Египет — это эффектно, и Египет сам по себе я уважаю по некоторым причинам, — улыбнулся Герой. — Но вы знаете, я не люблю «Аиду».
Не будь Братеев толстосумом, по прихоти которого может состояться или нет очередная «Аида» в Петербурге, он бы не решился сказать вслух такое. А теперь он свободен говорить все, что думает, — благодаря своим деньгам.
— Как — не любите? Или вы вообще отрицаете классику? Смерть опере предрекаете, как всякие Вантюки?
— Нет, оперу я люблю, и музыка «Аиды» гениальная, конечно, но мне не нравится сюжет. Я сочувствую Амнерис и, когда слушаю, всегда надеюсь, а вдруг наконец Радамес перестанет валять дурака, прогонит свою маленькую дрянь, женится на Амнерис, станет сам фараоном. Давайте переиначим сюжет, сделаем счастливый конец — и на это я с удовольствием деньги дам.
Проситель совершенно растерялся.
— Но как же?.. Все-таки воля автора. И весь сюжет: про всепобеждающую любовь!
— Не может любовь победить желание стать фараоном. Это выдумки неудачников, которым не повезло в жизни и которые хотят возвести несчастья в добродетель. Вообще, в операх и в литературе тоже — сплошной культ неудачников, бедняков. А богатые и удачливые всегда получаются негодяями. Этот бедный трубадур Манрико, конечно, лучше графа ди Луны. Хотя они и родные братья. И так далее. Покажите мне хоть одного бедняка-негодяя в опере!
— Но тогда вы вообще на оперу денег давать не станете?
— А переделать либретто вы категорически не решаетесь? Но это же гораздо интереснее, чем в тысячный раз повторять одно и то же. Представляете, какой шум поднимется! Неужели вы не хотите сделать что-то новое?
— Но музыка? Помните божественный дуэт в финале? — и посетитель стал напевать.
Герой был разочарован, что ради немедленных денег проситель не соглашается на любые условия. Неужели он не так продажен, как показался сначала?!
— Пусть это поют Радамес с Амнерис. Замечательный их любовный финал! Злобная Аида из ревности отравляет Амнерис, та умирает на руках Радамеса — и они все то трогательное поют, что написал в финале Верди, только в ином составе.
— Но все-таки: вся мировая гуманистическая культура держится на том, что любовь превыше всего.
— И совершенно напрасно держится! Я знаю даму, которая плачет над всякими слезливыми историями, тоже уверяет, что любовь превыше всего, но когда ее собственный сыночек захотел жениться на приезжей из Караганды, с мамочки сразу сошла дурь, она прекрасно поняла, что этой авантюристке нужна прописка и площадь в Петербурге, — и встала стеной. Вот это — разумный жизненный подход. А в опере бы плакала от финала «Аиды». Хотя авантюристка из Караганды — та самая Аида, только современная. В жизни люди разумнее, а от искусства ждут всяких глупостей. В жизни только и жаждут денег, а от романов или опер с балетами ждут бескорыстия и прославления честной бедности. А глупые богачи, — заключил с вежливой улыбкой Герой, — услужливо оплачивают проклятия на собственную голову.
И посмотрел прямо в глаза жалкому просителю. Проситель всегда жалок, явись хоть Лермонтов просить на бедность. Но Лермонтов бы не клянчил никогда, он был гордый. А этот трясет своей богемной прической и думает, что имеет какие-то особенные права — чтобы просить. А сам не лучше нищего в переходе метро — только что не вонючий.
— Ну что ж, если мы задумаем оперу без проклятий богачам и аристократам, то можно к вам обратиться?
— Да, оперу про хорошего графа или фараона я оплачу с удовольствием. Или вот давайте «Аиду» все-таки переделаем. Назовем: «Радамес».
Проситель встал.
— Боюсь, оперное сообщество мне такого не простит.
— А вы ничего не бойтесь в жизни — счастливее будете. Оперное сообщество сначала пошумит, а потом восхитится. А менее проворные — позавидуют. Скандалы всегда прощают. А тенора будут рваться петь именно в вашей скандальной редакции. В нашей.
— Подумаю. Такой вариант надо всесторонне обдумать.
