СЕРГЕЙ СИНЁВ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2001
СЕРГЕЙ СИНЁВ О «ВТОРОМ ДОБАВЛЕНИИ К └ДАРУ»»
Попытка вычленить и кратко проанализировать содержащиеся в предлагаемой рукописи научные взгляды автора — задача довольно непростая. Дело в том, что, хотя речь в ней и идет о вполне актуальных, особенно в первой половине XX века, естественнонаучных проблемах, облечена она в художественную форму, что в известной мере затрудняет оценку по существу. Уж очень эмоционален автор при изложении даже чисто научных вопросов, а также склонен к созданию художественных образов там, где обычно принято излагать мысли довольно сухим языком фактов, аргументов и логических построений.
Первая часть рукописи написана с точки зрения практикующего специалиста- систематика, занимающегося увлекательной, но в целом довольно рутинной работой по выявлению биологического разнообразия бабочек, или, по-научному, чешуекрылых насекомых. Она является естественной реакцией на современное автору положение дел и содержит вполне справедливую критику многочисленных публикаций конца XIX — начала XX века, особенно предназначенных для широкого круга заинтересованных читателей атласов и определителей бабочек. Многим исследователям того времени, действительно, были свойственны излишний лаконизм при описании новых, особенно редких и локальных форм бабочек, недооценка значения качественного иллюстративного материала, игнорирование изменчивости видов по географическому признаку. Все это на конкретных примерах, очень тонко, а местами и довольно зло подмечается автором, который в полемическом запале не скупится на обвинения западноевропейских, особенно немецких коллег в «примитивизме», «вульгаризации», «компиляторстве», «дешевом популяризаторстве» и прочих грехах. Особый его протест вызывает самоизоляция в рамках отдельных стран и регионов и отсутствие интереса к российской (азиатской) фауне, изучение которой значительно обогащает представления о разнообразии строения и масштабах распространения даже многих весьма обычных европейских видов. Вместе с тем, нещадно бичуя косность и консерватизм, автор сам невольно отдает им дань, с насмешкой отзываясь, например, о так называемых «гениталистах», как раз в то время начавших вводить в практику систематических исследований изучение структур полового аппарата насекомых. Как показала жизнь, именно исследование этих структур оказалось одним из наиболее эффективных инструментов познания видового многообразия и закономерностей эволюции чешуекрылых.
Самым ценным, пожалуй, в весьма эмоциональных рассуждениях автора являются наметки того, что теперь принято называть комплексным подходом в зоологической систематике: идея анализа всего спектра географической изменчивости любого вида, а также идея необходимости тщательного изучения особенностей питания и развития гусениц для более полного представления о метаморфозе бабочки.
Во второй части рукописи автор предстает уже как теоретик, обсуждающий общебиологические проблемы вида и видообразования, естественной классификации живых организмов, природы органической целесообразности. Основа его взглядов отражена в более или менее подробно разработанной «сферической теории вида» и в довольно расплывчато сформулированных принципах так называемой «сферической» классификации. Любопытно, что теория выступает здесь «как истина, к которой автор сознательно не стремился, но которая гармонически выросла из внутреннего сочетания предметов, собранных им». Иными словами, эмпирически возникшее представление о связи этих предметов стало скорее своего рода «откровением», плодом более озарения, чем длительных и систематических раздумий. Однако убежденность автора в соответствии предлагаемой теории реальному положению вещей столь велика, что имевшая место критика со стороны современников трактуется им лишь как выражение чувства профессиональной досады оппонентов и их интеллектуальной неспособности понять ее суть. По его мнению, новая теория «не сразу доступна уму, сотворившему себе… известные идолы или навыки мышления, которые укоренились и развились скорее по законам вторичной механики, чем первичного духа…». Последняя фраза недвусмысленно характеризует философские взгляды автора как откровенный идеализм, основанный на признании одухотворенности природы, существования у нее собственных творческих (мыслительных) способностей, определяющих весь процесс развития живой материи. Можно было бы даже назвать эти взгляды «идеализмом в квадрате», поскольку самостоятельное существование разного рода идей (вида, рода и др.) принимается как нечто само собой разумеющееся, а материалистический эволюционизм отвергается как заблуждение, основанное чуть ли не на скудоумии и вере в чудо (например, чудо достижения миметических сходств путем накопления и закрепления «магических» мутаций). Вид представляется автору несуществующим в действительности, но единственным и определенным в идее оригиналом существа, лежащим в центре некой сферы, периферию которой заполняют несовершенные отражения этого оригинала — отдельные особи. Соответственно, и эволюционирует не сам вид, а присущее самой природе понятие о виде (видовая идея); акт же видообразования оказывается результатом взрыва, произошедшего как следствие обеднения данной видовой идеи и возникновения на ее периферии центров новых видовых идей. Очевидно, что подобная картина является игрой воображения и не может ничего добавить ни к выявлению закономерностей развития вида в пространстве и времени, ни к познанию механизмов видообразования. При очень большом желании можно, конечно, сказать, что предлагаемая «сферическая теория вида» имеет некоторое отношение к современным представлениям о структуре вида, однако аналогия между зарождающимися на периферии видовой идеи сферами и отдельными популяциями кажется слишком зыбкой.
Принципы сферической классификации изложены автором не столь вдохновенно. По его мысли, род — это сфера, в которой находятся сферы составляющих его видов, семейство — сфера, заключающая в себе сферы родов, и т.д. Задачей же классификатора является установление законов гармонии, заложенной в находящемся в центре родовой сферы виде-ядре, а также подсчет открывающихся в их рамках реализованных и нереализованных возможностей. Представления автора вступают здесь в полное противоречие с принципами общепринятой иерархической классификации, одним из краеугольных камней которой является понятие о типе как выделяемом при описании вида его эталонном экземпляре-носителе видового названия. Современная концепция типа высмеивается им как номенклатурный софизм, вводящий в науку элементы собственности, случайности и мальчишеского первенства. Взамен ее вводится понятие о «настоящем» типе как о форме, которая представляет собой явный центр (ядро, идеал) в вариационных пределах вида. При этом автор в полемическом задоре и увлечении собственными рассуждениями совершенно упускает из виду существенное различие целей и задач классификации живых организмов, с одной стороны, и разработки эволюционной теории, с другой. Классификация призвана, прежде всего, обеспечивать простоту и удобство работы «пользователя» с имеющимся в его распоряжении материалом, что в области абстрактных идей практически недостижимо. Однако автор вновь объясняет всеобщее неприятие своих взглядов «раздражением консервативных ученых» и малоподвижностью «страшных черепах, руководящих учеными журналами», сетуя на то, что «венец биологических раздумий» и «замечательная теория естественной классификации» до сих пор «кажется правящим кругам ученого мира беззаконной фантазией».
С последним, за вычетом слова «беззаконной», приходится согласиться. Действительно, естественнонаучные взгляды автора можно рассматривать более как полет фантазии, игру воображения, чем как претендующую на законченность научную концепцию. Мириады возникающих и лопающихся пузырьков, лианы, творческим порывом природы превращающиеся в змей, движение и борьба идей… Своего рода художественный, поэтический образ. Красиво, но не более того.