ПУБЛИЦИСТИКА
Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2000
ПУБЛИЦИСТИКА
ИГОРЬ ДУЭЛЬ
КУПАНИЕ В ЧЕТЫРЕХ КОТЛАХ
1
Февраль 1999 года ознаменовался в жизни деревни Поповка Харовского района Вологодской области событием воистину историческим, выходящим по своему значению далеко за пределы деревенского, районного и даже областного масштаба. В течение одного дня с животноводческой фермы бывшего колхоза “Родина” по крестьянским подворьям было роздано одиннадцать коров. И хотя раздача сопровождалась подписанием договоров об аренде и подряде с правом выкупа, отяжеленных множеством различных строгих пунктов, суть дела местные жители усекли сразу: произошла “расколлективизация” — животные, некогда отобранные у крестьян, вернулись к крестьянам.
Шабаш, устроенный властями в эпоху насильственной коллективизации, без малого семь десятилетий назад именно в этих местах, великолепно описал здешний уроженец Василий Белов. Его родная деревня — Тимониха — находится всего в шести километрах от Поповки, входит в состав “Родины”. Одна из героинь знаменитого беловского романа “Кануны” с ужасом рассказывает домочадцам о том светопреставлении, свидетелем которого стала: “Ой, чего в деревне-то делается. Коров гонят в одно место, лошадей в другое, овцы блеют. Селька-соплюн идет с пестерем, полный пестерь куриц. Подстилкой завязаны. Говорят, коров будут доить в очередь, молоко делить ковшиком…”
И вот в ненастные дни февраля все в Поповке, казалось бы, начало возвращаться на круги своя.
Но не бьют литавры вполне подходящего к случаю оркестра. И, как видно на сохранившейся фотографии, один из бывших колхозников Николай Васильевич Меркушев (“Родина” формально переименована в КДП — коллективно-долевое предприятие — хотя смена вывески ни к каким реальным переменам не привела), ведущий к себе домой бывшую общественную корову, отнюдь не смотрится триумфатором, лицу которого положено излучать восторг и торжество. Хотя даже если не осознал он в полной мере исторического значения события, участником которого стал, у него есть и более скромные, зато прямые и непосредственные основания чувствовать себя победителем.
Дело в том, что когда в Поповке приняли решение о раздаче части общественного стада по крестьянским дворам, заявлений на коллективную собственность, переходящую в частные руки, было подано больше, чем намечалось коров к раздаче. А увеличить численность убывающих с полуживой фермы животных было невозможно, ибо остальные девяносто принадлежащих пока “Родине” коров дали положительную реакцию на лейкоз. И хотя это не значит, что все они страдают этим недугом — может быть, только проявляют предрасположенность к болезни, ни один крестьянин не станет рисковать — брать подозрительную животину и ставить ее рядом с родными буренками, вполне здоровыми и благополучными.
По всему по этому был проведен в Поповке жесткий конкурс. Прежде чем передать корову претенденту, строгая комиссия из односельчан проверяла, насколько умело ведут свои подворья кандидаты, держат ли собственных коров в холе и неге, хватит ли у них сил, чтобы обеспечить выросшее на единицу личное поголовье крупного рогатого скота кормами, обеспечить стойло и уход. И коли Меркушев корову получил, значит конкурс выиграл, значит признан односельчанами настоящим рачительным хозяином.
Так почему же лицо его пасмурно, словно февральский день на Вологодчине? Может, виной тому северный темперамент, традиция здешнего люда быть скупым на эмоции, особенно положительные? Думается, если и сказалась эта местная особенность, то роль ее далеко не первостепенная.
Суть же дела в том, что власти в тридцатые годы отбирали скот у одних крестьян, а нынче возвращают другим — по своему трудовому поведению, по осознанию своего места в жизни, по тысяче других свойств и особенностей — в подавляющем большинстве своем мало похожих на собственных дедов и прадедов.
2
За прошедшие после 1917 года десятилетия большевистские цари произвели над российским крестьянином целую серию жесточайших экспериментов. С большой долей условности можно сравнить эти испытания с теми, которым подверг Ивана сказочный царь из “Конька-горбунка” — купанию в котлах, наполненных вовсе не пригодными для такого рода процедур жидкостями.
