Стихи
ЛЕВ МОЧАЛОВ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2000
ЛЕВ МОЧАЛОВ ПОСЛЕСЛОВИЕ МАГДАЛИНЫ Говорят, греховна красота. Но подлунной розы дуновенье и луна — вне нашего суда. Красота — не Божье ль вдохновенье? Я — своей повинна красотой. От нее спасаться — как от правды. Милый мальчик, проходи, не стой!.. Разве мои губы не отравны? Я любила ближних — как могла. Отдавая им не больше тела. Знают звезды и ночная мгла то, что одного Тебя хотела! * * * …Вызрел и мой — неохватный — запас любви. Яблокам отяжелевшим и смоквам было невмоготу — приходи и рви! Плоти плода вкусив, — захлебывайся соком! Я — только сад. Или — почва. Или — волна. Та, что себе неподвластна и не вольна, гонит и катит на камни тигрино когтящий вал, чтобы веселой прохладой — всех! — обдавал! Влагою усмиряла — пустыни зной… Минуло — схлынуло. Было — и отлегло. Утром того, кто ночью сливался со мной, как встречала легко — провожала легко. * * * Спасибо Тебе! И прости — меня — пытался спасти… В свиней ли, в козлов заманив, изгнал семь бесов моих. Но семьдесят семь бесенят в подбрюшье (и ниже) сидят. И пляшут в саду при луне, и строят рожицы мне… * * * Я, Мария — по прозвищу Магдалина, снедаемая кромешным огнем, неутолима и неодолима в невинном вожделенье своем. И — спешит предо мной изустно слава… и я у нее не в долгу… Что ж, отвергаешь мое искусство? То единственное, что могу? Не ублажаешь ли высокомерье собственное — отверженьем греха? Я пред Тобою стою, немея… Или — плоха?.. * * * Жил, а счастье проспал… Не безумец ли Ты? Раб гордыни. Кристалл чистоты-пустоты. Моего лишь огня твой — безумия! — зуд не вкусил… Не меня, а Тебя — вознесут!.. Утешающий всех — и калек, и старух, руку грешную сек (был как будто сторук!). А накатывал стих — вожделеющих глаз сколько вырвал своих?! (Был, должно быть, запас!) Ты — бунтарь! Ты — восстал на свое естество! Вот и жизнь просвистал. Никого — ничего! Хорошо, что у всех есть единый причал. Для того он и грех, чтобы кто-то прощал! И алчбы разогрев, и сокрытый порок… Для того он и грех, чтоб узрел его Бог! У реки — берега, и у всех свой удел. Коли жить без греха, то и Бог — не у дел… * * * Я постигла древний обряд, мудро вскармливающий вожделенье, облекающий в словесный наряд львиный рык, томленье оленье. Кем же только не побывала я? Кошкой ластящейся, дикой ланью… И струилась, и обвивалась — змея, льющаяся — навстречу желанью. А душа? И право, где же она? Не звала. Не искала. Проглядела. Или — в теле сонно растворена? Или — дрема непрозревшего тела? * * * Каюсь, вела меня не нужда. Может быть — окрыленность призванья, огнь любопытства, даже — вражда к тем, вожделела кого, изнывая. Переступив сакраментальное «дать» — (не побежденной быть!); укрощая ражих мужей (да, побеждать!), в полублаженных детей превращая. Но торжества — эфемерен подъем, вянет высокомерья окраска. Черви гнездятся — в господстве моем, ибо — не уводит от рабства! * * * …Когда ее к Тебе подвели со взглядом молитвенно-обреченным, в какой печалился Ты дали, единоборствуя с древним Законом? Живущий — меж нами, смертными, — Бог, творящий свободу из несвободы, что думать и что видеть Ты мог тогда? — на земле рисуя разводы? Прости, что к Твоей прирастаю судьбе, вплетаюсь в условье коварной задачи. Прости, что приснилась однажды Тебе! Прости! Но быть не могло иначе! Прости, что (во сне) меня целовал. Прости, что я Тебя принимала — твой шквал, обвал и девятый вал! Что мало было Тебе и мало!.. Прости, что долго молчал в тоске, один-одинешенек, неприкаян. Пока не явилось на языке: «Безгрешный, — первый! — кинь в нее камень!» * * * Но однажды — вылупится луна. И своим сияньем объявит отныне, мир пронизывая до дна, что и ты — продолженье тусклой пустыни… И на этом изгибе бытия безысходностью душу прищемит… Долго в теле дремала душа моя, — Ты ее разбудил — прощеньем… * * * Ты сказал мне: танцуй, кружись! Я хочу на тебя смотреть! Я спросила: плоть — это жизнь? Ты ответил: плоть — это смерть! Плоть — виденье, обман, труха, искушенье, морок Вселенной. Только Слово (огонь стиха) остается вещью нетленной. Но томит, соком смоквы сочась, вожделеющее «сейчас». Так ведь тоже решил Господь, что «сейчас» — это мира плоть. Что глотаем алчущим ртом, ибо быть должна голодна страсть! — И не для нее — «потом». Только залпом! Только до дна! Но едва ли кто-то поймет, и никто в том не виноват: испивая минуты мед, окунаемся — в прежний ад. Остается — лишь мишура. Кожура, точнее сказать, где ни «завтра» нет, ни «вчера», ничего ни с чем не связать!.. Так, должно быть, замыслил Господь этот мир — в ипостасях двух. Если что разделяет — Плоть! Если связывает — Дух! * * * Что ответил бы Ты — известно мне наизусть: Как предписано — так и сложится пусть. Не безумен я, видишь. И ты — не верь пересудам. Но, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом! И еще: владевшая мною во сне, вновь и вновь являющаяся наяву, как с тобою соприсутствовать мне на земле? — Покуда живу? Ты прости, не печалься и не злословь. (Нет, смотреть на Лилию — не надоест!) Но — погибельна мне твоя любовь. Потому и благословляю свой крест! * * * Там, где рядышком дремлют волк и овца. Там, где душа наконец-то свободна от тела. Там, где, видать, ни начала нет, ни конца. Там, куда и Твоя душа отлетела. Там, где не скажут: «Всехняя ты жена!» Как не помыслят о том, что собой торгую. Там, где душа пред Богом обнажена, в жены себе — молю! — не бери другую! * * * Только Ты и любим — ибо другой, из иного будто бы теста. Вроде здесь возрос, был под рукой, а откуда такой — неизвестно! И еще сказал бы — в том суть бытия: мы — лишь сами собою судимы. Ты — загадка моя. Я загадка Твоя. Мы — повязаны. И — несовместимы! Но частицу Себя — тебе отдаю. Да хранится она живая. Может, легче смерть принимать свою, и любя тебя. И — желая.