Роман. Продолжение
ИГОРЬ ЕФИМОВ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2001
ИГОРЬ ЕФИМОВ
СУД ДА ДЕЛО
ИСК ВТОРОЙ
II-1. Подозреваемый
С утра истцы и ответчики, стажеры и присяжные, адвокаты и клерки текли в здание суда густой толпой. К полудню поток их иссяк. Охранники расслабились около притихших сторожевых калиток. В вестибюле было сумрачно и тихо. Несколько свидетелей, ожидавших вызова судьи, коротали время, уткнувшись в газеты. Горячие сосиски беззвучно катились на блестящих роликах в витрине буфета.
ФЕМИДА ВЗВЕШИВАЕТ НА СВОИХ ВЕСАХ СОЛEНЫЕ КРЕНДЕЛЬКИ.
— …Конечно, ты лучше знаешь этого Багразяна, — говорил Роберт. — Я должен тебе верить. И всe же есть в нeм какая-то привлекательность, какое-то южное очарование. Как ты думаешь, эта история про соблазнeнного и брошенного отца ребeнка — о нeм самом? Мне показалось, он рассказывал с искренним волнением.
— Не знаю… Вполне возможно… У Ашота есть свои достоинства… Он щепетильно честен, отзывчив, щедр. С ним вполне можно иметь дело, если только не касаться судьбы Армении. Но это «если» практически неосуществимо. Потому что он может вскочить на своего армянского конька по любому — абсолютно по любому! — поводу. Ты скажешь ему, например, что хорошо провeл недельку на берегу океана. И услышишь в ответ: «Да, рад за вас. Но вы представляете, как ужасна судьба народа, у которого был отнят выход к морю!» Или по телевизору покажут приезд Папы Римского в какую-нибудь страну. И тут же наш Багразян вставит: «В Армению, небось, не поехал! А ведь это первый народ в мире, сделавший христианство государственной религией». Ну, и конечно, если передают музыку Хачатуряна или песни Шарля Азнавура, все должны молчать и слушать. Нет, с ним вы намучаетесь. Я просто представить себе не могу его в вашем доме. Например, кто-то из детей может по забывчивости сказать что-нибудь хорошее про Турцию или турок. В такие моменты Багразян становится просто опасен, невменяем. Турки устроили страшную резню армян во время Первой мировой войны. Поэтому сегодня их можно и нужно убивать без суда, в любых количествах. Всех от мала до велика.
— Ну, а что ты скажешь об этом писателе? Который так размечтался о печальной незнакомке и так разочаровался. Как его фамилия?
— О, Лорренбах — это особый случай. Поначалу его легко принять за романтика. С нежной, ранимой душой. Женщины вечно хлопочут над ним, пытаются спасти неизвестно от чего. А он помыкает ими и унижает. Или вот так, как в его истории, — следит и вздыхает издалека. Но не только. Потом начинает писать письма, звонить по телефону. Посылать подарки. Подкарауливает с фотоаппаратом в разных местах, шлeт снимки. От него невозможно укрыться, невозможно отделаться.
— Я слышал, что такое часто случается с кинозвeздами, — сказал Роберт. — Какой-нибудь псих влюбляется в знаменитую актрису и начинает засыпать еe посланиями. Вынюхивает, где она живeт, и кружит вокруг дома. Потом звонит по телефону, чего-то требует, приказывает, угрожает. Куда только смотрит полиция!..
— А что полиция может тут сделать? Арестовать? Но за что? Такие люди не нарушают никаких законов. Да и какой закон тут можно сочинить? Где провести черту? Вот человек попросит автограф у знаменитости — один, другой, третий раз. Он уже нарушитель? Его можно тащить в суд? Тогда это здание вмиг забилось бы арестованными под самую крышу.
— Долли мне рассказывала, что у неe однажды был такой тайный вздыхатель. Но он слал ей только патефонные пластинки. Она до сих пор хранит их. Так что он в какой-то мере добился своей цели. Стал незабываем.
— Рассказывают, что Лорренбах однажды преследовал таким образом женщину, водившую экскурсии в музее. И ей, конечно, было от него не спрятаться. Он мог появиться в музейном зале в любой день и присоединиться к той группе, которую вела она. Когда она заметила его частые появления, ей поначалу было даже лестно. Он не пытался с ней заговаривать, только смотрел. А потом начал время от времени задавать вопросы о картинах. Например, сколько художников носили фамилию Брейгель и в каких родственных отношениях они состояли? Или: какие химикалии используют эксперты, чтобы отличать старинные подлинники от современных подделок? Или: в каком веке художники впервые начали изображать сцену распятия Христа?
— Неужели она всe это знала?
— Что-то знала, что-то нет. Но вопросы делались всe труднее. И бедная женщина заранее покрывалась испариной стыда. Она просиживала ночи за учебниками по истории искусства. Но от Лорренбаха не было спасения. И он упивался еe унижением. Так что предупреждаю тебя по-дружески: в домашней жизни он может оказаться невыносим. Он будет манипулировать вами, как манипулирует своими литературными персонажами.
Тихо открылась дверь, ведущая в судебную палату судьи Ронстона. И Ларри Камбакорта вышел из неe на цыпочках, повернув лицо назад и кивая неизвестно кому. Огляделся. Увидел тихо беседующих приятелей. Схватился за голову, возвeл глаза к потолку. ЗАЩИТА УМЫВАЕТ РУКИ И СМАТЫВАЕТ УДОЧКИ. Стал делать призывные знаки. Кипер вздохнул и пошeл к нему.
— Я же предупреждал вас, предупреждал! — простонал Ларри. — Никаких контактов с производителями летающих кроватей! Скоро начнут вызывать свидетелей. Что если кто-то из помощников судьи видел вас с Робертом Кордораном? Первая мысль у него будет — сговор! Сговор между «Крылатым Гермесом» и «Сладкими снами». Вы подрываете всю мою стратегию! Как я могу после этого выгораживать вашу фирму, выводить еe из-под удара?
— Позвольте мне рассказать вам одну историю, — начал Кипер. — Это было в школьные годы. Мои родители поехали на месяц во Флориду. Взяв с собой нас, детей. И вместе с нами в машине ехала ещe одна семья. Очень милые люди. Но переполненные чрезмерными круглосуточными тревогами. Совсем как вы. Первые недоразумения начались…
Ларри замахал на него рукой, как на безнадeжного. Попятился. Нырнул обратно за дверь.
— А что ты скажешь о вашем адвокате? — спросил Роберт. — Его рассказ про пересаженную печень чем-то напоминает мою ситуацию. Там тоже образовался неразрешимый треугольник: женщина и двое мужчин. Правда, рассказывал он об этой драме довольно насмешливо. Похоже, не очень отзывчивый человек.
— «Отзывчивый адвокат»? Да разве такие бывают? Его бы сочли профессионально непригодным.
— Конечно, про них сейчас только и слышишь тeмные истории. Да и про судей тоже. Недавно судили одного судью за взятки. И знаешь, что он сказал в своe оправдание? Он объяснил, что да, брал денежные подарки у обоих тяжущихся. Но потом судил по совести и по закону, решение выносил беспристрастно, а проигравшей стороне деньги возвращал. И даже гордился такой щепетильностью, не понимал, за что его судят.
— Послушай-ка, вот что мне пришло в голову, — сказал вдруг Кипер. — Ты ведь тоже, наверное, слышал и читал про всякие культы. Их в последние годы расплодилось очень много. Есть поклонники сатаны, есть чаятели Последнего дня, есть саентологи, есть вудисты, есть язычники, которые приносят в жертву животных. Чего только нет! И они каким-то образом захватывают огромную власть над душами своих членов, особенно молодых. Никакие уговоры родственников вернуться в нормальную жизнь не помогают. Некоторые родители нанимают частных детективов, чтобы те отыскали их заблудшее чадо, похитили и привезли им обратно. Но на этом не кончается. Нужен ещe специалист-психолог, чтобы изгнать из сознания всякие запреты, насаженные туда культистами. Идeт своего рода обратная промывка мозгов…
— К чему ты вспомнил об этом?
— Я подумал: а может быть, эти треугольные полигамщики — тоже своего рода культ? Может быть, это они заманили Долли, накачали еe своей пропагандой? Может быть, тебе следует не второго мужа ей искать, а хорошего детектива? Или психиатра, имеющего опыт в этих делах?
— Ты, верно, забыл, что Долли никуда не убегала. Что она сидит дома с детьми или хлопочет с подопытными растениями в университете. И отыскать еe можно без всякого детектива.
Кипер растерянно умолк. Откинулся в кресле. Пересчитал взглядом стеклянные сосульки на люстре под потолком.
Со стороны лестницы раздался перестук подошв и каблуков. И появился целый отряд присяжных. Они прошли через вестибюль в полном молчании, глядя прямо перед собой. Мужчины, женщины, старые и молодые, сутулые и прямые, толстые и подтянутые, всякие. Предводительствуемые судебным приставом. Все такие разные, но с одинаковым выражением на лицах. ДА, МЫ ГОТОВЫ РЕШАТЬ ЧУЖУЮ СУДЬБУ. ПОСКОЛЬКУ НАД СВОЕЙ У НАС ВЛАСТИ НЕТ. Исчезли в одном из коридоров.
— Не думай, что я в принципе не люблю адвокатов, — сказал Кипер. — Среди них есть, конечно, и честные, и умные, и справедливые люди. Но насколько нам легче было бы их ценить, если бы им разрешалось бросать своего подзащитного. А то помогают до последнего выкручиваться всяким убийцам и грабителям и делают вид, что это их священный долг. То ли дело: увидел адвокат в процессе разбирательства, что его подзащитный — жулик или негодяй, и имеет право бросить его. «Берите его, судьи и прокуроры, и делайте с ним всe, что хотите!» А гонорар бы при этом должен был вернуть. Вот это было бы благородно.
— Никогда они не согласятся на такой порядок.
— Я знаю, что не согласятся. Поэтому и появляются в их среде типы, подобные достопочтенному мистеру Симпсону.
— Кто такой мистер Симпсон?
— Как? Ты не читал эту недавнюю историю? Про несчастного мистера Джексона и хитрого адвоката Симпсона? Она прокатилась по всем местным газетам. Мистер Джексон поначалу не был бедным и несчастным. А наоборот — удачливым и богатым. Но у него возник небольшой финансовый спор с одной фирмой. И он был опасно уверен в своей правоте. Поэтому упрямо отказывался оплатить присланный ему счeт. И не знал, что именно такие ситуации и разыскивает хитрый адвокат Симпсон…
В это время открылась дверь судебного зала. И судебный пристав выглянул из неe. И то ли прокричал, то ли пропел в пустоту вестибюля:
— Свидетель Райфилд!..
Кипер вскочил на зов. Зачем-то похлопал себя по карманам. Подтянул манжеты рубашки внутрь рукавов пиджака.
— Не забудь потом рассказать про этого Симпсона! — крикнул ему вслед Роберт. — Ведь необязательно всю жизнь учиться на своих ошибках — можно и на чужих.
— Клянeтесь ли вы говорить правду, одну только правду, ничего кроме правды?
— Клянусь, — хрипло сказал Кипер.
Судья Ронстон скользнул по нему острым скальпирующим взглядом. Погладил по голове рыжего Гидеона.
— Свидетель, займите своe место. Назовите для протокола себя, свой адрес, род занятий.
Пальцы стенографа побежали по клавишам. Бумажная змея поползла в подставленный ящик.
Молодая дама, обтянутая жакетом, решительно встала из-за стола и приблизилась к свидетельской рубке. Улыбка еe была мимолeтной, как показанный на ходу пропуск. ПУГОВИЦА НА ТАЛИИ ЗАЩИТНИЦЫ НЕ ВЫДЕРЖАЛА, ОТЛЕТЕЛА И УДАРИЛА СВИДЕТЕЛЯ В ГЛАЗ.
— Мистер Райфилд, меня зовут Арманда Бартлиб. Я представляю интересы семьи погибшего мистера Лестера. И прежде всего его вдовы.
Она сделала жест в сторону женщины, сидевшей в первом ряду. Лицо женщины показалось Киперу знакомым. Где-то, когда-то он видел его. И запомнил это особое выражение. Которое, казалось, говорило: «Обижайте, обижайте… Я всe стерплю. И всe запомню». Ему даже показалось, что миссис Лестер слегка кивнула ему.
Рыжий Гидеон двинулся было обследовать юбку мисс Бартлиб. Но судья одeрнул его за ошейник назад.
— Итак, мистер Райфилд, — начала затянутая в жакет Арманда, — примерно три года назад вы работали над рекламным фильмом про эту злополучную кровать «Ковeр Аладдина».
— Возражаю! — воскликнул длинноволосый мужчина, сидевший за отдельным столом. — Коллега Бартлиб использует недопустимо наводящие эпитеты. Слово «злополучный» — попытка повлиять на свидетеля.
— Возражение принято, — кивнул судья Ронстон. — Стенограф, вычеркните «злополучную». А вы, мисс Бартлиб, постарайтесь избегать явно оценочных слов. Нам нужны в первую очередь голые факты.
— Хорошо. Перейдeм к фактам. Три года назад мистер Райфилд снял по заказу фирмы «Сладкие сны» рекламный ролик. Я хотела бы продемонстрировать его вам. Он числится среди вещественных доказательств под номером первым.
Лицо Полины засветилось на экране. Она с любопытством глядела вниз, на плывущие крыши домов. Ей тогда понравилась эта лента. Она даже выпросила у Кипера копию. Показывала знакомым. Но не могла обойтись без критических замечаний, без невыполнимых мечтаний. «Полeт между небоскрeбами — это как-то искусственно. «Ковeр Аладдина» должен летать между мечетями, минаретами, дворцами». Она считала, что для съeмок нужно было отправиться в Багдад или Дамаск. Тем более что она давно мечтала побывать на Востоке.
— Итак, мистер Райфилд, я бы хотела, чтобы вы мысленно перенеслись на три года назад, — начала Арманда Бартлиб. — И постарались припомнить, как шла работа над этим фильмом. Довелось ли вам подробно ознакомиться с кроватью «Ковeр Аладдина»? Увидеть еe в разобранном виде? Рассмотреть еe моторы, шестерeнки, пружины, спрятанные внутри?
— Нет, в этом не было нужды. Вся такая механика на экране выглядит пугающе.
— Ага — «пугающе»! Ваша честь, прошу заметить: свидетель сам, без подсказки, выбрал это слово. В рекламируемой кровати он видел что-то пугающее, опасное. Нам были бы очень интересны и важны ваши впечатления, мистер Райфилд. Даже самые мимолeтные.
— Ну, например, когда кровать начинает сгибаться… Превращается, так сказать, в диван со спинкой… А лежащий человек превращается в сидящего человека… И вот кто-то в съeмочной группе спросил, а что будет, если спинка не остановится? согнeтся до конца? И ему в шутку ответили, что получится сандвич… То есть человека зажмeт, как сосиску в булочке.
— Прекрасно! Значит, рассматривалась и такая возможность. Это очень, очень важная деталь. Ну, а почему — полeт? Как вам пришeл в голову этот образ: кровать, вылетающая в окно, летящая над городом? Какие были ассоциации? Ведь если я правильно понимаю, кровать получила своe название не до, а после вашего рекламного фильма.
— Сейчас нелегко припомнить… Наверное, это были воспоминания о детских снах… В детстве мне часто снилось, что я летаю… И это было так приятно… Волшебно… Блаженство сна, блаженство полeта… Наверное, отсюда…
— Другие участники съeмок припомнили, что, глядя на кровать, вы произнесли также слово «катапульта».
— Да, так они говорят… Им нет нужды выдумывать… Видимо, сказал — не отпираюсь.
— Хочу зачитать для протокола из словаря: катапульта — это не только «машина для метания камней, брeвен, бочек с горящей смолой» — то есть артиллерия древних. Это также «устройство для автоматического выбрасывания из летательного аппарата лeтчика, с последующим спуском на парашюте». Проблема, однако, в том, что в кровати «Ковeр Аладдина» парашют не был предусмотрен. И это стоило жизни человеку. Хочу также подчеркнуть, что, возможно, мистер Лестер — лишь первая жертва. Возможно, и другим владельцам кровати «Ковeр Аладдина» грозит такая же участь. И если мы не примем срочные меры, если производство этого опасного катапультирующего устройства будет продолжаться…
— Мисс Бартлиб, — прервал судья, — вы ещe не перед присяжными. У нас пока только предварительное слушание. Поберегите своe красноречие. Если у вас нет больше вопросов к свидетелю, я объявляю перерыв на полчаса.
Во время перерыва миссис Лестер подошла к Киперу.
— Вы меня не помните? А я вас сразу узнала. Мы жили на одной лестничной площадке. Но это было так давно. Двадцать лет назад. Вы были ещe школьником. А я тогда была миссис Дикштейн…
— Боже! Конечно — это вы… Я прекрасно помню Дикштейнов. И вы почти не изменились. Стыд-позор, что я не сразу узнал вас… Примите мои соболезнования…
— Это было так ужасно!.. У меня и всегда-то от вида «скорой помощи» — мурашки по спине… Но когда возвращаешься и видишь еe стоящей у подъезда твоего дома… Я сразу почувствовала неладное. А потом… Всe время сверлит мысль, что и меня могла постигнуть та же судьба. Ведь это двуспальная кровать… Ей ничего не стоило выбросить в окно нас обоих…
— Ужасное несчастье… Скажите, у вас случайно нет с собой фотографии погибшего?
— Кажется, нет. А зачем вам?
— Мне сказали, что в его записной книжке был обнаружен мой адрес и телефон. Может быть, мы, действительно, были знакомы. А я не могу припомнить. Вы не знаете, как они могли туда попасть?
— Я принесу вам фотографию в следующий раз. Не помню, чтобы он мне рассказывал о знакомстве с вами. Впрочем, он делился со мной далеко, далеко не всем. Хотя отношения у нас были прекрасные. Может быть, одно связано с другим. Лишняя откровенность бывает такой разрушительной, не правда ли?
Кто-то подeргал Кипера за рукав пиджака. Он обернулся. Эсфирь Розенталь смотрела на него выжидательно и с укором.
— Вы так и не позвонили.
— Я хотел сначала дождаться конца этой судебной тянучки. Всe же она сильно действует на нервы.
— О, тогда это будет нескоро. Мне нужно запастись терпением.
— Ничего подобного. Я дам сегодня свои показания, и меня оставят в покое. Вплоть до суда. Если, конечно, суд состоится.
— Вы впервые участвуете в тяжбе?
— Да.
— Оно и видно. Вот эти калитки на входе — они обнаруживают любые металлические предметы в наших карманах и сумках. А хорошо бы вслед за ними поставить ещe одни воротики. Которые обнаруживали бы опасный заряд оптимизма во входящем. И требовали бы оставлять его за порогом.
— Поверьте, меня бы такая калитка пропустила без звука. Чего не осталось в последние дни, так это оптимизма. Неприятности сыпятся одна за другой. И очень непредсказуемые.
— Включая встречу со мной?
— Нет-нет, что вы… Встреча с вами — это приятный просвет.
— Ох, не спешите, ещe неизвестно, как у нас всe обернeтся. Вы ведь родились в июне, под знаком Близнецов. А я в августе, под знаком Девы. Девы и Близнецы сочетаются очень плохо.
Он хотел спросить еe, откуда она знает, когда он родился. Но в это время служитель позвал всех обратно в судебный зал. Заседание возобновилось.
— Напоминаю, мистер Райфилд, что вы всe ещe находитесь под присягой, — сказал судья Ронстон. — Теперь вам предстоит ответить на вопросы адвоката фирмы «Сладкие сны».
Длинноволосый мужчина поднялся из-за своего стола. Отвесил глубокий поклон судье, чуть поменьше — своему оппоненту, мисс Бартлиб. Киперу достался едва заметный кивок.
— Итак, мистер Райфилд, в своих ответах моей уважаемой коллеге вы продемонстрировали замечательную память. События трeхлетней давности сохранились в ней так, будто они случились вчера. Вы помните даже отдельные слова и выражения. Боже мой, мне бы такую память. Не было бы нужды таскать с собой этот чемодан с документами, справками, протоколами. Так что я уверен: события трeхмесячной давности вы вспомните без труда. Например, где вы были в июне: работали в своей фирме или куда-нибудь уезжали?
— Весь июнь я работал, да. Отпуск у меня будет только в октябре.
— Прекрасно. Значит, если бы мы захотели проверить числа с 12-го по…
Он протянул руку назад. Помощник поспешно вложил в неe нужную бумажку. Кипер узнал в помощнике весeлого посыльного с фруктовой корзиной.
— …с 12 по 16 июня, выяснилось бы, что вы находились в фирме. И тому легко представить документальные подтверждения. У вас ведь есть какой-то журнал, где отмечают часы работы сотрудников. Или соответствующие карточки, на которых автомат пробивает время прихода и ухода?
— Безусловно.
— Так что, если бы мы захотели уточнить, скажем, ваше местонахождение 15 июня, это можно было бы сделать без труда? Может быть, вы даже помните, где вы находились в этот день?
Киперу показалось, что лицо длинноволосого стало разрастаться перед ним, как на экране. Звонкие молоточки в висках всполошeнно забили своe «тук-тук-тук». В щеках началось привычное жжение. Ещe бы ему не помнить 15 июня — собственный день рождения! Ведь именно в этот день Долли устроила ему подарок — ту поездку на озеро Себаго. Именно в этот день жeлтая туристская палатка колыхалась под ударами плеч, колен, локтей, затылков и даже пяток. Но как? Откуда они узнали? Дался им всем его день рождения!
— Кажется, как раз в этот день я уезжал к зубному врачу…
— Ну, это ведь тем более легко проверить. У врача наверняка сохранилась запись о вашем визите. Я очень, очень рад за вас, мистер Райфилд. Раз вы под присягой показали, что на день 15 июня у вас имеется хорошо документированное алиби, вас практически можно исключить из списка подозреваемых.
— Возражаю! — воскликнула мисс Бартлиб. — Консул пытается дезавуировать свидетеля. Что это ещe за «список подозреваемых»? Подозреваемых в чeм?
— Действительно, консул… — начал судья.
— Я всe объясню через пять минут. Всe станет ясно. У меня есть только последний вопрос к свидетелю. Мистер Райфилд, вот у меня здесь копия страницы из записной книжки мистера Лестера. И в ней имеется ваша фамилия. Скажите суду, правильно ли указан ваш адрес и телефон?
— Да, всe верно…
— Но при этом вы утверждаете, что не были знакомы с покойным?
— Имени я не помню… Может быть, если бы мне показали фотографию…
— Консул, вас всe время уносит в сторону, — вмешался судья. — Свидетель Райфилд вызван для того, чтобы рассказать о съeмках рекламного фильма, которые проходили три года назад. В июне этого года, насколько я понимаю, он не имел никаких дел с этой несчастной кроватью… У-уп!.. Стенограф, вычеркните слово «несчастной». Просто: «…не имел дела с кроватью └Ковeр Аладдина»».
— Хорошо, ваша честь, — сказал адвокат «Сладких снов». — Раз вы настаиваете, я должен объяснить свой повышенный интерес к событиям июня этого года. И особенно к событиям, случившимся 15-го числа. Ибо именно в этот день прервалась жизнь мистера Лестера. Я намеренно не употребил слова «погиб». Его нашли мeртвым на тротуаре — да. Под открытым окном его квартиры на девятом этаже — да. Обломок кофейной чашечки зажат в пальцах — да. Тело было сильно повреждено в результате падения — да. В квартире у открытого окна обнаружили кровать, стоящую дыбом, — да. Весьма соблазнительно соединить эти факты причинно-следственной цепочкой и объявить механическую кровать — убийцей. Ещe бы! Ведь в этом случае можно получить неплохие деньги с создателей этой кровати, богатой корпорации «Сладкие сны». Всe хорошо складывается одно с другим. Кроме одной детали. Кроме вот этих двух листков бумаги…
Адвокат выщипнул из папки нужные листочки и прошeлся с ними перед судьей, стенографом, свидетелями.
— Это протокол полицейского вскрытия тела. И здесь, в графе «Причина смерти» мы читаем странное слово: «неизвестна». Неделю назад я решил позвонить прозектору и узнать, что он имел в виду. Разве не удар об асфальт был причиной смерти? Не повреждение всех внутренних органов, которое происходит при падении с такой высоты? И вот, весьма неохотно, под изрядным давлением, прозектор признался, что были некоторые странности. Что внутренние кровоизлияния в теле были необычно слабыми. Что и на тротуаре почти не было крови. О чeм же это говорит?..