Проситель наконец ушел. Жалкая личность. Герой снова вспомнил, как самые элитарные деятели искусств берут жалкие подачки от Березовского и называют это «Триумфом». Какое счастье, что у него хватило способностей перейти в стан к таким, как Березовский. Меценат всегда выше побирающегося художника.
39
И вот наступило наконец 1 мая! День свадьбы. Почти год после их с Джулией знакомства на шоссе. Знакомство случилось 9-го, Герой помнит, потому что совпало с Филиным днем рождения. А у Джулии свои ассоциации:
— Я в тот день новый костюмчик надела. Ты и не заметил, наверное, в чем я была, а костюмчик хороший, цвета морской волны — какая бывает вокруг Кипра. Цвет такой — насыщенный, без подделки. Увидишь ее, волну неподдельную, и хочется броситься. Надела и подумала: ведь день Победы! А у меня вместо побед только разочарования. Пора, думаю, девушка, пора! А может, ты и бросился — на цвет волны, а не на меня, а?
— Ну что ты! — искренне заверил Герой. — Я всяких костюмов-платьев вообще никогда не замечаю. У меня глаз как рентген, я сразу просвечиваю все платья насквозь. И тебя я видел, а никакой не костюм!
Как честный человек, Герой перед свадьбой пошел провериться — на предмет появления новых маленьких метастазиков. Заранее записался на резонанс, полежал в саркофаге и вышел с заверениями, что внутри у него все чисто. Ни один тихий орган его не предал. И все-таки этот вызов оставался самым грозным. С любыми враждебными обстоятельствами жизни Герой готов был расправиться уверенно, за явным преимуществом, и только с ползучим цепким раком бороться можно хорошо если на равных… Но пока он чист — и приятная жизнь продолжается!
Он наконец закончил свои подарочные часы. Хорошо было бы преподнести и самому себе давно подготовленный подарок к бракосочетанию.
Жена Голодца ответила по телефону, что Сотник взялся за дело и гарантирует успех. Как говорят французы, вино откупорено, надо его пить. Либо Сотник вскрывает пачки, которые передает, либо — нет. Взорвется сам — ну что ж, гибель адвоката создаст маленькую сенсацию. А Герою придется придумывать что-то посложнее. Он не желал Сотнику ничего плохого, но не отказываться же от столь великого замысла из-за риска маленькой жизнью поклонника Плевако. Адвокат и сам хорош, таскает деньги этому палачу — так что если и грохнется сам, тоже поделом: не было бы таких пособников, не могли бы процветать и следователи типа Люлько. Так что мораль восторжествует в любом варианте, но хотелось бы, чтобы еще и свершилось правосудие над палачом! Но повода соваться в пачку у Сотника нет, считал Герой, коли его доля отделена в особом конверте. Проверять, не подсунута ли кукла? Кто же станет передавать следователю куклу вместо натуральной взятки?! Всякому разумному взяткодателю ясно, что взяточник сначала пересчитает деньги, а потом уж добросовестно выполнит взятые на себя обязательства. Обнаружит недоплату — значит, не выполнит. Поэтому Сотнику совершенно нечего соваться. Хотя полной гарантии нет.
Единственный теоретически рискованный для Героя момент наступил, когда он нес свое изделие в камеру хранения. Заехал туда прямо с резонанса, ощущая благополучное заключение в кармане, — и такое сочетание двух важнейших дел предвещало удачу.
Народ завихрялся у ячеек автоматических камер: перед праздниками тысячи людей снялись с мест. Пока ехал, Герой все-таки волновался: а вдруг там у камер ходят тихари, запоминают, кто кладет вещи, кто при этом со странностями или просто мандражит?! Но попал в толчею — и волнение прошло само собой. Забота была простая: найти пустую ячейку. Прошелся два раза и уже дрогнул было, решил переехать на другой вокзал, но вот при нем какая-то толстая загорелая баба — не иначе казачка откуда-нибудь из Краснодара — достала свои мешки, и Герой успел первым забросить сумку. Установил код, защелкнул дверцу. Теперь ее откроет уже жена Голодца. Все-таки жаль, что не прямо Люлько. Значит, чего-то опасается, страхуется?!
Он позвонил прямо с трубки, коротко сообщил номер ячейки и шифр.
