БОРИС РЫЖИЙ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2001
БОРИС РЫЖИЙ * * * Где обрывается память, начинается старая фильма, играет старая музыка какую-то дребедень. Дождь прошел в парке отдыха, и не передать, как сильно благоухает сирень в этот весенний день. Сесть на трамвай 10-й, выйти, пройти под аркой сталинской: все как было, было давным-давно. Здесь меня брали за руку, тут поднимали на руки, в открытом кинотеатре показывали кино. Про те же самые чувства показывало искусство, про этот самый парк отдыха, про мальчика на руках. И бесконечность прошлого, высвеченного тускло, очень мешает грядущему обрести размах. От ностальгии или сдуру и спьяну можно подняться превыше сосен, до самого неба на колесе обозренья, но понять невозможно: то ли войны еще не было, то ли была война. Всё в черно-белом цвете, ходят с мамами дети, плохой репродуктор что-то победоносно поет. Как долго я жил на свете, как переносил все эти сердцебиенья, слезы, и даже наоборот. * * * Как только про мгновения весны кино начнется, опустеет двор, ему приснятся сказочные сны, умнейшие, хоть узок кругозор. Спи, спи, покуда трескается лед, пока скрипят качели на ветру. И ветер поднимает и несет вчерашнюю газету по двору. И мальчик на скамейке, одинок, сидит себе, лохматый ротозей, за пустотой следит, и невдомек чумазому себя причислить к ней. * * * Я усну и вновь тебя увижу девочкою в клетчатом пальто. Не стесняясь, подойду поближе поблагодарить тебя за то, что когда на целом белом свете та зима была белым-бела, той зимой, когда мы были дети, ты не умирала, а жила, и потом, когда тебя не стало, - не всегда, но в самом ярком сне - ты не стала облаком, а стала сниться мне, ты стала сниться мне. РАЗГОВОР С НЕБОЖИТЕЛЕМ 10-й класс - все это было, было, было: мир, мир объятия раскрыл, а нет, не для нас... Задрав башку, апрельскою любуюсь синью (гоню строку!) - там смерть твоя с моею жизнью пересеклась, и в точке соприкосновенья - 10-й класс и тени, тени под сиренью. И тени, те- ни под сиренью, тени, тени. А эти, те, что пьют портвейн в кустах сирени - кто? Я и ты. И нам все это по приколу: кругом цветы! Пора? Или забьем на школу? Забив на жизнь, на родственников и начальство, ты там держись и за меня не огорчайся: мы еще раз потом сыграем, как по нотам, - не ангелы, а кто еще там? - 10-й класс. * * * Из школьного зала - в осенний прозрачный покой. О, если б ты знала, как мне одиноко с тобой... Как мне одиноко, и как это лучше сказать: с какого урока в какое кино убежать? С какой перемены в каком направленье уйти? Со сцены, со сцены, со сцены, со сцены сойти. * * * С зеленоватой синевою о тусклая моя звезда, не угасай, побудь со мною, я говорю, свети всегда. Сияй над черной головою и над седеющей башкой, гори, короче, надо мною, не угасай, побудь со мной. В больнице, синяя, в остроге. Сама грехи мне отпусти. Когда умру на полдороге, мне, даже мертвому, свети. * * * Погадай мне, цыганка, на медный грош, растолкуй, отчего умру. Отвечает цыганка, мол, ты умрешь, не живут такие в миру. Станет сын чужим и чужой жена, отвернутся друзья-враги. Что убьет тебя, молодой? Вина. Но вину свою береги. Перед кем вина? Перед тем, что жив. И смеется, глядит в глаза. И звучит с базара блатной мотив, проясняются небеса. * * * И. Не безысходный - трогательный, словно пять лет назад, отметить надо дождик, безусловно, и листопад. Пойду, чтобы в лицо летели листья, - я так давно с предсмертною разлукою сроднился, что все равно. Что даже лучше выгляжу на фоне предзимних дней. Но с каждой осенью твои ладони мне все нужней. Так появись, возьми меня за плечи, былой любви во имя, как пойду листве навстречу, - останови. ...Гляди-ка, сопляки на спортплощадке гоняют мяч. Шарф размотай, потом сними перчатки, смотри не плачь. * * * Я по снам по твоим не ходил и в толпе не казался, не мерещился в сквере, где лил дождь, верней - начинался дождь (я вытяну эту строку, а другой не замечу), это блазнилось мне, дураку, что вот-вот тебя встречу, это ты мне являлась во сне, и меня заполняло тихой нежностью, волосы мне на висках поправляла. В эту осень мне даже стихи удавались отчасти (но всегда не хватало строки или рифмы - для счастья). * * * Я тебе привезу из Голландии Legо, мы возьмем и построим из Legо дворец. Можно годы вернуть, возвратить человека и любовь, да чего там, еще не конец. Я ушел навсегда, но вернусь однозначно - мы поедем с тобой к золотым берегам. Или снимем