Адвокат так крутанул головой, что его грива перелетела с одного плеча на другое.
— …Это говорит о том, что, скорее всего, в момент падения сердце мистера Лестера уже не билось. Что из окна вылетел не мистер Лестер, а его труп. И что кровать «Ковeр Аладдина» никоим образом не может быть повинна в его кончине.
В зале стало тихо. Стенограф замер над своей машинкой, как пианист перед трудным аккордом. Даже пeс Гидеон озадаченно свесил голову набок и высунул язык.
— Нет, я не хочу строить домыслы и вести расследование. Это дело полиции. Но разве не логично рассмотреть такую версию: мистер Лестер тихо умирает в своей постели от кровоизлияния в мозг или от сердечной недостаточности. В таком возрасте это случается весьма часто. И некие лица — я отнюдь не называю имeн — начинают лихорадочно обдумывать это событие. И обнаруживают, что жизнь усопшего не была застрахована. И им приходит в голову: а нельзя ли представить эту смерть как несчастный случай? И их бурная фантазия разрабатывает это нелепое, неправдоподобное событие: катапультирование посредством кровати, которая мирно стоит тут же в спальне и покоит на себе усопшего мистера Лестера так же надeжно, как покоила живого!
— Какая гнусность, гнусность!
Голос миссис Лестер-Дикштейн был полон неподдельного изумления, почти восторга.
— К порядку! — воскликнул судья.
— Надеюсь, суду станет понятно, почему я задавал мистеру Райфилду все эти, так сказать, «июньские» вопросы. Дело в том, что я всегда настороженно отношусь ко всяким совпадениям. А когда совпадения выстраиваются в длинную цепочку, их невинность делается малоправдоподобной. И что же мы имеем в данном случае?
Адвокат поднял вверх растопыренную пятерню и стал загибать на ней пальцы один за другим.
— Мы имеем адрес и телефон мистера Райфилда в записной книжке погибшего — раз. И это тот самый мистер Райфилд, который в своe время фантазировал о катапультирующих свойствах кровати «Ковeр Аладдина», — два. И по странному совпадению в день гибели мистера Лестера мистер Райфилд не был на работе — три. И это тот самый мистер Райфилд, который под присягой заверил нас, что не был знаком с мистером Лестером, а сегодня, во время перерыва, оживлeнно шептался о чeм-то с миссис Лестер, как старый приятель, — совпадение четыре. Не многовато ли совпадений, хочу я вас спросить?
Кипер беспомощно обвeл глазами притихший зал. Ему показалось, что под его взглядом головы сидевших наклонялись одна за другой, отворачивались, свешивались задумчиво на плечо, раскачивались в сомнении.
ФЕМИДА ОТЛОЖИЛА ВЕСЫ И ВЗЯЛАСЬ ОБЕИМИ РУКАМИ ЗА МЕЧ.
— Наше разбирательство приняло неожиданный оборот, — задумчиво протянул судья. — Я должен обдумать сложившуюся ситуацию. Объявляю перерыв до завтрашнего дня.
Выбираясь из свидетельской трибуны, Кипер увидел в дверях Эсфирь Розенталь. Она смотрела на него, как смотрят на сбитого с ног боксeра: встанет или нет?
— Я же говорил вам, что от «Сладких снов» можно ждать всего! — услышал он над ухом шeпот Ларри Камбакорта. — Но не отчаивайтесь. Я найду вам отличного адвоката по уголовным делам. Не хуже этого Симпсона.
— Кого? — в ужасе простонал Кипер.
— Симпсон — это адвокат «Сладких снов», который допрашивал вас. Вы разве не знали?
Не видя лиц, не узнавая, Кипер брeл к дверям. Пока не наткнулся на тонкую руку, преградившую ему путь. Плата за выход?.. Он готов, готов заплатить любую цену.
Эсфирь взяла его пальцы и потянула за собой. Судебный коридор начал вилять и ломаться под прямыми углами. За очередным поворотом она поставила его спиной к стене. Закинула руки ему за горячую шею. Потянула голову вниз. И, встав на цыпочки, крепко поцеловала.
II-2. Писатель Лорренбах
Неделя шла за неделей, а Ларри всe не мог найти для Кипера подходящего адвоката. Один выразил слабый интерес, но был пока слишком занят. Другой обещал просмотреть принесeнные бумаги, но его внезапно вызвали на групповое изнасилование. («Вот если бы вы, Кипер, кого-то сильно приласкали, тогда бы этот сразу схватился за вас!») Третий согласился, но запросил такой гонорар, что даже Ларри сказал, что это наглость.
— Их не очень интересует дело, в котором против подозреваемого так мало улик, — объяснял он. — Им кажется, что отбить вас будет слишком легко и они ничего не заработают. Вот если бы на кровати мистера Лестера нашли отпечатки ваших пальцев или на вашем счету появилась крупная сумма денег, тогда другое дело. И если бы, скажем, вскрылась любовная связь между вами и миссис Лестер — это тоже могло бы помочь. А кстати, не было ли у вас чего-нибудь такого? Хотя бы в далeком прошлом, когда вы жили на одной лестничной площадке?
— Ларри, вы извращенец. У вас больное воображение. Миссис Лестер старше меня на двадцать лет. Она годится мне в матери.
— Что ж с того? Знаменитого Эдипа, например, это не остановило. Женился на матери и прославился на века. Кому ещe из древних героев удалось навесить своe имя на целый комплекс?
— Простите, не могу тут ничем помочь. Из древних мне ближе всего Сизиф. Каждое утро я приезжаю в контору и честно следую его примеру.
Из адвокатской конторы «Симпсон и партнeры» время от времени приходили письма. Мистера Райфилда просили ответить на новые вопросы, предупреждали об ответственности, грозили судом. Ларри, читая эти письма, только цокал языком.
— Работает, как спрут! Одно щупальце — сюда, другое — сюда, третье — на всякий случай! — и сюда тоже. Но всe — в расчeте на неопытного простака, который от страха начнeт отвечать на все эти вопросы и чем-нибудь себя выдаст, как-нибудь подставится. Пересылайте эти письма мне, не читая. Я с ними разберусь.
Они сидели в кабинете с бронзовыми лампами на стенах. Ждали мистера Фарназиса. Он вызвал их на стратегическое совещание. Но опаздывал. Яркие осенние облака за окном шли в атаку на Главный город. Главный мост вставал им навстречу, как противотанковый вал. Главная река под ним вспухла, остановилась, потекла назад. Невидимый океан впереди давил на неe солeным приливом. Он слал вверх по течению медуз, полосатых рыб, гневных пучеглазых крабов. Крабов ловили даже в городке, отнесeнном от океана миль на пятнадцать. Где Кипер и Эсфирь ели их в ресторанчике в прошлое воскресенье. Взламывая сейфы из красной брони, добывая вкусные сокровища.
Потом они гуляли по городку. Глазели на фаянсовые вазы в витринах антикварных лавок, на плетeные корзины, индейские циновки, мокасины с узорами, медные тазы для пунша, глиняные горшки для цветов. Забрели на осенний базар. Где купили винограду, слив, бананов.
Эсфирь хотела купить ещe арбуз и затеяла спор с продавцом. Она требовала, чтобы он воткнул нож в корку и вырезал ей треугольную пирамидку, как это делают на Востоке. Чтобы можно было оценить меру арбузной красноты и сласти. Но задубевший под американскими ветрами фермер объяснял, что восточные порядки ему не указ. И если леди хочет покупать наверняка, то вот перед ней лежат арбузы, разрезанные пополам. А целый арбуз должен хранить в себе тайну. Покупка его в Америке — всегда игра, азарт, погоня за удачей. Что он будет делать с надрезанным арбузом, лишeнным тайны? Восток и Запад опять не могли найти общий язык.
— Хорошо. Я покупаю этот таинственный арбуз. Вот деньги. А теперь одолжите нам свой нож. Мистер Райфилд, держите. Я покажу вам, как нужно вскрывать тайны.
Она стала орудовать ножом. Но не очень умело. В какой-то момент лезвие соскользнуло и задело Кипера по пальцу. Кровь потекла по зелeной корке вперемешку с соком.
— Вот они, ваши восточные штучки, — сказал фермер, отнимая у них нож. — Добра от них не жди.
— Ничего страшного, сущие пустяки, — говорил Кипер. — Я сам виноват, нужно было держать покрепче.
Эсфирь сердито завернула его горячий палец в свой платок. И увела прочь от торговца арбузными тайнами.
— Ну вот, теперь мы связаны друг с другом «кровно», — говорил Кипер в машине. — И можем быть более откровенны и искренни. Я ведь про вас почти ничего не знаю. Приехала из Израиля, училась в Америке — и это всe. Не знаю, где вы работаете, где живeте. Судя по номеру телефона, это где-то на другом берегу реки, так?
— Американцы на словах без конца превозносят свою «прайваси». А на деле оставляют право на тайну только для арбузов. Со второго слова начинаются расспросы по всем пунктам анкеты. Каждый раз, когда я заговариваю с новым человеком, он слышит акцент и немедленно лезет со своим «откуда вы?». Ему, видите ли, важно знать, на каком языке я впервые позвала маму и папу. Занялись бы лучше собственным произношением. Развели сто разных выговоров и наречий, так что никакой профессор Хиггинс не разберется. А имена? Что это за язык, в котором каждое имя и каждое название нужно передавать по буквочкам?
Нет, Кипер не возражал против доли таинственности. Тем более что это было их первое свидание. И исход его тоже был окутан волнующей тайной. Разгорится в ней ответное «да» или угаснет? Женщины так непредсказуемы. И не в этом ли их сила и власть над нами? Тогда, в суде, она вдруг взяла и непредсказуемо поцеловала его. Но сегодня, даже после такого дня, так чудесно проведeнного вместе, могла вдруг взбрыкнуть и непредсказуемо сказать «нет». Такое уже бывало в его жизни. И не раз.
— В Америке только и слышишь разговоры о росте преступности, — говорила Эсфирь, глядя на пролетающие за окном кусты. — Всe валят на доступность оружия. Мол, любой молокосос может достать пистолет и пустить его в дело. Я этого не понимаю. В Израиле вся молодежь ходит по улицам, увешанная заряженными автоматами. И они ни в кого не стреляют… Или те же наркотики. Когда я училась и мы устраивали вечеринки, что ещe нам оставалось делать? Вино нам не продавали. Поневоле мы сосали марихуану. Не всe ли равно, каким образом нарушать закон? Добренькие дяди и тeти верят, что жизнь можно улучшить запретами… Запретить продажу алкоголя, пистолетов, наркотиков, запретить аборты, курение, разводы, ношение мехов — и всe покатится гладко и мирно. Дудки! Всe покатится в полное беззаконие. Если вы будете выпускать законы, которые людям не по силам выполнять.
Кипер поддакивал ей, но как-то вяло. Еe гнев повисал в пустоте. Она не могла получить от него никакого удовольствия. Она была явно разочарована. Они подъехали к его дому. И она сказала, что ей пора домой. Отец, наверное, заждался и волнуется. Подняться на лифте и оглядеть окрестности в четыре окна? Нет, лучше в следующий раз. Да-да, он непременно состоится, этот «следующий раз». Она только не знает — когда. Нужно будет созвониться. Спасибо за чудную прогулку. И за крабов. И за кровавый арбуз.
Она чмокнула его в щeку. И пошла к своей «тойоте». Колено еe прощально мелькнуло и исчезло. Дверца захлопнулась. Игла обиды прошла близко-близко у сердца. Изливая в грудь полный шприц одиночества.
КТО СМОТРИТ НА ЖЕНЩИНУ С ВОЖДЕЛЕНИЕМ, ТОТ УЖЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВОВАЛ С НЕЙ В СЕРДЦЕ СВОEМ. ПРИГОВОР: СЕРДЕЧНЫЙ ПРЕЛЮБОДЕЙ.
Мистер Фарназис возник в кабинете внезапно и шумно. Вот кто мог бы потягаться с судьей Ронстоном на равных. Кипер припомнил, что его босс тоже когда-то был судьей. Правда, на футбольном поле. Но какая разница? От его решений тоже зависели судьбы людей. И не только игроков. Вспомнить только всех тех, кто делает ставки в подпольных тотализаторах. В их глазах футбольный судья, наверное, куда важнее уголовного.
— Я обдумывал ситуацию вчера весь день, — сказал мистер Фарназис. — И даже немного ночью. Советовался с женой. И понял, что мы должны сделать какой-то дружественный жест в сторону корпорации «Сладкие сны». Мы должны отмежеваться от стана еe врагов. Неважно, что они пытались использовать нашего сотрудника в своих целях. Да-да, Кипер, о тебе говорю! Им это неплохо удалось. Этот Симпсон — ловкая бестия. Так повернул доску в свою пользу. И действительно, тут могут вскрыться и преступный сговор, и махинации с трупом. Кипер, я, конечно, не верю, что ты в этом как-то замешан. У тебя просто кишка тонка для таких дел. Но ты всe равно не тяни: получи наконец справку у своего дантиста, что был у него 15 июня. А пока придумай какой-нибудь новый ролик для «Сладких снов». Сделаем им бесплатную рекламу в подарок.
— У меня давно крутилась одна идея… — начал Кипер.
— Ну?
— Только вы не отбрасывайте с ходу. Тут есть некоторый парадоксальный поворот…
— Давай-давай, не тяни.
— Смысл вот в чeм: фирма «Сладкие сны» обещает доставить кровать заказчику в любое время дня и ночи. Двадцать четыре часа наши операторы ждут ваших заказов.
— Очень хорошо себе представляю, — язвительно протянул босс Леонид. — Стоит посреди улицы человек. Ночь, пусто, холодно. Зевает. Идeт к телефону-автомату. И заказывает кровать. Доставьте, мол, на угол Тридцатой улицы и Третьей авеню. Я тут же на неe завалюсь и посплю. Ну, кому может понадобиться кровать в любое время суток? Это что — горячий пирог? Лекарство? Букет цветов?
— В этом и хитрость. То есть в очевидном идиотизме. Тысячи людей, увидевшие такую рекламу, побегут рассказывать своим друзьям: «Слыхали про идиотов из «Сладких снов»? Предлагают свои кровати в любое время суток. Будто это пирог, букет, лекарство». И слова «Сладкие сны» полетят от одного человека к другому с такой же скоростью, с какой летит удачный анекдот.
— В этом что-то есть, — осторожно заметил Ларри.
Босс смотрел на обоих, приоткрыв рот и тяжело дыша.
— Если бы они сами заказали такую чушь — другое дело. Но ведь мы здесь готовим подарок. Сюрприз. Идиотами сочтут в первую очередь нас. Или провокаторами. Будет такой же скандал, как с мылом «Пилат». Представляешь, Ларри, этот провокатор предложил парфюмерному гиганту так назвать своe новое мыло. Ему, видите ли, нравилась строчка: «Мыло «Пилат» отмоет ваши руки от любых пятен». Это у них называется «поиски ассоциативных образов».
— Я могу прощупать почву… Обсудить с Робертом Кордораном. Если мне разрешено будет нарушить запрет на разговоры с ним.
— Ну, хорошо. Даю тебе два дня. Сделай пробный вариант. Но до меня никому не показывай — понял? А от кого держись подальше — так это от миссис Лестер. Мне ещe этого не хватало! Чтобы мой сотрудник попал в подозреваемые. Выбрасывать трупы из окна — дело довольно гнусное, согласись? А что если мистеру Лестеру помогли стать трупом? Господь Всемогущий — за что мне всe это?
Кипер вышел из кабинета. Пятясь и кивая. В монтажной его поджидал писатель Лорренбах. Выглядел очень непризнанным. Что-то его волновало.
— Я тут уже давно… Хотел спросить… Те строчки, которые я заготовил про газонокосилку, — они как? Вы их прочли?
— Да-да, всe в порядке… Великолепные строчки… Украсят любое собрание сочинений… Завтра будем озвучивать… Я уже послал накладную в бухгалтерию… Они выпишут вам чек…
— Спасибо… Почему-то чек всегда кстати… И ещe я хотел спросить… Вопрос теперь сугубо личный… Касается больше меня, чем вас. Мне хотелось знать… Вы, кажется, знакомы с Долли Кордоран?
Лорренбах взял со столика увеличительное стекло на ручке. Навeл его на свои пальцы, на часы. Перевeл на собеседника. Его разросшийся глаз моргнул просительно и виновато.
— Я бывал у них в доме раза два, — сказал Кипер. Уклончиво и небрежно.
— Дело в том, что Роберт Кордоран позвонил мне после нашего банкета. И пригласил в гости. Тоже на обед, но уже к ним домой. Сказал, что будет ещe одна пара. Спокойный вечер, в тесном кругу, без всякого повода. Я согласился. Когда тебя зовут без повода, всегда мелькает тщеславная надежда, что повод — ты сам. То есть, что ты произвeл приятное впечатление, заинтересовал… Кроме того, я не боюсь скучных компаний. У меня всегда есть возможность взглянуть на окружающих как на будущих персонажей моей следующей книги. Заняться, так сказать, зарисовками с натуры.
Увеличительное стекло переместилось вниз. Теперь всe оно было заполнено большим шевелящимся ртом.
— Оказалось, что другая пара не сможет прийти. Мы обедали втроeм. Нет, вчетвером — потому что сначала с нами был сын миссис Кордоран от первого брака, Грегори. Очень смышлeный подросток. Он всe что-то изобретает. Например, рассказал об идее, которую он хочет продать автомобильной промышленности. Портативный, так сказать, фото-полицейский. Среди задних фонарей автомобиля вделывается незаметно фотоаппарат. И если кто-то сзади слишком напирает на тебя, не соблюдает безопасную дистанцию, ты нажимаешь кнопку на пульте. Щeлк! — и автомобиль-нарушитель у тебя на плeнке, вместе с номерным знаком. Можно послать в дорожную полицию жалобу вместе с фотодокументом. Остроумно, да?
— Мне это не нравится. Мой автомобиль будут фотографировать сто раз в день.
— Я тоже часто повисаю на хвосте у всяких тихоходов. Но идея интересная. Я посоветовал мальчику взять патент. Грегори вскоре ушeл. И разговор перешeл на другие темы. Роберт уговорил меня повторить мою историю про женщину на катке. Которая даже не узнала, что я еe так горячо любил, а потом так решительно разлюбил. И миссис Кордоран… Долли… Еe реакция была такой неожиданной… Она сначала как-то странно поджимала губы… Я думал, что она с трудом сдерживает смех. Оказалось — слeзы… Да-да, она просто расплакалась. Мне было страшно неловко…
…Нет, ваша саркастическая улыбка совсем неуместна. Уверяю вас, я способен испытывать неловкость, смущение. Даже раскаяние и угрызения совести. Мне приходится сдерживать эти чувства, так. Но это всего лишь профессиональная закалка. В домашней обстановке она ослабевает. Я могу забыться, потерять контроль над собой. Недавно, на одной литературной конференции…
— Вы начали про Долли Кордоран…
— Да, я хотел вас спросить… Было ли у вас такое ощущение при разговоре с ней… Как бы это объяснить… Будто она слышит в этот момент только тебя… Будто ей важно и дорого каждое твоe слово… С чем бы это сравнить… Вот, бывает, когда ловишь ускользающую музыку в приeмнике… И всe время нарываешься на скрипы, писки, помехи… Но в какой-то момент — раз! И поймал. Начинается чистейший звук, ясная мелодия… Безупречный настрой на волну — вот какое ощущение от разговора с ней. Бывало у вас такое?
— Интересно узнать: о чeм же вы вещали по этой безупречно настроенной волне?
— О, разговор, слава Богу, двигался свободно. Без жeсткого сюжета. Их обоих очень заинтересовал мой рассказ о путешествиях. Прошлым летом я побывал в Австралии. Это была большая удача — оплаченная командировка от журнала. Редакции хотелось получить статью с экуменическим уклоном. Они услышали, что там среди туземцев-аборигенов зародилась новая религия. Их божеством стал — хотите верьте, хотите нет — пролетающий над их головами самолeт. До этого они поклонялись только душам умерших предков. А теперь соединили старую веру с новым чудом. То есть они верят, что самолeт — посланец из загробного мира. И все замечательные товары и вполне земные вещи, которые он привозит в своeм брюхе, — это подарки от их добрых предков специально для них. Но хитрые белые научились заманивать самолeты на свои аэродромы. И теперь все подарки достаются только им.
— Очень убедительно, — сказал Кипер. — Я готов присоединиться к этой вере. Убеждeн, что моя добрая бабушка Дженни до сих пор шлeт мне какие-то деньжата. Но все они так или иначе остаются в руках белых адвокатов.
— Я привeз замечательные снимки. Бамбуковое чучело самолeта. Или модель, скульптура — как хотите — размером с настоящий грузовик. Этот новый авиационный идол установлен в начале просeлочной дороги. А кругом дежурят туземцы с копьями. Глаза их устремлены на темнеющее небо. Они ждут, ждут, ждут… Верят, что рано или поздно пролетающий самолeт заметит своего собрата внизу. Что чучело заманит летящих, как подсадная утка. И полный подарков лайнер приземлится на их ухабистый просeлок. Они дежурят, сменяясь, круглые сутки. Жгут костры, поют гимны, танцуют. Потрясающий материал! И представляете, редакция заявила, что это не совсем то, что они ожидали. Что туземцы представлены не совсем в том свете, как им хотелось бы. Я такие номера просто ненавижу. Им привозишь дикую, неприкрашенную правду жизни, а они воротят нос! Я заявил им…
— Не вернуться ли нам к обеденному столу? — раздражeнно сказал Кипер. — Вы покончили с едой — а дальше?
— Что «дальше»?
— Уехали домой?
— Ну, не сразу. Мы ещe какое-то время потягивали ликeры у камина.
— А дальше, дальше?
— Не понимаю, почему вы так разволновались.
— Никто и не думает волноваться. Просто мне любопытно узнать, как наши современные писатели кончают интимные визиты.
— Действительно, я как-то увлекся за столом. И пил больше обычного. Но когда у тебя такой благодарный слушатель, как Долли Кордоран, поневоле забываешь меру.
— Значит, вы напились?
— «Напился» — слишком сильно сказано. Я прекрасно владел собой. Говорил ясно, всe понимал. Но всe же хозяева стали уговаривать меня не садиться за руль. Остаться у них ночевать. Дом большой, в нeм есть отдельная комната для гостей…
— И вы?..
— Слушайте, мне не нравится этот тон. Я не привык, чтобы на меня кричали.
— Никто ни на кого не кричит… А просто мне нужно… Мне важно узнать… Узнать, как далеко могут доехать или дойти разные путешественники… Вернувшиеся из своей чeртовой Австралии!..
— Нет, я решительно…
— Хорошо, извините… Я постараюсь держать себя в руках… Обещаю искупить… Прочту все ваши книги… Но мне дико, дико любопытно: остались вы или нет?
— Ну, остался… Что же в этом такого?.. Как будто вам не доводилось…
— И как прошла ночь? Тихо и спокойно?
— Послушайте…
— Или посреди ночи вас что-нибудь разбудило?
— …если вы хотите…
— А может быть, «кто-нибудь»? Когда ночуешь в чужом доме, нужно быть готовым ко всему. Вдруг, под звон старинных часов, открывается дверь…
— Давайте кончим этот разговор…
— …и появляется привидение…
— Ваши фантазии…
— …а может быть, и живое человеческое существо…
— Знаете, мне пора…
— …завeрнутое в синий халатик…
— Довольно!
— …в синий халатик с узором из белых ракушек…
— Всe! Белые ракушки — это последняя капля!.. Откуда вы знаете?.. Для всего должны быть границы… Я страшно жалею, что затеял этот разговор.
Лорренбах швырнул увеличительное стекло на столик. И выбежал из монтажной.
В СПИСОК БЕСТСЕЛЛЕРОВ ПОПАЛ НОВЫЙ РОМАН МАЛОИЗВЕСТНОГО ПИСАТЕЛЯ, В КОТОРОМ ОСОБЕННО ОТТАЛКИВАЮЩИМ ВЫГЛЯДИТ ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ — РЕЖИССEР РЕКЛАМНЫХ ФИЛЬМОВ.
