СЕМЕН ПОЗИН
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2000
СЕМЕН ПОЗИН
КОЕ-ЧТО О СЛАДКОМ ПРИВКУСЕ ВЛАСТИ,
И НЕ ТОЛЬКО ОБ ЭТОМ…
Давно уже нет в России комсомола, давно нет комсомольских поручений, давно уже не патрулируют по улицам города, охраняя, и, в общем, неплохо, покой горожан, комсомольско-молодежные оперативные отряды. Нынешняя молодежь и слов-то таких, скорее всего, не знает. Однако по-прежнему «власти» доверяют мальчишкам власть и над ровесниками, и над взрослыми людьми, и в армии, и в милиции, да и «у бандитов», где уровень «отмороженности», а не возраст, определяет место того или иного индивида в местной иерархии. Поэтому хочется кое-что вспомнить и кое-чем поделиться с теми, кому это может быть интересным и полезным.
1963 год, Ленинград, Поклонная гора, одиннадцатилетка, девятый класс.
Понедельник, вторник — школа. Среда, четверг — завод, токарный станок, первый собственноручно выточенный болт, первая зарплата, первые серьезные — 15 рублей (!) — карманные деньги… Пятница, суббота — опять школа. По воскресеньям, как правило, Центральный Военно-морской музей, четырехчасовые экскурсии по Первому залу — «История Русского флота» — обаятельнейшего Михал Михалыча, книги и мечты о море… Каждое лето — яхт-клуб БМП, гонки, походы. Кронштадтские форты. Березовые острова. Приморск, Выборг. Дальше тогда не пускали… Крейсерская Л-6 «Онега» детской спортивной школы. Капитан — Раймонд Гейденталь! Старый, весь в морщинах, суровый человек в берете с капитанским, шитым золотом, «крабом», темным, обветренным лицом и промытыми морской водой — мы были уверены в этом — почти бесцветными глазами… О, как мы гордились им и как были разочарованы, когда узнали случайно, что в «мирной» жизни — он ударник в оркестре Мариинского театра… Песни ночью на форту у костра после первой стопки «Столичной» — что-то блатное, и тут же — ранний Высоцкий, Визбор, Городницкий… «У Геркулесовых столбов лежит моя дорога. У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей…» И самая первая близость, самая первая девочка, еще в неполных 15 лет, на «Чумном» форту, в «гробу» — так назывались два ящика вдоль самоотливного кокпита яхты, по правому и левому борту — спальные места для одного взрослого человека каждый. А мы — вдвоем…
Глупый, восторженный теленок, радующийся жизни почти по «Мертвому сезону», потому, что солнце — светит, трава — зеленая, помидор — красный…
И тебе, и классу плевать пока еще, что — еврей. Родители в свое время прошли детдома в Белоруссии и — никакой местечковости, никакого «жидовства»…
Искренний, почти что честный, потому что «золотые» родители, верящий в идеалы, в то, что каждый должен быть кому-то полезным и нужным…
10 девятых, 10 десятых, 9 одиннадцатых… Никакой малышни. Обязательный галстук и впервые — сменная обувь… Школьные вечера, танцы, первые девочки, на всякий случай — из соседнего класса… Может, и не первые, может, и не совсем девочки, но… — поскромничаем.
Отличные, любимые учителя, из тех, что не забываются никогда, искренне верящие, а может быть, умело делающие вид, что верят, в коммунистические идеалы и светлое будущее и профессионально передающие подопечным и свои знания, и свои убеждения… Неистовый комиссар школы — Георгий Владимирович Знаменский, в простреленной мичманке зимой и летом — бывший замполит «Октябрины», учитель географии и парторг. Блестящие математик, физик, литераторша… Змея-химичка, позволявшая себе при всем классе заявить отвечавшему у доски 17-летнему балбесу: «Пойди, дылда, в гальюн, простирни носки и ноги вымой, от тебя потом пахнет!»
Первый в Союзе школьный стройотряд по примеру студенческих, первый комсомольско-молодежный оперативный отряд дружинников — КМОО под эгидой райкома комсомола… Первое серьезное комсомольское поручение — этот самый КМОО.
