В. С. БАЛИНА
Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2001
В. С. БАЛИНА
ТРИ СЕСТРЫ
В нашем обществе постоянно идут споры о том, что хорошего и что плохого принесли стране основные события прошлого века. Разные группы народа воспринимали их по-разному. Например, для одних революция 1917 года была благом и исполнением мечты, для других обернулась крушением жизни. В какой-то степени так же получилось с перестройкой.
Нам, пожилым, с детства внушали, что революция осчастливила народ и пострадала только маленькая кучка богачей. Потом оказалось, что кучка была немалой и пострадали не только богачи. Сейчас можно часто услышать, что перестройка обездолила народ, развалила Россию и обогатила лишь маленькую кучку жуликов. И это тоже не совсем верно.
Как понять, что происходит на самом деле? Наверное, лучше всего послушать людей, переживших или переживающих эти события.
Я хочу рассказать о самых обычных людях, принадлежащих к разным социальным и возрастным группам. Они представляют бо╢льшую часть народа, и в их судьбе наглядно отразилась история.
Жизнь трех сестер сложилась по-разному, но в ней есть и много общего, вынесенного из крестьянского детства. Я наблюдала жизнь этих женщин в течение почти сорока лет (старшая из сестер — моя свекровь), и все, что здесь написано, абсолютно достоверно.
Антонина, Анна и Мария родились в деревне Черемно, у железнодорожной станции Чолово, приблизительно в 100 км от Петербурга. Семья была большая: у Прасковьи Семеновны и Александра Филипповича было пятеро детей — три дочери и два сына. Старшая, Антонина, многое помнит о жизни в 20-х годах. Ее рассказ я привожу первым.
Рассказ Антонины
(родилась в 1912 году)
Наша деревня была зажиточной. Мужики подрабатывали на станции, грузили лес и камень. Тогда пили гораздо меньше, чем сейчас, и только по праздникам. Обычно мужики ходили в чайную, где подавали чай с вареньем. Были, конечно, и пьяницы, но их было мало и сельчане над ними смеялись. Отец вообще не пил, много работал. У нас были три коровы и две лошади. Он любил технику, ходил в лаптях, но купил пружинную борону и веялку. Домашним хозяйством и огородом занимались мать и бабушка.
В школе я училась всего полгода: учительница ушла в декрет. Так что я и мои ровесники остались неучеными. В деревне у нас была частная фабрика, где делали фетровые боты и шляпы. В 14 лет меня определили на эту фабрику. Чтобы устроить меня туда, отец отдал хозяину телку. Было это в 26-м году.
Через два года фабрику перевели в Павловск, и я уехала из деревни. В Павловске мне очень нравилось. Это время я вспоминаю как самое счастливое. Мы снимали комнату вместе с подругой, одевались как городские. Сейчас смотрю на свою фотографию и удивляюсь: в красивой модной шляпке, в модном коротком платье, туфли на каблуках — совсем как артистка кино. А рядом на фотографии мать с младшей сестрой Анной, приехавшие из деревни ко мне погостить. Как они бедно и по-деревенски одеты, мать совсем старуха, хотя ей немногим более сорока! Работы я не боялась, была ловкой, и хозяин меня хвалил. Со мной вместе на фабрике работал парень из соседней с нашей деревни. Он стал ухаживать за мной, приглашал в кино, мы собирались пожениться.
А в деревне в это время организовывали колхозы. Заставляли записываться всех. Два брата моей будущей золовки на собрании не хотели записаться, и их сразу куда-то сослали. Больше о них в деревне никто ничего не слышал. Отец вступил в колхоз, отдал все, что у него было, скот и машины. Те, кто вступил без ничего, смеялись над ним. Отец очень переживал, видя, как плохо содержится скот в колхозе, в том числе его коровы и лошади, как ломают его технику. И вот он, здоровый мужик 46 лет, вдруг простудился и умер. Мать осталась с детьми одна, самой младшей сестре было 7 лет. Никакой пенсии, никакой помощи, а об имуществе, которое отец сдал в колхоз, и речи не было. Мать работала в колхозе за «палочки» (так называемые трудодни, за которые ничего не платили). Было это в 1932 году, мне исполнилось 20 лет.