Кипер посидел ещe некоторое время, приходя в себя. Потом встал и поплeлся в студию.
На телефоне была приклеена записка: «Сержант Ярвиц звонил уже три раза. Полицейское отделение номер 18. Просил обязательно связаться с ним».
II-3. Эсфирь
Кипер пытался объяснить Полине свои ощущения.
— Это началось, кажется, после судебного слушания. И не проходит. Я иду, например, по улице и вдруг чувствую острую потребность оглянуться. Иногда оглядываюсь. Люди ловят мой недовольный взгляд, начинают осматривать себя. Поправляют шарфик, застегивают пуговицу, пытаются стереть несуществующее пятно. Мне и самому неловко, но я ничего не могу с собой поделать. Хуже, когда это случается в автомобиле. Голову — хоть руками держи. Но руки заняты рулем. Так глаза начинают шарить по зеркалам: правое, левое, заднее. И снова — правое, левое, заднее. Это синдром какой-нибудь или что? Есть у него название?
— Тебя тревожит только то, что сзади? Как насчет того, что по сторонам, внизу, наверху?
— Да, пожалуй отовсюду… Это ощущение направленного на тебя взгляда… Или объектива… Бывает, что и сверху — да… Не то чтобы я боялся этого взгляда — нет… Скорее, у меня вспыхивает острое чувство стыда… Мне стыдно за подсматривающего — вот как-то так… Есть такой синдром в ваших книгах?.. Поройся в последних изданиях, хорошо?.. Главный симптом: щеки начинают гореть. Будто мне надавали пощечин. Не хотелось бы сейчас снова впасть в паранойю…
— Я выпишу тебе для начала слабенькое… Зайди за рецептом. Если не поможет, надо будет заняться всерьез.
Он принимал выписанное ею лекарство несколько дней. Но не очень регулярно. Забывал. Ощущение не проходило. Он слишком привык быть с другой стороны объектива. Кто-то зачем-то мог в любой момент начать снимать его — это было так непривычно-тревожно. Телефонный звонок отзывался нервным ознобом. Но он заставлял себя снимать трубку. И говорить спокойно-спокойно.
Даже когда поздно вечером внезапно позвонила Джози. Единственный человек, за которого ему никогда, никогда не было стыдно. Зато она не скрывала тревоги.
— Я звоню из автомата. Запиши номер. И перезвони мне. Только не из дома.
Кипер послушно сбросил шлепанцы. Нащупал под кроватью ботинки. Плащ надел прямо поверх халата. Не забыл сунуть в карман бумажник. Спустился, сел в машину, проехал два квартала до заправочной. Той самой, где они с Долли, той самой, куда он и Долли… Набрал пенсильванский номер.
— Ну, как ты? Что-нибудь случилось? Что-нибудь с Асей?
— Нет, Астера здорова. И настроение ничего. В школу ходит теперь почти с удовольствием. Говорит, что во втором классе гораздо меньше зануд, чем было в первом. Но я напугана разговором с миссис Фербюссон. С нашей директрисой.
— Что такое? Она же всегда к тебе так хорошо относилась.
— В том-то и дело. Слишком хорошо. Она всегда считала меня несправедливо обиженной, обманутой мужчинами и судьбой… Молодая одинокая мать вынуждена работать и растить ребенка без всякой помощи… У зрителей в зале текут безотказные слезы… Она действительно была для меня ангелом все эти годы… разрешала пропускать дни, когда Астера болела, добилась повышения зарплаты… Кажется, у нее самой в жизни было что-то похожее… Ее тоже кто-то бросил…
— Что же могло случиться? Ты чем-то ее рассердила? Что-нибудь по работе?
— Ничего подобного. В клинике как раз сейчас оживление. Один известный британский врач написал про нас хвалебную статью. Про меня там и про мой последний доклад — отдельный абзац… А мой любимый Фредди — помнишь, я тебе рассказывала? — он теперь протягивает ручки мне навстречу, улыбается… И научился сам застегивать пуговицы на курточке… Это — большой прогресс… Так что я думала, что миссис Фербюссон вызвала меня просто похвалить… У нее лицо просто сияло…
— А оказалось?
— Оказалось, что у нее для меня сюрприз. Что они без моего ведома затеяли поиски моего беглого мужа. И, похоже, им удалось выйти на его след… Я, конечно, стала ее уверять, что мне это совсем не нужно. Что, если он объявится, это будет слишком большое потрясение для Астеры… Девочка считает, что ее отец умер… А тут вдруг выяснится, что он нас бросил… В таком возрасте это может обернуться ужасной травмой для ребенка…
— Доброхоты всегда хотят как лучше… А выходит для всех только тоска и тягомотина…
— Но миссис Фербюссон ничего не желала слушать. Она была возбуждена, как охотница, завидевшая добычу… «Мы его найдем, достанем из-под земли… И он у нас не отвертится… Заплатит вам алименты за все эти годы». Представляешь? Мне ничего не оставалось, как поблагодарить ее за заботу. Но не могла не позвонить тебе. Чтобы ты был настороже.
— Не бойся. Никто не может найти человека, который не существует.
— Ты как вообще-то? Как этот суд с летающей кроватью?
— Все тянется. «Сладкие сны» нашли ловкий ход. Пошли в контратаку. Заявили, что мистер Лестер, вполне возможно, выпал из окна уже мертвый. Что ему помогли выпасть. А может быть, даже помогли и умереть. И кровать «Ковер Аладдина» в его смерти никак не повинна.
— А на самом деле?
— Все может быть.
— Ты как-то уныло звучишь. У тебя тоже что-то случилось?
— Вообще-то, да. Но это не по телефону. Хорошо бы нам повидаться. Ты не сможешь вырваться в следующее воскресенье? Я мог бы приехать в тот ресторан на шестьдесят третьей дороге.
— Что ты! Только не сейчас. Мы должны быть очень осторожны пока. Необходимо дождаться, когда кончится охотничий зуд у миссис Фербюссон. Я надеюсь, она никого не найдет и оставит свою затею. И не звони мне пока. Во всяком случае, из дома.
— Джози…
— Да?
— Ты не жалеешь, что мы все это затеяли тогда?
— У нас не было выхода. Во всяком случае, у меня. И я тебе на всю жизнь благодарна. Целую тебя, родной. Береги себя.
Телефон звякнул и умолк. Кипер повесил трубку. Пошел к автомобилю. Дежурный заправщик с подозрением смотрел на голубые пижамные штаны, плескавшиеся из-под плаща.
— А я всегда говорю, что самый большой игорный дом в Америке — это страховой бизнес. — Сержант Ярвиц достал из кармана крошечный гребешок и расчесал им свои кустистые брови. — Судите сами. В нем самые высокие ставки, тысячи и десятки тысяч долларов. В нем человеку противостоят самые сильные, самые опасные игроки: болезнь, смерть, стихия, случай. И в этом игорном доме толпится поголовно все население страны. Вы, я, патрульный Мюллерман, наш начальник шеф Холмский — вон он сейчас смотрит на нас через стеклянную стенку.
— Парадоксальна лишь система выигрышей, — сказал Кипер. — Выигрывает тот, кто чаще болеет, чаще попадает в пожары и наводнения, раньше умирает. Эти загребают главные призы. А остальные, то есть здоровые и невредимые, платят, платят, платят — и все зря. Остаются в вечном проигрыше.
— А вы заметили, что рекламируют себя только фирмы, страхующие жизнь? Это единственная страховка, которую нам позволено не покупать. Остальные компании не утруждают себя рекламой. А почему? Да потому что все остальные виды страховки мы — или наши наниматели — обязаны покупать. Противопожарную, медицинскую, автомобильную, против несчастных случаев на работе, против неправильного лечения…
— Вы знаете, я недавно прочитал поразительные вещи про страховой бизнес в Японии. Там семья получает деньги даже в том случае, если застрахованный покончил с собой. И это случается довольно часто. Допустим, человек видит, что он на грани разорения. А разорение, банкротство в Японии — это неслыханный позор. И тогда человек идет и страхует свою жизнь. Достаточно после этого…
— А вот, если взять, к примеру, мистера Лестера…
— Простите, я продолжаю. У вас не будет другого такого случая расширить свои знания о Японии. Там достаточно выплачивать страховые взносы, кажется, всего лишь год — и после этого можно спокойненько кончать с собой. Прыгнуть с моста, наесться снотворного, газ, харакири — на выбор. И семья получит кругленькую сумму. Вообразите, сколько там должно быть семей, в которых на папашу смотрят с нетерпением и осуждением! «Не зажился ли ты, старичок, на этом свете? Нам так нужны деньги на образование для сына, на свадьбу для дочери, на ремонт дома… Пора и честь знать».
— Но в случае мистера Лестера у нас нет никаких указаний на возможное самоубийство.
— Как знать, как знать. Конечно, до сих пор самоубийство оставалось единственным важным делом в Америке, которое человек совершал в одиночку. Но ведь весь опыт цивилизации показывает, что любая задача гораздо успешнее решается коллективом. Так и напрашивается создание некоего посреднического бюро. Где желающих покончить с собой сводили бы попарно. Или даже группами. И они могли бы сговариваться и приканчивать друг друга. Тогда бы семья каждого и в Америке получала бы страховку за погибшего. Также исчезли бы моральные колебания у людей религиозных, которые верят, что самоубийство — грех. И масса, масса других преимуществ. А вдруг такое бюро уже существует? И мистер Лестер воспользовался его услугами? И какой-то потенциальный самоубийца помог ему вылететь в окно?
— Проблема только в том, что жизнь мистера Лестера не была застрахована. Хотя у него были дети и внуки от прежних браков. Но ему, видимо, не хотелось, чтобы его смерть хоть для кого-нибудь стала радостным событием. И это-то и сбило всех с толку.
— Кого «всех»?
— Нас, полицию. Если человек гибнет от несчастного случая, мы первым делом смотрим, не принесло ли это кому-нибудь выгоды. А если выгоды не было, расследование — чего греха таить — ведeтся не очень тщательно. Здесь так и произошло. Раз жизнь погибшего не была застрахована, никто ничего не заподозрил. И на результаты вскрытия не обратили внимания. Пока этот дотошный Симпсон не выкопал протокол. Теперь мы вынуждены начать расследование. К сожалению, тело было кремировано, и многие важные детали утрачены навсегда. Так что приходится вникать в побочные обстоятельства. Вы, значит, утверждаете, что не были знакомы с покойным? Но вот взгляните ещe раз на фотографию. Может быть, где-то когда-то жизнь сводила вас с этим импозантным стариком?
Кипер честно вглядывался в положенный перед ним снимок. Седые усики, рассеянная улыбка, пучок морщин на виске… Старики все так похожи друг на друга. Этот чем-то напоминал известного актeра, которому всегда поручают роль непримиримого и строгого отца. Мешающего счастью молодых влюблeнных.
— К сожалению, нет, нет и нет, — сказал Кипер. — С этим джентльменом жизнь меня не сводила.
— Ну, а с миссис Лестер? Выяснилось, что вы давно знаете друг друга.
— Мы были когда-то соседями. Двадцать лет назад. И с тех пор ни разу не встречались.
— Понимаю, понимаю… Каких только совпадений не случается в жизни. Но этот Симпсон прав: когда совпадений накапливается слишком много, в скептическом мозгу накапливаются подозрения. Тем более что версия с кроватью-убийцей начинает трещать. Наши технические эксперты никак не могут заставить еe сыграть роль катапульты. У «Сладких снов» есть другая модель: кровать, которая убирается в стену. Вот эта может, наверное, одним взмахом замуровать человека. Но выбросить в окно…
— Сочувствую вашим проблемам. Но, право же, не знаю, чем я могу тут помочь. Если у вас больше нет вопросов…
— Пожалуй, на сегодня нет. Если появятся, я позвоню. А вы пока добудьте мне эту справку у дантиста, которого вы посетили 15 июня. Чистая формальность, но, увы, — необходимая. Не откладывайте, хорошо?
Кипер едва успел вернуться домой и подняться в четырeхсветную студию, как внизу раздался звонок. Он спустился, открыл дверь. На пороге стояла Эсфирь. Лицо еe непредсказуемо сияло. В одной руке у неe был бумажный пакет с продуктами. В другой — букет красных и жeлтых тюльпанов. А волосы, волосы отливали непредсказуемым чeрным блеском.
— Боже мой — вы покрасились!
— Наоборот — вернулась к натуральному цвету. Рыжая стадия жизни закончена. Вам нравится?
— Очень.
— Цветы — как бы мне от вас. Держите. А теперь вручайте. И поздравляйте с радостным событием.
— Поздравляю. Только с чем?
— Пока — тайна. Но всe равно, мы должны отпраздновать. Я закупила всe необходимое. Давно мечтала приготовить бухарский куриный плов. Меня угощали когда-то соседи в Израиле. Они приехали из Узбекстана. Дали мне подробный рецепт. Но до сих пор не было подходящего случая. А сегодня — очень к месту. Вам выпала честь и удача быть первым. На вас проведу испытание.
Она уже распоряжалась в его кухне. Достала кастрюлю, сковородку, дуршлаг. Вынимала и раскладывала добычу из пакета. Морковка, две луковицы, большое зелeное яблоко, жeлтая айва. Розовое куриное тельце послушно распалось под еe ножом, зашипело на сковородке.
— У вас есть оливковое масло?.. Только подсолнечное?.. Ладно, сойдeт и оно… Овощи тушить отдельно… Десять минут… А рис пусть пока варится в кастрюльке… Очистите яблоко, не сидите без дела… И откройте эту банку с куриным бульоном… Как это «нет консервного ножа»?.. Возьмите обыкновенный… Ох, моя бабушка облила бы меня презрением за этот бульон из банки… Но нет времени возиться, варить свежий… А что это там — передник? Наденьте на меня, а то я уже испачкала руки маслом… Так… и завяжите сзади…
Он послушно выполнял еe приказы. Растерянно улыбался. Принюхивался к бухарским ароматам. Вслепую искал тесeмки передника на еe спине. Пальцы его радостно ошибались, шарили то выше, то ниже.
— Десять минут, пятнадцать — этому не следует слишком верить. Когда я их спрашивала, сколько минут тушить одно, жарить другое — они не понимали… Говорили: «…пока не сготовится…» У восточных евреев нет чувства времени… Всe соизмеримо с вечностью… А разрезать вечность на минуты и часы как-то не принято… Считается чуть ли не грехом… Соль и перец — чуть-чуть… Боже, неужели я забыла купить изюм? Нет, вот он… Молодец, Эсфирь, молодец, девочка…
Кипер не без труда вспомнил, где у него запрятаны сервизные тарелки. Кажется, он не доставал их после развода ни разу. Клетчатая скатерть взлетела над столом, как парус. Вилки и ножи, высокие рюмки для вина, штопор?.. Неужели опять в подкладке пиджака? Нет, вот он, на законном месте, в ящике справа. А где же, где же была та бутылка шардонне, которую он когда-то засунул в темницу буфета? Да вот же она, сбоку. Дождалась светлой минуты освобождения.
Бухарский плов удался на славу. Эсфирь была счастлива, горда, изумлена. Всe же в старинных рецептах есть непревзойденная завершeнность. Попробуй заменить хоть одну составляющую — например, положи персик вместо айвы, — и всe будет нарушено. Недаром нас так чарует всякая древность. Победа над временем — это так заманчиво.
— В Израиле я однажды участвовала в раскопках. Это был последний класс школы, и мы летом записались в археологическую группу. Они раскапывали древний город Кесарию. На берегу Средиземного моря. На наших глазах, из-под наших лопат вырастал, очищался древний амфитеатр. Или крепостная стена. Или ипподром. Вода в город поступала с далeких холмов. Акведук тянулся на шестнадцать километров. Нам так нравилось это почтение к воде. Что еe не гнали где-то под землeй по тeмным трубам, а бережно переносили по воздуху, на красивых арках.
— Я давно мечтаю побывать в библейских местах, — сказал Кипер. — Давайте поедем когда-нибудь вместе.
— С удовольствием. И мы обязательно выделим целый день на Кесарию. Или даже два. Говорят, в отрытом нами амфитеатре теперь устраиваются концерты. За спинами исполнителей — море. Кстати, оно там очень обманчиво. Порой опасно. Во время прибоя может образоваться невидимое течение, стремящееся прочь от берега. Если пловец попадeт в этот поток, ему не выплыть обратно. Он гребeт изо всех сил, земля кажется такой близкой. Но выбивается из сил. А секрет заключается в том, чтобы поплыть сначала в сторону. Двадцать-тридцать футов — и ты вырываешься из плена этой невидимой реки. Теперь можно повернуть к берегу.
— Недаром древние евреи так не доверяли морю. В Библии оно почти не упоминается. Даже Иона, попавший в чрево кита, плывeт на иностранном корабле.
— Я думаю, это там, в Кесарии, мне впервые приоткрылась довольно важная вещь… Как бы еe назвать… — Эсфирь начала рисовать вилкой в воздухе ускользающее слово. — …Мы всe спрашивали учeных, которые руководили раскопками: «А откуда вы знаете, что мы докопались до правильной Кесарии? До самой главной?» Но они только улыбались. «Главной — для кого?» Ещe до прихода евреев на этом месте был финикийский город Страто. Потом Ирод Великий выстроил здесь крепость, порт, дворцы. Потом, в византийские времена, это была столица провинции. Самое большое здание — контора по сбору налогов. Потом город захватывали то арабы, то крестоносцы, то турки. И каждый оставлял свой след, свой слой. Многослойность правды — вот как это можно назвать. И с людьми — то же самое. В каждом много слоев. Мы говорим про кого-то: «Смотрите, он оказался совсем не таким, как мы думали». Но это всегда чушь. Он — и такой, и другой, и третий, и четвeртый. Нужно это терпеть и не пытаться заполучить себе всего человека целиком, сверху донизу. А брать тот слой, который достался тебе. Который главный — для тебя.
Кипер молчал. Похоже, ему давали урок, который ему не хотелось заучивать. Да, он так не привык. С любого человека он первым делом кидался снимать обличья, маски и оболочки. И доходил вскоре до конца. До полной пустоты. Как в середине луковицы. Полина говорила ему, что так нельзя. И Долли — тоже. Каждый из нас — только луковица из облачений. Почему бы не выбрать тот слой, который тебе мил, и успокоиться?
КАЖДАЯ СОРВАННАЯ ОБОЛОЧКА — ЭТО ТОЛЬКО НОВЫЕ СЛEЗЫ.
— В прошлый раз вы говорили о комнате с окнами во всех четырeх стенах, — сказала Эсфирь. — Она ещe открыта?
Они пошли наверх. Взявшись за руки и переплетя пальцы. Поспели к концу представления — солнце пятилось за кулисы. Последние лучи кланялись под ветерком на шторах.
Эсфирь повернула его к себе, подняла лицо, зажмурилась. На еe губах оставался вкус бухарского изюма. Их раздевание растянулось, как обмен подарками. Я тебе это, ты мне — то и то. Ей нравилось, чтобы каждый подарок был рассмотрен и оценен по достоинству. Преувеличенные восторги не возбранялись. Она подавала ему пример. Испуская временами счастливое «ах!». Отдeргивала ладонь, будто обожглась. Поворачивалась то спиной, то боком. Благословляя его на смелое кругосветное плавание. Наперекор опасным приливам и отливам. Наперерез лямкам, тесeмкам, резинкам.
Кипер не принимал еe восторги всерьeз. Обмен подарками был явно неравным. Разве было у него что-то, чем можно было отдарить вот за этот изгиб? И за эту впадинку? И за этот незагорелый подъeм? Он чувствовал себя удачливым торопливым жуликом. Которому опять дико повезло. И которого могут поймать на обмане в любую минуту.
Вся надежда оставалась на еe непредсказуемость. И на эту способность всe дарить самой себе. Арбузы, тюльпаны, обеды. Древний город, заходящее солнце, опасное море. И древний несгибаемый стебель, бесстрашно непокорный даже перед дулом пистолета.
— …Так что же, что же, что же мы празднуем? — спросил Кипер, когда дыхание вернулось к нему.
Она подняла с подушки чернеющую в сумраке головку, склонилась над ним и прошептала:
— Твоe освобождение.
— Вот как? Но от чего?
— От тeмного, тeмного подозрения.
— Господи! Неужели и ты думала, что я могу быть замешан в таком деле?
— В каком?
— Сержант Ярвиц намекает, что я как-то помог этому несчастному старику вылететь в окно.
— О, нет, нет и нет… Я имею в виду совсем другое подозрение. Вечную вину мужчины перед женщиной. Но сегодня пришло сообщение, что ты невиновен. И это такая радость, какой у меня не было давно-давно.
— Хорошо бы всe же узнать, в чeм меня обвиняли.
— Потерпи. Для следующей оболочки ещe не время. Разве тебе плохо, плохо, плохо вот с этой?
II-4. Фотограф Багразян
Запреты запретами, но всe же Кипер поддался наконец на уговоры миссис Лестер. И согласился навестить ее. Она уверила его, что у неe к нему есть поручение. Без всякого касательства к судебным делам. А ему уже надоело всего бояться. Босса Леонида хлебом не корми — дай запретить что-нибудь. Если ему подчиняться во всeм, кончишь тем, что тебя запрут в монтажной навеки.
БЕЗ ПРАВА СВИДАНИЙ, ПРОГУЛОК, ВЫПИВКИ И ПЕРЕПИСКИ.
— Эта идея пришла в голову Габриэлю, — говорила миссис Лестер, наливая Киперу чай. — Но я еe сразу поддержала. Габриэль — это сын моего покойного мужа. От первого брака. В суде он сидел справа от меня. Вы его не запомнили? Молодой, в очках, но уже с лысиной. Он выглядит солидно, но вообще довольно безалаберный. Не может удержаться ни на какой работе дольше полугода. Думаю, поигрывает, когда у него есть деньга. И когда нет — тоже. Мистер Лестер боялся, что он пустит по ветру его состояние. И написал завещание в мою пользу. Не хотите абрикосового джема?
— С удовольствием.
— Так вот, Габриэль рассказал, что его дети — у него их двое — часто расспрашивают его о дедушке. Пока он говорит им, что дедушка в больнице. Потом, конечно, скажет правду. Но вот он подумал: а в будущем? Внуки вырастут, будут интересоваться, кем был их дед, чем занимался. И как было бы славно, если бы в ответ на это им можно было показать небольшой документальный фильм. Вроде тех, что показывают по телевизору в серии «Биографии».
— И вы хотите?..
— Да, мы бы хотели, чтобы вы взялись за эту работу. Нам обоим — и Габриэлю, и мне — очень понравился ваш рекламный ролик, который показывали в суде. Я когда-то работала ассистентом оператора, немного в этом понимаю. И звуковой ряд, и зрительный у вас совмещены с отличным вкусом. Конечно, мистер Лестер не был знаменитостью. Но в финансовых кругах он был заметной и авторитетной фигурой. У нас есть статьи о нeм, фотографии, даже кусочки кинохроники. Уверена, что всe это можно смонтировать и превратить в увлекательный рассказ о достойно прожитой жизни.
— Право, не знаю… Я так давно не занимался ничем, кроме рекламы… Мeртвые вещи хорошо слушаются камеры… Они и созданы для того, чтобы красоваться… Но люди… Их так легко обидеть, представить в неверном свете…
— Мы с Габриэлем советовались о плате. И решили, что фонд мистера Лестера, которым я распоряжаюсь, может выделить деньги на такую работу. Как вам кажется, по тысяче долларов за минуту фильма будет довольно? Ведь вам не придется нанимать ни актeров, ни операторов, ни осветителей. Всe можно будет снимать и монтировать в студии. Длительность, мне кажется, получится около получаса. Если вы согласитесь, я могла бы выписать аванс прямо сегодня.
Кипер почувствовал, как волна приятного возбуждения прокатилась у него где-то под языком. По тысяче за тридцать минут? Да этого хватит и на новый автомобиль, и на отпуск, и на поездку с Эсфирью в библейские края. Может быть, что-то даже останется — послать Джози в Пенсильванию. А работа, похоже, не должна быть очень трудной.
Потом они сидели вместе с миссис Лестер над папками и альбомами, отбирали материалы.
