ЯКОВ ГОРДИН
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2001
ЯКОВ ГОРДИН ПРОФЕССИЯ — РЕПОРТЕР
Публикуемый фрагмент из книги Анн Нива «Chienne de guerre» («Сволочная война»), вышедшей во Франции в апреле 2000 года, относится к январю-февралю того же года — последним неделям полугодового пребывания журналистки в Чечне.
Высокопрофессиональный репортер, Анн Нива сама определила принцип, положенный в основу книги, в беседе с офицерами ФСБ, старавшимися выяснить ее позицию:
«— Твои чеченские друзья, конечно, научили тебя стрелять?..
— Мои друзья, как вы их называете, не являются моими друзьями, это люди, с которыми я старалась встретиться, потому что такая у меня работа. А встречалась я с ними не для того, чтобы брать уроки стрельбы, а чтобы взять интервью».
Анн Нива полна сострадания к людям, оказавшимся жертвами кровавого катаклизма. Некоторые из тех, с кем она встречалась в Чечне и делила лишения и опасности, вызывали в ней искреннюю и устойчивую симпатию. Но это не значит, что она встала на одну из сторон.
Особенность книги в том, что журналистка работала главным образом на территории, контролируемой боевиками. Ее взгляд — взгляд изнутри чеченской трагедии. Она, как правило, не формулирует своего отношения к происходящему. Весь текст, по сути дела, огромное интервью. Репортер дает возможность читателю посмотреть на ситуацию глазами персонажей трагедии — самых разных.
Бывший овощевод, вступивший насущного хлеба ради в гантамировскую милицию, говорит о своих сослуживцах: «Войной они сыты по горло и не хотят ни воевать, ни воровать. Единственное, чего они хотят, утром уходить из дому, а вечером спокойно возвращаться, как все работающие люди… Нас бросили между русскими, боевиками и ваххабитами и натравливают друг на друга… Вообще-то я люблю музыку, все красивое, танцы. В душе я не боевик и не сторонник Гантамирова. Я люблю порядок и мечтаю, чтобы моя дочка стала балериной…»
Это свидетельство чрезвычайной важности. Нет оснований сомневаться в искренности человека, говорящего с иностранной журналисткой. Усталость от войны, чуждость этой войны человеку, привыкшему к мирному труду, — едва ли не главная надежда на умиротворение несчастной Чечни. Но многообразие встреч, зафиксированных журналисткой, дает нам широкую и драматичную в своей противоречивости картину.
Один из самых ярких и принципиально важных эпизодов — разговор с женщиной, которую Анн Нива называет «молодой фанатичкой». «К русским Лариса не испытывает ни малейшей жалости: Раньше им отрезали головы, а теперь мы будем их всех поголовно уничтожать», — бросает она совершенно автоматически, словно ей эту фразу вбили в голову. Но зато в отношении ваххабитов, исламских радикалов ярость ее не имеет границ: Эта война началась и продолжается только по их вине. Как только будет установлен мир с русскими, мы начнем воевать между собой. Это предсказывали наши предки в самом начале времен. Они утверждали, что нам придется вести еще одну войну, и это будет последнее сражение между теми, кто верует, и другими, то есть ваххабитами»».
Спектр настроений и представлений, зафиксированных журналисткой, огромен и причудлив. «Владимиру Путину, — рассуждает Зелимхан, — нужна победа до дня выборов, нужно взять Грозный до двадцать шестого марта. Потому мы и ушли оттуда. Было бы очень здорово, если бы Аслан Масхадов и Кремль тайно договорились». Зелимхан — боевик, чудом уцелевший в Грозном. И он мечтает о тайном соглашении вождей, которое прекратило бы войну…
От фанатизма (доведенного до автоматизма) до мечты о мирной жизни с музыкой, танцами, цветами, от ощущения фатальной обреченности до фантастической надежды на тайный сговор лидеров — Анн Нива дает нам возможность понять необычайную сложность психологической обстановки в Чечне.
Надо постоянно иметь в виду, что журналистка воспроизводит утверждения своих собеседников, не корректируя и не комментируя их. Поэтому в тексте встречаются вещи, по меньшей мере, небесспорные. Такова, например, характеристика гантамировских формирований. Известно, что с самого начала в Чечне существовала сильная оппозиция дудаевской группировке. Весьма сложная расстановка сил сохранилась по сию пору, если не усложнилась еще более. За Гантамировым, безусловно, стоят те, у кого — по разным причинам — имеются свои счеты с непримиримыми. Это не означает их тотальной преданности России. Но сегодня ценно и тактическое союзничество, если оно приближает окончание кровавого кошмара.
Нужно делать поправку на естественное желание боевиков преувеличить свои военные успехи в разговоре с представительницей французской газеты. Так — скорее всего — возникают восемьдесят орудий, якобы брошенных русскими и взорванных боeвиками при выходе из Грозного. И так далее.
Лишенный всякой взвинченности, почти бесстрастный рассказ Анн Нива об ужасах, ежедневно переживаемых мирными людьми, втянутыми в жуткий водоворот непредотвратимого конфликта, приближает эти ужасы к нашим безопасным жилищам: «И вот мы впятером — Яха, Ваха, Анзор, какой-то местный парень и я — сидим, кто на стуле, кто на диване, и ждем смерти. Хотя надеемся, что она нас минует.
Бомбардировка была чудовищная. Окна вылетели. Отовсюду сыпались раскаленные стальные осколки. Стены трясутся, двери распахиваются сами собой. Но и во время бомбардировки невозмутимая Яха занимается хозяйственными делами…
Мы почти не разговариваем. Каждый ушел в себя».
Книга Анн Нива еще раз — с убедительностью — доказывает: главной жертвой войны, виновниками которой многие чеченцы считают исламских радикалов, стало мирное население: «Мертвенно-бледная молодая женщина смотрит застывшим взглядом на фрагменты человеческих тел, разбросанные по двору. Как и все остальные жители деревни, она боится — во-первых, боевиков, которые ничего не способны контролировать, во-вторых, российских военных, которые не остановились перед бомбардировкой деревни… Множество разных вещей, валяющихся на земле, свидетельствуют, как поспешно уходили боевики, когда начался обстрел».
Мирным жителям уходить было некуда. Они в очередной раз стали заложниками непримиримых.
Наблюдая безграничную жестокость происходящего, несмотря на чудовищные эксцессы, Анн Нива не демонизирует российских военных. Некоторых из них она описывает с несомненной симпатией, понимая, что и они жертвы обстоятельств.
Анн Нива — не судья, не интерпретатор, не идеолог. Она — свидетель. И в этом ценность ее работы.