Родные потребовали, чтобы я вернулась домой. Для меня началась другая жизнь. Я пошла в колхоз. Меня сразу послали учиться на курсы овощеводов. Я была малограмотной, помню, что на экзамене в диктанте на одной странице сделала 90 ошибок, но меня все-таки приняли. Я окончила эти курсы и стала работать в колхозе бригадиром. Зарабатывала по 40 трудодней в месяц. Это было приблизительно 20 кг ржи. Трудное это было время. Но постепенно все налаживалось. Брат пошел работать монтером, дети стали постарше, и я, наконец, смогла устроить свою жизнь. Михаил меня ждал, и в 1937 году мы поженились.
Мы переехали с ним в Торковичи, что около Луги и более 100 км от Ленинграда. Михаил был «лишенцем». Почему он им был, я не помню, но жить ему полагалось только за 100 км от Ленинграда. Муж стал работать на стекольном заводе. Нам дали комнату в коммунальной квартире, где проживало 8 семей. Мы были молоды, да и кругом все были молодые, и все трудности переносили легко. Сначала спали на топчане, который муж сделал сам, а потом купили никелированную кровать. Это была моя гордость. Остальную мебель муж сделал сам, у него были хорошие руки. Родился сын Виктор, мы его растили сами, без бабушек, иногда помогали соседки. Я работала почтальоном, старалась побольше быть с сыном.
Но пришла война. Мужа взяли на сборы в мае 41-го года, и больше я его не видела. Он погиб на Ленинградском фронте в 1944 году. Узнала об этом только после войны. А в августе, на Спас, к нам пришли немцы.
Немцы шли очень быстро, железная дорога была забита отступающими красноармейцами. О нашей эвакуации и речи не было. Оставаться одной с трехлетним сыном в поселке было голодно и страшно, и я перебралась пешком в деревню к родителям мужа и с ними пробыла всю войну.
Жили трудно. У нас в доме поселились немцы. Они постоянно менялись: одни уезжали, другие приезжали. По отношению к нам я не могу сказать о них ничего плохого, они жили сами по себе, мы сами по себе. По-настоящему беспощадны они были только к партизанам и к тем, кто им помогал: сразу расстреливали. Мы иногда помогали партизанам: то хлеба, то теплой одежды какой спрячем у края леса, в условленном месте. Но мы очень боялись. Семья наша была — старые да малые: свекор и свекровь, их младшая дочь 11 лет и две невестки с малыми детьми, 4-х лет и одного года.
В 43-м году нас вывезли в Латвию, на хутор, и мы у хозяина были батраками. Работали много, но кормили нас хорошо, мяса, сала было вдоволь. В Латвии мы пробыли около года, а потом нас отправили в Германию, в город Дорстен, что на границе с Голландией. Там мы работали на ниточной фабрике. Жили в бараках, очень грязных, полных клопов. Кормили плохо — ячневый суп и ячневая каша почти каждый день. Хозяин фабрики, видимо, понимал, что война идет к концу и русские победят, относился к нам неплохо, сквозь пальцы смотрел на то, что мы воровали нитки. Мы их продавали в деревнях, а на эти деньги покупали какую-нибудь еду. Жили мы одной мыслью — скорее домой, только домой.
Освободили нас американцы. Нас вымыли, накормили, одели. Мне дали серый костюм санитарки (юбка и пиджак) и высокие сапоги на шнурках, сыну — красивый свитерок и штанишки.
Приехали домой, а там все сожжено, ни одного дома нет ни в Клуколове, где жила семья мужа, ни в Черемне, где жила моя семья. Свекор со свекровью стали жить в землянке и строить дом, а я поехала в Вырицу. Меня туда пригласила знакомая учительница. Вырица уцелела во время войны, и там можно было снять хоть какое-то жилье.
Я устроилась работать в школу уборщицей, или, как раньше говорили, «техничкой». Работа была тяжелая — мыть полы, топить печи, летом заготавливать дрова. Зарплата — 200 рублей, да еще пенсия сыну за отца-солдата 140 рублей, вот и все наши доходы. Жили мы в чужой времянке, и я мечтала построить свой собственный дом. Как вдове солдата, мне дали участок, и мы с Витей стали строить дом. Несколько лет со мной жили две мои младшие сестры, Мария и Анна. Они тоже помогали строить. Сын был маленький, лет десяти, а тоже помогал — сделал мне хорошую кухонную полку, лет тридцать она мне служила. Руки у него золотые, в отца.