Первая вахта у дверей школы и первое официальное (!) разрешение опоздать на 10 минут на первый урок. (О, как эта первая привилегия изуродует в дальнейшем психику и мировоззрение сопливого мальчишки!)
Первое дежурство на школьном вечере с повязкой КМОО на рукаве, и впервые — право «держать и не пущать»… И это уже начинает нравиться!
Первый ночной (НОЧНОЙ!) рейд совместно с районным оперотрядом, на раздолбанном автобусе по темным углам и злачным местам района. Первый, второй, пятый, …надцатый, …дцатый…
И верный друг Колька с громадной колли по кличке «Кербер» на длинном «оперативном» поводке, у которой на ошейнике — бирка: «КМОО Выборгского района», позволяющая применять собаку «на задержание» без намордника, и мне приятна их надежная близость…
А вечерами, после занятий — другое… Высокий, темноволосый, смуглый, с пробивающимися усиками красавец Володя Комолов из параллельного класса — он не живет уже многие годы, — душа школы, виртуозный гитарист, знаток и великолепный исполнитель бардовских песен. Впервые, в его исполнении, слышишь — «Надоело говорить и спорить И любить усталые глаза. В флибустьерском дальнем синем море Бригантина поднимает паруса», а потом — песни Окуджавы, Галича, Высоцкого, Кима… Горячий глинтвейн в кругу друзей, сидящих на полу на толстом ковре в квартире с камином у Володи. Комната освещается неровным светом живого огня… Горьковатый дым от первой сигареты, Володины гитара и его чуть хрипловатый завораживающий голос, который чередуется с запрещенными магнитофонными записями… «Вы слышите, грохочут сапоги, И птицы ошалелые летят, И женщины глядят из-под руки. Вы знаете, куда они глядят…» Раздолбанная «Яуза» и многократно склеенная пленка 2-го типа… «Белые столбы», «Товарищ Парамонова» — и тут же «Мы похоронены где-то под Нарвой»… Прав Галич: «Есть — магнитофон системы «Яуза». Вот и всё. И этого — достаточно!» И тут же, к сожалению, не так часто, как хотелось бы, — любимая «литераторша», которой наплевать на расстояние между учениками и учителем ради большой поэзии и прозы, не вошедшей в школьные программы. И вот, уже в ее исполнении, впервые — Андрей Вознесенский — «Аве, Оза! Ночь или жилье, псы ли воют, слизывая слезы. Слушаю дыхание Твое. Аве, Оза!». Первый Евтушенко — «Поэты русские, друг друга мы корим. Парнас российский дрязгами засеяли. Но все мы чем-то связаны одним. Любой из нас — хоть чуточку — Есенин!», и совершенно неожиданное — «Над Бабьим Яром памятников нет…». Роберт Рождественский, Иосиф Уткин и — вполголоса — Мандельштам, Цветаева, Ахматова, много-много Есенина и никогда ранее не читанная лирика Маяковского… И все это уже на грани «фола»…
Впервые «балдеешь» от уже почти запрещенного солженицынского «Ивана Денисовича» в зачитанном до дыр, чуть ли не последнем на весь город номере «Нового мира»…
И тут же — первые и, к счастью, последние жалкие рифмы собственного сочинения…
Чуть позже, уже в десятом — Театр Института театра… «Зримая песня» — «визг» сезона, и ни малейшей возможности достать билеты, даже у спекулянтов, но… Никогда не забуду, как мы с тем же Володей Комоловым проникли туда — за три часа до спектакля, в рабочих ватниках, с трехметровой водопроводной трубой на плечах — сантехнику чинить, а потом прятались в зале от бдительной бабуси. Ошеломляющее впечатление от спектакля и первый жесткий диспут с уважаемой до этого директрисой Еленой Ивановной…
Одиннадцатый класс — первый концерт бардов в Академии связи Буденного (при чем тут Буденный — и связь?) на Тихорецком. Впервые вживую видишь и слышишь Кукина, Клячкина, Бориса Полоскина… И, наконец, в ДК Связи — легендарный Театр на Таганке — «Антимиры» Вознесенского и живой, ЖИВОЙ (!) Высоцкий!