— Вот это Ховард в молодости. Да, он был отличным конькобежцем… Играл в хоккей за свой университет… В военной форме — это во Франции, ещe во время Первой мировой войны. Он получил там ранение — об этом обязательно следует рассказать. Их рота ехала на грузовиках. И дорогу перегородила застрявшая повозка. Немцы нарочно устроили такую ловушку. Лейтенант послал рядового Лестера очистить дорогу. Он взял лошадь под уздцы и стал тянуть. Но она упиралась, не понимала команд по-английски. А в повозке Ховард увидел портфель. И вообразил, что там могут быть какие-то важные штабные бумаги.
— А на самом деле там была мина?
— Он так и не узнал. Потому что как раз когда он полез за портфелем, немецкий снайпер нажал курок. Хорошо ещe, что пуля только пробила мышцы плеча. Но с хоккеем после этого было покончено… Вот это мы уже во Флориде, в первый год нашего брака. Да, я тогда была ещe хоть куда…
— Вы и сейчас…
— Ладно-ладно… Ховард шутил, что нас будут принимать за отца и дочь. Вообще его тревожила наша разница в возрасте… Не знаю, стоит ли включать в фильм такую интимную подробность… Но вам это может быть интересно… Во Флориде Ховард принимал ванны с живыми устрицами… Да, там один врач применял это как стимулирующее средство. В наполненную ванну высыпали ведро устриц, пациент залезал туда и через час вылезал помолодевшим и полным мужских сил… Кажется, устрицы выделяют цинк, который активизирует нашу нервную систему. Честно сказать, с мужскими качествами у мистера Лестера всe было в порядке. Но запах после этих ванн, запах!..
Выйдя от миссис Лестер, Кипер почувствовал прилив сил и бодрости. Как будто сам окунулся в ванну с устрицами. Как всe же может украсить жизнь аванс в пять тысяч долларов! Особенно свалившийся в руки так незаслуженно и внезапно. Вот что значит не поддаваться пустым страхам. Ни своим, ни чужим!
«ДЕНЬГИ — НЕ ГЛАВНОЕ В ЖИЗНИ», — ТВЕРДЯТ НАМ ТЕ, У КОГО ИХ НЕТ.
Подогретый этим внезапным успехом, Кипер наконец заставил себя подойти к телефону-автомату. И набрать номер дантиста.
— Говорит ваш пациент, Кипер Райфилд. Давненько я у вас не бывал. С начала лета… Как только дела позволят, появлюсь снова… Но знаете, я до сих пор не получил от вас счeта за последний визит… Проверьте, пожалуйста… 15 июня, обычная чистка зубов… Не видите записи?.. Вот те на… Нет, у меня точно записано. И сумма указана — 50 долларов. Если будете так швыряться деньгами, не разбогатеете… Ну, давайте сделаем так: я вам высылаю чек, а вы мне пришлете квитанцию. С указанием даты, конечно… Договорились?.. Что?.. Неужели о такой мелочи нужно советоваться с врачом?.. Ну, как знаете, как знаете…
Сработает или нет? Клюнет дантист на его пятьдесят долларов или насторожится? Надо будет завтра же послать чек — а там поглядим.
Что ещe? Что там у нас в списке досадных мелочей, которые всe равно рано или поздно нужно сделать?
Кипер достал карманный календарик. Вгляделся в рассыпанные там и сям пометки. Какое у нас сегодня число? Ага, вот оно. Помечено буквами А. Б. Что бы это могло значить? Святители и осветители! Это же последний день выставки фоторабот Ашота Багразяна! Открытие было месяц назад. Он извинялся перед Ашотом, клялся, что обязательно выберется посмотреть. Ашот ему не простит. Ехать, немедленно ехать! Тем более что всe равно его сегодня занесло на левый берег.
Галерея располагалась в нижней части Главного города. Кипер добирался больше часа. Тряска в автобусе, давка в метро… На какие жертвы не пойдeшь, чтобы не обидеть старого приятеля!
Зацепившись одной рукой за блестящую штангу, другой достал из кармана письмо от Школьного учителя.
«Дорогой К. Р.!
Вчера по телевизору показывали эквадорских туземцев племени Дживаро — охотников за головами. У них ты не считаешься мужчиной, до тех пор пока не убьeшь иноплеменника, не отрежешь его голову и не засушишь в соответствии с веками отработанной технологией.
Делается это так. Череп осторожно удаляется из головы, а кожа и мышцы сначала вывариваются, а потом засушиваются при помощи горячего песка и камней. Голова как бы усыхает до размеров апельсина, но при этом лицо погибшего остаeтся узнаваемым и сохраняет даже татуировку, которая была на нeм при жизни. Дживаро верят, что жизненная сила врага, которая таится в голове, таким образом передаeтся победителю. Высушенная голова (называется «цанца») будет украшать его хижину до конца жизни, точно так же как наши дома украшают спортивные призы и кубки хозяина.
Эта передача заставила меня вдруг — не без смущения — вспомнить первые годы моей преподавательской работы. Я тогда был очень увлечeн книгами Руссо, его трактатами о воспитании, о равенстве и подсовывал своим ученикам его тексты по всякому поводу. Возможно, какая-то порция досталась и тебе. Помнишь, как Руссо прославляет так называемого «естественного человека», дикаря, живущего в беспечной и беззлобной праздности? Не поленюсь скопировать для тебя из своих старых выписок:
«Дикий человек и цивилизованный в корне различны друг от друга по своим главным чувствам и устремлениям. То, что составляет счастье одного, другого может повергнуть в отчаяние. Дикарь дышит свободой и безмятежностью; он хочет только жить в полном безделье… Цивилизованный же человек постоянно в движении, обливается потом, подхлeстывает себя, мучает работой до полусмерти или готов даже отвергнуть собственную жизнь, чтобы достичь бессмертия».
Что бы сказал прославленный Жан-Жак, если бы оказался перед экраном моего телевизора и увидел воочию своего «естественного человека»? Увидел, как это «беспечное дитя Природы» крадется в джунглях, обуреваемое одним желанием, одной мечтой — отыскать и убить другого человека, который не сделал ему ничего плохого? Как готово днями и ночами высиживать в засаде, не обращая внимания на жару, дождь, тучи насекомых? А потом потеть над костром, превращая свою добычу в вожделенный трофей?
Впрочем, Руссо умел не смущаться противоречиями. Он даже призывал своих читателей не обращать внимания на реальность, а заниматься только умственными выкладками. Что кажется нам естественным, то и должно считаться правдой. Даже его воспитательные трактаты остались только в теории, ибо пятерых своих детей от многолетней сожительницы он тут же, при рождении, одного за другим отдавал в сиротские дома.
Увы, закрывать глаза на противоречия — этому я не сумел научиться у него. Поэтому сейчас, на склоне лет, должен просить прощения у своих бывших учеников за то, что морочил им головы этим сладкогласым мечтателем. Прости и ты меня, дорогой К. Р.
Но если приедешь когда-нибудь сюда, то увидишь, что хотя бы частично я искупил этот свой грех. Лозунг «жить в полном безделье» не был взят мною на вооружение здесь, в сельской тиши. Тому свидетели мои астры и пионы, азалии и рододендроны, сирень и ирисы, а также помидоры, укроп, огурцы, бобы, базилик. Именно «обливаясь потом и подхлeстывая себя», я вытащил этот клочок земли из первобытной дикости к нам, в царство цивилизации. Где головы отрезают по-прежнему, да и другие части тела, но хотя бы постесняются выставлять их на всеобщее обозрение. Разве это не прогресс?
Твой Антонио А.»
Первый зал галереи был заполнен скульптурой из гранита. Отшлифованные округлости всплывали над грубой гранитной поверхностью, как «Наутилусы». Или выступали из бугристых неотeсанных стен. Камень укрощенный и камень бунтующий? Наверное, что-то в этом есть. Но не для него, не для Кипера.
ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА НЕМЫСЛИМО БЕЗ ЗEРНЫШКА ТАЙНЫ, ПОЭТОМУ МЫ ВПРАВЕ, ВПРАВЕ ПРЕВРАТИТЬ ЕГО В НЕРАЗРЕШИМУЮ ШАРАДУ.
Нет, конечно, художники в каждом веке должны дерзать, искать что-то новое — это он признавал. Но в нашем веке, похоже, они неправильно расслышали призыв. И начали напропалую дерзить. Обгоняя друг друга не в мастерстве, а в дерзости. И в гонорарах. Цены на скульптурах были неправдоподобные.
Зато следующий зал был отдан суперреалисту. Зачарованному улицами старых американских городков. Он изображал их не на холстах, а в виде раскрашенных барельефов. Домики, уменьшенные в десять раз, манили зрителя уменьшиться и войти в открытую дверь. Пройтись по уменьшенной улице мимо витрины уменьшенной аптеки. Отдохнуть на крошечной скамейке под полосатым навесом, размером с носовой платок. Даже пустая пачка из-под сигарет, валявшаяся на тротуаре, была уменьшена так аккуратно, что зритель мог прочесть на ней микроскопическое слово «Мальборо».
Но зрителей в галерее почти не было. Один, два. Жаль, что интерес к искусству идeт на убыль. А вот, наконец, и нужная дверь. С плакатиком: Ашот Багразян. ОТРАЖЕНИЯ.
Да, теперь Кипер вспомнил. Ашот рассказывал ему о своей идее. Ведь что главное в искусстве? Разрушить однозначность образа, не так ли? И, может быть, в фотографии это труднее всего. Камера фиксирует то, что видит. Ей не втолкуешь. Она только механизм. Даже самая современная и дорогая. А что если подсунуть ей невинный обман? Один образ, наложенный на другой? Чтобы они расширяли и обогащали друг друга?
Целый год Багразян охотился за такими наложенными картинками. И теперь устроил выставку своей добычи. В стеклянной стене небоскрeба отражалась освещенная солнцем церковь. Ребeнок на трeхколeсном велосипеде проехал мимо лужи — и она успела поймать и передать фотокамере его размытый силуэт.
Да, всe это было славно, занятно, красиво. Кипер испытывал искреннее облегчение. Можно будет хвалить, не лицемеря. Особенно — не забыть бы! — вот это окно кафе, за которым люди спокойно обедают посреди снующих отражeнных автомобилей.
Он вернулся к этой фотографии ещe раз. Обойдя весь зал. И тут его застал запыхавшийся автор. Сам ловец волшебных отражений — Ашот Багразян.
Он сиял. Он был благодарен своему единственному — последнему! — зрителю. Он впивал его похвалы и поздравления. Он потащил его в соседний ресторанчик.
— Ты не думай — в первые дни была толпа. И рецензии в газете, и репродукции в журнале. Продано штук пятнадцать, галерейщик доволен. С издателем — переговоры об альбоме. Но не это, не это главное… Не могу — должен кому-то рассказать!.. Что ты будешь есть?.. Доверяешь мне?.. Хорошо… Сейчас он принесeт бутылку вина… Хотя я и так как пьяный вот уже целый месяц…
…Да, она пришла на открытие… Эта женщина… Я не сразу обратил на неe внимание. Знаешь, как это бывает на таких приeмах…. Толкотня, шампанское, улыбочки, пустая болтовня… Голова всe ещe забита мелкими тревогами… «Ах, надо было поменять эти фотографии местами!.. Эх, у этой на рамке пятнышко ржавчины…» Я заметил еe, потому что она застряла у моей любимой… Помнишь — где закатное солнце на вершине горы, а вершина — в окне туристского автобуса…
— И сквозь стекло какой-то старикан грозит пальцем?
— Вот-вот. Предмет моей гордости. Автобус стоял всего десять минут. Снял — как охотник летящего гуся! Я к ней подошeл, стал рассказывать, куда мы ездили, как называется гора и как я упросил водителя чуть подвинуть автобус вперeд, чтобы поймать нужный ракурс… А она! Знаешь, что она мне сказала? Я ушам своим не поверил… Она сказала, что ей особенно нравится цветовая гамма… Что закатные краски — как… У тебя от этого имени никакой звоночек не брякнет, но у меня… Она сказала: «Цвет — как у Сарьяна». Представляешь!..
Багразян схватил принесeнную официантом бутылку, разлил вино.
— Знаю, знаю, ты меня считаешь помешанным на армянской теме… Но Сарьян у нас — король живописи… Как у евреев — Шагал, как у испанцев — Пикассо. Это имя — как пароль. Когда слышишь его — будто встретил земляка или соседа из родной деревни… Конечно, я уже не отходил потом от этой женщины… И мы ушли тоже вместе… Сидели в этом самом кафе, вон за тем столиком… Как тебе объяснить?.. Встречал ты когда-нибудь женщину, которая ничего — абсолютно ничего! — не боится? Которая не обращает внимания на условности, на правила хорошего тона?.. В какой-то момент я, конечно, спросил, замужем она или нет. И знаешь, что она ответила? Сказала, что не помнит. Представляешь? Я чуть под стол не свалился. «Не помню». И даже не улыбнулась. Официант, нельзя ли нам баночку аджики?.. Как нет?.. К этому мясу обязательно нужна аджика… В следующий раз принесу свою…
— Но сама-то она не армянка? — спросил Кипер.
— Нет, чистокровная американка. Но у неe на прежней работе была любимая подруга — у той родители из Армении. И Лора часто бывала в их доме. Наслушалась там разговоров, насмотрелась фотографий. Знает, где озеро Севан, где город Эчмиадзин, куда течeт Аракс. Готова слушать про Армению часами. Ей не нужно объяснять нашу судьбу. Маленький народ, который пережил столько империй!.. Персидскую, Римскую, Византийскую, Монгольскую, Турецкую… «Загадка и подвиг» — вот что она сказала про нашу историю. Видишь — ничего не боится! Даже громких высоких слов.
— Тебе нужно наконец съездить в Армению, — сказал Кипер. — И взять с собой полный чемодан плeнки.
— Да, мы и об этом с ней говорили. А что — если издатель подпишет со мной договор, всe брошу и полечу. Мы с Лорой даже составили список городов, которые нужно посетить. Но представляешь: я ей называю города, а она меня поправляет. Меня! Конечно, я знаю, что Эрзерум сейчас в Турции. Но ей-то, ей-то откуда это знать? Да я ей руки целовал за эту поправку.
…Нет, ты не усмехайся. Не всe время мы про Армению разговариваем. Просто я не люблю эти наши мужские откровенности, поэтому подробности опускаю. Но одно тебе могу сказать: такой женщины я ещe не встречал. Непокорная во всeм. А в интимные минуты даже, я бы сказал, делается тиранкой… Я ей потом прочитал из нашего Исаакяна: «Твоих бровей два сумрачных луча / Изогнуты, как меч у палача». Ей понравилось. Но она сказала, что если я жду от неe послушности и покладистости, меня постигнет разочарование. «Оставим эти свойства растениям», — сказала она.
— Что?! — поперхнулся Кипер.
— Это у неe такая присказка. Она работает в какой-то лаборатории с растениями, изучает их язык.
— Но ты!.. Ты ведь сказал… Как еe зовут?.. Ты сказал: Лора.
— Слушай, зачем так вопить?.. Я не глухой… Лора, да… Сокращeнное от Долорес. Друзья зовут еe Долли. Но мне больше нравится Лора.
— Но ты… Ты ещe говорил, что она ничего не боится!..
— Говорил. И сейчас повторю: очень, очень храбрая.
— Ха!.. Такая храбрая, что всe внутри каждую секунду звенит от страха… А знаешь ли ты… Ты знаешь, что она замужем?
— Конечно. Потом-то она созналась. А ты что — знаком с ней?
— Я знаю еe мужа. Это тот самый, который устроил нам банкет.
— Ах, вот оно что… Теперь понимаю. Я послал ему пригласительный билет на двоих на открытие выставки. Наверное, он не смог прийти, и она пошла одна. Да, судьба знает, как сводить людей. Но я тебя очень, очень прошу: если встретишь еe, не говори, что я назвал еe тиранкой. Она может обидеться. Смелые женщины бывают особенно обидчивы. Недаром наш Саят-Нова учил только воспевать их и восхвалять, восхвалять и воспевать. И как он умел это делать! Вот послушай:
Ты драгоценна вся насквозь, твоя сверкает красота,
Волна твоих густых волос янтарной нитью повита.
Глаза — два кубка золотых, гранeных чашечек чета,
Ресницы — строем острых стрел разят, пронзая, нежная.
II-5. Доктор Анна Деборович
— Я росла в семье пастора, и Библия была в нашем доме главной книгой. Не думаю, чтобы кого-то из сидящих в этом зале так охраняли в детстве от соблазнов и искушений, как меня. Волны греха и разврата плескались за стенами нашей церкви — а она гордо рассекала их, сияя позолоченным шпилем. Мы принадлежали к избранному меньшинству, нас ожидало спасение и вечное блаженство. Наши детские сердечки раздувались от важности и тщеславия. Весь остальной мир заслуживал только жалости и презрения. Конечно, Господь учил любить ближнего своего. Но ведь ближний — это тот, кто верит в Господа так же, как ты. А остальные? С ними даже не о чем было говорить. Любить их было бы нелепо. Только жалеть.
В луче прожектора глаза выступавшей мерцали, как неоновые огоньки. На шее у неe висела пышная гирлянда миролюбивых цветов. Ряды зрителей уходили в полумрак. Киперу досталось место с краю. Он пришeл поздно и не успел осмотреть зал как следует. Он мог тешить себя надеждой, что Долли тоже пришла послушать. И прячется где-то в глубине. Его соседка возбужденно обмахивалась тонким журнальчиком. Ему доставались обрывки журнального ветерка.
— Но оставлять подростка наедине с Библией — не совсем безопасное дело. Его въедливый ум — за неимением другой пищи — начнeт впиваться в библейские истории глубже, чем надо. Недаром в течение тысячи лет Библию запрещалось переводить. Хочешь читать — иди в монахи и учи латынь. Под присмотром наставников и истолкователей. А за попытки переводить на французский, английский, немецкий могли сжечь живьeм. Чтобы прикоснуться к священным текстам, требовалась специальная подготовка. Иначе человек слишком легко мог впасть в растерянность и сомнение. Как это и случилось со мной, когда я дошла до истории Иакова и Рахили. Ведь он взял еe в жeны, когда уже был женат на еe сестре Лии! Великий библейский патриарх был двоеженцем — как это понять?
Невнятный шум прокатился по рядам. Но докладчица отмела его решительным взмахом руки.
— Мало того! Рахиль долго не могла родить и предложила мужу свою служанку Валлу. Это уже третья! И та зачала, и родила, и Рахиль приняла ребeнка «на колена свои» и объявила его своим сыном. Когда я прочла это место, волна какой-то стыдной радости или радостного стыда прокатилась по мне от умной макушки до крепких розовых пяток. Я исподтишка стала подглядывать за родителями: да знают ли они про это? Читали сами? Но спросить не решалась. Тем более что в той же тридцатой главе сразу шла и история про мандрагоровые яблоки. А-а, вы подзабыли эту историю? С удовольствием напомню. Иаков любил Рахиль и проводил с ней почти все ночи. А нелюбимая Лия оставалась одна. И однажды еe сын Рувим нашeл в пустыне мандрагоровые яблоки. Рахиль стала просить у сестры этих яблок, потому что считалось, что они помогают забеременеть. Ведь Рахиль никак не могла зачать. Но Лия сказала ей: «Дам, но пусть муж наш Иаков войдeт сегодня ко мне и ляжет со мной». И Рахиль согласилась! По сути, сдала мужа в аренду. За яблоки!.. Было тут от чего закружиться юной головке…
Голос докладчицы окрасился насмешливой нежностью. Воспоминание о себе наивной, себе далeкой неудержимо растягивало губы в улыбку. Копна всклокоченных волос в свете прожектора сливалась в сияющий шлем. Она выглядела гораздо моложе, чем на фотографии в журнале, который Кипер отыскал после недельных поисков в Главной библиотеке Главного города.
О, да — ему пришлось перебрать не одну тысячу карточек в ящиках каталога, перелистать не одну сотню страниц в книжных справочниках, обзорах, рефератах. Со студенческих лет не доводилось ему глотать столько книжной пыли, заплывать так глубоко в гутенберговский океан. И как отыскать в нeм нужный тебе островок, если путеводной нитью служит одно лишь невнятное — нет, даже не слово, а какая-то приставка — «поли»?
Но после разговора с Багразяном он понял, что выхода у него нет. Что так мучиться он больше не может. Его порез счастья давно превратился в порез горя. Как древний Орфей, Персей, Тристан, он должен отправиться на поиски похищенной возлюбленной. Его возлюбленную завлек, заманил, зачаровал дракон по имени Поли. И он должен отыскать дракона, изучить его силу и слабость, найти уязвимые места и сразиться с ним. Иного выхода нет. Ибо жизнь без Долли — это жизнь без света, без красок, без надежд, без окошка, без праздника. Не жизнь, а какое-то перетекание, переползание из одного дня в другой. Как бревно, сплавляемое по реке времени.
Поиски оказались такими трудными, потому что Дракон прятался под другими именами. Слово «поли» не прорывалось на обложки. Журнальчики и брошюры назывались уклончиво и расплывчато: «Любовь без границ»; «Верна всем троим»; «Ревность: мифы и реальность»; «Две моих мамы и три отца»; «Семья как корпорация»; «Спасительный треугольник»; «Открытые сердца». Хранились они в разделе, который назывался «Современные культурные искания».
В конце каждого журнала мелким шрифтом печатались многочисленные объявления.
«Счастливая пара, женаты 20 лет, открыли границы восемь лет назад. Наши дети выросли, теперь у нас больше свободного времени для дружбы, поиска, романтики. Предлагаем — и ищем — любовь, надeжность, веселье, интеллект. Возраст, пол, раса не имеют значения. Пишите…»
«Привлекательный мужчина 48 лет, некурящий, непьющий, верующий, ищет женщину христианского вероисповедания, которая согласна была бы вступить в прочный союз с ним и ещe одним мужчиной, делить с обоими духовные искания, расходы, домашние заботы, уход за детьми. Писать по адресу…»
«Мечтаю о тройственном союзе! Интеллигентная, успешная, амбициозная, кудрявая львица 35 лет, с двумя львятами (14 и 7), ищет пару, умеющую общаться с людьми и миром на высоком уровне. Ревности — нет! Равенству — да!»
«Поговорим о политике. Счастливая утопия недостижима в мире, в котором господствует угнетение, голод, война, стяжательство. Чтобы переделать мир, нужно начинать с себя. Равенство между полами, сочувствие и взаимопомощь, культурная терпимость, экономическое сотрудничество, защита окружающей среды — всему этому можно научиться только в семье, сбросившей оковы моногамии, то есть исключительных прав обладания друг другом. Пишите…»
«За умеренную цену даю консультации по решению проблем взаимного непонимания в моногамных и полигамных семьях. Расценки прямо пропорциональны степени непонимания».
«Очаровательный, живой, спортивный, преподаю музыку, питаю неутихающую слабость к музыкантам, художникам, танцорам, обожаю остроумную беседу (даже с примесью дурачества), люблю путешествовать, танцевать, целоваться — но! и в этом главная моя трудность! — целоваться непременно с двумя женщинами сразу. Пишите…»
Среди авторов статей чаще других мелькало имя Анны Деборович. Не без труда Кипер раскопал в библиотечных катакомбах еe последнюю книгу. В ней доктор Деборович со страстью и убеждeнностью описывала кризис моногамной семьи, доказывала необходимость — и неизбежность! — перехода к полисупружеским семейным союзам. (Она называла такой союз: «полифам», а мужчин и женщин, вступавших в него, — «полифамил» или «полифамила».)
Во-первых, доказывала она, человек по природе своей не моногамен. Вся мировая история, все миллионы измен, разводов, случаев незаконного сожительства подтверждают тот факт, что моногамные отношения были насильно навязаны людям на определeнном историческом отрезке. Недаром институт брака охранялся такими свирепыми законами и наказаниями. Если бы верность одному/одной была в природе человека, не нужны были бы эти побивания камнями, отсечения голов, запугивания адскими муками. Но никакая свирепость не могла изменить человеческую природу, поэтому всегда приходилось терпеть наложниц, гейш, гетер, публичные дома, разводы.