Лукавый зачинатель большевистской династии царь Владимир Ильич, очень своевременно слямзивший у соседей по левому лагерю — эсэров — беспроигрышный лозунг “Земля — крестьянам!”, сумел доказать, что и это обещание, вроде не таящее в себе никаких подвохов, при умелой обработке большевистской диалектикой может обернуться гладом и мором. Земля-то крестьянам, а вот урожай — извини-подвинься!
И покатились по деревням и селам России продотряды, отбирая хлебушек, выращенный мужицким трудом и по╢том, до последнего зерна.
Мужик на это купание в кипятке ответил мигом. Знаток истории российского крестьянства Егор Строев свидетельствует о громадных масштабах антибольшевистского бунта, охватившего Центральную Россию: “Когда крестьян стали обирать, они восстали. Восстание началось с Покровского и Должанского районов Орловской области, докатилось до Тамбова, и там, в тамбовских лесах, его гасили”.
Так что, если иные из нынешних борцов “за дело доброго дедушки Ленина” вспоминают о данной им мужику “великой милости” — замене продразверстки на продналог, их умильные слезы — чистой воды фальшивка. Эта замена была вырвана крестьянами у большевиков силой оружия.
Затем пришел черед “купания в кипящем молоке”. Осуществил его грозный царь Иосиф. За ним значатся: уничтожение “как класса” самой работящей, сметливой и предприимчивой части крестьянства, сгон остальных в колхозы, лишение их паспортов, без которых и нынче в России ни шагу, а значит, приковывание к государственной земле. За счет дикого для XX века закрепощения сельского люда была проведена индустриализация страны, одержана победа в самой кровавой за всю историю человечества войне, восстановлено то, что было этой бойней порушено.
Лихой царь Никита вывел крестьян из крепостного состояния, дав им паспорта и несколько облегчив жизнь. Однако это было все же “купание в студеной воде”. Недаром Егор Строев отмечает одну из затей Никиты, приведшей к дальнейшему опустошению российской деревни: “Огромный удар нанесла нам целина. Из Центральной России были выкачаны молодые силы, молодые ребята, молодые девчата, которые уехали в Казахстан, на Алтай, отчего в наших краях рождаемость упала до критической отметки”.
Значатся за царем Никитой и другие вредные чудачества — объявление неперспективными огромного количества российских деревень, насильственное сселение крестьян с земли предков на центральные усадьбы колхозов и совхозов, борьба с подворьями, строительство уродливых агрогородов, наконец, вошедшее в притчи повсеместное внедрение кукурузы — и в те края, где она сроду не росла и расти не способна.
Советники практически последнего большевистского царя Леонида, получившего в народе прозвище “бровеносец в потемках”, придумали для “купания” российского мужика на один котел больше, чем царь из “Конька-горбунка”. Был этот котел наполнен некоей серо-буро-малиновой жижей, отдававшей множеством дурных запахов, из которых, однако, особенно выделялся мерзкий дух сивухи в смеси с бормотухой.
Купание в нем не грозило мгновенной гибелью, но порождало смертельно опасные привычки. Крестьян пытались, по сути дела, превратить в биороботов, обслуживающих власть.
Лозунг, изобретенный каким-то умником, взращенным на цековских спецпайках, — “Экономика должна быть экономной” — ничего общего с реальной жизнью не имел. Он служил лишь прикрытием чудовищной бесхозяйственности, царившей в стране.
Государство, неумело изымавшее из российских недр обнаруженные здесь богатейшие запасы нефти и газа, бездарно тратило нефтедоллары, умудряясь при этом еще залезать в долги “к проклятым империалистам”, да к тому же миллионами тонн закупать хлеб за тридевять земель, обеспечивая рынок сбыта, а значит, процветание заокеанским фермерам.
Российскому же селу в то время, как правило, выдавалось все нужное для производства — иногда даже в избыточных количествах: техника, горючее, удобрения, семена. При этом никто толком не спрашивал с руководителей хозяйств за урожай, за молоко и мясо — мало будет, прикупим за бугром. В конце концов, сложился тип сельского наемного работника, которому важно было лишь формально выполнять приказы начальства. Велят вспахать — проедет по полю на тракторе с плугом. Велят сеять — проедет с сеялкой. А какой вышел урожай — пусть о том голова у начальства болит.