Первый собственный магнитофон и начало коллекции магнитофонных записей Галича, Высоцкого, других бардов — кое за что тогда вполне можно было бы получить срок… Первые собственноручные перепечатки Галича — и этот «самиздат» хранится у меня до сих пор. «Памяти Мандельштама», «Памяти Ахматовой», «Кадиш» и, наконец, гневное — «Памяти Пастернака» — «….До чего ж мы гордимся, сволочи, что Он умер в своей постели!» Говорят, что, когда Галич спел это на концерте в Академгородке в Новосибирске, зал, как один, встал и минуту стоял молча, а потом обрушился шквал аплодисментов…
Как это, еще не осознанное, диссидентство уживалось в 18-летнем мальчишке с комсомольским искренним задором, активностью, оперотрядом, угрозыском — не пойму до сих пор, но почти всего Галича помню наизусть и сейчас. «Не бойтесь сумы, не бойтесь тюрьмы, не бойтесь мора и глада. А бойтесь единственно только того, кто скажет — Я знаю, как надо! Кто скажет — тому, кто пойдет за мной, — рай на земле — награда! И прикинувшись мелким бесом и поклявшись нам всем в любви, он пройдет по земле железом и затопит ее в крови! И наврет он такие враки, и такой сочинит рассказ, что рассказ тот потом, в бараке, мы припомним в недобрый час…»
Однако десятый класс не закончен… Первое персональное задание директора школы — в школе завелся вор, обшаривает карманы в физкультурных раздевалках во время уроков. В среду, вместо завода, — дежурство в подвале школы, в бомбоубежище, где по обе стороны центрального отсека и оборудованы раздевалки.
И вот, наконец, реальная польза от засады, вот он, первый задержанный воришка из девятого класса. Впервые — схваченная в чужом кармане чужая потная рука с чужими тридцатью копейками…
Комсомольское бюро, где вдруг, еще не понимая себя самого, берешь на себя ответственность за пойманного тобой мальчишку и просишь оставить его в школе под собственное поручительство. И пари с ним: он — больше никогда не ворует, я — не пью и не курю! (Надо сказать, что это условие я соблюдаю всю жизнь, а у Димки — трое взрослых детей и он даже в нынешней неразберихе — на ногах и при деле…)
Первый рейд по охране крестного хода в Шуваловской церкви — уже не с красными, а с голубыми повязками — особое задание РК КПСС! И первая мысль о боге, пока еще с маленькой буквы, но, со временем, со временем… — путь к Богу начался для меня все-таки не с синагоги, где я так никогда и не был, а с этой, первой в моей жизни церкви…
Но вот уже впервые — наглый тон в разговоре с учителем у классной двери перед уроком: «Я вчера дежурил в райкоме, в штабе оперотряда и к уроку не готов, прошу не спрашивать!» А потом — нахальное, уверенно-спокойное состояние на уроке — знаешь, что не спросят…
Вот уже впервые чуть жестче, чем надо, взят за руку двенадцатилетний фарцовщик у гостиницы «Спутник», чуть громче, чуть наглее, чем надо, — приказ: «Все из карманов — на стол!». Впервые — пусть в штабе отряда, но — с незаконным обыском — ТВОЯ рука в ЧУЖОМ кармане… И уже осознанное ощущение ТВОЕЙ власти над другим человеком. От ТЕБЯ зависит — задержать, обвинить, простить, отпустить, казнить или помиловать… Поверят — ТОЛЬКО ТЕБЕ, твоему сообщению или рапорту. И тебе это нравится, тебя радует, веселит эта ВЛАСТЬ, хотя ты еще не осознаешь этого…. Она — как наркотик! Только зацепило один раз — и пошло, пошло, затянуло сладкое ощущение твоей власти над другими! Ты еще искренне, почти искренне веришь, что все, что ты делаешь, — во благо, что ты — борешься с преступностью, спасаешь мир, что цель — оправдывает средства и что ты — прав, всегда, ну, почти всегда прав!