Во-вторых, в наши дни в процветающих странах быстро исчезает то, что было главным стимулом создания моногамной семьи — нужда. В своe время это было оптимальным вариантом разделения обязанностей в важнейшем деле — в заботах о подрастающем поколении. Но старое распределение ролей — мужчина зарабатывает деньги, женщина хлопочет по хозяйству и воспитывает детей — ушло в прошлое. Теперь, как правило, оба вынуждены работать. Дети растут, порой не видя ни матери, ни отца неделями. Как они могут чему-то хорошему научиться у вечно отсутствующих родителей? Не лучше ли было, если бы они росли в полифаме, где всегда будет дома кто-то из взрослых, кто сможет пестовать в детях цветы нежности, доверия, сочувствия, уважения, любви?
В-третьих, полигамные отношения, по сути, давно уже стали доминирующими. Они только рассечены во времени чередой разводов. От каждого человека можно услышать теперь «моя вторая жена», «мой третий муж». Эпидемия разводов — это неизбежное следствие засилья моногамных институтов — оставляет в сердцах миллионов взрослых и детей неизлечимые шрамы озлобления, неуверенности, страха, недоверия. Разрывая один брак и вступая в другой, человек на самом деле реализует свою тягу к любви без границ. Но какой ненужной горечью, какими страданиями приходится платить за этот естественный порыв!
Нет, доктор Деборович вовсе не осуждала людей, которые вступили в брак по любви и жили, сохраняя верность друг другу всю жизнь. Такому можно только позавидовать. Но она считала, что и людям, не имеющим склонности к моногамии, следовало дать возможность законно устраивать свою жизнь в соответствии со своими чувствами. Нельзя, чтобы законы общества кроились по чувствам и верованиям меньшинства. Необходимо, чтобы законы признали и другие формы семейных союзов. Трое, четверо, пятеро взрослых должны иметь право создавать многоклеточные полифамы, которые пользовались бы такой же защитой закона, как традиционная двуклеточная семья.
Преимущества такого общественного устройства представляются очевидными и необозримыми. Большой полифам, живущий в одном доме, будет гораздо экономнее использовать все жизненные ресурсы, каждый член его будет меньше тратить на отопление, электричество, продукты, бензин.
Любая женщина знает, что сготовить обед на двоих занимает примерно столько же времени, сколько готовка на шестерых. Отсюда — огромное облегчение груза домашних забот для каждого члена семьи.
Тоска одиночества терзает сердца миллионов мужчин и женщин — но они не могут сойтись попарно, потому что ни он, ни она не умеют брать на себя ответственность за другого, то есть брать в руки штурвал семейного корабля. Ведь в современном мире любая семья — это маленькое предприятие, фирма, нуждающаяся в хозяйском глазе, твeрдой руке, управляющем. И есть очень много людей, не обладающих такими способностями. С каким облегчением они присоединились бы к полифаму, в котором кто-то уже взял лидерство на себя, — однако засилье репрессивной моногамной морали не допускает этого.
А как много браков распадается из-за того, что поиски работы разбрасывают супругов по разным городам! Ядро полифама всегда оставалось бы на одном месте, и уехавший знал бы, что семейная гавань всегда ждет его.
Болезнь, беременность, старость, увечье часто лишают одного из супругов — на время или навсегда — возможности участвовать в любовной жизни. И второй оказывается при этом перед мучительным выбором: либо обречь и себя на добровольный аскетизм, либо заводить тайные романы на стороне — то есть идти на обман, либо бросить дорогого ему человека. Чем это лучше законов тех африканских племeн, у которых вместе с умершим владыкой в землю закапывали и его жeн?
У старших членов полифама будет гораздо больше времени для детей, они смогут делиться с ними своими знаниями, устраивать игры и развлечения, возить на экскурсии, в музеи, библиотеки. Какие-то полифамы сумеют даже организовать домашние классы. Как это облегчило бы существование наших школ.
Возникновение уличных банд — это проявление задавленного порыва молодого человека принадлежать к племени, роду, фратрии. То есть к тесному сообществу, а не только к государству, в котором каждый так обезличен. Полифам даст многим подрастающим молодым людям это столь необходимое чувство.
Дамоклов меч распада семьи перестанет висеть над детскими головами. Кто-то из членов полифама может покинуть группу — это не исключено, — но ядро останется неразрушенным. Чувство стабильности, уверенности в завтрашнем дне — что может быть важнее?
В конце книги приводились адреса и телефоны, по которым заинтересованный читатель мог получить ответы на свои вопросы. Кипер позвонил. И ему сказали, что доктор Деборович как раз отправляется на восточный берег с лекционным турне. Будет выступать в Главном городе тогда-то, в таком-то часу, по такому-то адресу. Кафедра социологии местного колледжа не побоялась предоставить одну из своих аудиторий для доклада на такую острую и провокационную тему.
Закончив своe выступление, доктор Деборович предложила задавать вопросы. Конечно, еe слушателей в первую очередь интересовало, как она реализует свои теории в собственной жизни.
— У вас самой есть семья? Какая? Обычная или полифам?
— Мы сейчас живeм вшестером: мой семилетний сын от первого брака, я, два моих мужа, их невеста и девятилетняя дочка одного из них. Невеста присоединилась к нам недавно и ещe не знает, готова ли она к таким отношениям. Мой третий — то есть вообще-то четвeртый — муж, например, ещe не готов, поэтому пока он живeт отдельно. Но часто бывает у нас, присоединяется к нашим пикникам.
— Кого из ваших трeх нынешних мужей ваш сын называет папой?
— Мы все называем друг друга только по именам.
— Кто зарабатывает деньги? Как решается вопрос, на что тратить, а на что — нет?
— Эта проблема — одна из самых трудных. Мы поняли, что демократия здесь невозможна. Многие полифамы развалились из-за споров о деньгах. Поэтому мы вручили бразды правления самому справедливому из нас, моему второму мужу — Себастьяну. То есть мы все участвуем в обсуждении предстоящих трат, но наши голоса — совещательные. Последнее слово за ним. Каждый работающий вносит три четверти своего заработка в общую кассу. Остальное может тратить, как ему заблагорассудится.
— Знают ли ваши соседи про ваш необычный стиль жизни? Знают ли на работе у ваших мужей? В школе у детей?
— Видимо, догадываются. Но формально мы соблюдаем декорум. Купили дом на две семьи, с двумя разными входами. А то, что внутри проделана дверь, соединяющая обе половины, — это никого не касается.
— Даже двум людям бывает трудно сойтись из-за разницы вкусов и характеров. Как же вы уживаетесь вчетвером?
— Уживаться гораздо легче, если мы не ждем, что другой должен стать твоей исключительной собственностью. Возьмите дружеские компании. Многие из них держатся десятилетиями. И это потому, что в них людей свела только сердечная привязанность, не нагруженная багажом взаимных требований и социальных условностей. При этом друзья часто помогают друг другу — но по доброте и отзывчивости, а не по обязанности. Часто внутри этих групп загораются и текут тайные романы. Уберите с них покров тайны — и у вас получится почти готовый полифам. Только необходимость таиться создаeт клубок подозрений, зависти, напряжения, обид.
— Были у вас уже случаи, когда кто-то из членов покинул полифам?
— В нашей группе — нет. Хотя в принципе мы готовы к этому. Но надеемся, что ядро сохранится. У нас гораздо больше шансов уцелеть, чем у моногамной семьи. Мы не знаем, сколько пар в Америке сегодня поклялись у алтаря «хранить, любить и беречь друг друга, до тех пор пока смерть нас не разлучит». Но мы знаем, что пять или даже шесть пар из каждых десяти кончат разводом. Статистика безжалостна.
— Если в полифаме так много преимуществ, почему же он до сих пор остаeтся таким редким явлением, почти аномалией?
— Потому что у него есть смертельные враги. И враги эти — самый могущественный клан в Америке. Имя этого клана: Американская ассоциация адвокатов. Число их достигло, говорят, уже шестисот тысяч. В Америке живут 70% адвокатов мира. Их огромные доходы на сорок процентов состоят из оформления разводов, раздела имущества, получения и передачи наследства. Распространение полифамов лишит адвокатов большой части этих заработков. Разводы резко пойдут на убыль, имущество будет оставаться внутри большой семьи, которая легально может быть оформлена как корпорация. А так как подавляющее большинство наших законодателей на штатном и федеральном уровне — члены этой ассоциации, они будут отчаянно сопротивляться легализации полифамов. Борьба предстоит долгая и нелeгкая.
— Неужели три ваших мужа не ревнуют вас друг к другу?
— Когда мы начинали наше движение «Любовь без границ», ревность казалась нам главным врагом и опасностью. Мы создали даже специальные тренировочные лагеря, где желающие могли пробовать свои силы в борьбе с этим чувством. Арендовали какой-нибудь уединeнный курорт, где пары и одиночки поселялись на две-три недели. Условие было такое, что каждую ночь каждый может проводить с новым партнeром. И что же оказалось? Никто не скрежетал зубами, не хватался за нож, не вызывал на дуэль. Но эксперимент начал разваливаться совсем по другой причине. Уже на второй, на третий день в колонии стали возникать устойчивые любовные пары, которые больше не хотели меняться партнeрами, не хотели ни с кем другим.
— Вот именно!.. Вот именно!..
В голосе, долетевшем из задних рядов, звучали гнев и насмешка. Лица вскочившей женщины не было видно — только торчал из полумрака еe обличающий палец.
— Вы можете хоть неделю расписывать нам ваш хвалeный полифам, а правда всe равно выйдет наружу!
— Какую же именно правду вы имеете в виду?
— А ту, что мужчина и женщина были созданы друг для друга. И после того, как они сливаются в браке, становятся одной плотью, им больше никто-никто не нужен. А все эти миллионы измен и разводов — только от нашей жадности и ненасытности.
— Я чувствую, что ваш протест и возмущение имеют глубоко личный оттенок. И вы не допускаете, что у других людей мог быть совсем другой опыт. Тоже очень личный и очень горький.
— Да, личный… От меня ушeл муж… Соблазнeнный вашими брошюрами и журналами… Ему, видите ли, захотелось, как он говорил, «расширить горизонты любви»… Я пыталась объяснить ему, как опасны эти эксперименты. Показать, что они разрушают самое ценное, что есть в браке: нашу исключительность, неповторимость друг для друга. Он не понимал. Не ценил. И, уйдя, разрушил главное моe сокровище: неповторимость.
— Я понимаю. В вашем случае это должно было быть очень тяжeлым ударом.
— «В моeм случае»? Что вы имеете в виду?
— Когда у женщины нет другой неповторимости, кроме того, что она — чья-то супруга…
— А вы!.. Вас… Вам воздастся за посеянный соблазн!.. Вот увидите… Как сказано в Евангелии: «Нельзя соблазну не прийти в мир. Но горе тем, через кого он приходит». Вас ждет жестокая кара — я уверена в этом.
В тeмных рядах послышалась возня, звякнули ножки передвигаемых стульев. Женщина выбралась в проход, каблуки еe возмущенно застучали по полу. В открытых дверях мелькнул силуэт, увешанный пакетами, сумками, зонтами, одеждой.
— В одном эта слушательница, безусловно, права, — задумчиво сказала доктор Деборович. — Полифам гораздо больше подходит для тех, кто в своей неповторимости уверен и так — независимо от наличия или отсутствия брачных отношений. Моногамщики часто сердятся на нас, осыпают вот такими обвинениями и угрозами. Но и мы не всегда способны сохранять спокойствие и ровную приветливость…
Докладчица вдруг сняла с себя мирную гирлянду и швырнула еe на стол. Сверкающий шлем волос съехал ей на лоб, как перед боем.
— Да, я тоже способна сердиться, впадать в гнев. Когда я вижу растерянные глаза ребeнка, которого разведeнные родители перебрасывают друг другу на несколько воскресных часов, как бесчувственный мяч, — я очень сержусь. И когда троим выпало счастье любить друг друга, а хор осуждающих голосов разрывает их, разбрасывает по трeм одиноким углам — тоже. И когда нанятые сыщики охотятся за влюблeнными со своими фотокамерами и микрофонами. И когда брошенная мать с детьми остаeтся на всю жизнь безнадeжно одна, а рядом живeт безнадeжно бездетная пара и не может взять еe в свою семью — тоже. Гнусность состоит в том, что нам — переполненным любовью — безлюбые говорят: «Нет, ты не смеешь любить больше, чем одного!» Что это, как не любовь по карточкам? Мы способны любить двоих, троих, четверых. Но душевная беднота хочет сравнять душевных богатеев с собой. Идeт настоящая классовая борьба. Когда же я думаю о том, как наживаются на всех этих горестных судьбах, на наших раздорах, разделах, разъездах, разводах так называемые служители закона, тогда я — да, сознаюсь! — впадаю просто в бесконтрольную ярость.
Зажeгся свет.
Кипер вскочил и начал шарить взглядом по залу. О, ДОЛЛИ, ДОЛЛИ, — ТЫ НЕ СДАШЬ ПОЛИФАМНЫЙ ЭКЗАМЕН, ЕСЛИ БУДЕШЬ ПРОПУСКАТЬ ТАКИЕ ЛЕКЦИИ.
Но нет — видимо, теоретические занятия студентке Кордоран были больше не нужны. Отличница, выпускница уже применяла полученные знания к жизни. Если верить рассказам Лорренбаха и Багразяна.
— Вот вы! — раздался вдруг повелительный голос докладчицы. Кипер с удивлением увидел, что палец доктора Деборович направлен на него.
— Да-да, вы! Пойдите сюда. Мне показалось, что и вы рассержены моим докладом. Но не решаетесь высказаться. Чего вы боитесь?
Кипер послушно подошeл. И сказал, понизив голос:
— Ничуть не рассержен. Скорее растерян. Многое для меня совершенно внове, многое осталось неясным. Хотел бы обо всeм расспросить — да. Но не на людях. Не могли бы вы мне уделить хотя бы полчаса? Всe это стало для меня вдруг жизненно важно. Я очень нуждаюсь в совете. Мы могли бы зайти в какой-нибудь бар или ресторан.
— Ну, нет! Ресторан — это слишком прозрачно. После обеда моногамный мужчина спрашивает: «Твоя квартира или моя?» Даже если ему не очень хочется. Таковы его понятия об этикете. Давайте уж по старинке — прогулка под деревьями. Остались тут у вас ещe парки, не отданные бездомным?
Песок на аллее был ещe весь в оспинах дождя. Но неуeмные шахматисты уже расселись за столиками в своих боевых рядах. Жeлтый лист иногда слетал к ним на доску, как десантник. Его осторожно извлекали из схватки, пускали дальше по ветру. Заходящее солнце старательно занималось поджогом верхних этажей в окружающих парк домах.
— Да, такие ситуации мне знакомы, — сказала доктор Деборович, выслушав печальный рассказ Кипера. — Есть люди, в которых моногамные поверья вколочены весьма прочно, выглядят чуть ли не врождeнным инстинктом. И им приходится очень нелегко, когда их монополия на устройство семейной жизни начинает трещать.
— Неужели вы верите, что это может произойти при нашей жизни? Честно сказать — не обижайтесь! — но ваше, как бы это сказать, движение кажется мне просто недолговечной экстравагантностью, причудой. Очередным завихрением на обочине нашего разогнавшегося века, такого жадного до всякой новизны.
— «Новизна»? Знаете, я по профессии историк, специализируюсь на истории России последних трeх веков. Казалось бы, что может быть консервативнее этой страны? И тем не менее их самая знаменитая императрица всегда имела двух-трeх сожителей-фаворитов. Четыре императора после неe жили в треугольном варианте — и это было всем известно. А их литераторы! Один поэт, бывший дипломат, завeл вторую семью при живой жене и нарожал кучу детей. Другой поэт, редактор самого знаменитого журнала, многие годы сожительствовал с женой своего сотрудника и соратника. Один из самых знаменитых романистов прожил чуть не всю жизнь с французской певицей и еe мужем. Супружеские четырeхугольники в их среде тоже не редкость. По всей России стоят памятники поэту, который жил в треугольном альянсе со своим другом и его женой. Вот вам и новизна, вот вам и разогнавшийся век.
— Ну, хорошо… Пусть моногамия навязана современному обществу привычкой и традициями. Но есть же и такие, у кого это сидит в крови. Как у меня. Что делать нам, несчастному моногамному меньшинству?
— Вот вы сказали, что вам дико даже представить себе жизнь втроeм. То есть с вашей возлюбленной и еe мужем. А могли бы вы себе представить другой треугольный вариант: вы один, а жeн — две?.. Ага, молчите. Такое сочетание кажется вам вполне приемлемым? Вот она и вышла наружу — ваша настоящая мечта. «Моe!» — всe сводится к вечному «моe». «И это моe, и эта, и эта, и та…»
— Не знаю… Я промолчал, пытаясь честно вслушаться в свои чувства…
— Кажется, я придумала, что вам нужно делать. Женитесь!.. Да-да — найдите себе понимающую подругу среди подписчиц нашего журнала, вступите с ней в брак, а потом пригласите вашу возлюбленную присоединиться к вам. Вполне возможно, что ей это понравится… Она же вам объясняла, как ей дорога свобода в любви, свобода в возлюбленном… Создав собственный полифам, вы вознесeтесь в еe глазах, и она уйдeт к вам от мужа… Это вполне реальный сюжет.
Кипер остановился, чтобы вглядеться в лицо доктора Деборович. Издевается или всерьeз?
Проповедница безграничной любви смотрела поверх его головы. Неоновые огоньки в еe глазах сверкали мечтательно и вдохновенно. Запоздалый спортсмен выкатился из-за поворота аллеи, беззвучно пронeсся мимо них. Ролики его коньков крепко впечатали в песок палые листья. Кожаные доспехи на коленях, локтях, голове делали его похожим на таинственного воина из светлого полифамного будущего. На посланца, отправленного учиться на ошибках грустных моногамных времeн.
II-6. Шантаж
— Это просто возмутительно, — говорила Полина. — Сейчас позвонила пациентка, которую мы буквально спасли год назад. Было обнаружено, что для неe лучшая терапия — походы по магазинам. Каждый поход возвращает ей здоровье. Я написала статью о новом методе, он был одобрен на последней конференции. И пациентка вполне обоснованно включила в налоговую декларацию стоимость своих покупок — нельзя же ходить по магазину, ничего не покупая! — как медицинские расходы. Но сейчас налоговое управление судит еe за жульничество. Кошмар какой-то, средневековье.
Кипер сочувственно кивал.
Полина любовно вывела последнюю завитушку своей подписи и протянула Киперу рецепт.
— А заходил к тебе гость из Пенсильвании, доктор Мэтьюс?
— Нет, не припоминаю. Что ему нужно?
— Это был довольно странный визит. Он записался на приeм под видом пациента. Но сразу признался, что на самом деле представляет Центр статистических обзоров. Штаб-квартира в Филадельфии. Они получили большой грант на изучение проблемы разводов. В их рабочей группе есть социологи, юристы, психиатры, даже священник. Ведь разводы превращаются в общенациональное бедствие. Ему поручено исследовать связь между разводами и профессиональным стрессом. А среди членов нашей ассоциации стрессовые состояния учащаются. Работа с нервнобольными не проходит нам даром. Руководство ассоциации встревожено, поэтому согласилось дать Центру списки недавно разведeнных психиатров. Так доктор Мэтьюс попал ко мне. Он знает, что моe время стоит недешево, и готов был оплатить его по обычным расценкам.
— И что же ты ему рассказала? Хотел бы я услышать, как ты объясняла причины нашего развода. Шизофреник-муж, который упрямо отказывался испробовать новые методы лечения? Мания кинематографического величия? Полное невнимание к нуждам семьи, был занят только собой?
— Я описала ему наши отношения так, как я их вижу, как понимаю. Вообще же у меня возникло ощущение, что его больше интересовали не чувства, а фактическая часть. Когда вступили в брак, когда развелись, как долго прожили вместе. Подробно расспрашивал, были ли периоды жизни врозь. Когда я упомянула, что ты иногда уезжал на месяц и дольше на съeмки в Пенсильванию, заинтересовался, стал записывать даты. Я не помнила точно — он собирался зайти к тебе и уточнить.
— Его счастье, что не зашeл. Я бы его спустил с лестницы. Ненавижу этих ковыряльщиков прошлого. Превращают тебя в точку на графике и делают вид, что занимаются наукой. А мужу ты рассказала об этом визите?
— Нет, зачем. У Стивена сейчас очень трудный период на работе. Он нервничает, срывает досаду на мне. Отыскивает в журналах карикатуры на психиатров и требует, чтобы я смеялась вместе с ним. Выписывает какие-то хлeсткие афоризмы и подкладывает их мне на рабочий стол. «Теория психоанализа — рабочая песнь фрейдистских галерников». «Бессознательное — территория психоаналитической мафии». «Если вы говорите с Богом, вы молитесь. Если Бог говорит с вами — вы шизофреник». И эти мерзости застревают в памяти. Откуда в нeм эта потребность огорчать и унижать меня? Очень похоже на синдром патологического самоутверждения. Я предлагала ему пройти курс лечения у очень хорошего психотерапевта. В ответ — только издевательский хохот.
— Да, отклонения в наши дни растут, как грибы. Работы вам — непочатый край. Я тут попал на сборище новых уклонистов. Докладчица доказывала, что брачный союз между мужчиной и женщиной устарел. Что пора строить семьи из трeх, четырeх, пяти супругов. И слушать еe пришло довольно много народу.
— Это называется полигамный синдром. Кое-кто из моих коллег занимается им. Говорят, что очень плохо поддаeтся лечению. Больные реагируют крайне агрессивно на медицинскую помощь. Или предлагают врачу присоединиться к их брачной комбинации. Чтобы, так сказать, изучить проблему изнутри.
— Тебе ещe не предлагали такое?
— Куда уж мне. Я и из двух-то кубиков, похоже, не умею выстроить прочный домик. Когда от тебя ждут и требуют того, чего в тебе нет, — это очень тяжело. И горько.
Полина отвернулась к окну.
ЭЙ, КАМЕРА БАГРАЗЯНА — СЮДА! ЛОВИ КОРОТКИЙ МОМЕНТ: ЖEЛТАЯ ЛИСТВА ЗА ОКНОМ И ЖEЛТАЯ ЛИСТВА В УВЛАЖНEННЫХ ГЛАЗАХ.
Кипер был тронут еe печалью. Жалобы на супруга — это такой волнующий жест доверия. И близости. Она опять хотела невыполнимого. Чтобы родной муж любовно принимал еe всю целиком, такой, как она есть. Жаль, что мода изменилась за последние годы. И еe колени спрятаны под белым халатом. Но ведь он помнил их и так. И всe остальное. О, да — глазами и ладонями помнил.
Он мысленно снял с неe белую шапочку. Халат, блузку, юбку. Раздел до нитки. Слегка повернул к свету. Потом посадил рядом одетую Эсфирь. Получилось похоже на знаменитую картину. Кажется, она называется «Любовь небесная и земная». И он никогда не мог понять, которая из двоих — земная. В роскошном платье или обнажeнная?
Но сейчас это было неважно. Он принимал обеих. И они принимали его. И друг друга. Вот улыбнулись, вот переплели пальцы. Возможно, доктор Деборович была права. Возможно, его моногамность не была такой уж прочной. Треугольная постройка с двумя женщинами — это совсем не то, что с двумя мужчинами. Она не вызывала в нeм протеста. Наоборот — манила. Неважно, что они с Полиной в разводе. Можно жениться второй раз. Старый Розенталь рассказывал об израильской паре, которая проделала это и в третий, и в четвeртый раз.
Он попробовал позвать Долли. Та вошла смущeнно и нерешительно. В платье из небесно-земных мандариновых листьев. Осторожно подсела к двум другим. Те приветливо потеснились. О чeм-то тихо спросили еe. Вскоре они уже шептались и хихикали, как старые подруги.
— Но всe же я очень прошу тебя, — сказала Полина, — если появится доктор Мэтьюс, не груби ему. Он ни в чeм перед тобой не виноват. Ему поручили работу — он еe выполняет. Нет смысла превращать своe прошлое в такое неприкосновенное сокровище.
Она проводила его до двери кабинета. Подставила щeку для невинного поцелуя. Запах лекарств, помады и — неужели вина? Переступить порог — как вернуться из заграничной поездки. Срок вашей визы истек. Продление? О, это надо заслужить, заслужить.
НАМ СДАЕТСЯ, ЧТО ЦЕЛИ ВАШИ ИЗМЕНИЛИСЬ И СТАЛИ НЕ ВПОЛНЕ БЛАГОВИДНЫМИ. НЕТ УЖ, РЕШАТЬ БУДЕМ МЫ.