на лето обычную дачу - там посмотрим, прикинем по нашим деньгам. Станем жить и лениться до самого снега. Ну, а если не выйдет у нас ничего - я пришлю тебе, сын, из Голландии Legо, ты возьмешь и построишь дворец из него. * * * Не черемухе в сквере и не роще берез - только музыке верил, да и то не всерьез. Хоть она и рыдала у меня на плече, хоть и не отпускала никуда вообще. Я отдергивал руку и в лицо ей кричал: ты продашь меня, сука, или нет, отвечай? Проводник хлопал дверью, грохотал паровоз. Только в музыку верил, да и то не до слез. * * * Живу во сне, а наяву сижу-дремлю. И тех, с которыми живу, я не люблю. Просторы, реки, облака, того-сего. И да не дрогнула б рука, сказал, кого. Но если честным быть в конце и до конца - лицо свое, в своем лице лицо отца. За этот сумрак, этот мрак, что свыше сил, я так люблю его, я так его любил. Как эти реки, облака и виражи стиха, не дрогнула б строка, как эту жизнь. * * * Дай нищему на опохмелку денег. Ты сам-то кто? Бродяга и бездельник, дурак, игрок. Не первой молодости нравящийся дамам, давно небритый человек со шрамом, сопляк, сынок. Дай просто так и не проси молиться за душу грешную; когда начнет креститься, останови. ...От одиночества, от злости, от обиды на самого, с которым будем квиты, - не из любви. * * * Когда в подъездах закрывают двери и светофоры смотрят в небеса, я перед сном гуляю в этом сквере, с завидной регулярностью, по мере возможности - по полтора часа. Пять лет подряд хожу в одном и том же пальто, почти не ведая стыда, - не просто подвернувшийся прохожий писатель, не прозаик, а хороший поэт, и это важно, господа. В одних и тех же брюках и ботинках, один и тот же выдыхая дым. Как портаки на западных пластинках, я изучил все корни на тропинках. Сквер будет назван именем моим. Пускай тогда, когда затылком стукну по днищу гроба, в подземелье рухну, заплаканные свердловчане пусть нарядят механическую куклу в мое шмотье, придав движеньям грусть. И пусть она по скверу шкандыбает, пусть курит "Приму" или "Беломор". Но раз в полгода куклу убирают, и с Лузиным Серегой запивает толковый опустившийся актер. Такие удивительные мысли ко мне приходят с некоторых пор. А право, было б шороху в отчизне, когда б подобны почести - при жизни... Хотя, возможно, это перебор. * * * Веди меня аллеями пустыми, о чем-нибудь ненужном говори, нечетко проговаривая имя. Оплакивают лето фонари. Два фонаря оплакивают лето. Кусты рябины. Влажная скамья. Любимая, до самого рассвета побудь со мной, потом оставь меня. А я, оставшись тенью потускневшей, еще немного послоняюсь тут. Все вспомню: свет палящий, мрак кромешный. И сам исчезну через пять минут. * * * Сесть на корточки возле двери╢ в коридоре и башку обхватить: выход или не выход - уехать на море, на работу забить?.. Ведь когда-то спасало: над синей волною зеленела луна. И, на голову выше, стояла с тобою - и стройна, и умна. Пограничники с вышки своей направляли, суки, прожектора, - и чужую любовь, гогоча, освещали. Эта песня стара. Это - "море волнуется - раз"; в коридоре самым пасмурным днем то ли счастье свое полюби, то ли горе - и вставай, и пойдем. В магазине прикупим консервов и хлеба и бутылку вина... Не спасет тебя больше ни звездное небо, ни морская волна. * * * И огни светофоров, и скрещения розовых фар. Этот город, который четче, чем полуночный кошмар. Здесь моя и проходит жизнь с полуночи и до утра. В кабаках ходят-бродят прожектора. В кабаке твои губы ярче ягод на том берегу. И белей твои зубы тех жемчужин на талом снегу. Взор твой ярок и влажен, как чужой и неискренний дар. И твой спутник не важен в свете всех светофоров и фар. Ну-ка, стрелку положим, станем тонкою струйкой огня, чтоб не стало, положим, ни тебя, ни меня. Ни тебя, ни меня, ни голубого дождя из-под шин - в голубое сиянье милицейских машин. * * * И вроде не было войны, но почему коробит имя твое в лучах такой весны, когда глядишь в глаза жены глазами дерзкими, живыми? И вроде трубы не играли, не обнимались, не рыдали, не раздавали ордена. протезы, звания, медали, а жизнь, что жив, стыда полна? * * * Я подарил тебе на счастье во имя света и любви запас ненастья в моей крови. Дождь, дождь идет, достанем зонтик. На много, много, много лет вот этот дождик - тебе, мой свет. И сколько б он ни лил, ни плакал, ты стороною не пройдешь... Накинь, мой ангел, мой макинтош. Дождь орошает, но и губит, открой усталый алый рот. И смерть наступит. И жизнь пройдет.