Но ты еще не понимаешь и еще долго не поймешь, как страшно изуродует твою душу, а потом, как выяснится, и судьбу эта сладкая жажда власти, ведущая только к одному — к вседозволенности, беззаконию, беспределу…
И вот уже у тебя в кармане запрещенный пистолет — пусть стартовый, пусть — безобидный, но запрещенный же… И ты знаешь, что тебе сойдет это с рук… Ты уже «щелкаешь» в Сосновке обойму за обоймой, разгоняя, как тебе кажется, хулиганов, а в действительности — просто пугая честной народ. И тебе смешно, когда очередной рейд КМОО направляется именно в Сосновку на поиски хулигана с оружием. Ты не признаешься в своей вине, а вместе со всеми полночи с видом детектива шастаешь по темному парку в поисках самого себя…
«Мелкие» пакости, когда во время весенне-осенних дежурств в парке Челюскинцев мы незаметно высыпали на пол танцплощадки молотый черный перец, а потом ехидно наблюдали, как определенной категории девицы, приходившие на танцы без трусиков, чтобы удобнее было зарабатывать на жизнь поблизости, в кустах парка, вдруг начинали ежиться, вовсю чесаться, а потом вдруг пулей вылетали из ворот танцплощадки и мчались в глубь парка, к ближайшей луже или ручью, тушить «пожар»…
И вот тебе уже мало КМОО, и в мыслях, в мечтах — заветная «корочка» внештатного сотрудника милиции.
Райкомовская рекомендация в университет, «благодаря» которой, сдав на две «четверки» и две «пятерки» основные экзамены на геофак — ты не оставляешь все-таки пока еще мечты о море и рвешься на кафедру океанологии, но… получаешь «пару» на последнем экзамене, за сочинение. И лишь через год, уже став студентом Лесотехнической академии, будучи вызван в КГБ в качестве потерпевшего, узнаешь вдруг, что именно в университете, на филфаке действовала группа молодых преподавателей и студентов старших курсов, которые, принимая экзамены по русскому языку и литературе на других факультетах, «отсеивали» активных комсомольцев и, на всякий случай, евреев, и тебе показывают твое сочинение, написанное тобой синим шариком, в котором черными чернилами проставлены не к месту 11 запятых, исправленных красным карандашом, с «двойкой» внизу, а тема сочинения была — «Нет счастья без Родины». Эта первая несправедливость и первый серьезный антисемитизм чуть не выбивают тебя из седла, ведь «профессиональное» море закрылось навсегда. Но все-таки ты уже студент, к тому же ты не забыл о своей второй мечте…
Проходит время, и в твоем кармане вместе со студенческим билетом и зачеткой заводится удостоверение «внештатника», этот признак твоей нужности, мужественности и власти, и ты ликуешь…
И сопливый мальчишка, получивший, как ему кажется, вполне заслуженно неограниченную власть, начинает вполне сознательно самоутверждаться в этой власти.
Отчаянные, порой в одиночку, преодолевая панический внутренний страх, обследования чердаков и подвалов целого нового микрорайона, личные осведомители из числа мелкой шпаны, собственная картотека с фотографиями на позаимствованных в угрозыске секретных бланках, незаконные посещения квартир юных правонарушителей, личные обыски при задержании, наглая самоуверенность и самонадеянность, и протоколы, сначала «по поручению», затем «от имени», а затем, уже не стесняясь, «я, внештатный оперуполномоченный…».
Документы эти идут в дело, становятся основой некоторых «дел», определивших судьбу подростков. Несданные в отделение «дела» (это я решаю, сдавать их или нет, казнить или помиловать… «Я не выбран, но я — судья…»).