А я чего только не делала, чтобы заработать. При свете керосиновой лампы (электричества не было) вязала людям кофты, летом нанималась косить, собирала ягоды и продавала их на рынке, держала козу, куриц, был огород и большой участок под картошку. В конце концов дом выстроили, до сих пор стоит. Теперь это наша дача, с семьей сына живем там только летом.
Десять лет я проработала в школе, а потом устроилась санитаркой в больницу в Ленинграде. Через день ездила из Вырицы в город, работала по 12 часов. Это было лучше, чем в школе. Зарплата выше (33 рубля уже новыми деньгами), в рабочие дни я была сыта и еще забирала в столовой остатки еды, чтобы кормить кур. Козу я уже не держала. За полгода до выхода на пенсию нам увеличили зарплату, она стала 60 рублей, мне она казалась очень большой. За такие деньги я хотела работать и после пенсии, но надо было помогать растить внука.
К этому времени Виктор закончил вечерний институт, стал инженером, женился, внуку Диме уже было три года. Он ходил в ясли, но часто болел, и я забрала внука к себе в Вырицу, чтобы сын и невестка, тоже инженер, могли спокойно работать.
На пенсию я пошла в 1968 году, полгода только проработала, получая пенсию и 60 рублей зарплаты. Моя пенсия составляла 46 рублей 75 копеек, и чтобы получить ее, я весь последний год работала по праздникам, выходным, когда платили побольше. В 1971 году родилась внучка Лида, я переехала в город и с тех пор живу с семьей сына. Внучка выросла, кончила институт, вышла замуж, родила сына Игорька, ему теперь третий год. Виктор еще работает, хотя ему уже 60 лет, внучка с мужем тоже работают, а мы с невесткой возимся с малышом. Живем неплохо, лучше, чем я жила в прежние годы.
У меня после всех последних повышений пенсия 750 руб. Смотрю телевизор, читаю в газетах, как старухи, похожие на меня, жалуются на жизнь, на пенсию, и думаю, а что они жалуются? Когда мы получали больше? В школе мне платили 200 рублей, а 1 кг сахара стоил около 10 рублей. В больнице платили 33 рубля, а сахар стоил 1 рубль. Наверное, моя зарплата была всегда ниже прожиточного минимума, о котором я теперь все время читаю в газетах, но только о нем тогда не говорили, не писали и нас никогда не жалели.
Это только после перестройки государство вспомнило, что мой муж погиб на фронте, и мне прибавили пенсию за мужа и дали какие-то льготы. Раньше никакими льготами я не пользовалась. Это сейчас правительство понимает, что когда тебе за 80, нужна добавка к пенсии. А раньше об этом никогда и не думали. Все мои родственницы-ровесницы, которые остались в деревне и работали в колхозе, получали пенсию меньше 20 рублей. Моей крестной, а она была большая труженица, начислили пенсию 7 рублей. Ее сын, совсем мальчик, пошел на фронт и погиб в первые же дни войны. Вот за него она получила пенсию 19 рублей. Выходит, за всю жизнь, работая в колхозе, она ничего не заработала. Разве это справедливо?
Я всегда была верующим человеком. Помню, когда еще была девочкой, мы по праздникам всей семьей ездили в соседнее село в церковь. Там была очень красивая большая церковь, ее колокол был слышен за 12 км. А потом коммунисты ее взорвали. У мужика, который взрывал, скоро отнялись ноги, и он пролежал 20 лет. Думаю, это его Бог наказал. При коммунистах на месте кладбища около церкви сделали парник, и мы никогда не могли навестить могилу своего отца.
А теперь у меня на глазах восстановили церковь на Охте. Я раньше туда ходила, а теперь хожу в новую церковь на углу Бестужевской и Пискаревского. Ее построили совсем недавно. Она маленькая, деревянная, а рядом строят большую каменную церковь. Строят, конечно, не коммунисты.
Говорят, что старики голосуют за коммунистов, за Зюганова, а я за него никогда не голосовала. При них мне всегда жилось трудно, нас, простых людей, коммунисты не уважали. И почему Зюганов говорит, что раньше жили лучше, чем сейчас, я не понимаю. Вокруг меня, в нашем доме и на даче в Вырице (больше я никуда не хожу), живет много народу, и все устроены неплохо, гораздо лучше, чем я в прежней своей жизни. Хорошо питаются, у всех квартиры, и машин у нашего дома очень много, никогда столько не было.