Тот, кто “бросит камень” за это в сельского наемника, будет не слишком прав в своем благородном негодовании. Ведь, в отличие от ершовского Ивана, у российского крестьянина не было сказочного друга Конька-горбунка, способного своим свистом обернуть на пользу испытуемого все царские козни.
Поразительно, что многие тысячи крестьян не удалось искалечить большевистскими пытками. “Не стоит село без праведника”, — напомнил нам Александр Солженицын. Позволю себе добавить: не устояло бы и без рачительного хозяина, в генах которого заложено — заботиться об общественном благе. Именно такие сельские руководители, иной раз рискуя не только карьерой, но и свободой, умудрялись любую “щедроту” властей обращать в реальную пользу “своего” хозяйства. Проводили мелиорацию полей, вели племенную работу, правдами и неправдами разживались семенами лучших сортов, бились против уравниловки в оплате труда, искали контакты с настоящей, а не официальной наукой.
Но все же огромное большинство искусственно сбитых, в принципе не способных эффективно работать, колхозов власти тянули на помочах госдотаций и кредитов, которые вечно приходилось в конце концов списывать. Тянули не потому, что были народолюбцами, а потому, что любыми способами пытались утвердить фальшивую идеологическую догму, гласившую, будто в сельскохозяйственном производстве общественный сектор всегда эффективнее частного.
Что же до простого крестьянина, которому, естественно, все идеологические догмы были “до лампочки”, который, несмотря на все фальшивые повизгивания по поводу “воспитания чувства хозяина”, истинным хозяином чувствовал себя лишь на собственном подворье — где никто не мог наложить загребастую лапу на результаты его труда, — то его отношение к колхозу воспитывалось весьма хитрым манером. Именно через колхоз шла к мужику всяческая “государственная милость”, к “сосцам” этого монстра крестьянин вынужден был постоянно припадать. Ведь неоткуда больше в селе было взять ни тех же удобрений, ни солярки, ни дров, ни техники для вспашки личной землицы, а зачастую и комбикорма для своего скота. Только в колхозе все это можно было либо выписать, либо выпросить, либо стащить.
И постепенно колхоз в сознании крестьянина превратился в необходимый источник удовлетворения важнейших потребностей, без которого никак невозможно прожить. Да и помереть по-людски тоже невозможно.
Эта последняя потребность и ныне нередко играет важнейшую роль, когда определяет мужик свое отношение к иному коллективному предприятию. Случается, возникает всем очевидная необходимость ликвидировать это самое предприятие, которое уже несколько лет ничего не производит, существует только на бумаге, и тут крестьяне задают этот самый вопрос: “А как помрешь, кто похоронит?” И есть в нем сермяжная правда. Ведь до сих пор не существует в селах и деревнях России погребальных контор. А колхоз, какой ни захудалый, и гроб сколотит, и деньги изыщет на организацию похорон и поминок.
То же самое и про жизненные нужды. Такси по сельской местности не разъезжают. И если требуется вывезти на рынок картошку или мясо, бьют челом председателю…
Всегда ненавидел крестьянин колхоз. Записывался в него под угрозой раскулачивания, самые скабрезные анекдоты изобретал про колхозную жизнь, зачастую только из-под палки шел на “обчественный труд”. Но когда стало ясно, что в новых условиях, без “госпомочей” многим колхозам не продержаться, стал чесать в затылке: “А как без него, проклятого, жить? Как помереть по-людски?”
3
Все эти перипетии в полной мере коснулись деревни Поповка, центральной усадьбы бывшего колхоза “Родина”, и других деревень, входивших в состав этого предприятия: Тимонихи, Леонихи, Краснихи, Сергеихи, Печихи, самая дальняя из которых находится в двадцати километрах от Поповки. Всего в них живут 213 пенсионеров и 58 работников, из которых лишь 34 выходили на колхозный труд хотя бы минимальное количество дней.
“Родина” и в Харовском районе всегда считалась глубинкой, а потому была и в большевистские времена падчерицей властей. Мелиорация и прочие государственные блага доставались тем хозяйствам, что располагались поближе к райцентру, кого проще демонстрировать высокому начальству, от кого легче вывозить молоко и всякую прочую продукцию.
