ЕВГЕНИЙ КАМИНСКИЙ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2001
ЕВГЕНИЙ КАМИНСКИЙ
ЗАВЕЩАНИЕ1
Я ходил в магазин, как в пампасы,
открывать потайные миры.
Мне кивали с прилавков колбасы
и просились под мышку сыры.Поросята, как верные други,
предлагали себя на разрез,
даже мертвые лица севрюги
проявляли живой интерес.Жались шейки, грудинки… фигуры!
Возлежали, забыв про дела,
здесь второй категории куры,
как на крымских курортах тела.И со дна малосольной юдоли,
неподвластна людскому уму,
шла селедка, усилием воли
пересилив в сознании тьму.И душа трепетала от счастья.
Ведь чтоб был ты и розов и сыт,
здесь желало хотя бы отчасти
все вокруг от рогов до копыт.2
Но кончалась великая пьеса,
начинался унылый финал.
Как я бил себя по лбу, повеса,
как на девичью память пенял!Вы, конечно, читали романы,
где герой, скажем, пылкий блондин,
раскрывает, как душу, карманы,
в коих пшик, то есть ветер один?Вот и я раскрывал свою душу,
тяжело положив на весы
интеллект за тугую горбушу
и талант за пакетик хамсы.
Но молчали съестные припасы.
И всерьез, а не в смысле игры,
знать меня не желали колбасы
и совсем не любили сыры.И презрительно щурилась птица
мне вдогонку. Как был я смешон,
я, который не мог уместиться
за столом на двенадцать персон, —в смысле жизни и в смысле размаха, —
я, что весь поместиться не мог
меж ботинок и шляпы, как птаха
в поднебесье, как на╢ небе Бог!3
Что за жизнь? Разве правильно это,
что говядина чистых кровей
для эпохи важнее поэта,
а свинина — намного правей?Что сказать о всемирном порядке,
в соответствии с коим талант
бесполезен, как лютик на грядке,
и, конечно, во всем виноват?
О презренном, неправедном мире,
в коем самое главное — есть?
(Посвящай ему жизнь свою или
отдавай, как фельдмаршалу, честь!)О вселенной жующей, где Духу
не нашлась даже малая высь?..
Ничего не сказать. На╢ горбуху,
жуй, Безухов-браток, не давись!4
Жизнь вчерне завершивший свою
и в осадок уйдя по науке,
я как прежде теперь не пою —
выпиваю все больше со скуки.Но, что было — мое, не отдам:
я, как женщин, любил дни рожденья,
больше, чем алкоголик — «Агдам»,
чем Батый с Тамерланом — сраженья.Я любил всей душою пиры
за размашистость праздного духа,
за дешевенький блеск мишуры
и хорошеньких женщин под мухой.Безнадежно голодный в миру,
здесь — на небе седьмом до отрыжки! —
я севрюгу любил и икру,
и, конечно, бараньи лодыжки.
Пусть порой было трудно дышать,
киснуть рылом в салате… Но, братцы,
я любил это дело — вкушать!
Эту сладкую боль — искушаться!И, в осадок уйдя наконец,
говорю вам: любите — что проще?! —
сельдь под шубой, свиной холодец
и в бульоне мосластые мощи!Ибо там нам не то что банкет,
а и жалкая в яблоках утка
не случится за тысячу лет…
О, безбрежная нежность желудка,Сколько дней золотых и ночей
ты служила, призрев даже это:
вещество привокзальных борщей
и холодную синь винегрета!* * *
Вот и конец зиме.
Вышел, суров и розов,
дворник в своем уме
после былых неврозов.Вышел, имея честь
в мире времен разора
мусора горы месть,
жечь пирамиды вздора.В датском пришел плаще
не обсуждать причины —
маски срывать вообще
и обнажать личины!Хочется тишины,
чтобы не ныли нервы.
Тихой второй жены
после великой первой.Хочется не пылить.
Весь понедельник, вторник
хочется плыть и плыть…
Полно, товарищ дворник,кошек гонять да птиц,
души неволить чисткой…
Что ты как Датский принц
в кепке своей чекистской?Нам ли пугать скворцов,
грай поднимать вороний?!
Все мы в конце концов —
как за холстом Полоний.Нам ли эпоху гнуть,
красным кропить дорожку?!
Дай от души вдохнуть —
где-то пекут картошку!Густо несет золой,
окна вскрывают с хрустом…
Камень с души долой.
Как-то светло и пусто.* * *
Жизнь вперед унеслась с ветерком,
напылив, словно полчища гуннов.
Постою, как железный нарком,
молча руку за пазуху сунув.Под ногами дымится Нева,
сухогрузы ржавеют в граните,
и безудержно так синева
отлетает обратно в Обитель.Страшно только на первых порах,
а потом просто тошно. Так что же?!
Чайка, чайка, смахни с меня прах —
надышусь напоследок до дрожи.
Чайка, как это — вдруг умереть?
Падать в черную землю погоста…
и с размаху впечататься в твердь?
Не смеши, не смеши. Слишком просто!Головою в колени Отца —
и заплакать бы… но не из страха —
от бессилья вместить до конца
эту правду суровую праха.Постою — борода в серебре.
Временам этим не был я нужен.
Но я был. И был равен себе,
как звезда отраженная в луже.* * *
Жизнь вам не по карману, как алмаз.
Мир против вас, вы далеки от мира.
Он, может, и создаст из вас кумира,
но лишь когда избавится от вас.Возможно, ваш единственный портрет,
немного недописанный — без уха! —
появится на пачке сигарет…
Конечно, если резать хватит духа.Вам кажется, что вас оставил Бог?
Издатель нос воротит? Ну так знайте,
он после вашей смерти вас бы мог
издать, мой друг. Скорее умирайте!Ближайший путь к сердцам — нырок в окно.
Тут надобно всю жизнь спустить до нитки.
Жаль дурачка: долги, чахотка… но
искусство не должно терпеть убытки!* * *
Все умерли, а ты еще живешь.
Жизнь кончилась, а ты еще не умер.
Торчишь, как фото в паспорте и нумер.
Одно утешит: человек есть ложь.Когда-то грозный суффиксов прораб,
теперь что толку строчку гнать за строчкой?!
Пора бы стать молчанью оболочкой.
Обнять косую намертво пора б!Последнее прибежище — кровать.
Душа в матрас вдавилась омертвело.
Шуршат слова среди развалин тела,
опять в висок стучатся… Не вставать!Не открывать! в подушки с головой!
дух испустить!.. Что, сдохнуть нету силы?
В тайгу тебя засунь иль на Курилы —
везде слова — венец терновый твой.Они, как стадо брошенных овец,
орут внутри, растут, как боль тупая,
потом кровавым потом проступают,
потом… Тук-тук! Ты жив еще, мертвец?