Кипер вернулся к себе в спальню-студию. Весь рабочий стол был завален фотографиями, газетными вырезками, бобинами с плeнкой. Жизненный путь мистера Лестера в кинокадрах выглядел слишком сияющим и прямым. Победно играл в хоккей, смело сражался с врагами на войне, влюблялся, женился, растил детей и внуков. Всe было безнадeжно предсказуемым в этой судьбе. Всe, кроме смерти. Но о смерти — ударом об асфальт — заказчики как раз просили не упоминать.
Труднее всего было рассказать о профессиональной деятельности героя. Финансовые операции — как их изобразить на экране? Кипер честно пытался вчитаться в статьи и брошюры. Понять. Чаще всего там мелькало слово «убежище». Мистер Лестер строил убежища от налогов. И торговал ими. Он умел находить их в самых неожиданных местах. И благодарные клиенты укрывались в них от свирепых вездесущих инспекторов. Не нарушая при этом никаких законов.
Например, кто не видел, проезжая по шоссе, высокие щиты с придорожной рекламой? Но обычный водитель не обращает на них внимания. Разве что сглотнeт слюну при виде знакомого названия ресторана. И вслушается в голос поджелудочной железы: пора или не пора? Не то мистер Лестер. Ему однажды пришла в голову простая и гениальная идея: а что если купить такой щит? Ведь это будет капиталовложение. Ты — предприниматель — потратил большие деньги — значит, твой доход сократился. А с меньшего дохода ты платишь меньший налог.
Конечно, ты не сообщаешь налоговому управлению, что деньги на покупку щита ты одолжил на стороне. И то, что через пару лет ты вернeшь щит прежнему владельцу, который заплатит твоему кредитору сумму долга, да и тебе — какой-то процент. Почему он согласится это сделать? Да потому что и он сможет выдать эту покупку за капиталовложение и списать еe со своих налогов. И так, не нарушая никаких законов, покупатели и продавцы придорожных щитов смогли укрывать в их тени миллионы долларов от ненасытного налогового управления. А наивные водители воображали, что щиты стоят себе и стоят неколебимо. Об их замысловатых перемещениях в волнах финансового океана они и не догадывались. То же самое — с ветряными электрическими мельницами. Они вдруг стали вырастать и плодиться по всей стране с неслыханной скоростью. А почему? Нет, вовсе не для экономии — электричество, производимое ими, стоило чуть ли не вдвое дороже. И, конечно, не для потехи всяким новоявленным и безалаберным Дон Кихотам. А потому они стали вырастать, что фирма мистера Лестера объяснила богатым вкладчикам, как выгодно тратить деньги на это ветреное дело. Ибо правительство, пытаясь развивать новые источники энергии — не дымный уголь, не липкую нефть, а светлое солнце и чистый ветер, — ввело щедрые налоговые поблажки для покупателей ветряных мельниц. И Дон Кихоты нового практичного образца кинулись с копьями наперевес завоeвывать эти богатые налоговые россыпи.
Да, это было уже кое-что. Кадры с придорожными щитами и ветряными мельницами, похожими на самолeтные пропеллеры, поплыли по экрану. Но тут зазвонил телефон. Смущeнная Полина спрашивала, не может ли она зайти и одолжить у него десять долларов на бензин. Она забыла дома кошелeк, а бак в еe машине почти пуст.
— Конечно, о чeм разговор, — сказал Кипер.
Он сказал это, не отрываясь от экрана. Пальцы его продолжали двигать рычажки монтажного пульта. Но вдруг он понял, что не может вернуться к работе. Он ждал звука еe шагов на лестнице. Плeнка начала прилипать к горячим пальцам. Горячее «тук-тук-тук» гудело в висках.
Он вдруг вспомнил одно утро. Да, они уже жили в этом доме. Полина уехала на работу, а у него выдался свободный день. Видимо, она торопилась, бегала, переодеваясь, из комнаты в комнату, хватая то одно, то другое. Туфли валялись в кухне, чулки — в кабинете, рубашка — в столовой, два лифчика — в ванной. Он ходил из комнаты в комнату, подбирал эти вещи. Ждал привычной вспышки раздражения на беспорядок, но еe всe не было и не было. Он вдруг прижался лицом к шелковистой ткани и стал дышать через неe. Он подумал, что, наверное, это и есть любовь и что он никогда в жизни не был так счастлив.
— …А-а, ты всe здесь переставил, — сказала Полина, входя. — Действительно, книжная полка в том углу выглядит лучше. Но зато кровать стала как-то слишком заметна. Вот если бы в той стене был эркер, еe можно было бы задвинуть туда. Тебе нужно пригласить специалиста декоратора. Я всегда говорила, что в этой комнате много неиспользованных возможностей.
Эркер в стене! Что-то родное, что-то трогательно невыполнимое таили в себе эти слова.
Полина стояла посреди комнаты. Освещенная всеми четырьмя окнами. Посол дружественной державы с ответным визитом. Только что пересек границу. Спустился по трапу самолeта. Ждет оркестра, цветов, салюта. Кипер медленно пошeл ей навстречу. Сжимая в руке десятидолларовую бумажку. Она приветливо улыбалась.
ДА, ПЕРЕГОВОРЫ ВПОЛНЕ ВОЗМОЖНЫ. НИЧТО НЕ МЕШАЕТ НАМ ЗАКЛЮЧИТЬ ДОЛГИЙ И ПРОЧНЫЙ МИР. НА НОВЫХ И НЕ СОВСЕМ ОБЫЧНЫХ УСЛОВИЯХ.
Но вдруг она отвела его руку. С изумлением уставилась на экран.
— Боже мой, да это же Ховард Лестер. Зачем он тебе? Что он тут делает?
— Ты его знаешь?
— Он был моим пациентом лет пять назад. Приходил элегантно одетый, но почему-то всегда пах рыбой. Или крабами.
— А может быть, устрицами?
— Ну, не знаю. Я старалась сидеть подальше от него. Не имею права назвать его синдром, но…
— Имеешь! — завопил Кипер. — Можешь! Теперь всe можешь… Пять лет назад? Значит, ты принимала его здесь, в этом доме? И он знал твой адрес и телефон?
— Ну, конечно. А что такое? Что с ним случилось?..
— Он умер!.. Трагически погиб! Сейчас, сейчас я всe объясню… Но сначала должен сделать один звонок… Немедленно!.. Сержант Ярвиц? Говорит Кипер Райфилд… Спешу вам сообщить, что всe прояснилось. Покойный мистер Лестер, оказывается, был пациентом моей бывшей жены, доктора Райфилд. А она принимала больных у нас в доме. Поэтому у него и был в записной книжке наш домашний адрес и телефон. Видите? Теперь-то вы можете вычеркнуть меня из списка подозреваемых?
Сержант Ярвиц молчал. И в этом молчании была угроза, которая одолевала километры медных проводков. И затекала в ухо, как яд.
— Не вижу — почему, — сказал наконец сержант. — Что это меняет? Мистер Лестер был пациентом вашей жены, бывал в вашем доме. Таким образом вы и познакомились. Логично?
— Но я не был, не был, не был с ним знаком!
— Это ещe нужно доказать. А пока хочу спросить вас о другом. — Голос сержанта на минуту смягчился, но тут же взвился до крика: — Вы зачем толкаете людей на лжесвидетельство?!
— Я?!..
— Вы звонили своему дантисту? Пытались обманом получить справку о визите 15 июня? Да вы понимаете, чем это вам грозит? Это уголовное преступление. Называется «попытка помешать ходу правосудия». Карается сроком до двух лет. Ещe одна такая выходка — и я заставлю вас дать подписку о невыезде. Не говоря уже о том, что ваше алиби улетело в трубу!.. В ближайшие дни нам придется встретиться снова — имейте это в виду.
Кипер не заметил, как ушла Полина. Не заметил, как померк свет во всех четырeх окнах. Он сидел, склонившись над рабочим столом. Тупо глядя на обрезки чужой жизни. Вдруг ставшей для него такой далeкой, такой ненужной. С трудом заставил себя сгрести все материалы в ящик стола. Несколько конвертов застряли под настольным календарeм. Ах да, он извлек их вчера из почтового ящика. Но до сих пор не нашeл минуты открыть. Выбросить, не читая?
Он всe же заставил себя включить свет. Два письма были от «Симпсон с партнeрами». Эти можно переслать Ларри, не читая. Ещe одно письмо — от Школьного учителя. Кипер достал костяной ножик для разрезания бумаг — подарок Джози, вскрыл конверт.
«Дорогой К. Р.!
В октябре здешняя природа устраивает себе недолгий отпуск. Всe будто застывает в некой каникулярной задумчивости. Только в мире насекомых продолжается слабое шевеление. В мою раковину и ванну время от времени падают какие-то существа, с тысячью ножек, с прозрачными усами, с выпуклыми глазами — никчeмные, самодовольные, суетливые, никем не поедаемые, никем не изучаемые. (Впрочем, может быть, где-то на библиотечных полках пылятся уже диссертации, описавшие и эту водяную гниль?)
Человек невольно поддаeтся оцепенению природы, прерывает вечную череду сельских забот. Косить траву больше не нужно, сгребать палые листья ещe рано. Можно заняться мелким ремонтом, покрасить ограду, убрать садовые инструменты в подвал. Но с этим справляешься за два-три часа. Бездна свободного времени делается шире, глубже, опаснее. И, конечно, затягивает меня всe дальше в чтение мудреных книг.
Очередное моe увлечение — книги об «умном незнании». То есть о проникновении в Божественную суть бытия путeм отрицания всех зримых и осязаемых свойств его. Оказывается, такой подход имел место почти во всех религиях. Например, в индуизме человек может приблизиться к Брaме, запретив себе любые виды описания его. «Он не может быть обозначен словами… Нельзя его обозначить и качеством, ибо он вне качеств; ни деятельностью, ибо он вне деятельности… Нельзя его обозначить и через отношение, ибо он не имеет «второго» и не есть объект чего-либо, кроме самого себя. Он один, от коего слова отлетают».
То же самое обнаруживаем мы и в даосизме. «Дао нельзя услышать: то, что можно услышать, не Оно. Дао нельзя увидеть: то, что можно увидеть, не Оно. Дао нельзя выразить в словах: то, что можно выразить в словах, не Оно. Знаем ли мы бесформенное, которое даeт форму форме? Таким же образом Дао не допускает быть названным».
Как ни странно, даже в христианстве, где в центре — вера в Бога, принявшего образ человеческий, были сильны подобные течения. «Это не есть ни душа, ни интеллект, ни произносимое, ни мысль, ни число, ни порядок, ни величие, ни малость, ни равенство, ни неравенство, ни доброта, ни сыновство, ни отцовство, ни что-либо среди несуществующего, ни что-либо среди существующего…»
Не пытаются ли здесь мировые религии выразить на своeм языке то, что великий Кант назвал «вещью в себе»?
Так или иначе, постепенно эти мысли проникают в тебя, и ты начинаешь верить, что о самом важном можно только молчать. Или описывать Его через бесконечные «не». Например:
Хризантемы в саду НЕ покрыты инеем, НЕ гнутся под шмелями, НЕ блестят росой, НЕ вянут под солнцем.
Облака, проплывающие над крышей, НЕ темнеют, НЕ грохочут, НЕ сверкают, НЕ изливаются градом и дождeм.
Дорога, уходящая от моего дома, НЕ вьeтся по склону холма, НЕ исчезает в шиповнике, НЕ обходит стороной ферму Готлибов, НЕ трескается под напором древесных корней.
Женщина, навестившая меня вчера, НЕ пишет мне писем, НЕ делает ни одного волоса на своей голове из белого чeрным, НЕ жалуется на жeсткость кровати, НЕ спрашивает меня, люблю ли я еe. Она та, «от которой слова отлетают».
Я НЕ прощаюсь с тобой и НЕ теряю надежды, что и ты когда-нибудь пожелаешь навестить меня в этих холмах, а может быть, даже НЕ захочешь умчаться на следующий же день, как это бывало с тобой в юности.
Искренне твой Антонио А.»
Последнее письмо было украшено картинкой, изображавшей какую-то длинноносую птицу. В углу — адрес отправителя: «Общество по охране белоклювого дятла». Кипер готов уже был выбросить нераспечатанный конверт в корзину. Но заметил над адресом имя, написанное от руки. Доктор Мэтьюс? Кажется, так звали визитeра Полины. Пришлось вскрыть и этот конверт.
«Уважаемый мистер Райфилд-Визерфельд! Я был очень рад узнать от Эсфири Розенталь о горячем интересе, проявленном вами к судьбе белоклювого дятла. Положение этой красивейшей птицы на сегодняшний день поистине трагично. Как вы знаете, она может обитать лишь в больших лесах по берегам рек, где есть много упавших и засохших деревьев. Под корой таких деревьев живут жуки и личинки, составляющие главную пищу этой породы. Но таких лесов становится всe меньше. Цивилизация наступает повсюду. По нашим сведениям, несколько десятков белоклювых дятлов ещe живут в лесах Джорджии, Флориды, Техаса. Но у нас, в Пенсильвании, их практически не осталось. Если мы не примем срочных мер, прекрасному созданию Господа нашего грозит полное уничтожение.
Ваша готовность оказать финансовую поддержку нашему делу вызывает у нас естественное чувство горячей благодарности. Чеки можно направлять по вышеуказанному адресу, на имя «Общества защиты белоклювого дятла». Две тысячи долларов в месяц будут заметным вкладом в нашу нелегкую борьбу.
Идя навстречу Вашему пожеланию, мы обязуемся держать Вашу благотворительную деятельность в секрете. Ни ваша бывшая жена Джози Визерфельд, ни еe начальница, миссис Фербюссон, ни Ваша бывшая жена, Полина Сташевич-Райфилд, ни Ваши будущие жeны ничего не узнают о наших с Вами контактах. Тот факт, что Ваш короткий брак с Джози Визерфельд хронологически совпадал с гораздо более длительным браком с доктором Сташевич, никакого влияния на судьбу белоклювого дятла оказать не может и не должен. Наши законы о браке не должны мешать благородному делу защиты природы.
Конечно, у Ваших жeн и их адвокатов могут быть свои представления о том, на что Вы должны тратить честно заработанные деньги. Но ведь в этом мире каждый имеет право направлять свои силы и средства на поддержку того, что он считает наиболее важной и первоочередной задачей.
Ещe раз благодарю Вас за то, что Вы выбрали защиту белоклювого дятла делом своей жизни,
неизменно признательный,
доктор А. Мэтьюс»
Дочитав, Кипер первым делом попытался нащупать телефон. Но зловещие строчки не давали ему отвести взгляд от страницы с изящной птицей в углу. Он шарил вслепую. Трубка выскальзывала из пальцев, как рвущийся на свободу дятел. Наконец он кое-как ухватил еe, набрал номер.
— Эсфирь?! За что?.. Что ты со мной делаешь?.. Кто такой доктор Мэтьюс?.. Значит, ты меня предала, предала?.. О чeм тут говорить! Я всe-всe про тебя понял… Да, я готов выслушать… Хотя не представляю, что ты можешь сказать в своe оправдание… Мне?.. В чeм я должен признаваться?.. Джози Визерфельд?.. Ты хочешь знать, кто такая Джози Визерфельд?.. А почему я должен тебе доверять?.. После всего, что случилось… Ну, хорошо… Завтра с утра?.. На дамбе?.. Но имей в виду: на этот раз я не приму никаких отговорок! Тайнам, недомолвкам — конец!.. Мне нужна наконец вся правда про тебя. Вся — понимаешь?!
II-7. Признания
Земляная дамба тянулась чуть не до середины Главной реки. Узкая дорога, проложенная по ней, с трудом отбивалась от бесчисленных врагов. Кусты наступали на обочину, трава прорывалась в щели асфальта, вода и ветер уносили песок. И всe это героическое противоборство кончалось тупиком — бетонными остатками старого причала посреди реки. Два ранних рыбака любовно ласкали задранные к небу удилища.
Эсфирь дочитала письмо, вернула его Киперу. Покачала головой. То ли с отвращением, то ли с недоумением.
— Какой негодяй… Боже, какой негодяй… Всегда его недолюбливала, ждала подвоха… Но такое!..
Кипер сидел на краю скамейки. Глядел на речную рябь, на дрожащие натянутые лески, на туман, ползущий над водой. Eжился под утренним ветерком.
— Ты можешь рассказать всe с самого начала? Но так, чтобы совсем-совсем без вранья? Прямо с того дня, когда ты сунулась мне под колeса? Я ведь до сих пор надеялся, что это была случайность…
Эсфирь вытащила из-под ворота розовый шарфик, повязала его на голову. Крепко затянула узел под подбородком.
— Как сказал бы наш Экклезиаст, есть время темнить, есть время сознаваться. Всему своe время под солнцем. И под туманом… Так вот… Если без вранья, то — нет. Не случайность. Заказ на тебя мы получили ещe за месяц до этого. От нашего коллеги из Филадельфии. От этого самого треклятого Мэтьюса.
— Кто такие «мы»? Что такое «заказ»? Ваш коллега — но в чeм?
— Мы — это «Следопыты Сиона». Частное сыскное агентство. Отец был в Израиле полицейским, у него большой опыт. Я окончила юридический факультет, но работы найти не могла. А тут в семье подруги случилось большое несчастье: убежала из дома еe сестрeнка, девочка четырнадцати лет. И мы с отцом помогли еe быстро найти. Семья подруги — люди богатые — уговорили нас взять плату. Заверили, что профессиональным сыщикам пришлось бы выложить в два раза больше. И тогда мы с отцом подумали: а почему бы и нам не стать профессионалами? Так и возникло наше агентство. И существует вот уже почти пять лет.
— Воображаю, как много преступников вы изловили за эти годы.
— Преступников ловит полиция. Наше дело — поиски потерявшихся. Ведь часто люди теряют связь друг с другом, не желая того, по чистой случайности. Переезд, долгая болезнь, запропастилась записная книжка. Но есть, конечно, и ситуации, когда мы ищем человека, который вовсе не хочет, чтобы его нашли. Как, например, в твоeм случае.
— И кто же «заказал» вам искать меня?
— Мэтьюс не сообщил нам имя клиента. Просто переслал все данные и попросил провести поиск в трeх штатах. Сказал, что разыскивается муж, который убежал, оставив жену с ребeнком без всякой поддержки. Самое обычное дело. Но я таких типов не выношу. Охочусь за ними с азартом, со страстью. Поначалу казалось, что найти тебя будет очень трудно. Всех данных у нас было: номер твоего автомобиля в регистрационной книге мотеля. Где ты останавливался под именем Сэмсон Визерфельд. Но ведь прошло семь лет! На наше счастье, ты до сих пор ездишь в своeм старом «фальконе», с тем же номером.
Один из рыбаков рванул удилище и начал крутить катушку. Упиваясь игрой с тайной, растягивая противоборство. Честно давая своей добыче последний шанс. Рыбeшка вылетела из воды, растопырив плавники. И скоро уже колотилась о пластмассовые стенки ведeрка.
— И что же можно узнать о человеке по номеру его машины? — спросил Кипер.
— Дальше нужно было идти по этой ниточке шаг за шагом. В бюро регистрации автомобилей мы узнали имя владельца. То есть твоe настоящее имя. В отделе регистрации браков — что ты был женат на Полине Сташевич. В полиции нам сообщили, что уголовных дел за тобой не числится. В телефонном справочнике ты даeшь только номер почтового ящика. Но жена твоя должна была давать и уличный адрес своим пациентам. Так мы нашли твой дом. Тебе, правда, важно всe это знать?
— Ещe как!
— Потом возникла проблема с фотографией. Заказчик хотел быть уверен, что ты — именно тот, кого они разыскивают. Ведь «фалькон» мог быть просто продан или передан другому. Но улица у вас такая тихая, что караулить тебя у дома было невозможно. Стоящий долго автомобиль с водителем внутри вызвал бы подозрения. Нам пришлось устроить ту охоту на шоссе. Я пыталась ехать рядом, чтобы отец мог сделать снимок, но ничего не получалось. Мы незаметно доехали за тобой до «Космоса» и узнали место твоей работы. А оттуда поехали за тобой до «Крогера». Как назло, плeнку заело в аппарате. Мне пришлось ехать домой за другим.
— Значит, весь этот долгий задушевный разговор с твоим отцом?.. О детях, о жизни, о любви… Ему просто нужно было удержать меня до твоего возвращения?..
— Но не удалось… Сняли мы тебя только на следующий день. Когда ты выходил из дверей под зонтиком. У нас ведь тогда уже был повод торчать у твоего дома — визит к психотерапевту Сташевич-Райфилд. И заказчик сразу узнал тебя на фотографии. И подтвердил, что это ты. Можно было возбуждать судебное дело. И требовать с тебя алименты за все эти годы. Но я… Я предложила Мэтьюсу действовать наверняка. Прислать нам анализ крови ребeнка. Чтобы сравнить его с твоим. Сказала, что сделаю это бесплатно.
— Святители и осветители — но почему!? Тебе-то зачем это было нужно?
Эсфирь вглядывалась в дальний берег реки. Долгий гудок поезда протянулся, как леса, вытягивал из тумана то жeлтые деревья, то белых чаек, то синюю крышу ресторанчика на другом берегу.
— Потому что я хотела… Я уже знала тебя и не верила… Я просто не могла поверить, что ты… Что ты способен бросить своего ребeнка без поддержки… Конечно, это не профессиональный подход… Но к тому моменту… Не знаю, много ли оставалось от моего профессионализма… Я имею в виду — по отношению к тебе… Да-да… Ваша честь, я обвиняю этого человека в разрушении моих рабочих навыков… То есть способности трезво смотреть на вещи… И на людей… А вообще, это часто так бывает: мужчина убегает, потому что знает — или думает, — что ребeнок не его. И только анализ крови может показать…
— Значит, тогда с арбузом?.. Ты чуть не отрезала мне палец, только для того…
— Пойми — я должна была убедиться!.. И как я была счастлива, когда анализ показал, что ты не можешь быть отцом того ребeнка… Наш первый праздник с бухарским пловом…
— Но почему же меня не оставили в покое?
— Видимо, Мэтьюс почуял добычу. Я ведь не знаю, что ты там вытворял в Пенсильвании. Чем он тебя шантажирует? Ты женился на этой Джози? Когда уже был женат на Полине? Он грозит тебе обвинением в двоеженстве? Две тысячи долларов в месяц за молчание — это недeшево.
Кипер не отвечал. Он чувствовал привычное жжение в щеках. Столько лет он никому не рассказывал про Джози. Это была главная тайна его жизни. Самая дорогая. Даже Школьный учитель ничего не знал о ней.
— Конечно, ты не обязан мне рассказывать… Особенно теперь… Когда я во всeм созналась… Сняла все луковые оболочки. Остаток можно выбросить вместе с шелухой… Я очень боялась этой минуты… Уговаривала себя, что вообще-то здесь нет нашей вины… Не было бы нас — Мэтьюс заказал бы слежку другому… Но так уж оказалось, что это были мы… Мне бы ужасно, ужасно хотелось исправить то, что мы — хоть и невольно — натворили… Но я не смогу, если ты… до тех пор, пока ты мне не расскажешь…
Туман медленно уплывал вверх по реке. Вдалеке проступили опоры моста. Не самого Главного, но самого длинного. Термитная цепочка автомобилей беззвучно ползла за добычей на левый берег.
— Ты знаешь, вот этот бетонный причал — он ведь был построен во время войны, — сказал Кипер. — Пришлось сооружать искусственную дамбу чуть ли не до середины реки. Чтобы к нему могли приставать океанские суда. И на них по ночам грузили танки, орудия, войска, боеприпасы. Всe делалось вдали от большого города, под покровом ночи, чтобы не пронюхали немецкие шпионы. Нагруженные суда плыли в Европу, а немецкие подводные лодки караулили их на подходе. И многие топили. Это я вспомнил по поводу наших секретов… Мы часто устраиваем их не там, где грозит настоящая опасность… А там, где можно натянуть покров… Эти военные суда… Мы не могли окутать их ночным мраком на весь путь до Европы… Но что-то ведь надо было сделать… Вот мы и прятали их в ночи хотя бы на время погрузки…
Эсфирь молчала. Второй рыбак выплюнул сигарету и погладил пальцем натянутую леску. Что-то показалось ему подозрительным. Он схватил удилище и начал тянуть. Приходя постепенно в изумление и восторг. Криками призывая приятеля на помощь.
