Стихи
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2002
Показывали идиотский фильм,
Где танк проехался по Ленинграду,
Передо мною замелькала тут же
Такая же бессмысленная лента,
В полупустом увиденная зале
(Тот дом, как прошлое, сгорел недавно).
Фильм кончился. Я обернулся: Бродский!
Мы с ним не виделись по возвращеньи
Его из ссылки. Надо же! Попасть
На этот фильм, чтоб встретился Иосиф.
А в самолете ровно через тридцать
Лет снова было ощущенье встречи
С его полусмущенною улыбкой,
Как будто лишнего сказать боится,
Как будто знает, что принять за наглость
Другие могут просто откровенность.
Он гением родился, и скрывать
Он до поры до времени пытался
Ему доставшийся огромный дар.
Скрывал во всем, таил от тех, кто думал,
Что понимает Бродского стихи.
А понимать бы нужно не напев,
А заблудившуюся суть поэта,
Попавшего случайно в этот век,
Который до конца остался чуждым
Любви и нежности, и ты распутством
Загородиться должен, как щитом.
Такую тяжесть пронести по жизни,
Быть в одиночестве всегда, и делать
Вид, что смеяться ты с другими можешь,
И ботаешь по фене, и как будто
Тебя от них ничто не отличает.
Мы с ним встречались часто и случайно.
Он как-то поздно вечером звонит,
Когда я отправляюсь на свиданье
(Та женщина покончила с собой,
Как наше прошлое). Его к ней в гости
Я приглашаю, потому что дома
В ту ночь один я. Холодильник пуст.
Мы с ней едим и пьем. Потом я вышел,
Чтоб проводить его. А на свиданье
Не остается времени.
Я помню
Внезапность появлений. Я в музее,
Проездом на день в городе. Иосиф
Вдруг из какой-то двери потайной
На лестницу выходит. «Я сбежал
Из госпиталя», — мне он говорит.
Он был как украшение музея,
Часть лепки, сросшаяся с Ленинградом.
В стене исчез он так же незаметно,
Как вышел из нее…
Я понял рано про больное сердце:
Мы вышли из автобуса, где гроб
Ахматовой везли до Комарова.
Поехали отдельно. А машина
В снегу застряла. Помогать шоферу
Мы начали. Толкнули. Догадался
Я там, что Бродскому дышать
так трудно,
Как иногда Ахматовой бывало,
А не было и двадцати шести.
Поэтам нынче тяжело дышать.
Последний разговор был о размерах
У Фроста и других, у самого
Иосифа (я написал тогда
Статью о нем). Он мне сказал, что может
Решиться оперироваться. «Впрочем…»
Но оговорка расплылась в улыбке
Все той же виноватой. А теперь,
Когда восьмого марта в самолете
Показывали мне шпионский фильм,
В Нью-Йорке отмечали сорок дней,
Играла музыка, стихи читали.
Прощаясь, в них снимает
маску Бродский,
А может, новую он примеряет,
Которая нужна за эпилогом:
Он — памятник, дыра в небытии,
И наконец за ней его я вижу
С его полусмущенною улыбкой.