ИСТОРИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2000
ИСТОРИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ
Ю. В. ЗЕЛЬДИЧ
ПРЕЗИДЕНТ ФРАНКЛИН РУЗВЕЛЬТ — ГЕРОЙ XX СТОЛЕТИЯ
Если Франция выйдет из нынешних бед, то она будет сильнее, чем когда-либо… Но необходим необычайный человек, стоящий над своими современниками и, пожалуй, над всем своим временем. Родился ли он уже или нет? Придет ли он? Все зависит от этого.
Из письма Екатерины II Гримму
1 Вообразите душевное состояние человека, назначенного или избранного на пост высшего руководителя гибнущего, почти разоренного предприятия, лидера, убежденного в своем умении и силе, твердо знающего, с чего начать и что делать сегодня и завтра, но вынужденного, сжав зубы, четыре месяца наблюдать, как опустивший руки, растерянный персонал пасует перед ежечасно возникающими проблемами и едва не оказывается во власти демагогов, сулящих заманчивый рай, а прежний глава фирмы ничего не хочет и ничего не может. Теперь добавьте к этому, что речь идет не об обыкновенном предприятии, пусть даже большом, не об отрасли, даже очень важной, а об огромной стране со ста двадцатью миллионами жителей, и вы ощутите то невероятное напряжение, с которым отсчитывал дни до 4 марта 1933 года, дня вступления в должность, Франклин Делано Рузвельт, избранный президентом Соединенных Штатов Америки 8 ноября минувшего 1932 года.
Начавшийся обвалом нью-йоркской фондовой биржи в «черную» пятницу 24 октября 1929 года, самый жестокий за всю историю Америки экономический кризис, после целого ряда мелких взлетов и глубоких падений, приобрел летом 1932-го и особенно в начале 1933 года лавинообразный характер. Национальный доход упал более чем вдвое, деловая активность почти замерла, внутренняя торговля свелась к продажам самых насущных вещей, внешняя — сократилась в 4 раза, разорились более ста тысяч фирм, около миллиона ферм пошли с молотка. Сбыт долговременных предметов почти прекратился, запасы непроданных товаров росли, заводы останавливались. Вслед за легкой промышленностью спад поразил металлургию и машиностроение — выплавка стали снизилась в 5 раз, выпуск автомобилей, этого барометра американского просперити, — в 4,5 раза. Армия безработных достигла 17 миллионов, более четверти самодеятельного населения; даже муниципальным работникам, в том числе и учителям, месяцами не платили жалованья; экономика попала в порочный круг: люди перестали что-либо приобретать, производить что-нибудь стало бесполезным, увольнения лишали денег потенциальных потребителей.
Тогда граждане бросились снимать сбережения с банковских счетов. «Процесс пошел» стремительно, ибо был подогрет слухами, к несчастью правдивыми, о скором истощении долларовых запасов в банках — к январю их общая наличность составляла 6 миллиардов при сумме депозитов в 41 миллиард. Неизбежное накатилось волной — февраль ознаменовался массовым банкротством, пять тысяч банков прекратили всякую деятельность, толпы отчаявшихся вкладчиков штурмовали их двери, и, наконец, власти почти всех штатов, за несколько часов до инаугурации Рузвельта, официально закрыли банки. Если бы колокол возвещал начало церемонии принесения присяги 32-м президентом Соединенных Штатов, то в его ударах был бы явственно слышен погребальный звон. Многие полагали, что социальная катастрофа неотвратима. Еще осенью, после победы демократической партии на выборах, публицист Уайт писал: «Для вас, демократов, наступили великие дни, однако не будьте слишком уверены… Если старый бриг не выпрямится, экипаж выскочит на палубу и выбросит за борт всю офицерскую толпу в расшитых мундирах — демократов, республиканцев, решительно всех».1
2 Что же случилось с Америкой, что сделалось с «эрой процветания» 20-х годов, которой, казалось, не предвиделось конца? — так, по крайней мере, уверяли руководители большого бизнеса и республиканцы, контролировавшие с 1920 года правительство и конгресс. Да и трудно было им не поверить, благосостояние просто ломилось в американские дома. Доходы населения росли, и люди стали свободно тратить деньги. Активный спрос стимулирует предложение, и разнообразные товары потоком хлынули на рынок; началось массовое производство сложной бытовой техники — радиоприемников, холодильников, пылесосов, стиральных и швейных машин. По дорогам страны к концу десятилетия уже мчалось более 26 миллионов автомобилей — 189 на тысячу жителей, но в 1929 году было изготовлено еще 5,3 миллиона. Бурный рост платежеспособного спроса обусловил приток инвестиций в реальную экономику. Происходит активное обновление производственного потенциала, строятся заводы и фабрики, внедряются новейшие изобретения и технологии. Соединенные Штаты занимают лидирующее место в мировом промышленном производстве, выпустив в последнем году этого неслыханного бума половину продукции планеты.
Сторонники предоставления бизнесу полной, никаким государственным или общественным вмешательством не ограниченной свободы действий ликовали. Мы, мол, доказали на практике, что все предыдущие годы были сплошной ошибкой. Что же произошло на самом деле?
Перемена взглядов на роль исполнительной и законодательной власти, на важность неограниченной деловой активности или социальной ответственности, попеременное преобладание консервативных или реформистских настроений — характернейшая черта американской истории.2
С самого возникновения колоний в Новом Свете взаимоотношения народа и власти были весьма сложны и противоречивы. Переселенцы плыли в Америку в поисках земли обетованной, где никто и ничто не препятствовало бы их свободному труду и независимому существованию. (Недаром, в религиозном представлении отцов-пилигримов и в общераспространенном пуританском мировоззрении, Америка — новый Израиль, а американцы, соответственно, новый богоизбранный народ, самоуправляемый на демократических основаниях, подвластный одному лишь Богу.) Только в силу житейской необходимости соглашались они с организацией самой простой системы светской власти, и то лишь не выше штатной. Долгие десятилетия они испытывали почти инстинктивное неприятие централизованного управления; даже защищаясь от притязаний английской короны, многие жители бывших колоний весьма подозрительно относились к объединению в единое государство и в малейшей попытке усиления прерогатив центра видели покушение на права личности и умаление суверенитета штатов; и сейчас самоуправление сохраняется на уровне графств.