Он сделал все, что мог. Если кто-то готов справиться лучше — пусть попробует. А Герою оставалось только ждать: вскроет Сотник пачку или передаст прямо в руки своему другу Люлько?! Ждать и надеяться.
А Сотник целый и невредимый явился на свадьбу. Значит, уж он-то до сих пор пачку не вскрыл. Либо она лежит у него дома и он понесет ее известному объекту после праздников, либо он уже сделал другу праздничный подарок — и теперь вопрос, когда подарок распечатает Люлько?! Захочется же человеку порадоваться в такой день, пощупать очередную добычу!..
Регистрировались они во дворце на набережной рядом с домиком Петра. Между прочим, когда заполняли заявления, выяснилось, что по паспорту Джулия числится все-таки просто Юлией. И что она на пять лет его старше — тоже выяснилось. Ну и что? Герой, когда прочитал, «не дрогнул ни одним мускулом». И Джулия, которая, видно, стеснялась разоблачения своего возраста, очень нежно его расцеловала, когда он не сказал на эту тему ни слова.
По соседству на «Аврору» вослед другим парам они заезжать не стали, прямо кавалькадой поехали в Зеленогорск — в церковь. Любку, которая не знала, куда девать свой большой подарочный пакет, взяли в машину к новобрачным — она единственная из гостей была безлошадная.
После Ольгина Герой сбросил скорость, вызвав недоуменные гудки за спиной.
— Сейчас-сейчас… Сейчас проедем то самое место. Скажи наконец честно, Джуля, как это ты меня тогда бортанула? Случайно? Странный случай какой-то: ехала прямо — и вдруг повело.
— Это надо спросить — ну как это называется: тихое Я, которое сидит глубоко-глубоко?
— Подсознание.
— Вот! Хорошо иметь такого умного мужа. Надо спросить подсознание мое: наверное, оно тебя сразу заметило. Боковым зрением. Ты, миленький мой, между прочим, тоже старался на меня поглазеть, я усекла, только у меня стекло тонированное — специально от любопытных мужиков за рулями. Заметило — ну и придумало способ познакомиться. А то бы проехал дальше и никогда бы не встретились. Надо было предпринимать что-то срочное — вот и пришлось идти на таран. Умом я бы не сообразила так быстро, но давно заметила за собой: в решительные минуты действуешь наобум — и все правильно!.. Вот здесь. Стой!
Герой притормозил. Кавалькада в недоумении повторила маневр.
Джулия вышла из машины, многие тоже высыпали на обочину.
— Вот! Вот здесь мы познакомились. На этом самом месте. Отсюда и сегодняшнее событие.
— Предлагаю установить здесь памятный знак. В форме обелиска, — нашелся Сотник. — Тем более, что обелиск — исконный фаллический символ, так что очень уместно. Средства молодоженам позволяют.
Когда двинулись дальше, Джулия усмехнулась мечтательно:
— Надо будет еще вернуться и повторить весь процесс знакомства.
— Повторили бы сейчас, — простодушно предложила Любка. — Всем бы интересно.
Тут уж Герой с Джулией расхохотались вместе.
— Всем, конечно, было бы очень интересно, — подхватила Джулия, — но все-таки не надо. Пусть сохранятся чисто личные наши воспоминания. То, что принято переживать только вдвоем.
По неисповедимой ассоциации Герой вспомнил, что существует на белом свете еще одно чисто личное переживание. Самое личное, которое реализуется даже не вдвоем, а наедине лишь с собой: вскрытие конверта со взяткой! И, может быть, именно сейчас к столь волнующему акту приступает славный следователь Люлько!
Впору было помолиться во время венчания, чтобы ускорил Бог таинство мести. Таинство справедливости!
А церемония Герою вполне понравилась. Шаферы стояли сзади, держали венки над головами новобрачных — прислуживали. А Герой уже вошел во вкус, полюбил, что ему прислуживают — и Домна Иванна, и охрана. Каждому свое. «Исайя, ликуй!» — пел хор. Что это за Исайя, почему он должен ликовать? Джулия — ликовала. Да и Герой. Забавно было еще и помнить, что он никогда не был крещен, но все можно уладить и здесь в церкви — как и вообще в мире.