Тот прибежал с сачком на длинной ручке. Вдвоeм они извлекли из воды какое-то змееподобное чудовище. Длиной чуть ли не в метр. Оно продолжало извиваться даже после того, как один из рыбаков отрезал ему голову складным ножом.
— Доктор Мэтьюс! — вдруг оживился Кипер. — Гляди — это будет новый доктор Мэтьюс! Один мой приятель верит в переселение душ. И он сказал бы, что сейчас душа этого угря переселилась где-то в новорожденного младенца, который вырастет и станет скользким и зубастым негодяем.
— Мы с отцом не очень следуем еврейским традициям и правилам… Но всe же хорошо, что нам запрещали есть эту гадость…
— Да… Так о чeм мы говорили минуту назад?.. О тайнах, секретах?.. Пенсильвания, Джози… Честно говоря, большой тайны тут нет… Джози — моя младшая сестра… Которую я очень, очень люблю. И всю жизнь пытаюсь защищать от бед и людей… Но, видимо, не очень успешно… И если ты сумеешь мне помочь…
Она протянула ладонь в его сторону. Раскрыв еe, как попрошайка. Он покосился, но не вынул рук из карманов. Ладонь осталась лежать на скамейке пустой.
— Начать нужно вот с чего: Джози с детства была очень умненькая и способная. За исключением одной вещи. Никогда не понимала, что такое «собственная выгода». Когда она пошла учиться на медицинский, родители вздохнули с облегчением. Решили, что она «повзрослела» и теперь станет думать о больших заработках и прочем. Но она их вскоре разочаровала. Увлеклась исследовательской работой, где денег платят очень мало. Еe ужасно заинтересовала одна детская болезнь. Или психическое отклонение. Бывает, что ребeнок растет очень замкнутым в себе. Не смотрит людям в глаза, не любит, когда его трогают, не может научиться говорить. Часами сидит на одном месте и раскачивается. Или ритмично колотится головой о стену, о кровать, о стул.
— Да, я где-то читала о таком.
— Называется «аутизм». От латинского слова «сам». У наших родственников была девочка, наша кузина, страдавшая этой болезнью. Джози еe очень любила, проводила с ней много времени. Поэтому у неe как бы со старта был накоплен большой опыт. Какого не было даже у старших врачей в той клинике, куда она поступила после университета. Ведь это совсем новая область медицины. Джози стала применять к больным детям приeмы, которые помогали ей с нашей кузиной. И эти приeмы оказывали очень хорошее действие. В клинике ею были довольны. Скоро она уже печатала статьи, выступала с докладами. Она была страшно увлечена своей работой.
— Ты помнишь, какие это были приeмы? Для примера?
— Например, она заметила, что эти дети хорошо реагируют на музыку. Часто бывает так: говорить ещe не умеет, а мелодию на детском пианино воспроизводит безошибочно. И она стала использовать музыкальные игрушки. Или она придумала, как научить таких детей не бояться смотреть в глаза. Она стала кормить их, неся ложку как бы от своего лица к их ротику. Тогда они поневоле привыкали смотреть в лицо. И это было связано с приятными ощущениями. Наша кузина первые слова произнесла в пять лет, когда ей дали прокатиться на пони. Джози попыталась устроить такое катанье для детей в клинике, и им это явно пошло на пользу.
— Говорят, домашние животные очень помогают сохранять бодрость старикам. А «старый — что малый». Как такие дети с кошками и собаками?
— Не знаю. Конечно, пони, лошади — это дорогое удовольствие. Но главный еe приeм был совсем дешевый, то есть практически бесплатный — «обнимание». У них часто бывают вспышки беспричинного гнева. Ребeнок начинает кричать, колотить руками и ногами, вырываться. Тогда Джози хватала его в охапку и держала, крепко прижимая к себе. Не обращая внимания на крики и метания. Иногда полчаса, иногда час. После нескольких таких обниманий ребeнок становился более доверчивым к ней, как бы раскрывался. И многие матери, применившие этот нехитрый приeм, сообщали, что дети словно бы возвращались к ним.
— Надо бы мне всe это запомнить. Вдруг и с моим ребeнком случится подобная беда. Я читала, что такие дети, как правило, рождаются у слишком умных родителей. Значит — мой случай.
— Джози говорила, что этот приeм она впервые попробовала на кузине ещe в детстве, после одного разговора со мной. Я как-то сказал ей, что единственное занятие, единственная работа, которая не показалась бы мне противной, это — ловить заигравшихся детей на краю обрыва. Ловить и спасать. И когда с нашей кузиной случился очередной припадок гнева, Джози схватила еe и стала крепко-крепко держать. Потому что ей казалось: стоит ей разжать объятия хоть на минуту — и девочка полетит в пропасть. Как ни странно, объятие помогло — девочка скоро успокоилась. По сути, Джози досталась именно такая работа, о которой я мечтал: ловить детей на краю пропасти одиночества. И возвращать их родителям. Но недавно она сказала мне с печальным укором: «Тогда, в детстве, мы не догадывались об одной важной детали. О том, что ты ловишь их, а они при этом ловят тебя. И не отпускают».
— Ну, это понятно. Чем можно выманить маленького человечка из пещеры, куда он залез? Лучшая приманка — кусочек собственного сердца. Но ведь он его схватит и не выпустит. Опасное дело.
— Джози поняла это уже в первый год работы. Однажды она заболела гриппом и неделю не появлялась в клинике. И у троих детей, еe подопечных, произошло резкое ухудшение. Один мальчик совсем перестал есть, его пришлось кормить искусственно. Другой забыл все слова, которым она его научила. Девочка забросила игрушки, играла только с собственными какашками. Джози поняла, что она в ловушке. В ловушке любви. Но было уже поздно. А потом пришла настоящая беда…
Белый прогулочный пароходик проплыл мимо причала, плеснул на него гладкой длинной волной. Туристы толпились на верхней палубе. Под дулами их фотокамер рыбаки оживились, разом начали менять наживку на крючках. Остатки тумана цеплялись за высокие фермы моста.
— …пришла настоящая беда. То есть самое обычное дело. В местный колледж приезжал на месяц аспирант из Индии. В лиловой чалме, омытый водами Ганга, овеянный мудростью Будды — как тут устоять? У Джози с ним завязался пылкий роман. Аспирант уехал, обещал писать, звонить. Исчез. А через два месяца Джози поняла, что так называемый неизгладимый след остался не только в еe сердце. По еe взглядам, избавиться от ребeнка — это убийство. А по взглядам еe начальства, внебрачный ребeнок — это что-то недопустимое. Потому что клиника существует на деньги большого католического фонда. Они не принимают на работу даже разведeнных. А уж когда заметят растущий живот, сразу уволят.
…Джози позвонила мне в полном отчаянии. Для неe потерять своих подопечных — всe равно что потерять собственных детей. А что было делать? Она плакала по телефону. Я прыгнул в машину и помчался к ней. Застал еe в слезах. Будто она плакала все два часа, что я ехал. И тогда мне и пришeл в голову этот авантюрный план.
— Но как же? Они ведь знали, что вы брат и сестра?
— В том-то и дело, что нет. То есть в клинике знали, что у Джози есть братья. Но никогда меня не видели. Поэтому Джози смогла представить им меня как своего жениха. Мистер Сэм Визерфельд, подающий надежды кинорежиссeр-документалист. Вынужден разъезжать по всему свету, выполняя задания разных студий. И мы объяснили, что свадьбу устроим в Коннектикуте, якобы у моих родителей. Уехали только на два дня и вернулись как бы мужем и женой. Купили новую квартиру, новую мебель… Все нам поверили. Нам ведь не нужно было притворяться, что мы любим друг друга. Это было видно с первого взгляда.
…А потом меня якобы послали в долгую заграничную командировку. Но к моменту рождения Астеры я вернулся. Прожил там чуть не два месяца. Полине сказал, что получил заказную работу в Пенсильвании, в фирме взял отпуск. Помогал Джози на первых порах. Но вскоре снова уехал. И теперь уже якобы навсегда. Якобы бросил еe. Такой подлец.
— И этого подлеца мне было поручено отыскать…
— Да… И ты меня нашла… Пойми — мы же не могли разыграть развод. Еe бы сразу уволили. И все еe подопечные дети свалились бы обратно в свои одинокие пещерки. Она не могла этого допустить. А к брошенной жене с ребeнком на руках — только сочувствие и понимание… «Чем мы можем вам помочь?» И так она и жила эти семь лет. Почти без отпусков, без возможности уехать хотя бы на неделю. Мы встречались в одном ресторанчике неподалeку от еe городка. Всe шло хорошо. Пока еe начальнице не пришла в голову эта доброхотская идея — разыскать беглого мужа.
— Но, я надеюсь, ты не собираешься поддаваться на шантаж?
— А что мне остаeтся делать? Не могу я нанести Джози такой удар. Если он донесeт еe начальству, вся еe жизнь будет разрушена. Тут на меня как раз свалились шальные деньги. По две тысячи в месяц — их хватит почти на год. А там что-нибудь придумаем.
— Ты с ума сошeл. Не знаешь шантажистов. Получив первый взнос, он тут же пожалеет, что не запросил три тысячи. И потребует их. А там будет набавлять и набавлять. Заявит, что белоклювые дятлы попросили построить для них больницу и школу. Умоляю тебя, не поддавайся. Помнишь, я тебе рассказывала про опасные подводные течения? Когда нужно поплыть в сторону, чтобы спастись? Это именно тот случай.
— Нет-нет, ты не понимаешь… Всe это слишком запутано… Мне нужно разобраться, подумать… Через неделю у меня начинается отпуск… Пожалуй, я поеду в Калифорнию… Мне дали адрес одного курорта-пансионата… Называется «Оленья гора»…
— Меня не зовeшь с собой? Поедешь один?
Эсфирь вглядывалась в верхние перекрытия моста.
ОБИЖЕННЫЕ ОРЛЫ БОЛЬШЕ НИКОГДА, НИКОГДА НЕ СОВЬЮТ ТАМ СВОE ГНЕЗДО.
Вопросительный знак, прилепившийся к слову «один», пошатался и упал сам собой. Как столб, съеденный изнутри термитами. Получился почти приказ: «Поедешь один». Кипер попытался ладонями стереть угли со щeк.
— Да… мне нужно побыть одному… Всe это обрушилось так внезапно… Я позвоню тебе оттуда… Или напишу… Если заживeт палец… Он до сих пор побаливает… Трудно крутить телефонный диск… Так что я уж тебя прошу… Если тебе снова понадобится моя кровь… Найди что-нибудь почище, чем огородный нож, — хорошо?..
II-8. Курорт «Оленья гора»
«Дорогой мистер А.!
Пишу вам, сидя в купе поезда, который везeт меня обратно на Восточный берег. За эти три недели в Калифорнии я такого насмотрелся и таких наслушался диковинных историй, что должен непременно кому-то рассказать обо всeм. Кроме того, я так долго не отвечал на ваши чудные письма сельского отшельника — самое время отдать накопившийся долг. Правда, для описания жизни в «Оленьей горе» я должен украсть ваш приeм — «описание через отрицание».
Нет, это был не семейный курорт, хотя некоторые постояльцы привезли с собой детей.
Нет, это не лечебница, хотя распоряжались всем два врача. Нет, это не коммуна, хотя постоянные жильцы (не такие визитeры, как я) отдают заработанные деньги в общую кассу.
Нет, психотерапия не является целью «Оленьей горы», хотя участники постоянно исповедуются друг перед другом или перед всем сборищем.
Нет, это не клуб любителей группового секса, хотя интимные отношения между всеми постояльцами не только поощряются, но в какой-то мере являются обязательными.
Нет, это не культ с догмами и строгой дисциплиной, но нарушение принятых правил может привести к изгнанию — сначала в одну из удалeнных кабинок в окружающем лесу, а потом — и вообще из коммуны.
Новички вроде меня имеют статус кандидатов-послушников и с самого начала живут в этих лесных хижинах, которые, кстати, достаточно комфортабельны: там есть водопровод, туалет, холодильник, душ, маленькая печь для отопления и стряпни. Наше участие в общей жизни коммуны приветствовалось, но не было обязательным.
Не стану вдаваться в детали и, тем более, расписывать вам, до какой степени я позволил себе воспользоваться открывавшимися возможностями. Скажу лишь, что я оказался абсолютно непригодным выполнять главное требование коммуны: оказывать одинаковое внимание всем участницам, без разбора и различия. Очень скоро у меня завязались тeплые отношения с одной из женщин, мы начали проводить с ней много времени вдвоeм, уединялись — а это там считается самым большим грехом. Поэтому по окончании срока мне было отказано в звании постоянного члена, о котором я, кстати, и не просил.
Я сел на поезд в Сан-Франциско. Бывали вы в этой столице землетрясений? Уверяю вас, напряжение земной коры здесь чувствуешь сквозь асфальт, сквозь подошвы ботинок. Местные привыкли, а нам — приезжим — поначалу неуютно. Поневоле испытываешь облегчение, когда поезд отходит от перрона. В «Оленьей горе» была одна женщина, которая живeт на окраине этого города. Она слегка хромала, и мне всe время хотелось спросить, не землетрясение ли тому виной. Еe родители помнят страшную встряску 1906 года. Разрушенный город горел две недели. В центре уцелело лишь несколько домов. В том числе — ко всеобщему изумлению — ликeрно-водочный завод некоего Хоталинга. Эта женщина с детства запомнила стишки:
Когда всеблагий наш Господь
Послал свой гнев на Сан-Франциско,
Зачем разрушил Он все церкви,
Но пощадил Хоталинг-виски?
Хромоножка Джейн рассказала мне, что привело еe в «Оленью гору».
Роза и шоколад
Это случилось на научной конференции, проходившей в соседнем городке. Я поехала туда с надеждой забыть о человеке, с которым прожила восемь лет. Наш развод превратился в какую-то безобразную свару. Он выплеснул на поверхность всe худшее, что было в каждом из нас. Я надеялась выбросить из памяти этот кошмар, окунувшись в катакомбы науки. Они часто служили мне убежищем от житейских невзгод.
Почему-то в этот раз традиционный банкет был устроен не в конце, а в начале конференции. И в какой-то момент официант принeс и поставил передо мной вазочку с шоколадными конфетами, увенчанную белой розой. «От джентльмена, который пожелал остаться неизвестным», — сказал он, улыбаясь.
Во мне немедленно проснулась пятнадцатилетняя школьница, которую, оказывается, не смогли задушить даже восемь серых супружеских лет. Я стала исподтишка оглядывать зал. Мужские взгляды — это особая азбука, и у меня изрядный опыт в расшифровке их. Если пойманный взгляд мне не нравится, я обычно думаю со злорадством: «Погоди, посмотрим на твою физиономию, когда я встану и пройдусь, хромая».
Но тут мне никак не удавалось угадать отправителя шоколада. Один профессор из соседнего университета как-то странно задержал свой взгляд на мне. Я знала его по имени, знала его превосходные статьи. Но в тот день он сидел за столом со своей женой, так что я его исключила. А оказалось — напрасно. Потому что позже он явился на мой доклад, осыпал комплиментами и спросил, понравились ли мне конфеты.
Наш роман запылал с какой-то пугающей скоростью. Вечером того же дня мы уже целовались с ним в его автомобиле, спрятанном под апельсиновыми деревьями. Щадящий свет калифорнийской луны позволял нам воображать себя совсем молодыми. На прощанье я получила адрес дома, где он будет ждать меня вечером два дня спустя.
«Ах, пропадай всe пропадом! — лихо думала я, подъезжая в назначенный день к назначенному месту. — Если какая-то дрянь увела у меня моего мужа, почему мне нельзя последовать еe примеру?»
Он подхватил меня на руки в дверях и стал нежно целовать. Я отвечала ему со страстью, которую уже никак нельзя было выдать за простое признание его научных заслуг. Наконец он поставил меня на пол. В гостиной был накрыт стол со свечами. Мы обедали под музыку Брубека. В вырезе его рубашки торчали седеющие волоски. В винных парах передо мной плыли игривые картины: мы оба в ванной, в мыльной пене, я брею ему грудь, он бреет мне подмышки. Вдруг наверху раздались шаги.
Я вскочила в испуге. Он продолжал спокойно сидеть, приветливо улыбался. Шаги приближались. Вот на ступеньках показались туфли на высоких каблуках.
По лестнице спускалась его жена. Неся на лице свою пластмассовую улыбку.
— Дорогая, — сказал он. — Мы только-только приступили к баранине. Она очень удалась. Присоединяйся к нам.
Я была в полной панике. И в гневе!
Хотела немедленно бежать.
Значит, он знал, что она наверху? Нарочно подстроил? Но зачем? Чтобы унизить меня? Отомстить ей?
Они, конечно, заметили моe состояние. Видимо, ожидали чего-то такого. И стали наперебой успокаивать. Сознались, что они не скрывают друг от друга своих романов. Даже иногда участвуют в них. И якобы в меня они влюбились оба. Она — даже сильнее. Особенно, когда заметила мою хромоту. Это, мол, добавляет моему очарованию особую трогательность. Но, конечно, она готова остаться в стороне. Так сказать, удовольствоваться положением сопереживающего зрителя. Видеть нас вдвоeм и счастливыми — для неe уже большая радость.
Я не знала, как мне оттуда выбраться. Что-то бормотала о срочных делах. Мать в больнице, кошки без присмотра, приезжают ремонтники чинить водопровод. Удрала. И постаралась забыть, забыть. Но не смогла.
Неделя за неделей, месяц за месяцем шла пустая жизнь. Никто в меня не влюблялся. И я — ни в кого. Подступала тоска. И как защита от тоски всплывала мысль:
«А вот там, не очень далеко, есть два человека, которые любят тебя. Пусть неправильно, пусть с причудами — но любят ведь. А ты их отвергла. Причинила боль. И ведь только от страха. «Ах, что обо мне подумают!» Ведь оба они тебе по-человечески милы. Их голоса, их тон, их смешливость. А много ли у тебя таких? Не пожалеешь потом?»
Жалею теперь, каждый день жалею. И вот приехала сюда, в «Оленью гору». Будто надеясь, что встречу их тут. Вместо того чтобы просто снять трубку и позвонить. Но, по крайней мере, теперь я знаю, за что мне наказанье тоской. За сердечную трусость. Справедливо. Заслуженно. Но всe равно больно.
Проспал почти всю Неваду, проснулся на въезде в Юту. Не странно ли, что такие два штата оказались рядышком: один — чемпион по числу разрешенных деяний, другой — чемпион по числу запрещенных. Возможно, тут есть тайный замысел: чтобы те, кто мечтает достичь праведности, жили бок о бок со всеми возможными искушениями и соблазнами. Мне говорили, что многие жители Юты тайком ездят в Неваду, когда им вдруг захочется невтерпeж — напиться, поиграть в рулетку, сходить в публичный дом.
Но бывает, что и жители Невады ищут отдыха в Юте от своей бурной жизни. Во всяком случае, обиженная обидчица Кэролайн жила то там, то здесь — так она мне рассказала. В еe истории главное — интонация. Поэтому не буду переписывать, приложу целиком магнитофонную ленту.
Обиженная обидчица Кэролайн
— А они мне и говорят: «Ну, чего — чего ты от нас хочешь? Почему ты всe время чего-нибудь требуешь, чем-нибудь недовольна?»
Это я-то! Я, которая так заботилась о каждом! Нашла, выбрала, купила все нужные витамины, написала на баночках — кому какой, когда, по сколько таблеток принимать. До меня, например, Дебора даже понятия не имела, что при еe артрите ей необходимы хорошие дозы витаминов А, С и D. А Джон всю жизнь страдает от астмы, но никто не объяснил ему, что витамин В6 может принести заметное облегчение. На баночках с С и Е я налепила плакатики: «Высокий холестерол» — и красная стрелочка вниз.
Хоть слово благодарности? Ничуть. Только и слышала: «Отстань, не приставай, приму завтра, застревают в горле, лезут из ушей».
А финансы? Второй полифам, в котором я жила, всe время был на грани разорения. Я пыталась объяснить им, что деньги нельзя просто держать в банке, где они лежат мeртвым грузом. В те дни акции нефтяных компаний шли только вверх. Если бы мы вложили в них хотя бы половину того, что лежало на счету, через год все проблемы были бы решены. А ещe лучше — в фирмы, производящие печенье. Это же простой расчeт. Автомобилю каждый день нужен бензин, человеку каждый день нужно печенье. Я, например, съедаю три пачки в день как минимум. Но в ответ я получала только насмешки и издевательства. А Джил даже посмела бросить мне: «Пошла бы ты лучше работать». Это я-то! С моим давлением, атеросклерозом, близорукостью, радикулитом! Ну, скажите по чести — могла я оставаться среди таких людей?
Что ужасно — бегство от них не спасает. О тебе начинают распускать слухи. Слухи растекаются, как масло на сковородке. С шипением. Один полифам уже совсем хотел принять меня. Двое мужчин в нeм и две женщины проголосовали «за». Но третья женщина спросила: «А правда, что вы хотели подать в суд на предыдущий полифам, когда они проголосовали за ваше удаление?»
И что я могла ответить на это? Длинно рассказывать всю историю с начала? Как меня унижали там, как устроили настоящий бойкот? Как отказывались порой отвечать на самые невинные вопросы? Я испробовала все средства, чтобы возобновить нормальное человеческое общение. Ничего не помогало. И только тогда я прибегла к плакатам.
Да, я писала фломастером разные призывы и вывешивала их на видных местах в доме.
«Позор тем, кто берeт чужую сушилку для волос и не кладет на место!»
«Дебора, твоя дочь разрушает свой мозг музыкой из наушников!»
«Каждая выкуренная сигарета сокращает жизнь человека на три часа».
«Джон! Одна неудача с женщиной в постели — не повод, чтобы избегать потом эту женщину всю оставшуюся жизнь».
«Телевизор — убийца воображения! И это НЕВОССТАНОВИМО!»
Скажите, какой нормальный человек мог озлиться на подобные записки? Часто окрашенные доброй иронией? Пусть мне ответят так называемые поборники справедливости: заслуживала я изгнания за такое?
Хорошо, что я по натуре оптимистка и не теряю веры в людей. И в себя. Меня называют самоуверенной — пусть. Но порой мне, действительно, кажется, что те, кому посчастливилось встретить меня в этой жизни и кто не оценил меня по достоинству, не полюбил всей душой, заслуживают только одного определения: бесчувственные идиоты. Чтобы я огорчалась из-за таких? Не дождетесь.
Я не теряю надежды. И верю, что рано или поздно мне встретится на жизненном пути полифам, в котором установилась нормальная человеческая атмосфера. И я смогу написать большими-большими буквами и вывесить на видном месте плакат: «Какое счастье, что мы нашли друг друга!»
Ночь. Поезд только что пересек границу между Вайомингом и Небраской. Тень генерала Клостера притворилась облаком и промчалась в гибельной погоне за звeздной россыпью индейцев. Другое облако ползет вдоль горизонта медленно и старательно, как экспедиция Льюиса и Кларка. (Видите, какие-то обрывки ваших уроков истории всe же застряли в наших рассеянных головах.)
Где-то я читал, что индейцы племени шайенн, жившего в этих местах, верили в двух богов: Мудрого наверху и Злого — внизу. Как и мой друг Роберт Кордоран, они убеждены, что духи животных вселяются в людей и помогают им, до тех пор пока они следуют Закону Природы. Их священный символ — шляпа из шкуры бизона, окруженная стрелами. Две стрелы покрашены в цвет охоты, две — в цвет битвы. Эта комбинация из четырeх стрел напомнила мне историю двух супружеских пар, рассказанную в «Оленьей горе», которую и спешу перебросить вам в том виде, в каком еe рассказала мне одна из участниц.
Дугласы и Гленкорны
Возможно, всe началось с того момента — дня, месяца, — когда у моей матери случился инсульт. До этого Дугласы и Гленкорны были просто две очень дружные семьи, живущие по соседству вот уже десять лет. Мы очень много времени проводили вместе. Кино, театры, поездки на озеро, в ресторан — всегда вчетвером, всегда рады друг другу, всегда чуть-чуть в тайном сговоре: вот здесь мы, а здесь — все они. Весь остальной мир.