Рассказ Анны
(родилась в 1922 году)
В нашей семье было пятеро детей, все крепкие, здоровые, а я самая маленькая, худенькая и слабенькая, все болела и лежала на печке. Отец, умирая, наказывал матери, чтобы она меня выучила на учительницу, считал, что я не справлюсь с крестьянской работой. В 1938 году я закончила 7 классов и поступила в Гатчинское педучилище. Мать выполнила волю отца и отпустила меня учиться. Училась я три года, стипендию нам не давали, но кормили один раз в день бесплатно.
Я окончила училище в 1941 году, перед самой войной, и меня вместе с подругой направили в Архангельскую область, в поселковую школу при лесхозе. Потом через три года перевели в детский дом, где были дети погибших. Для кого-то война — это бомбежки, смерть рядом, эвакуация, а для меня война — это голод. Голодали и мы, учителя, и дети. Когда приехали, то первые семь дней нам с подругой вообще ничего не дали из еды. Я, такая худая, а даже распухла. Спас от голода наш пекарь-старичок. Он сам был из Ленинграда и очень жалел нас, приезжих девочек, иногда совал нам хлеба, просто так, без всякой платы. Очень хотелось домой, хотя дома у меня не было: немцы сожгли наш дом и всю деревню. Хотелось быть поближе к родным, к матери, и я в 1946 году уехала. Приехала в Вырицу, к сестре Антонине, она в это время снимала времянку и работала техничкой в школе, а я в этой школе стала работать учительницей. Сначала директор не хотел меня брать, не верил, что я, маленькая и худенькая, могу справиться с учениками. Но когда побывал на моих уроках в 4-м классе, то остался доволен. В этой школе я проработала 5 лет. Жили с сестрой и начали строить свой дом.
Потом приказом Облоно меня послали открывать школу в поселке Лукаши. Это была маленькая деревушка в несколько домов на полпути между Гатчиной и Павловском. До войны здесь жили финны, но в начале войны их выслали, а после войны их дома сразу заняли люди, завербованные из Рязанской и Владимирской областей. Когда финны вернулись, то для приезжих стали строить дома, трехэтажные и пятиэтажные. Поселок рос очень быстро, особенно после того, как там построили опытный завод.
Когда я приехала, в школе было всего 16 учеников разного возраста, от первого до четвертого классов. Приходилось работать в две смены. А потом построили хорошую большую школу-десятилетку. В ней я и проработала все время, до самой пенсии. В 1951 году я поступила в заочный Учительский институт и, закончив его, стала преподавать литературу. Но скоро опять вернулась к своим малышам и до пенсии была учительницей в младших классах. Всего я проработала учителем 46 лет. Так долго работать с детьми, не любя их, нельзя. С детьми мне всегда было легко, я могла прикрикнуть на них, могла и пожалеть. И дети меня любили, после занятий трудно было даже уйти домой. Обступят меня, до дома проводят, а некоторые и домой придут, телевизор посмотреть — не у всех тогда были телевизоры. Поселок был не такой уж большой, и я знала всех родителей моих учеников, у меня были с ними всегда хорошие отношения. Потом мои ученики сами становились родителями и приводили своих детей, а позже и внуков.
В 60-е-70-е годы в нашей школе было очень интересно. Мы часто ездили в Ленинград, ходили в музеи, театры. Летом с детьми постарше ходили в походы на 5-7 дней, работали на школьном участке — у нас был хороший сад; помогали колхозу на прополке и на уборке картошки. Я всегда охотно участвовала в этих мероприятиях. Мне кажется, что сейчас жизнь в школе не такая интересная.
Личную жизнь мне, как и многим учителям вообще, было трудно устроить. Гулять было некогда. В Архангельской области я всегда была с детьми, да и мужчин там совсем не осталось, мои ровесники все были на фронте. Вернулась домой, а мои ровесники с войны не вернулись. На братских могилах чаще всего стоит мой год рождения — 22-й. Вышла замуж за Ивана, когда мне было 36 лет, ему 30. Они с матерью-финкой только вернулись из ссылки, и мы с ним познакомились. Иван был рабочим на заводе.