А с тем, что дальний колхоз, расположенный в полусотне километров от райцентра, иногда с трудом сводит концы с концами благодаря дотациям, а иногда и при этом работает в убыток, тогдашние районные правители смирились.
Но как только обмелел ручеек госщедрот, убогое и прежде хозяйство повалилось набок. Ныне, если считать всерьез, в “Родине” уже два года не пашут, не сеют, почти не доят. По сути дела это предприятие-фантом, существующее только в отчетных сводках. Денег здесь давно не платят, только иногда подкидывают кое-что из продукции. Да и за что платить, если мелкоконтурные поля зарастают ивняком, а на корма для коров тратится больше денег, чем получают за молоко, даже если его удается вывезти?
Сегодня у хозяйства “Родина” нет никаких шансов сохраниться в нынешнем его виде. Ему предстоит пережить крутое реформирование. Есть уже и план его реорганизации. Но часто ли на Руси всякие перемены бывали к лучшему?
Оттого и не зафиксировала фотография радости на лице жителя Поповки Николая Меркушева, ведущего на родное подворье бывшую колхозную корову.
А писатель Василий Белов, который, кажется, должен испытать восторг от распада ненавистного колхоза, заехав недавно в родные места и узнав о готовящихся переменах, бросил в сердцах одному из районных управленцев:
— Опять напали на мою родину!
(То ли ставь слово в кавычки, восприняв как название бывшего колхоза, то ли без них — родина в первозданном смысле.)
Однако есть ли серьезные основания тревожиться по поводу перемен, ожидающих Поповку, Тимониху, Истомиху и другие тож? Есть ли надежды на то, что нынешние реформы на деле изменят к лучшему жизнь вологодского крестьянина?
4
Первый заместитель главы администрации Вологодской области Сергей Михайлович Громов, куратор сельскохозяйственной отрасли, назначенный на этот пост недавно, а до того проработавший четверть века в одном из самых крепких районов Вологодчины — Тотемском, нынешний этап аграрной реформы назвал “бескровной революцией”.
Громов пояснил:
— Раньше, если начинался передел собственности, хватались за колья, а то и за винтовки. Мы же добиваемся сосредоточения собственности в руках тех, кто способен ею эффективно управлять, исключительно мирными, строго законными способами. Для нас главное, чтобы каждый, кто причастен к нашей отрасли — от областного и районного управленца до сельских руководителей, специалистов, самих крестьян — четко определился, на что будет ориентироваться, к чему плыть…
На языке цифр положение сельского хозяйства Вологодчины выглядит так. Всего в области 430 хозяйств. Девять из них заняли место в рейтинге 300 самых крупных и эффективных сельхозпредприятий России. Для одного из 89 регионов страны, притом региона северного, занять три процента мест в почетном клубе аграриев — заметное достижение. Всего же успешно работающих хозяйств, которые одолели передряги переходного периода и уверенно встроились в рыночную экономику, на Вологодчине тридцать. Еще около сотни сельхозпредприятий встали на тот же путь, считаются в основном благополучными, хотя им предстоит еще закрепиться в этом положении.
А дальше — целых три сотни проблемных хозяйств, постоянная головная боль областных и районных властей. По сути их уже нет — поля по нескольку лет не паханы, скот порезан или отдан за долги, техника разбита и растащена. Что делать с этими предприятиями-призраками? (Громов назвал их смешным словом “живопырки”.) Можно ли их реанимировать? Нужно ли?
Вологодские власти считают, что на оживление распавшихся хозяйств не хватит никаких средств. Потому крестьянину надо объяснить доходчиво и подробно, чтоб до каждого в полном объеме дошло, какие новые возможности (кроме работы в коллективном хозяйстве) открывают перед ним федеральные правовые акты, регламентирующие жизнь села.
Чтобы дело шло более быстрыми темпами, областная администрация заключила договор с Фондом поддержки аграрной реформы и сельского развития. Его консультанты месяцами не вылезали из региона. Под их идейным руководством начало действовать и новое формирование, созданное в самой Вологде, — областная рабочая группа реформаторов, а также группы в районах и внутрихозяйственные комиссии.