И в то же время — холодный пот по спине, когда в два-три часа ночи один возвращаешься домой по пустому ночному городу, когда дрожащей рукой открываешь дверь в собственную темную парадную и, пулей пролетая три марша лестницы, лихорадочно ищешь кнопку звонка и звонишь, звонишь до тех пор, пока старая, морщинистая мама не откроет дверь и не прижмет тебя к своему большому теплому телу…
Но, несмотря на этот животный ужас ночами, чем дальше, тем больше засасывает сладкий дурман власти, уверенности в собственной правоте, нужности, полезности, востребованности…
Первая грамота МВД — как правительственная награда, греет твою душу, и ты уже на седьмом небе… Уже побоку институт, и ты в академическом отпуске, так как не успел сдать сессию за 4-й курс, уже… Много чего было «уже»…
Единственное, что позволяет мне писать это эссе, это то, что ни разу в жизни я не сделал «подлянки» ни одному человеку, даже пользуясь и наслаждаясь той властью, о которой я пишу. И даже в зоне, куда я угодил «за превышение полномочий» — было в моей жизни и такое, когда мы попытались за одну гнусность привлечь безуспешно некоего районного начальника средней руки, и из нас двоих «выбрали» меня, — я не боялся встречи с теми, кто знал меня как члена оперотряда и «мента». Моя совесть была чиста хотя бы в этом плане. Я отказался от «спецзоны» для проворовавшихся представителей власти и по лезвию бритвы безошибочно прошел через 4 камеры в Крестах (вот где понадобился яхтенный опыт и умение «притереться» характерами во время длительных походов на маленькой яхте), и 2, 5 года усиленного режима в одном из лагерей Ульяновской области, где, как ни странно, меня до сих пор помнит кое-кто как «юриста», так как по моим надзорным жалобам и «помиловкам» ушло на волю немало людей… В отличие от москвичей, поволжская по контингенту зона очень терпимо относилась тогда к питерским, и мне простилось даже мое еврейство… Но это так, к слову…
Потом были освобождение по Указу ПВС в собственный день рождения, как подарок и извинение от властей — тот районный начальничек «вышел из игры», и я вернулся в институт и закончил его, и были годы работы в НИИ, и директорство в детской парусной школе, и собственный катер, и судейство парусных соревнований, и семья, и сын… Но стоп, никогда больше я не искал и не хотел никакой власти, слишком сладок и слишком горек был урок…
Прошли, пролетели годы… Сейчас я уже старый. Только по паспорту — за полсотни… А несколько лет жизни в небесной канцелярии вполне могут зачесть год за два, а то и год за три…
И вот теперь, бессонными ночами, все чаще и чаще приходит мне в голову мысль о том, какую страшную шутку сыграла со мной эта первая привилегия — прийти на урок на 10 минут позже других — и та иллюзорная власть над другими, которую принесли с собой в мою жизнь повязка КМОО и «корочка» «внештатника». Этот первый звонок, известивший сопливого мальчишку о том, что можно быть НАД другими, определил и изуродовал мою жизнь…
Нет, она не напрасно прожита, моя жизнь. Многим смог помочь я, и многие друзья-товарищи помогают мне до сих пор — иначе не выжил бы в инвалидном кресле… И такое есть в моей жизни, теперь уже до конца ее, очевидно, как плата за все неправильное и плохое, которое я совершил…
С расстояния прожитых лет я хочу предупредить тех, от кого это зависит: преступление — доверять сопливым мальчишкам власть над себе подобными и право решать чужие судьбы. Учить их этому можно и нужно, но пускать в самостоятельное плавание — не дай Бог! А нас не учили… Не учат и сейчас, ни по жизни, ни в армии, ни в милиции, а это значит, что нельзя брать на работу в милицию молодых людей, не достигших хотя бы 25-летнего возраста, возраста возмужания и принятия решения! Нельзя в 18 лет призывать мальчиков в армию — они еще дети с неокрепшей психикой! Не моложе 21-го года, как было это в старой России! Нельзя бросать их под пули, наделять правом отдавать свою и отбирать чью-то чужую жизнь! Неисчислимые беды принесли и принесут и себе, и людям эти мальчики в армейской, милицейской серой форме или камуфляже, в бронежилете, с пистолетом, автоматом и дубинкой в руках. Нельзя! Задумайтесь над этим, господа хорошие…