Родилась дочка Лена. Декретный отпуск 1,5 месяца, а дальше работаешь часто в две смены и бежишь к ребенку. Свекровь нянчила девочку, правда, очень неохотно, до одного года, а потом отказалась. Яслей в поселке не было. Мы в это время снимали комнату на частной квартире. Попросили приехать мою мать. Но она была уже очень старой, ей было за 80, и вскоре она умерла. Трудно было и свекрови, и мне. Но в это время я уже смогла отвести дочку в садик, и стало легче. В 1965 году мы получили отдельную двухкомнатную квартиру в четырехэтажном доме, со всеми удобствами. Так, в 43 года, у меня появился настоящий дом, я стала хозяйкой.
У нас был большой огород. Муж построил около него небольшой домик, и мы там часто бывали. Некоторое время держали поросят и кур. На это, конечно, уходило много времени и труда, но зато мы были сыты, хорошо одеты, обставили квартиру и подкопили денег.
Одно было плохо: муж любил выпить. В нашем поселке пьянство было самым большим злом. Люди работали в основном на заводе, получали всегда вовремя зарплату, и неплохую, у всех были хорошие квартиры, обставленные красивой мебелью, у многих машины, а люди пили. Странно, мой отец, крестьянин, вообще не пил, а его сыновья, мои братья Вася и Коля, еще до войны уже могли крепко выпить. Вася погиб на фронте, а Коля вернулся с войны, женился, у него была прекрасная семья, двое хороших детей, а выпить любил и умер, не дожив до 60 лет. У него было больное сердце, а он все «лечил» его водкой. У нас в поселке пьянство было почти поголовным. К концу своей работы в школе я стала замечать, что многим детям трудно учиться читать и писать. Послевоенные дети или дети 60-х-70-х годов были сообразительнее, умнее. Объясняла я это просто: они родились и жили в семьях, где пили родители, а иногда и дедушки с бабушками. Рабочие завода, как правило, пили не на зарплату. Они воровали доски, гвозди, инструмент на заводе, продавали и пили. Воровать с завода не считалось позорным, заводское рассматривалось как ничье. Так и жили, воровали и пили. И мой муж Иван поступал так же. А потом, уже в 1988 году, его сильно избил какой-то пьяный мужик. Сам Иван при этом был трезвым. С этого времени он начал болеть, работать уже не мог, несколько раз лежал в больнице. Так он болел около пяти лет и умер, когда ему было немногим более 60 лет.
Перестройка сильно изменила жизнь нашего поселка. Завод перестал получать заказы, и рабочие вынуждены были уйти. Завод разваливался, все в нем разворовали, только уже не рабочие, а начальство. А люди стали приспосабливаться к новой жизни. Одни устроились работать в Гатчине, другие в Коммунаре, кое-кто в Ленинграде. Некоторые занялись сельским хозяйством. Взяли в соседнем колхозе землю под пастбища и стали разводить коров, коз, овец, свиней. Теперь эти люди живут хорошо. Был у нас один фермер, взял много земли, но у него как-то ничего не получилось и он сразу уехал. Одно хорошо: пить стали значительно меньше. Пьют только молодые, которые не хотят работать, они воруют у нас на огородах, в подвалах и пьют.
А завод наш стал возрождаться. Пришел новый директор, нашел какие-то заказы, и несколько цехов заработали. Самое главное, он перевел котельную при заводе, от которой отапливались наши дома, на газ. Теперь она работает исправно, и в наших домах всю зиму тепло и есть горячая вода. А раньше котельная работала плохо, в наших домах всегда было холодно, а когда завод перестал работать, мы вообще замерзали. Сейчас мы платим, а нам дают тепло и горячую воду.
Учителя всегда получали мало. Моя первая зарплата была 240 рублей, в Вырице я получала 600 рублей. В Лукашах я, уже учительница с десятилетним стажем, работая по две смены, получала 1050 рублей. Потом зарплата была побольше. Пенсию мне начислили 114 рублей. Сейчас я получаю пенсию 682 рубля. За последний год она увеличилась почти на 200 рублей и жить стало легче. Конечно, с учетом цен моя сегодняшняя пенсия меньше прежней, но, во-первых, у меня везде бесплатный проезд. Во-вторых, мне не надо никуда ездить за продуктами: ни в Павловск, ни в Гатчину, все есть в нашем поселке. Наконец, есть надежда, что пенсию еще повысят. Одной, с огородом, вполне хватает на жизнь.