5
Невозможность восстановить многие бывшие колхозы вовсе не означает, что и работникам таких хозяйств ничего не светит. Это только “паркетные аграрии” представляют дело так, будто в колхозах-фантомах, где давно не сеют-не пашут-не доят, а потому и не платят зарплаты, труженик-крестьянин пухнет с голодухи. Такое происходит только в тайных грезах тех, кто мечтает о возрождении “светлого советского прошлого”. В реальности же не зафиксирован ни один такой случай ни на Вологодчине, ни по всей России-матушке.
Как и в эпоху социализма, так и ныне, остается у мужика — даже при самых неблагоприятно сложившихся для него обстоятельствах — неизменная палочка-выручалочка — ЛПХ, личное подсобное хозяйство. Всего по России ЛПХ 16 миллионов. Они сегодня дают половину объема отечественной сельхозпродукции. А уж в совсем развалившихся колхозах тем паче эти заповедники частной инициативы развиваются во всю прыть. Потому есть у всякого вологодского крестьянина, кто не ленится, и своя картошка, и свой хлеб, и запас огородных да лесных разносолов, а в пристройке к дому, по-северному обширному, хрюкают свиньи, блеют овцы, кудахчут куры, жуют сено коровы, которые и молока дают в два-три раза больше колхозных, и приплод после свидания с быком приносят в точно установленные природой сроки.
Ныне же крестьянину дано право присоединять к ЛПХ свою земельную долю. А ведь, несмотря на то, что уже несколько лет гуляет по высшим коридорам власти проект Земельного кодекса, по указу Президента свидетельства на право владеть землей получили 11 миллионов сельских жителей России. И соответственно, почти каждый пахарь может сегодня в несколько раз увеличить свое личное подворье. Земельная доля составляет где два гектара, где пять, где семь, где десять, а в иных местах и поболее.
А на Вологодчине есть у крестьянина еще одна палочка-выручалочка, так сказать, местного значения. Это давний спаситель северного мужика — лес. Больше трети территории области — 5 миллионов гектаров — занимают так называемые “колхозные леса”. Власти широко предоставляют сельским жителям лицензии на заготовку здесь древесины. Особенно в ходу ныне березовый баланс, который имеет хороший сбыт на мебельных и фанерных комбинатах. Озолотиться на лесной работе трудно. Но все же по 300 рублей за куб березы платят исправно.
6
Однако, само собой разумеется, для обработки возросшего землевладения и для лесной работы двух-трех пар даже мастеровитых рук мало. Требуется то, что раньше называли “тяглом”. Наиболее дальновидные крестьяне выход нашли и здесь — на вологодских дорогах вполне обычной картиной стали лошадки, везущие кто хворосту воз, а кто и другую поклажу.
Однако странно было бы в космический век надеяться на то, что из кризиса сотни развалившихся хозяйств может вытянуть только гужевой транспорт.
И вот тут-то в программе Вологодской области появляется третий конек. Так сказать, их собственное “ноу-хау”. Ведь что еще, кроме ЛПХ да лесного промысла, живо и действует даже в дальних селах, окруженных зарастающими ивняком полями? Действует сельская администрация.
Да, конечно, до последнего времени функции ее были весьма ограниченны. Оформляли свидетельства о рождении или смерти, выдавали справки, и все. А по поводу прочих жизненных нужд крестьяне били челом председателю колхоза. Но коли нет больше колхоза, куда податься крестьянину, ставшему, наконец, после семи десятилетий вновь единоличником? А вот туда и подаваться — в орган местной власти. Конечно, для этого надо нынешние сельские администрации и оснастить, и снабдить, и переориентировать. Вот этим и занялись вологодские руководители.
Вице-губернатор Громов поясняет:
— Сельские администрации, если взглянуть на их функции принципиально по-новому, способны стать опорой освободившемуся мужику. Для этого мы создаем при них унитарные — то есть государственные предприятия. У нас в области 367 сельских администраций. Чтобы разобраться с каждой из них, определить конкретные перспективы и нужды, создан специальный отдел по работе с ними. Он делает упор на те местности, где колхозы развалились и крестьяне добывают хлеб насущный исключительно на своих ЛПХ. Есть и другие варианты содействия вольному хлебопашцу.
