ВЛАДИМИР ГАНДЕЛЬСМАН
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2001
ВЛАДИМИР ГАНДЕЛЬСМАН ОТХОДНАЯ Эй, гаси удовольствие, облизнись напоследок на глаголы и их разглагольствия среди веток. В тех сетях ты и путался, и хватал коготками птичек, бедный, пока не скапутился. Жизнь глотками прожил, вздрогами, спазмами. После боя, изранен, как на солнце ты жмурился праздными, египтянин! О, животная грация, о, дуга напряженья! Чту там кодекс святого Кастрация? Жизнь - кишенье, похоть, пир безобразия! Чту занюханный свиток с уложеньем святого Боязия? Жизнь - избыток. Пусть, как хищник, питается мясом с кровью и ради прожиганья себя попадается на растрате. Что там, четверолапое, в их рассудочных, спертых землях? Пишут, горючими капая, книгу мертвых. НАКАНУНЕ Вдруг такая сожмет сердце, такая сердце сожмет, гремя, поезд, под железным стоишь, в торце улицы, слышишь, как время идет, скоро, скоро уже холодно, будет молчать хорошо, под ногами первое легло дно, первая под ногами пороша, и как будто мира все лучи, все в точке жизни моей, не найдя, собрались, не найдя меня, чище не бывает высвеченного изъятья, и пора заводить стороннюю песню радости, витрин Рождества, и билетик проездной, роняя по пути перчатку детства, доставать, вон туда идти, мимо свай, а из перчатки пусть, сдутой ветром, потерянной, как письмо, пульс вобравший прорастает куст. ШАХМАТНЫЙ ЭТЮД Шахмат в виде книжки пластмассовые прорези по бокам для съеденных фигур стежки столбиком, резные ферзи, пешки-головастики, ладьи, в шлемах лаковых слоны, я пожертвую собою ради желтого турнира в клубе - лбы наклонны над доской - Чигорина, в клубе, на Желябова, - горя, горя - на! много горя - на! - как уйти от продолженья лобового? - инженеры в желтом свете с книжечками шахмат, о, просчитывают варианты, шел в том снег году, пар у дверей лохмат, шел в том, говорю, году снег и кони Аничковы Четырех коней помнили дебют и рвались на свободу, от своих корней, все непокорней, две ростральные зажгли факелы ладьи, Екатерины ферзь шел над своею свитой, в тигле фонаря зимы сотворены белые кружились в черном, инженер спешил домой, в одиночестве стоял ночном голый на доске король Дворцовой, жертва неоправданна была, или все сложилось, как та книжка, где фигуры на ночь улеглись, где их прибило намертво друг к другу, нежно, и никто не в проигрыше, разве ты не замирал в Таврическом саду, в лужах стоя, Лужин, где развеян и растаян прах зимы, тебя зовут, иду, иду. НАБРОСОК Какие предместья глухие встают из трухи! Так трогают только плохие внезапно стихи. Проездом увидишь квартиры, - так чья-то навзрыд душа неумелая в дыры стиха говорит. Но разве воздаcтся усердью пустому ее? Как искренне трачено смертью твое бытие! Завалишься, как за подкладку, в домашнюю тишь, и времени мертвую хватку под утро заспишь. НОЧНОЙ ЭКСПРОМТ Морось цеха серебристого. Что-то вроде наваждения: воздух крестится неистово в каждой точке нахождения. А вернее: точка крестится и мерцает, богомольная. В прах рассыпанная лестница, неба фабрика стекольная. Над кустом ли звезд кустарная - вот - работа, чтоб он рос, поди. Или пыль висит словарная, чтоб сгуститься в слово, Господи. * * * Выгуливай, бессмыслица, собачку, изнеженности пестуй шерстку, великохлебных крошек я заначку подброшу в воздух горстку. И вдруг из-за угла с китайской чашей навстречу выйдут мне И-Дзя и Дзон-Це, и превосходной степени в ярчайшей витрине разгорится солнце.