Только вот у дочки жизнь не очень-то заладилась, и я вынуждена до сих пор помогать ей. Лена закончила 8 классов и поступила в ПТУ при фабрике «Скороход», а потом, уже работая, стала учиться в техникуме на мастера обувного производства. Жить в общежитии она не хотела и каждый день ездила из Лукашей в Ленинград, вставала в 5 утра. Трудно ей давалась эта учеба, а работать по специальности не пришлось. Кончила техникум, вышла замуж, родила дочку Анечку, а потом устроилась работать поближе к дому. Муж, Николай, был шофером, жил в Ленинграде с матерью в двухкомнатной квартире. Лена переехала к нему. Как это часто бывает, у дочки сразу не заладились отношения со свекровью. Молодые хотели разменять квартиру, я могла бы им помочь деньгами, но свекровь не согласилась.
Так они и жили, постоянно недовольные друг другом. Отношения с мужем у дочки были хорошие, они часто приезжали ко мне, помогали с огородом. Николай выполнял всю мужскую работу, когда муж болел. А потом он стал выпивать. Его уволили. Он много раз менял место работы, но надолго не задерживался. Уже шла перестройка, и пьяницы на работе были не нужны. Дочка никак не могла найти хорошее место и получала очень мало. Росла внучка, поступила в училище, училась на продавца. Училище платное, и я из своей пенсии зачастую вынуждена была за нее платить. Опять для меня наступило очень трудное время.
Сейчас положение в дочкиной семье улучшилось. Зять перестал пить, работает и неплохо зарабатывает, даже мечтает купить машину. Теперь он платит за учебу внучки, целиком одевает ее. Она у меня красиво одета, модно. Дочка стала работать оператором в котельной и тоже получает побольше. Так что семья выкарабкивается.
Вот вспомнила свою жизнь и думаю, что же в ней было главное. И сама себе отвечаю — труд, разный, в школе, в огороде, дома. Трудно было, когда родилась дочка, когда я училась вечерами, когда дочка училась и работала в Ленинграде и я вставала в 5 утра проводить ее, когда долго болел муж и я ездила к нему в больницу то в Гатчину, то в Коммунар, то в Ленинград. И при этом я работала, ушла на пенсию только в 71 год, после школы работала вахтером на заводе и в сельсовете.
Думаю, если люди честно работают и не пьют, они всегда будут жить хорошо, особенно сейчас. Будь я значительно моложе, обязательно нашла бы себе работу с приличной зарплатой и жила бы совсем хорошо.
Наконец, рассказ самой младшей сестры Марии,
которой сейчас 75 лет
(родилась в 1925 году)
Когда умер наш отец, мне было 7 лет, и детство мое было таким нищим, что и вспоминать его не хочется. Взрослые много говорили о колхозах, а я только запомнила частушку, которую пели тогда в деревне:
Трактор пашет глубоко,
А земелька сохнет.
Кто запишется в колхоз,
С голоду подохнет.
И правда, после смерти отца мать и сестра Антонина работали в колхозе, а жили мы очень тяжело. Потом сестра вышла замуж и уехала. Старший брат Коля пошел работать монтером на почту, сестра Анна, которая старше меня на три года, уехала учиться в Гатчину. В колхозе работал только младший брат Вася, да и то недолго. Он был очень хулиганистым, во всех деревенских драках принимал участие. За одну из таких драк его посадили в тюрьму на два года. Когда началась война, его сразу выпустили и направили на фронт. Видимо, воевал он хорошо, его наградили орденом, о чем старший брат, который тоже был на фронте, узнал из газет. После войны мы о нем ничего не могли узнать, видимо, он погиб. Так что в колхоз никто не пошел, работала там только мать.
Я, окончив 7 классов, поехала учиться в ФЗУ (фабрично-заводское училище) в Торковичи, где жила сестра Антонина. Мне было 16 лет, когда началась война. Я сразу поехала в деревню, где мать жила одна. Немцы пришли к нам очень быстро, и все время оккупации я, вместе с другими девушками, работала на железной дороге. Немцы нас не били, случаев насилия никогда не было, но работу нам поручали выполнять очень тяжелую: ремонтировать дорогу, укладывая рельсы и шпалы. Нам ничего не платили и не кормили. Питались только тем, что росло на огороде, и частенько в хлеб приходилось добавлять опилки.