7
Вернемся в деревню Поповка, где большинство крестьян решило перестраивать свою жизнь несколько наособицу по отношению к жителям других вологодских деревень. Работники “Родины” приняли такой вариант реформирования. Коллективно-долевое предприятие “Родина” не только на деле, но и официально вот-вот перестанет существовать. Крестьяне прирежут части земельных долей к своим ЛПХ и станут хозяйствовать самостоятельно. Однако главы ЛПХ решили сформировать некое особого рода предприятие — коопхоз. Это будет в основном обслуживающий кооператив, который сможет по заказам удовлетворять насущные нужды крестьянских хозяйств. Для этой цели бывшие члены КДП “Родина” передают коопхозу положенные им при разделе хозяйства имущественные паи, то есть, говоря попросту, в первую очередь всю, еще живую, технику. Правда, с ней дело обстоит небогато. Хотя по официальным данным в наличии пятнадцать тракторов, но на ходу только два. Впрочем, если приложить старания, можно еще штуки три заставить бегать. Но так ли, этак ли, а разделить такое “богатство” по всем подворьям невозможно и бессмысленно. Это, пожалуй, и есть главная причина создания коопхоза.
Отходит к коопхозу еще функционирующая животноводческая ферма, о которой уже шла речь, а также несколько сотен гектаров земли, где есть намерение общими усилиями (пока в очень скромных масштабах) выращивать лен, возврат которого на земли Вологодчины весьма активно поддерживается областным руководством.
Так ли уж нужно новому российскому единоличнику это предприятие, даже именем своим напоминающее колхоз? Очень даже нужно. Ибо во всех частях света хозяева семейных ферм сталкиваются с великим множеством проблем, решать которые в одиночку иногда невозможно вовсе, иногда очень трудно, и уж по крайней мере всегда весьма обременительно.
Именно поэтому в дореволюционной России необычайно быстрыми темпами развивалась та самая “цивилизованная кооперация”, теоретиком и страстным пропагандистом которой был великий русский экономист-аграрник Александр Васильевич Чаянов. Большевики Чаянова расстреляли, а суть его идей с блеском вывернули наизнанку. Но это вовсе не значит, что нужда в кооперации отпала.
Простой пример: в те дни, что был я в Поповке, местная жизнь означилась приметным событием: в деревню завезли баллоны с газом. Ради одного потребителя никто не станет гонять грузовик за тридевять земель. А для сотни заказчиков — с удовольствием. Но сотню-то эту надо было сбить — собрать деньги, организовать доставку к условленному месту пустых баллонов и так далее.
Впрочем, это хоть и важная, но все же бытовая деталь.
А для производства продукции, особенно если поднимать его до настоящего товарного уровня, “вольному землепашцу” требуется и товарный кредит по весне, и кредит финансовый, и сбытовая фирма, которая сможет регулярно брать у крестьян полученную ими продукцию и за божеский процент организовать реализацию. В Поповке надеются, что все эти хлопоты возьмет на себя будущий коопхоз.
Возможны ли другие варианты? Я задаю этот вопрос Галине Христофоровне Коклюшкиной, пока еще служащей главбухом в доживающем последние дни коллективно-долевом предприятии “Родина”.
Перед этим разговором я напросился осмотреть то, что называется личным подсобным хозяйством Галины Христофоровны. И был изрядно поражен размахом и порядком в этом традиционном для Вологодчины крестьянском дворе.
В большой, просторной пристройке к очень аккуратному, светлому, тоже немалому дому — каждому виду живности отведено свое помещение. Здесь располагались 3 коровы, 3 теленка, 3 овцы, поросенок, 5 кур и петух. В отдельном хлеву стояла красивая, с лоснящейся шерстью лошадь светло-коричневой масти.
Еще бросилось в глаза, что в переходах из одного “животноводческого помещения” в другое от пола до потолка лежало заготовленное сено, причем каждой живности свое: коровам из трав погрубее, овцам — более нежное и легко жующееся.
Кстати, одна из трех коров у Галины Христофоровны тоже появилась недавно, по происхождению бывшая “колхозная”. Вела себя первое время странно — совсем не пила воды. Коклюшкина не сразу поняла, в чем причина. Лишь позднее догадались: на ферме было не до нежностей — коров поили холодной водой, а Галина Христофоровна своим, конечно, всякое питье греет. Вот и не могла бедная скотина понять, что теплая жидкость — это та же самая вода, только куда более приятная для питья. Потом догадалась и свое взяла. И еще — получила Коклюшкина корову стельной, а уже в качестве частной собственности та благополучно разрешилась . Так что произведенный ею теленок уже с тяготами общественной жизни совершенно не знаком.
