Содержание Журнальный зал

ВЛАДИМИР НАБОКОВ

Петербург. Три сонета.

Вступительная заметка С. Польской

ВЛАДИМИР НАБОКОВ

Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2001


ВЛАДИМИР НАБОКОВ

ПЕТЕРБУРГ
Три сонета

Три сонета Набокова под общим названием «Петербург» были напечатаны 24 августа 1924 года в берлинском еженедельнике «Русское эхо». Это их единственная публикация, с тех пор они никогда и нигде не переиздавались.
Этот цикл — отнюдь не первое обращение писателя к петербургской теме. Петербург возникает в целом ряде произведений писателя — как в поэзии, так и в прозе. Важной составляющей петербургской темы у Набокова является мотив возвращения на Родину. К августу 1924 года Набоков написал по крайней мере пять стихотворений, посвященных непосредственно Петербургу, родному и любимому городу писателя. Все они выдержаны в неизменно ностальгическом и нередко апокалипсическом ключе. «Три сонета» тематически и интонационно завершают эту серию. Важно также отметить, что петербургская тема у Набокова с самого начала оказывается непосредственно связанной с Пушкиным, незыблемым и непререкаемым авторитетом писателя, объектом его любви и преклонения.
Столь же неслучайно и обращение Набокова к форме сонета. История русского сонета насчитывает два с половиной столетия. Если классицизм и Просвещение сопровождаются спадом моды на сонет, то романтизм возрождает ее вновь. Написал несколько сонетов и Пушкин. Набоков формировался под влиянием символизма, который, унаследовав интерес к сонету от романтизма, культивировал эту стихотворную форму. Набоков также не раз обращается к этой форме — как в своем поэтическом творчестве, так и в критических заметках и рецензиях. Особенно высоко он ценил сонеты Бунина, которые считал лучшими в русской поэзии. Перу самого Набокова принадлежит по крайней мере 18 сонетов, не считая переводов (в 1922 году он переводит сонет Ронсара, а в 1927-м — два сонета Шекспира). Самым плодотворным в этом смысле оказывается 1924 год: тогда было написано девять сонетов.
Все три сонета, составившие цикл «Петербург», являют собой единое целое: последняя строчка первого сонета открывает второй, завершающей строкой второго начинается третий, наконец, последние две строки последнего сонета дословно повторяют первые две строки первого — круг замыкается, создается замкнутое смысловое пространство — структура, вообще характерная для Набокова. Но, кроме того, цикличность «Трех сонетов» словно предполагает, что стихи должны звучать, как молитва, заклинание, неотвязная мысль, которую повторяешь вновь и вновь. Молитва эта — о возвращении в город, столь блистательно изображенный в набоковской прозе: «…возвращаясь за полночь, я узнавал среди каменной, морозной, сизой от звезд ночи невозмутимые и неизменные вехи моего пути — все те же огромные петербургские предметы, одинокие здания легендарных времен, украшавшие теперь пустыню… Я говорил сам с собой — увещевая судьбу, Катю, звезды, колонны безмолвного, огромного отсутствующего собора…» («Адмиралтейская игла»); «Мы глядели вверх на гладкий гранит столпов, отполированных когда-то рабами, их вновь полировала луна, и они, медленно вращаясь над нами в полированной пустоте ночи, уплывали в вышину, чтобы там подпереть таинственные округлости собора. Мы останавливались как бы на самом краю — словно то была бездна, а не высота, — грозных каменных громад, и в лилипутовом благоговении закидывали головы, встречая на пути все новые видения — десяток атлантов или гигантскую урну у чугунной решетки, или тот столп, увенчанный черным ангелом, который в лунном сиянии безнадежно пытался дотянуться до подножия пушкинской строки» («Другие берега»).
Перефразируя Набокова, можно сказать, что, описывая Петербург, он тоже пытается дотянуться до подножия пушкинской строки.

Светлана Польская


1

Единый путь — и множество дорог;
тьма горестей — и стон один: когда же?..
Чту город мой? Я забываю даже
названья улиц… Тонет. Изнемог.

Безлюдие. Остались только Бог,
рябь под мостом да музы в Эрмитаже,
да у ворот луна блестит всё та же
на мраморных ногтях гигантских ног.

И это все. И это все на свете…
В зеркальные туманы двух столетий
гляделся ты, мой город, мой Нарцисс…

Там, над каналом, круглыми камнями
взбухал подъем и — с дребезжаньем — вниз…
Терзаем я утраченными днями…


2

Терзаем я утраченными днями,
и тленом тянет воздух не родной.
Я сжал в алмаз невыплаканный зной,
я духом стал прозрачней и упрямей.

Но сны меня касаются краями
орлиных крыл, — и снова, в час ночной,
Нева чернеет, вздутая весной,
и дышит маслянистыми огнями.

Гранит шероховат. Внизу вода
чуть хлюпает под баржами, когда
к их мирному прислушаешься тренью.

Вот ветерок возник по волшебству —
и с островов как будто бы сиренью
повеяло… Прошедшим я живу.


3

Повеяло прошедшим… Я живу
там… далеко… в какой-то тьме певучей…
Под аркою мелькает луч плавучий —
плеснув веслом, выходит на Неву.

Гиганты ждут… Один склонил главу,
все подпирая мраморные тучи.
Их четверо. Изгиб локтей могучий
звездистую пронзает синеву.

Чего им ждать? Что под мостами плещет?
Какая сила в воздухе трепещет,
проносится?.. О чем мне шепчет Бог?

Мы странствуем — а дух стоит на страже;
единый путь — и множество дорог;
тьма горестей — и стон один: когда же?


Следующий материал

Письма к Алисе Коонен.

Вступительная заметка Надежды Таршис. Публикация, подготовка текста и примечания Л. А. Николаевой-Ниновой