В 1944 году жителей нашей деревни немцы отправили в Австрию. Нас высадили высоко в горах около туннеля, где проходила железная дорога. Жили мы в лагере, в бараках. Со мной вместе были мать и крестная, им тогда было около 60. Меня опять послали работать на железную дорогу. Был уже конец войны, и американцы часто бомбили эту дорогу. Они бомбили, а мы после бомбежки ее чинили. Кормили нас очень плохо, выручали старушки. Кругом были богатые деревни, мать с крестной ходили по домам, просили, и им подавали то продукты, то какие-нибудь вещи.
И вдруг бомбежки прекратились, и нас перестали выгонять на работу. Только через какое-то время начальник лагеря сказал, что кончилась война. Мы были в растерянности — не знали, что нам делать и как добираться домой. Целый месяц мы жили в неведении. А потом нас посадили на машины и привезли к американцам. Те нас накормили и отправили домой.
Неприветливо встретили нас на границе, считали нас то ли изменниками, то ли предателями, кричали нам обидные слова, оскорбляли нас. А чем мы, старики, дети да девушки, были виноваты? Вернулись в деревню, а там ни одного дома, все сожжено. Потом нашли сарай из кирпича и камня, который обгорел не очень сильно. Брат Коля кое-как приспособил его под жилье для матери и крестной. А меня в наказание за то, что я была у немцев (как будто я была по своей воле), послали из колхоза в лесхоз грузить вагоны.
Через полгода я стала работать в управлении лесхоза, которое находилось в Вырице. Там жили обе мои сестры, и я стала жить с ними. Брат Коля, который жил тоже в Вырице, работал каким-то начальником в отделении связи, и он меня устроил работать оператором на почте. Мы, все три сестры и племянник Виктор, жили во времянке, экономили на всем, чтобы построить дом. Первая моя зарплата была 360 рублей, и из нее еще надо было дать деньги сестре на дом. Картошка с килькой долгое время была нашей основной едой. Мне было всего 20 лет, хотелось жить, красиво одеваться, гулять, ведь я была лишена этого всю войну и долгое время после войны.
Парней старше нас и ровесников было мало, всех унесла война, и мы гуляли с теми, кто младше нас. В 25 лет я вышла замуж. Юра был младше меня на 5 лет. Он работал на железной дороге кочегаром, жил в Ленинграде с матерью и сестрой. У них была одна комната в коммунальной квартире.
После свадьбы сразу встал вопрос: а где нам жить? В Вырице в одной комнате с Антониной и племянником, которому было уже 12 лет, или в Ленинграде, в одной комнате с матерью мужа и его сестрой? Вопрос решился просто: мужа взяли в армию на три года. А когда он пришел из армии, я переехала к нему. К этому времени его мать, вдова, потерявшая мужа на фронте, вышла замуж. Можно представить себе, что это была за жизнь, когда в одной 18-метровой комнате жили я с мужем, его мать с мужем и сестра, причем муж матери оказался горьким пьяницей. Мы с мужем не выдержали и стали снимать комнату, что при наших зарплатах было очень накладно. Муж снова стал работать на железной дороге, учился на машиниста. Я перевелась работать в Ленинград, на Главпочтамт.
У нас долго не было детей. Видно, сказалось то, что в молодости пришлось поднимать непосильные для девушки тяжести, работая на железной дороге. Только после 10 лет совместной жизни, уже в 36 лет, я родила сына. Женя был таким долгожданным, таким желанным, что я сразу же ушла с работы и три года сидела с ним. Я не отдавала его ни в ясли, ни в детский сад. Когда ему исполнилось три года, я стала работать ночным кассиром, две ночи работаю, две дома, а днем всегда дома. Спать приходилось мало, но зато сын всегда был под присмотром.
С рождением сына мы уже не могли снимать комнату и снова поселились у свекрови, а летом жили у сестры в Вырице. В это время у нее уже был построен дом.
И вдруг нам необыкновенно повезло. Наш дом на Измайловском проспекте забрал какой-то институт, а нам дали отдельную трехкомнатную квартиру. Это было в 63-м году, когда мне исполнилось уже 38 лет. Конечно, мы хотели жить отдельно, своей семьей, но такое счастье нам было не положено. Нам предложили выбор: либо жить с подселенцами, либо со свекровью. Мы выбрали второе, и несколько лет прожили со свекровью и ее мужем-пьяницей. Правда, он скоро умер, а со свекровью мы жили достаточно дружно.