К животноводческой отрасли ЛПХ Галины Христофоровны надо добавить еще 40 соток огорода и 10 соток картошки (сажали бы больше, да нет сбыта), ну и, конечно, трудно поддающиеся измерению луга, где скашивается сено на все стадо.
А семья у Коклюшкиной не велика. Две дочери в городе. А в Поповке живут трое: ее муж и младший сын одиннадцати лет. Зимой все тяготы по обиходу скота падают на одну Галину Христофоровну. Муж отправился на лесную работу, которая (при толковой организации дела) дает, по подсчетам специалистов, за сезон 15–20 тысяч рублей заработка. Для села это огромные деньги. Лошадь стоит 5–7 тысяч, подержанный трактор можно, если повезет, купить за 10–15 тысяч. Если брать в лизинг новый трактор-колесник, стоящий немного более 200 тысяч рублей, первый взнос требуется 15 процентов, т.е. 30 тысяч, далее рассрочка на 6 лет.
А ведь все, что производится на ЛПХ, втроем не съесть. Часть мяса пойдет дочкам в город (летом приедут), часть непременно будет продана. И хотя набегающие на деревню перекупщики, конечно, не балуют крестьян, но рублей по двадцать за килограмм отстегивают. А еще молоко. А еще кое-какой овощ.
Я спросил у Галины Христофоровны, сколько таких, как ее, преуспевающих подворий в Поповке? Она заметила, что по всей деревне подсчитать трудно. Но только в их краю не хуже ее ведут свое ЛПХ по крайней мере восемь крестьянских семей.
Вот тут-то и заинтересовало меня, нужен ли по крайней мере той “великолепной восьмерке” коопхоз. Ведь могли бы объединить финансы. На оговоренных началах сами обзавелись бы техникой, удобрениями, семенами. А земля теперь есть, скотина в лучшем виде. Четкого ответа Галина Христофоровна не дала. Явно такого рода вариант в их семье не обсуждался и не обсчитывался. Коопхоз как некое общественное образование глядится пока более надежно и привычно.
Такого рода суждения для вологодских крестьян весьма характерны.
8
И еще был у меня подробный разговор с начальником управления сельского хозяйства Харовского района Василием Александровичем Малышевым. Интересовал он меня как районный управленец, мыслящий реалиями более широкими, чем те, что составляют ежедневную жизнь деревни Поповки, — причем управленец в высшей степени дельный и компетентный, как мне не раз о нем говорили. Но был и второй момент: в Харовске хорошо известно, что сам Василий Александрович — хозяин едва ли не лучшего на весь район личного подсобного хозяйства. Впрочем, в ходе разговора Малышев уточнил, что он не хозяин, а работник этого ЛПХ. Хозяином же значится его взрослый сын, проходящий по официальным данным как безработный. (О, великие парадоксы российской статистики, которым пока не видать конца и края на нашей огромной земле!) В остальном же полностью признал Малышев, что ЛПХ его захудалым не назовешь. Одних коров у него четыре, а по осени общая численность скота достигнет 10 голов.
Двойственная ситуация, в которой оказался Малышев — с одной стороны районный управленец немалого масштаба, с другой, по сути, крестьянин-“единоличник”, отнюдь не уникальна. Сегодня по всей России сотни тысяч “районщиков”, не удовлетворенных мизерностью своей зарплаты, значительно увеличивают семейный достаток за счет личных подсобных хозяйств.
Особенность же положения Василия Александровича, здешнего уроженца, в том, что его ЛПХ историческое. Дом (а значит, и все подворье) построил еще дед Малышева в 1910 году. И Василий Александрович в ходе нашего разговора заметил, что “зорить” (вологодское словечко, значащее “разорять”) уцелевшее во все времена шабашей гнездо предков он ни за что бы и ни при каких обстоятельствах себе не позволил.