Дети наши вместе кончали школу, потом окончили колледжи, разъехались, зажили своей жизнью. Конечно, порой мы разделялись: мужчины уезжали играть в гольф, в бридж, катать шары; жeны отправлялись в азартные закупочные экспедиции, от которых можно получить удовольствие только без мужей. Ведь они не в силах понять, почему одну покупку нужно обсуждать за ланчем в ресторане, а неудачу другой — за десертом в кафе, а в поисках купальника ехать за двадцать миль в другой город и там (заодно уж!) отдать должное японским суши. Но по большей части часы досуга мы проводили вместе.
После инсульта я забрала мать в наш дом. Ей нужен был такой уход, какого не могут дать в старческом доме. Я была рада, что у меня есть возможность скрасить еe старость, отплатить за все заботы, которыми она окружала меня в детстве.
Замечали ли вы, что старухи погружаются в небытие постепенно? Они как бы проходят все стадии жизни в обратном порядке. Сначала у них появляются сексуальные фантазии, страх изнасилования. Мать не узнавала моего мужа, пугалась. «Не отдавай ему меня на поругание», — просила она. Вскоре она начала звать свою маму, плакать, жаловаться ей на меня. Отыскала где-то плюшевого медведя и проводила весь день, прижав его к груди.
Меня всe это только умиляло. Наполняло грустными раздумьями о бренности бытия. Но муж мой всe больше тяготился присутствием матери в доме. Он не решался вслух потребовать, чтобы я отдала еe в старческий дом. Но стал всe больше времени проводить у Дугласов. А Кэрол Дуглас, наоборот, полюбила бывать у нас. Иногда оставалась ночевать. Говорила, что ей приятно помогать мне ухаживать за матерью. Что мы обе как бы платим судьбе страховые взносы доброты в надежде, что наши дети вернут нам их в своe время с процентами.
В общем, всe чаще стала повторяться такая ситуация: мой муж засидится у дугласовского телевизора из-за позднего хоккейного матча и останется ночевать. А Кэрол всe чаще оставалась у нас. У неe, бедняжки, начались проблемы со здоровьем. Не очень серьeзные, но досадные. Она, например, начала скрежетать зубами во сне. Муж еe просыпался от этого, уходил досыпать на диван в кабинете. А у нас Кэрол спала в детской и никому не мешала.
Первый раз всe получилось случайно, в виде шутливой импровизации. Наши мужья ночевали в доме Дугласов и на следующий день пригласили нас обеих на обед. Который им доставили из ресторана. Мы делали вид, что это у нас первое свидание. Расспрашивали друг друга о работе, о семьях. Выдумывали себе экзотические биографии, описывали своих супругов в самом смешном виде. Кокетничали и флиртовали напропалую. И тогда, в первый раз, разошлись по спальням в правильном порядке: Дугласы — в одну, Гленкорны — в другую.
Но уже в следующий раз возникла неразбериха. Мы выпили, наверное, по бутылке вина каждый. И за столом целовались как-то без разбора. И так же без разбора потащились в спальни. И произошла путаница жeн и мужей. То ли случайно, то ли не совсем. Но ясно было, что всем четверым этого хотелось. Хотя бы попробовать.
Попробовали, и понравилось. Путаница стала повторяться. Мать моя вскоре тихо умерла. А мы так и живeм теперь: мужья в одном доме, жeны — в другом. И ходим друг к другу на свидания. Всегда остаeтся непредсказуемость, неопределeнность — кто окажется с кем на этот раз? И это приятно волнует.
Мы научились находить новые достоинства в своих супругах. Например, мой муж теперь ценит во мне то, что я сплю, как мышка, не скрежещу зубами во сне. А мне нравится, что он не кусает меня за плечи, как это делает наш друг Дуглас.
Нет, мы вовсе не хотим расширять наш союз. Пока нам вполне хватает друг друга. А в «Оленью гору» приехали только для того, чтобы побыть среди таких же, как мы. Устаeшь чувствовать себя отщепенцами-извращенцами, таиться и прятаться от соседей и сослуживцев. Здесь же мы вызвали большой интерес. Сама Анна Деборович взяла у нас интервью для следующего выпуска журнала «Любовь без границ». Но, конечно, имена будут изменены. Моногамные нравы ещe слишком сильны, и мы не готовы пойти против них открыто. Такие вот трусы.
Вся Айова в ноябре — сплошное поле неубранной кукурузы. Почему? Что случилось с айовскими фермерами? Повальная эпидемия? Цены упали и нет смысла собирать урожай? Или такая заброшенность — только вдоль железной дороги? А дальше идут убранные поля? И зрителям в кинотеатрах — пусть не волнуются! — хватит, хватит воздушной кукурузы на все фильмы, на все рекламы, на всю долгую, весeлую кино-зиму?
На подъезде к Чикаго вспомнил тот год, когда я учился там на операторских курсах у одного итальянского гения. И старушку Пегги, с которой у нас был нежный роман. И то утро, когда мы с ней забрели в Чикагский зоопарк. Было ещe очень рано. Звери только-только просыпались. Но вдруг, в обезьяннике, на звук наших шагов, к передним прутьям решeтки вышел чeрный гиббон. Он не мог пропустить первых зрителей. И тут же начал представление — для нас двоих. Да, это был артист высокого класса.
Он повисал на своей длинной меховой лапе, раскачивался и перелетал в другой угол клетки. Он строил рожи, ел собственную ногу, расхаживал, заложив лапы за спину, сверкал розовым задом.
А потом он извлек откуда-то дамские трусики. И начал свой коронный номер. Практически было не очень важно, что он с ними проделывал. Он мог просунуть в них голову и жалобно хлопать глазами. Мог приложить к груди. Мог вытирать ими плечи и колени. Мог сунуть в рот и мотать головой. Всe было неодолимо, бессовестно, оглушительно смешно.
Старушку Пегги перегибало от смеха до земли. Да и я весь облился слезами. Мы уходили от клетки гиббона, шатаясь и держась друг за друга. Аплодировали и махали ему руками. А он просовывал голову между прутьев и испускал призывные крики. Будто хотел сказать: «Куда же вы?! У меня есть ещe в запасе парочка трюков. Большой успех у публики! Не уходите. Так скучно по утрам одному!»
Я всe обещаю себе и всe не соберусь открыть зоологическую энциклопедию и почитать подробно про гиббонов. Интересно, моногамны они или нет?
Конечно, следующим номером должны идти признания, которые излила на меня
Диана — защитница животных
— «У тебя совсем нет чувства сострадания! — говорят они мне. — Тебе никого не жалко». Это у меня-то?! Да у меня в сердце столько сострадания, что оно готово разорваться каждую минуту. Но только не к вам — трупоедам несчастным. А к невинным, доверчивым, красивым животным, которых вы миллионами режете, колете, жарите и жрете каждый день.
Когда я вижу на экране телевизора какую-нибудь авиакатастрофу или пожар, или как жертвы наводнения бредут, завeрнутые в одеяла, у меня в душе прокатывается только волна злорадства.
«Так и надо! так и надо! — хочется крикнуть мне. — Ах вы, несчастные страдальцы! А пока у вас всe было хорошо, задумывались вы хоть раз над тем, что чувствовала ваша баранья отбивная, когда ей перерезали горло? Как вспыхивают болью коровьи глаза под ударом электрического тока? Как бежит по двору обезглавленная курица — вспоминали вы, обгладывая еe крылышко?»
Или эти модницы в лисьих шубах! Вот она поднимается от лимузина по ступенькам ресторана — а то и церкви! — и, конечно, у неe и мысли не мелькнeт об этих прелестных пушистых существах, убитых ради еe тщеславия. Или о лисятах, оставшихся умирать в холодной норе. Да, маска страдания часто будет видна на этом лице. Но это потому, что на нeм просто отпечатались все ступени успеха, о которые она колотилась, карабкаясь наверх, к этой шубе, к лимузину, к особняку со слугами. И, глядя на такое измученное лицо, я снова думаю: «Так и надо, так и надо! Вот оно — возмездие». А, кстати, замечали вы, что животные красивы и в старости, а люди, как правило, — ужасны? И почему? Потому что лица наши — это летопись наших преступлений.
Нет, конечно, я не одобряю тех фанатиков, которые бьют стекла в лабораториях, где ставят опыты над животными. И тех, которые шлют учeным письма с бритвенными лезвиями. Тогда уж пришлось бы начинать кампанию террора против всех фермеров, охотников, мясников.
Хуже того — я и сама не сумела стать настоящей вегетарианкой. Вид телячьей печeнки, шипящей на сковородке, может свести меня с ума. Ничего не поделаешь — результат воспитания. Если ты росла в кровожадном обществе, трудно вырваться потом из него, трудно стать другой. Из-за этого я живу как бы в состоянии постоянно совершаемого преступления. Но могу вам признаться — я почти полюбила это состояние, научилась упиваться им. Да, да! Пожирая индюшачью ногу, я наслаждаюсь не только ею, но и сознанием отвратительного кровавого злодеяния, в котором я соучаствую.
Ментальность уголовницы! — оказывается, в ней скрыт мутный источник какой-то душной радости. Оказалось, что вкус отбивной слаще, когда к нему добавлен привкус преступления. Любой запрет манит меня нарушить его, обойти, поехать на красный свет. Украсть плитку шоколада в магазине, выкурить закрутку марихуаны, смухлевать с налогами — во всeм этом есть скрытый восторг и нарушения, и возмездия. Ваше бессердечное общество не заслуживает ничего другого. И в «Оленьей горе» мне так хорошо именно потому, что каждая минута жизни здесь — это чистое и упоительное беззаконие. Жизнь в разбойничьем стане.
А вы? Вас что привело сюда? Расскажите о себе… Вы были женаты? Разведены? Хотели бы снова жениться? Если бы пришось выбирать, какую вы предпочли бы жену: верную и нелюбящую или любящую и неверную? Вдруг мы найдeм что-то общее. Ведь есть преступления, для которых необходимы, как минимум, два участника. Кто знает… Вот, допустим…
Стоп! Не буду засорять ваш слух своими ответами. Да, я пытался как-то утешить старушку Диану, смягчить еe горечь. Но, боюсь, скорее она сумела заразить меня своими чувствами. Я смотрю сейчас на покрытые ночью холмы Огайо, пролетающие за окном. И о чeм я думаю? О том, сколько сотен оленей, мирно спящих сейчас в этих лесах, завтра будут сбиты грузовиками на дорогах. И останутся лежать на обочине, уставив в небо свои прекрасные остекленевшие глаза.
Тема смерти естественно влечeт за собой новеллу-притчу, которую можно назвать
Умирающий Эдгар
— Поверьте (рассказывает миссис Н., та самая, с которой у меня почти завязался недозволенный отпускной роман), уж я-то знаю толк в приемчиках, которыми люди умеют вызывать интерес к себе. Я писала статьи на эту тему и даже выпустила книгу. Которая, между прочим, две недели продержалась в списке бестселлеров. Называлась «700 невинных способов привлечь к себе внимание после 70-ти». В основном я описывала приемчики своих двух бабушек, которые были большие мастерицы этого дела. Но поверьте, раскупали еe не одни только семидесятилетние. Однако даже в этой книге я не опустилась до заигрываний с темой смерти. «Я умираю!» — конечно, на такие слова обернутся все головы. Но это же дешeвка, запрещенный ход. Слишком легко.
А Эдгар был в нашей компании не очень заметной фигурой. Талантами не блистал, зарабатывал мало. Женщины не принимали его всерьeз. Но, конечно, когда у него открылась неизлечимая опухоль в мозгу, все кинулись к нему с сочувствием. Устраивали специально для него домашние концерты, вывозили на прогулку в океан. А он хирел и таял у нас на глазах. Врачи давали ему три-четыре месяца жизни.
Друзья не знали, как отвлечь его от печальных мыслей. Постоянно спрашивали, чем ему можно помочь, чего бы ему хотелось. Но он вдруг взял и однажды устроил им истерику. Закричал: «Хватит лицемерить! Всe это пустые слова! Знаете прекрасно, что я не решусь попросить ни о чeм серьeзном, вот и растекаетесь со своим елеем. Ничего она не стоит — ваша доброта, когда вы так уверены, что вам не грозит расстаться ни с чем существенным».
Об этом рассказал мне возмущeнный муж. Он вернулся с очередных посиделок у постели Эдгара полный праведного гнева. «Знаешь, чего потребовал этот зажившийся подонок? Этот плотоядный полутруп? Чтобы каждый из нас (ну, почти каждый) уступил ему на одну ночь свою жену. Каков сукин сын — придумал себе красивое прощание с жизнью. Мы, конечно, взбеленились. Он испугался, стал оправдываться. «Что, мол, тут сердиться. Вы спросили о моeм последнем желании — я честно ответил. Но готов умереть и с невыполненным желанием… Не я первый, не я последний…» Свернуть бы ему шею! Да уж ладно, раковые клетки справятся со своим делом и без нас».
Странная вещь — эта история не вызвала во мне никакого возмущения. Наоборот — неясное волнение поселилось в сердце. «Вот, — думала я, — значит, он питал к нам сильные чувства все эти годы. Таил. И только перед смертью осмелился сознаться».
Я боролась с собой несколько дней, но потом не выдержала — позвонила ему. «Это правда, Эдгар? — спросила я. — То, что рассказал мне муж?» И тут его будто прорвало.
Он стал вслух вспоминать, как увидел меня в первый раз. Что было на мне надето, что я говорила, как подала ему стакан яблочного сидра. Затем потекли всякие эпизоды наших сборищ, в которых мы оказывались рядом, о чeм-то болтали, шутили. И однажды нам было так хорошо и весело друг с другом, что все, хотя и были сильно под хмельком, обратили на нас внимание. А мой муж потом даже спросил его: «Послушай, что у тебя с моей женой?» И он, осмелевши от вина, брякнул в ответ: «К сожалению, ничего». Он читал мне стихи, которые выписывал для меня, но так и не решился послать.
В общем, разволновал меня ужасно. Но вдруг я спохватилась и спросила:
— Эдгар, а ведь ты и остальным скажешь то же самое? Если они позвонят?
И он на это вдруг прокричал с какой-то горькой убеждeнностью:
— Да, да, да! Не то же самое — но похоже! И это ничего не меняет и не отменяет! Это всe равно останется правдой! Правда, что вы лучились очарованием и я купался в этих лучах и не мог устоять. А ложь — что любить надо непременно одну! Все знают, что это ложь, — и трусят сознаться. А я счастлив, что хоть перед смертью прокричал вслух.
И бросил трубку.
Что мне оставалось? Сознаюсь, через два дня я навестила его. Одна. Правда, не ночью, а днeм, когда муж был на работе. Эдгар чуть не плакал от нежности. Сознаюсь, я тоже. Оказывается, близость смерти необычайно украшает мужчину. А опухоль в мозгу остаeтся только в мозгу. На другие части тела совсем не влияет.
Впоследствии я узнала, что по меньшей мере ещe две женщины из нашей компании сделали то же самое. Навестили Эдгара. Кажется, наши мужья так ничего и не узнали об этом. Не то разразился бы банальный ревнивый скандал. Вряд ли они бы сумели подняться над обычными представлениями даже перед лицом смерти. Хотя, по сути, ведь это они — они сами принесли нам любовный зов умирающего.
Но самое поразительное в этой истории то, что — к полному изумлению врачей — Эдгар выздоровел. Я всегда говорила, что наша медицина напрасно пренебрегает простыми ненаучными методами лечения. Опухоль вдруг начала таять, таять сама собой, без всякой операции. И через какой-то месяц Эдгар снова был на ногах: такой же круглолицый, заурядный, лишeнный недолгого предсмертного ореола.
Зато в нашей компании начался тихий распад. Будто наша дружба была подвергнута испытанию — и не выдержала его. Но во мне все эти предсмертно-любовные переживания оставили сильный след. Разбудили любопытство. Которое и привело меня в «Оленью гору».
Остался последний большой перегон — Пенсильвания. Что же мне выбрать из вороха оставшихся историй? Да, обойти супругов Потомкин было бы и несправедливо, и композиционно неверно. Вернее, не их самих, а связанный с ними
Французский фильм
Мистер и миссис Потомкин были, кажется, единственной моногамной парой в «Оленьей горе». Их терпели только потому, что они без конца расставались, заводили новые романы и семьи, но через несколько месяцев всe порывали и кидались обратно друг к другу — излить душу, рассказать об очередном ужасном разочаровании, подлечить истерзанное сердце.
Мне было как-то легче с ними, чем с другими. И это они позвали меня на демонстрацию французского фильма, который — не без труда — администрация колонии добыла через своих голливудских членов. Действие фильма происходит до и после Первой мировой войны. Сначала мы видим двух друзей, француза и австрийца, ведущих беспутную богемную жизнь в предвоенном Париже. Но потом в их жизни появляется девушка, настолько очаровательная и своенравная, что оба влюбляются в неe всерьeз. В любовном состязании австриец побеждает, женится на девушке (еe зовут Катрин) и увозит еe с собой в Австрию.
Начинается война. Друзья надолго разлучены. После войны француз приезжает навестить семейство друга. Супруги живут в сельской идиллии, в горах, у них подрастает дочка. Но это на поверхности. В ночной беседе австрийский муж сознаeтся другу, что французская жена разлюбила его, часто изменяет. Она изменила ему даже накануне свадьбы. А теперь собирается уйти от него к очередному поклоннику.
Уже эта сцена вызвала горячие споры между супругами Потомкин.
— Да ты понимаешь, что такое для мужчины война? — кричал мистер Потомкин, воевавший двадцать лет назад в Корее. — Она остаeтся в сердце навек и кровоточит. Не верю я, что два недавних врага сразу при встрече кинулись обниматься и откровенничать друг с другом. Да ещe на такие важные темы.
— Всe это ерунда! — возражала миссис Потомкин. — Тем более, что австрийский друг воевал на восточном фронте, убивал русских, а не французов. А вот что действительно неубедительно — так это ночной разговор Катрин с французом. То есть режиссeр нащупал здесь какую-то подлинную напряжeнную струну, но не сумел сыграть на ней. Он просто дал героине говорить-читать вслух текст из романа, и всe расплылось. То ли она увлекающаяся душа, которая летит, куда зовeт еe любовь. Влюбилась — бросила мужа и дочь — умчалась. Вдруг накатила любовь к брошенному мужу — она вернулась. То ли она расчeтливая дрянь, которая отдаeтся другим, только чтобы «наказать» мужа за мелкие домашние провинности.
— Ха! Как будто ты сама — не такая! Из-за чего ты бросила меня в последний раз — вспомни-ка? Только из-за того, что я отказался одолжить свой автомобиль твоей приятельнице. На целый месяц! «Ты должен был это сделать для меня! — кричала ты. — Потому что я уже обещала! На работу можно было ездить на автобусе!» И хлопнула дверью.
— О, нет! Много — много чего накопилось за тобой к тому моменту. Ты не способен шагу сделать навстречу желаниям и чувствам близкого человека — вот в чeм корень всего.
— Ага, неспособен. А тебе хотелось бы, чтобы я стал совсем-совсем покладистым и понимающим. Как австрийский муж в этом фильме. Заметил, что у жены завязался роман с французским другом, и сам звонит ему ночью, умоляет прийти, утешить жену. Вот это покладистость, вот это понимание!
— Он уступает жену другу только потому, что хочет сохранить еe любой ценой. И я верю, когда он говорит, что ему страшно только одно: что Катрин снова исчезнет из его жизни. И верю тем сценам, в которых показана их счастливая жизнь втроeм. Или вчетвером — если считать и дочку тоже.
— Она спит то с одним, то с другим — это на здоровье, в это я могу поверить. Но ведь она — дрянь этакая! — столько раз использовала спаньe с одним как кару для другого. Ты сама только что это подтвердила. Что же происходит в этом домике среди альпийских лугов? Безмятежная идиллия или растянутая экзекуция?
— Пойми же, голова дубовая: вся разница в том, что австрийский муж сам — сам! — позвал своего французского друга к своей жене. Он был свободен — в этом вся разница.
— А может быть, он просто хотел подложить своему дружку свинью? На-ка отведай этого сомнительного счастья. Ведь Катрин эта — не подарочек. Вот она уже и любит француза, и хочет заводить с ним детей. Так нет же — и его ей надо за что-то наказать. Спит с другим. А потом объявляет, что производство детей придется отложить на месяц. Такая честная!
— А хочешь знать правду, мой милый? Да, это именно то, о чeм мечтает каждая женщина. Позволить себе — или осмелиться — хоть раз в жизни быть честной в выражении своих чувств.
— Вот она и выразила в конце свои чувства. «Не достанешься мне — так не достанешься никому!» И как спокойно, расчeтливо. Приглашает возлюбленного прокатиться, жмет на газ, и оба летят с моста в реку. Вот это непредсказуемость.
Тут миссис Потомкин забежала вперeд — мы шли по ночной аллее к нашим кабинкам, — повернулась к нам лицом и произнесла монолог:
— Фильм этот — насквозь мужской. Он сделан мужчинами, для мужчин, про мужчин. Все женщины в нeм представлены манекенами. Включая главную героиню. Она то импульсивна, то рассудочна, то лжива, то откровенна. Мужчины не понимают, почему она вдруг сердится на них, почему вдруг исчезает, почему возвращается. «Она просто полна капризов! — говорят они. — Чего она хочет от нас? Она непредсказуема…» Они поучают героиню: «Пионеры чувств, первопроходцы должны быть смелы и бескорыстны, они не имеют права так следовать эгоистическим порывам». И они — вы! — страшно, искренне изумятся — изумитесь! — если им-вам сказать, что эта женщина — как почти всякая другая — хочет только одного: справедливости. Справедливости в любви…
…Мужчины воображают, что они всe знают про справедливость, что у них в кармане — полный «Кодекс справедливого возлюбленного». «Приди ко мне и останься со мной». — «Почему?» — «Потому что я так люблю тебя». «Он так любил еe, а она обманула его и ушла к другому». По их — по вашим — понятиям, она поступила несправедливо, нехорошо. Мы не смеем вам возражать, но в глубине сердца мы знаем, лелеем, бережeм другую справедливость. По этой нашей справедливости, кто любит, тот уже ВСE ПОЛУЧИЛ от любимого! Он не может ничего больше требовать. «Она не дала ему той любви, которой он заслуживал», — говорите вы. Какая чушь! Тот, кого любят, УЖЕ ДАЛ ЛЮБОВЬ. Любимый даeт любовь, а любящий получает еe в сердце своe. Разве это не справедливо? «Она заполнила его сердце любовью» — ну, так пусть он скажет спасибо за этот дар, а не лезет с ним как с векселем, подлежащим оплате. Сколько ты любишь, столько и получишь — вот наша высшая справедливость.
…И все наши так называемые капризы и непредсказуемость, все наши побеги и возвращения, даже убийства и самоубийства — это всe попытки отстоять, донести до вас нашу главную справедливость. Попытки бессловесные, ибо в словах вы до сих пор — пока, но не навеки! — гораздо сильнее нас.
Монолог этот отгремел и растаял в калифорнийской ночи. Но в моей памяти он застрянет, видимо, надолго. Неужели это правда: тот, кто любит, тот уже всe получил? А наши попытки завладеть (и как выдают нас сами слова!) предметом, объектом любви — всe это только жадность и ненасытность? И не в наказание ли любовь — после «овладения объектом» — так часто идeт на убыль?
Дорогой мистер А., вы не представляете, какой сюрпризец поджидал меня по возвращении!
В доме всe перевeрнуто, пол завален бумагами, обрывками плeнки, картины и фотографии содраны со стен, свалены кучей в углу. У меня был обыск!
Полиция искала улики — но чего? Какое из моих бесчисленных преступлений привлекло их внимание?
Видимо, узнаю на допросе, на который мне предписано явиться безотлагательно.
Спешу отправить вам это длинное послание вместе с магнитофонными плeнками и открытками с видами «Оленьей горы».
Если меня не выпустят, будете ли присылать мне в камеру умные книжки, которые вы так интересно описываете в своих письмах? Может быть, хоть тюрьма даст мне возможность заполнить какие-то дыры в образовании. И вы наконец-то получите в моeм лице благодарного и внимательного ученика, какого вы всегда — уже со школьных времeн — так заслуживали и которому на этот раз некуда будет убегать».
Продолжение следует.