По выходе из церкви их осыпали каким-то злаком, тут налетела с поцелуями Роза, разбрасывавшая злаки широким жестом сеятельницы:
— Плодородия вам, как этого зерна! Детей много!
Герой собирался воплотить свои планы в себе, а не в детях, а потому о возможном потомстве не задумывался даже на собственной свадьбе, но Джулия отвечала растроганно:
— Теперь можно будет и подумать. Муж присмотрит, если я отодвинусь от дел ненадолго.
Зеленогорский батюшка оказался симпатичным стариканом, оправдал рекомендации Домны Иванны, и после церкви захватили в красочный кортеж и его — все поехали в Комарово.
Герой вручил наконец свой шедевр. Джулия была счастлива, что ее Герой вложил в подарок столько труда и души. И гости одобрили: они все более или менее умели делать деньги, но мало кто мог сделать что-то своими руками. Поэтому редкие прикладные таланты жениха они ценили.
— А автомат своей конструкции он у тебя выточить сможет, если понадобится? — очень некстати пошутил Витенька. — Лучше Калашникова?
— Как гений, он все может, — в тон ответила Джулия, — но я ему не позволю: есть вещи, которые не делаются своими руками.
Как говорится: в шутке доля шутки. Джулия понимает, что в жизни может понадобиться и автомат. Однако есть две вещи, которые можно делать только собственными руками, которые никому не передоверишь: обнимать жену и убивать врага. Чтобы потом не мучиться сомнениями и подозрениями. Но в шуме праздника Герой не стал ее наставлять.
Извлекла и Любка свой подарок. Господи, это была складная пирамидка!.. Любка пыталась объяснять, как надо установить это в спальне, чтобы концентрировать потоки энергии. Герой с Джулией снова смеялись так же дружно, как недавно на шоссе. Любку даже досада взяла:
— Ни во что ты не веришь! Думаешь, если физик, так и знаешь все. А пирамиды еще древние изобрели! Хорошо, Джуля тебя хоть венчаться заставила, может, постепенно вытрясет из тебя всю твою нехристь и гордыню. Все неспроста. И церкви на местах с энергетикой ставят, и пирамиды!
Джулия ответила очень серьезно:
— Ну что ты, Любочка, мы очень верим в эти пирамиды. Можно сказать, их энергией весь наш новый дом держится. Спасибо тебе.
— Вот, Джулия понимает, не то что ты!
Вся комаровская компания явилась — кроме Шурки. Наверняка, он рассказал о своем диспуте с Героем — и компания поняла и поддержала именно сторону Героя, только так можно было расценивать этот кворум. Борю Кулича тоже, конечно, не позвали, поскольку после замечательной истории с тортом он сделался несовместим с Филей. Да и не нужна была Герою на свадьбе его унылая физиономия.
Женька орал за столом, как всегда:
— Жрать нечего! Молодые — жмоты, даже гостей накормить не могут!
Бедная Домна Иванна единственная принимала эти вопли всерьез и суетилась:
— Да вы лососинки берите. А тут корюшка свежая, прямо из залива от рыбаков!
При криках «Горько!» Джулия целовалась всерьез, почти взасос, к великому удовольствию публики.
Уселись в пять, и к семи встали передохнуть. Сотник отошел в малую гостиную и включил новости по телевизору. Герой понимал, что, если и взорвался Люлько, на всероссийскую новость такое событие никак не потянет. И все-таки невольно прислушивался. Присел тут же и стал одним глазом смотреть, как Филя и Розочкин Витя, только что познакомившись, уселись играть в шахматы. Джулия, не понимавшая, что его интересуют новости, а не игра, прислонилась и спросила:
— Ты и в шахматы играешь? Наверное, хорошо, да? Я всегда хотела научиться. Научишь, да? Будешь мне в фору давать королеву.
Сотник после Москвы очень удачно переключился на местные известия.
И Герой дождался. Неизвестно, как с Богом, но справедливость все-таки на свете есть!
«Вчера в своей квартире при взрыве устройства неизвестного типа погиб следователь городской прокуратуры Николай Люлько. Он истек кровью до того, как прибыла «скорая помощь».