Между тем роль ЛПХ в нынешних российских условиях столь значительна, что ее, как говорится, переоценить невозможно. По сути, это сегодня единственный процветающий (да притом развивающийся гигантскими темпами) сектор отечественного сельскохозяйственного производства. Уже сегодня — напомним — личные подсобные хозяйства, которых в стране насчитывается 16 миллионов, дают больше половины производимой сельскохозяйственной продукции. Оцените темпы роста: в 1990 году их доля составляла 26,3 процента от валовой продукции сельского хозяйства России, в 1993 — 39,9, а в 1998 — свыше 50 процентов. Сегодня здесь производится 91 процент отечественной картошки, 76 процентов овощей и фруктов, 55 процентов мяса. Для девяти десятых семей селян ЛПХ стали основным источником доходов. Вот мне и хотелось понять, как мыслит будущее этих истинно крестьянских хозяйств Василий Александрович, сам успешно крестьянствующий на земле и одновременно ответственный за состояние сельского хозяйства целого района.
Малышев считает, что большинство нынешних ЛПХ в малой степени товарны. Пока главная их роль в том, чтобы помочь крестьянину выжить в условиях нынешних катаклизмов, когда прежняя, может, даже излишне щедрая помощь государства сельскому товаропроизводителю почти вовсе прекратилась. Одним из следствий чего стал почти девяностопроцентный износ техники в хозяйствах практически всех форм собственности.
Я напомнил, что даже эти сложные обстоятельства не помешали гигантским скачкам в росте производительности ЛПХ. Малышев на это возразил, что приведенные показатели нельзя воспринимать без существенной коррекции: доля ЛПХ в производстве сельхозпродукции страны повышается не только потому, что на подворьях увеличиваются урожаи и надои, но еще и потому, что происходит постоянное падение производства в общественном секторе.
Однако на будущее крестьянских хозяйств есть основание смотреть оптимистически. С осени 1998 года (после августовского кризиса) отношение к отечественному сельхозпроизводителю начало меняться. Некоторый рост цен на продукцию — первая обнадеживающая примета.
Далее, Москва (как столица России) стала в своей продовольственной безопасности опираться именно на российского крестьянина. Формируется пояс снабжения белокаменной, и Вологодская область попадает в него. И все же остаются существенные препоны, мешающие развиваться истинно крестьянскому хозяйству. Одна из них вовсе не экономического свойства — Малышев назвал ее равнодушием самих сельхозпроизводителей.
— Мы пытаемся вернуть крестьянам чувство ответственности прежде всего за свою судьбу, уверенность в том, что они смогут прокормить не только семью, но и всю страну. Нам надо отказаться от принижения того, что производим, научиться стоять за свои продукты и даже (мы по сути этого совсем не делаем) рекламировать их.
А далее требуется помощь государства. Чтобы повысить производительность сельского подворья, сделать его по-настоящему товарным, надо дать крестьянину “все наперед” — и технику, и удобрения, и помощь в мелиорации посредством еще не развалившихся передвижных механизированных колонн, “сельхозхимии” и других организаций, которые существуют, которые должны помогать селу, но заняты более доходными левыми приработками. Но и крестьянину ничего бесплатно — все только в кредит, причем не деньгами, но исключительно реальным товаром.
И надо сделать так, чтобы расплачивался крестьянин за все полученное опять не рублем, но только своей продукцией. Это одновременно и обеспечение страны первоклассным молоком, мясом, картошкой и так далее. И создание массы неравнодушных производителей.
Конечно, для того чтобы такая система заработала, нужно будет создать целую цепочку звеньев инфраструктуры, посреднических фирм, которые будут умно и грамотно искать способы удовлетворить и производителя и потребителя сельхозпродукции.
Но это вполне посильная задача. Потому, когда меня сегодня владельцы процветающих подворий спрашивают, как им быть, я отвечаю так. Во-первых, выжить, то есть не растерять ничего из того, что у них наработано. Во-вторых, готовиться к расширению производства. И ситуация меняется в нашу пользу. В самом скором времени мы должны более явно ощутить свою востребованность. И тогда тот, кто будет готов увеличить объемы производства, тот и окажется на коне.
Какие бы ни происходили круговерти в высших эшелонах власти, экономическая реальность настоятельно требует именно такого развития событий. Потому мы должны и готовиться к предстоящим переменам, и содействовать их приближению…
С Василием Алексеевичем трудно не согласиться. Ведь по сути дела речь идет о возврате на новом витке к тому образу сельской жизни и сельского труда, который был порушен большевистскими “купаниями” крестьян в четырех котлах.