Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2002
ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ ДЕКАБРЯ В Рождество с католическим знаком, когда наобум Задыхается сердце, когда отвердевший твой ум Беззащитен и робок, но силится тайн причаститься, Вспоминаешь поэта, творящего, словно Бог: В этот день он всегда писал, даже если не мог - Нет, ошиблась! - поскольку мог, как над нами вновь серебрится Вифлеемской звезды ежегодный томящий свет, Не погасший за столько лет, через столько бед Прорастающий, тающий, будто слеза на реснице На исходе ночи, но, жизнь на исходе взяв Без усилий в свои силки, потому что прав Только тот, кто достоин касанья Его десницы, Он потом разольется таким океаном, что И зимой, как в жару, спешишь расстегнуть пальто, Как подумаешь о бездонном колодце веры, Где ведро свое как ни прилаживай, ни опускай, Никогда не наполнишь так, чтобы через край - Все веревка мала, все негодны ее размеры... * * * За щечки теребят и к сердцу норовят Прижать чужого малыша, покуда Родители не выхватят. Стократ К основам мира ближе это чудо. Другого нет. А значит - жизнь проста, Чумаза, кашей вымазана, соком, В штанишках мокрых... Досчитай до ста, Сомкнув досель болтливые уста, И помолчи, коль сможешь, о высоком... УЧЕНИЕ О ФОРМЕ Земля имеет форму стула, Судьба имеет форму дула, И форму сна имеет сон, Вода имеет форму капли, Невозмутимость - форму цапли, Глистов - завязки от кальсон. Любовь имеет форму сердца, А счастье - той заветной дверцы, Что Буратино отыскал... Сугроб имеет форму снега, А бег имеет форму бега, И форму смеха - карнавал. Имеет форму все: декабрь Похож на дохлый дирижабль, На тризну - думы о былом. И лишь бесформенное горе Вовсю пирует на просторе, Свистя в три пальца за углом. НЕДОУМЕНИЕ ФЕДРЫ Мой Ипполит имеет бледный вид И чахлый взор, усиленный очками, Мой Ипполит от холода дрожит, Куда ему за потными качками! И немота его не значит ни черта - Здесь не смятение, а лишь заминка рта, Не поспевает ум, уймись, воображенье! Герой не этот. Но зато - любим! И что о зле любовном говорим И о козле? Любовь? Самосожженье! Красавец? Нет! Но этот завиток, И эта кривизна нетвердых ног, И шея тонкая, и вся его повадка Рабыней делает... И страшный тот позор Известен всем, но неотлучный взор За ним повсюду следует украдкой. ШОТЛАНДСКИЕ ИГРЫ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ Карманная лупа Френеля Приблизит к слезливым глазам То липкую звонкость апреля, То августа темный бальзам, То девять снегов неустанных, То ртутную тяжесть души... В шотландских задиристых кланах Подскакивай выше, пляши! Свисти или помощь волынке Оказывай первую - в рот, Ведь там, на холмах, по старинке Привык веселиться народ. В веселой расцветке шотландки Так много привычных красот: Весенняя свежесть Фонтанки, Расчерченность линий и вод. Увижу ль в карманную лупу Обратный Андреевский крест, А также - сродни, что ль, тулупу? - Медвежьи папахи окрест? О, Господи, что размечталась В трамвае, что еле ползет? Карманная тихая радость Спокойно сидеть не дает? Сиди и в газеты впивайся! Там ужас грядущий и тьма. Какие там жиги ли, вальсы, Не чувствуешь, что ли, сама? Змеиной удавки скольженье И скрежет голодный колес. Движенье, движенье, движенье! С обрыва. В кювет. Под откос. * * * Он поэтесс не любит. Мрачный тип. Невежливый и неприятный, словом. Их книжек не берет. Я помню всхрип: "Куда я положу?" Невротик. Снова Приехал из Москвы читать стихи Лауреатские свои. Важней безумья Не мыслилось у нас. А я сохи Толстого вспомнила юродство: не Везувья Восстанье мощное - фонтанчик тощий, тот, Чем путти издавна смешат честной народ, Подмигивая с глянцевых открыток. О, гениев российских хоровод, Столпившихся у залетейских вод! Ведь прав поэт. Класть некуда. Избыток. * * * Что скажет брат мой дальний, метаметафорист? Что одиноко прикноплен к металлу последний лист? Что десять лет молчанья сродни вполне Бодрой ди-джейской радиоболтовне? Что визуальность пожрала вербальность и В моде опять механические соловьи? Что барабанчик ритма сменил рулады певца И на лугу пасется клонированная овца? Что он на пороге рая и потому онемел, Что и искусствам, как алфавиту, бывает предел? Что, мир разымая в хаос, пока что нас на плаву Держит Господь зачем-то, заканчивая главу?