Постепенно в семью пришел достаток. Муж стал машинистом, зарабатывал неплохо. К работе он относился очень серьезно. Любил выпить, но на работе всегда был трезвым, и его за это ценили. Мы были сыты, одеты, обуты, Жене дали образование. Он окончил институт им. Лесгафта, с детства увлекался фехтованием. После всего пережитого в детстве и в молодости жизнь казалась очень хорошей. Лишнего ничего себе позволить не могли, дачи, машины не купили. За всю жизнь я только один раз с мужем и сыном съездила в Крым.
Я работала до 65 лет, получая зарплату и пенсию. Последние 6 лет работала инкассатором, мы с шофером по ночам ездили на машине, и я собирала деньги с пяти вокзалов. Работа была опасная, мне даже дали пистолет, но ничего плохого со мной не произошло и пистолет ни разу не потребовался. А вот шофера моего, хорошего парня, который продолжал ездить по ночам и после того, как я ушла на пенсию, убили бандиты. На скопленные деньги я смогла построить небольшой дом на участке сестры, где сейчас провожу лето.
Умерла свекровь, женился сын, привел к нам в дом невестку Галю, родился внук. Тогда я ушла на пенсию и стала растить Дениса.
Дети меня радуют. Сын и невестка много работают, но зарабатывают хорошо. Их жизнь совсем не похожа на мою. Они обменяли нашу квартиру-хрущевку на хорошую трехкомнатную квартиру. Мне купили однокомнатную квартиру рядом с ними. Мы там собирались жить с мужем, но он умер прошлым летом, не дождавшись этой квартиры. Теперь живу рядом с детьми, помогаю им по хозяйству и все-таки имею свой угол, могу в любое время уйти и не мешать им. Могла ли даже мечтать об этом в молодости?
Конечно, достаток в семью сына пришел не сразу. Сначала он преподавал физкультуру в школе, зарабатывал мало, подрабатывал, делая массажи. Невестка Галя училась на вечернем факультете Финансово-экономического института, работала экономистом на заводе «Сигнал». Тоже получала мало. Потом сын и его друзья по институту организовали торговую фирму, которая постепенно расширялась и начала приносить доход. Вот уже 10 лет он занимается продажей молока. Галя ушла с завода, сменила несколько работ, но сейчас уже лет пять работает в одной фирме главным бухгалтером. Ей приходится далеко ездить на работу, возвращаться с работы поздно, так что моя помощь им нужна. Зато они красиво одеты, даже ездили отдыхать за границу, купили машину.
Не только мои дети, но и их друзья, которых я знаю с детства, — они учились вместе с сыном в школе, — живут хорошо. У всех машины, все хорошо одеты. Не знаю, чем они занимаются, но все приспособились к новой жизни.
Вот Зюганов говорит, что раньше жили хорошо, а теперь все разорены. Наверное, не видел он прежней жизни. Я всегда работала ночами, днем была свободна. Сколько времени я провела в очередях! За мясом стояла, за колбасой, сыром стояла, чтобы летом купить сыну фруктов, стояла. Помню, какую длиннющую очередь отстояла я в Доме ленинградской торговли, чтобы купить сыну простой джинсовый костюм. А теперь смотрю на внука и любуюсь, как он красиво одет. Говорят, что государство не заботится об инвалидах. Неправда это. Мой муж был инвалидом I группы, ему отрезали ногу из-за диабета. Года два он мучился, а потом ему дали специальную коляску, красивую, дорогую, стоит три тысячи рублей, а мы получили ее бесплатно. Жаль только, что пользовался он ею недолго.
Я всегда зарабатывала немного, ушла с пенсией 90 рублей, причем, чтобы получить пенсию повыше, чем мне полагалась, я некоторое время работала без отдыха и выходных каждую ночь. Сейчас живу на пенсию, у детей ничего не беру. Они молодые, им много надо. Говорят, что пенсия маленькая, но мне после той нужды, которую я испытала в молодости, жизнь на эту пенсию не кажется очень уж трудной. Тем более, есть надежда, что ее снова повысят.