Ага, даже и не сразу погиб, помирал и знал, что помирает, знал, что зря схавал взятку! Помирал, и ему было больно и страшно!!
Герой не мог выдать своего ликования. Он только сильней приобнял Джулию и поцеловал — будто бы приступ любви на него накатил.
— Научу и в шахматы!
«…по факту возбуждено уголовное дело по статьям «умышленное убийство» и «терроризм» — прозвучало послесловие.
Это было великолепно! Всегда бывает «возбуждено уголовное дело»! И по факту убийства Листьева, и по факту Холодова, и по факту Маневича, и по сотням фактов убийств людей менее известных. Какие бизнесмены гибли — Квантаришвили, Кивелиди! А убийцы их со смехом смотрели новости по телевизору. И благополучно смотрят до сих пор.
— Вот и до ментов дошли, — откликнулся на новость Филя. — А то все бизнесменов грохают, а менты и не чешутся, искать не хотят.
— Следователь прокуратуры, а не мент, — поправил Витя.
— Все равно — мент, — проговорил Филя.
Сотник смотрел новости дальше как ни в чем не бывало.
Но Джулия переспросила:
— Как фамилия? Кого убили?
— Люлько, — ровным голосом сообщил Сотник.
— Тот самый?! У которого и Герка побывал пару дней?! Ну — гнида! Нашелся, значит, и на него настоящий мужик! Одно скажу: слава Богу!
— Нельзя радоваться по поводу смерти раба Божия, дочь моя, — тут же не преминул выступить с увещеваниями зеленогорский батюшка. — Во всяком человеке душа, частица Божия. Вспомни заповеди — и от праотца Моисея, и от Господа нашего Иисуса Христа! Возлюби врагов, а тем более, в день, когда над тобой свершилось таинство.
— Бывают люди, батюшка, а бывают подонки! — Джулия очень решительно сформулировала свою заповедь. — Людей я всех жалею и люблю. И прощаю, между прочим, — она взглянула на Героя. — А подонков надо давить как клопов. И не говорите мне!
Сказано было с такой силой, что батюшка не решился продолжать диспут. Но Джулия не могла успокоиться:
— Вы, батюшка, живете святой жизнью и не все знаете. А я знаю и говорю вам: подонки — совсем не люди! Другая порода! Их можно только давить. Я не всегда могу, но если нашелся человек — слава богу! Не будет деньги заглатывать от людей, крокодил такой… Нет, нашелся же человек! Жалко, не я, ей-богу!
— Хорошо, что грохнули его, раз такой подонок, — вступил и Герой в дискуссию, — но хорошо, что не ты.
— Думаешь, поймали бы меня?! В нашей России — да никогда!
А Сотник оставался совершенно равнодушен — внешне. И выслушав самую новость, и во время последущего прения. Конечно, Люлько мог хавать не только через него. Но все-таки Сотник не мог же не предположить, что взорвался именно переданный им накануне пакет! Но выдавать себя волнением он явно не собирался. Школа, значит, у человека крепкая. Да и живет он в таком кругу, в котором уже погибли, наверное, некоторые знакомые. И скорее всего, не невинные.
Герой не мог не ощутить определенную солидарность с теми бойцами невидимого фронта, которые занимаются устранением мешающих людей. Ведь хлопот с их устранением довольно-таки много, Герой мог судить по собственным хлопотам. Кто же будет заниматься таким трудоемким и все-таки небезопасным делом без серьезного повода?! И значит, напрасно не убивают. Чем-то они все своих заказчиков достали!
Только вот Герой сработал чище всех: он и заказчик, и исполнитель, против него нет ни свидетелей, ни улик. Убивают многие, но кто еще может похвастать стопроцентно чистым убийством?! И если не нашли тех, кто ликвидировал Листьева или Кивелиди, то уж тем более никогда не найдут его!
Если он не будет дураком. А он не будет дураком!
Хвастаться даже перед Джулией он не станет никогда! Даже после того, как она громогласно объявила ликвидатора этого подонка Люлько настоящим мужиком. Чего бы он добился похвальбой? Ну стала бы она еще больше им восхищаться. Но потребность в восхищениях даже от самых близких людей — микровариант все той же мечты о всемирной славе. Герой желанье славы преодолел тогда, когда расстался с мечтой о своем будущем гениальном открытии. Он знает про себя, чего он стоит, и с него вполне достаточно. Так что хвалебных отзывов ему не нужно ни от жены, ни от благодарного шестимиллиардного человечества.
