Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2002
СМЕРТЬ УАЙЛЬДА В перстне прельстительный шарик горит солнца, тела золотого стекла. Гребля. Парит, в небе забыт, кто-нибудь длительный. Голос растлительный: "К миру спиной? Нет, загребной. Дай мне земной жизни растительной". Лед голубеющий. Шелк и фланель. Милый Бози, только не егози. Кофе в постель. Плещет форель, хвост не умнеющий. Всё ли умеющий? Всё? О, я рад. Здравствуй, разврат, ласково млеющий! Шарик проколотый, гибнет Уайльд, гной из ушей и из прочих траншей тела, ах, ай, льд- истый Уайльд, шарик наш золотый. Кофе наш молотый. Так ли, не так ль, - кончен спектакль, мученик пакль, мальчик немолодый. В Танатос изгнанный, о, древний грех! Пухловогуб, холодеет твой труп, тайно от всех отойдя от утех в смрад неизысканный. В лодке замызганной ждет тебя друг, высверки ук- лючин, и вдруг - визг их развизганный. В СТОРОНУ ДЗЕРЖИНСКОГО САДА Львy Дaнoвcкoмy По-балетному зыбки штрихи на чахоточном небе весеннем. Где то время, в котором стихи сплошь казались везеньем? Где Дзержинский? Истории ветр сдул его с постамента. О, скорый! Феликс, Феликс, мой арифмометр, мой Эдмундович хворый. Мы с тобой по проспекту идем между волком такси и собакой алкаша. Дело к мартовским идам. Ида? Что-то не помню такой. Где Дзержинский? Решетка и ржа. Глазированные в молочном есть сырки, златозуба кассирша. Отражайся в витрине плащом. Мы идем с тобой мимо реальных соплеменников, рифма легко нам подыгрывает с мемориальных досок - вот: архитектор Щуко. Мы с тобой - те, кто станет потом нашей памятью, мы с тобой повод, чтобы время обратнейшим ходом шло в стихи по поверхности вод. Вот и пруд. Так ловись же, щуко, и дзержись на крючке, чтобы ида с леденцами за бледной щекой розовела в прекрасности вида. Чтобы северный ветер серов нас не стер, не развеял, стоящих у моста, за которым есть остров, нас, еще настоящих. НА ВЕСАХ А пока на весах я стою, на клеенке белесой, взвешиванье воспою, гирьку противовеса, капли влаги на стенах склизких и вдалеке карту мира в растленных пятнах на потолке, буду точен, как жизнь, чтобы два в равновесье белых клюва сошлись на весах, - вот он, весь я, воспою переход в банное отделенье, - холод горько пахнёт и окна полыхнет воспаленье, плавай, мыльница, там, в море круглом, а покуда к ноздрям придымится всем углем эпос трюмов, снастей, парусины прогретой, тросов, торсов, страстей, тьмы запретной. Поле дымное брани, шайки неандертальцев, ямки, выпаренные после бани, на подушечках пальцев.