Зато не нужно давать в руки Джулии козырь. Сегодня она влюблена, а как повернется завтра? При ее энергии она любое оружие пустит в ход, если начнет когда-нибудь войну против него. Настоящая тайна — это тайна одного. Тайна двоих — это уже почти последние известия.
— Надо еще папе позвонить! — вспомнил Герой.
— Конечно, позвоним твоим!
Теперь роли переменились и богатый Герой звонил в Америку папе, чтобы тот экономил свои скромные доллары.
— Папа? Привет! Слушай, у меня сегодня очень счастливый день! Я женился.
— Поздравляю. И с тем, что женился, и с тем, что счастливый день. Это не всегда совпадает. На Джулии, наверное?
— Ага! Поговори с ней сам!
— Да, Григорий Иванович!.. Да, спасибо!.. Обязательно!.. А вы приезжайте к нам! Мы вам билеты оплатим.
Как это Герой не догадался сам пригласить своих предков? Не совсем еще привык, что билет в Америку для него — все равно что в Петергоф на теплоходике. Только вот стоит ли приезжать родителям? Ну мама — она просто обнимет детей своих, взрослых и изрядно забывших ее, обнимет и будет счастлива. Тем более, не очень слыша, что делается вокруг. А папа? Который успел в Америке невзлюбить рынок? Уезжали его в свое время из другой страны, в которой рынок прятался в подпольях, а теперь, если вдруг приедет, придется увидеть, что тот же рынок его и в России достает! Может, лучше ему ностальгировать издалека? И для сердца безопаснее.
Джулия продолжала:
— Да-да… Да, это я. Я! Джу-ли-я, — и в сторону, Герою: — Мама твоя… Спа-си-бо, ма-моч-ка!
Наконец родительские поздравления иссякли, Джулия повесила трубку.
— Ну вот и поговорили. Твоя мама велела мне звать ее просто мамой. Ты не против?
— Почему же мне быть против?
— Ну мало ли… Мой первый муж очень возмутился, когда я его маму мамой обозвала: «У нас разные мамы, мы с тобой не брат с сестрой. У тебя какие-то порочные склонности, если я тебе кажусь братом!» Тот самый, с мимолетным введеньем, — не упустила случая хихикнуть Джулия. — Глупо, правда? Я и не думала ничего такого.
— Конечно, зови мамой и не бери в голову глупостей. Между прочим, египетские фараоны на сестрах женились — и тоже ничего. — Не смог Герой не вспомнить свое золотое детство и отрочество. — Раз уж ты теперь специалистка по пирамидам, полезно тебе узнать.
— Пирамиды — само собой, а такого разврата я бы не потерпела! С братом — как это?! Надеюсь, ты не поступал как те фараоны?! — вдруг спросила она подозрительно.
— Ну я же не фараон. Я простой смертный.
— Смотри!
В комнату ворвалась толпа гостей: и Филя со Светкой, и Женька, и остальные. Женька заорал:
— Вот они где! Мы вас не оторвали от брачной ночи? Ничего, потерпите. Дамы желают танцевать.
— Танцевать, танцевать! — подхватила Светка. — А то одни в шахматы уперлись, другие — в телевизор!
Герой смог наконец выразить в движении переполнявшее его торжество. Ведь он совершил! Он смог! Джулия ничего не знает, но чувствует правильно: так поступают только самые-самые настоящие мужчины. Он ответил на вызов времени и смыл с себя позор!
Когда немного отдышались, Роза завистливо заявила Джулии:
— Я еще никогда не видела ни на какой свадьбе такого сияющего жениха. Как он в тебя влюблен. А интересно, вы заметили, кто первый на ковер ступил в церкви? Кто первый ступил, тот и первым будет у вас в семье.
— И смотреть не надо. Такого другого нет и не бывает! — со всей силой своего темперамента сообщила Джулия. — Знаешь, он какой?! И гений еще вдобавок. Ну, конечно, он между нас — очень первый!