Отцы-основатели Соединенных Штатов, исповедуя заветы Локка и Смита, считали основой гражданской свободы свободу экономической деятельности, осуществляемой в рамках закона и морали, без каких-либо других ограничений, и на протяжении первых ста лет американского государства принцип независимости торговли и предпринимательства, наряду с равенством возможностей каждого, не вызывал сомнений. Но резко ускорившееся в последней трети XIX века промышленное развитие изменило ситуацию, устои оказались поколебленными. Стала распространяться психология беспощадного ведения бизнеса с жестким, подчас жестоким подавлением конкурентов, жаждой захвата всего рыночного пространства, для чего и создавались все эти тресты, корпорации и монополии. Герой рассказа О. Генри Акула Додсон, с его сентенцией «Боливару не снести двоих», действительно мог стать олицетворением нового образа жизни. Произошла подмена сущностей: свобода предпринимательской деятельности, бывшая одним из краеугольных камней эгалитаризма американцев, обернулась тиранией и узурпацией. Безудержное господство монополий и трестов стало препятствием нормальной конкуренции, привело к повышению стоимости жизни, свело до ничтожного уровня доходы фермеров. В памяти еще живущих поколений сохранились разрушительные кризисы 1873 и особенно 1893 года, спекуляции и авантюры, разорение множества предприятий, массовая безработица, инфляция и нехватка в обращении денег.
Лишь власть, стоящая над схваткой, могла бороться с подобным положением, и усиление государственного вмешательства в правила деловых игр стало идефиксом реформистов рубежа веков. Не разделяя социалистических убеждений, они не считали, что правительство вправе позволить себе грубый диктат или непосредственное управление, но что абсолютному индивидуализму должен быть противопоставлен индивидуализм «просвещенный», они были уверены. «Я стою за честную сделку, — говорил президент Теодор Рузвельт в 1910 году в речи в штате Канзас, — я стою за изменение правил с тем, чтобы добиться более существенного равенства возможностей и равного вознаграждения за одинаково хорошую работу».3 К тому же чувства справедливости, нравственности и честности уже были впитаны поколениями американцев, так сказать, на генетическом уровне; в семье, в школе, в церкви их воспитывали в духе демократических традиций и этики труда, они с детства слышали строки «Прощального послания» Джорджа Вашингтона, завещавшего потомкам сохранять единство, «Геттисбергского обращения» Авраама Линкольна, призвавшего американский народ никогда не забывать принципы Джефферсона и Мэдисона, принципы Билля о правах, принципы свободы и демократии; для людей, привыкших чтить своих великих сограждан, эти слова не были пустыми.
Дальновидные и демократически настроенные деятели поняли, что хищничество в «делании денег» сначала поглотит средний и мелкий бизнес, а потом поставит на колени все общество. Они провели законы, запретившие «всякий договор, соглашение в форме треста или в иной», если они путем «нечестной» конкуренции препятствуют общей торговле, или «любой заговор», преследующий цель установления несправедливых цен и тарифов. Под действие антитрестовского законодательства попадали корпорации, чьи объемы производства и продаж могли контролировать рынок. Самым громким делом стал процесс против нефтяной империи Рокфеллера «Стандард Ойл», которой принадлежали две трети нефтеперерабатывающих заводов и нефтепроводов США. Многолетнее разбирательство в нескольких инстанциях завершилось в 1911 году решением Верховного суда. «Стандард Ойл» разделялась на 33 компании с принудительной продажей акций в руки новых владельцев.
@BODY+ = На протяжении почти тридцати лет, с 1890 года, со времени принятия первого антитрестовского закона Шермана, такая политика пользовалась поддержкой большинства народа, но, конечно же, не всех, и полемика часто принимала крайне острый характер.
К середине 1910-х годов правительство значительно расширило полномочия федеральной торговой комиссии и комиссии по торговле между штатами, они получили права контроля над средствами транспорта и связи, установления тарифов, наблюдения за торговой практикой предприятий вплоть до приостановки их деятельности при нарушении правил. Участие США в первой мировой войне послужило поводом для еще большего усиления регулирующих механизмов. Распределением заказов, квотами на определенные виды продукции и регулированием цен правительство в значительной степени добилось гегемонии над частной инициативой; затем были предприняты акты прямого государственного вмешательства: национализация железнодорожного транспорта и судостроения, непосредственное управление судоходством и почтово-телеграфной связью, закупки товаров по ценам, установленным правительством. Усиление государственных начал, спеpва разумное, приобрело, как это часто случается с власть имущими, нарастающую тенденцию. Правительство демократов потеряло здравые ориентиры, и маятник общественного мнения переместился в другую сторону; это показали промежуточные выборы 1918 года в конгресс, когда, впервые за последние восемь лет, преимущество перешло к республиканцам; это подтвердили президентские выборы 1920 года, когда демократическая партия потерпела сокрушительное поражение; разгрома такого масштаба еще не было в ее истории.
Лозунги экономической свободы вновь стали восприниматься как истина, и президенты-республиканцы Гардинг и Кулидж начали ликвидировать рычаги государственного регулирования — департаменты, управления и комиссии. В частные руки продавались судостроительные предприятия, снижались налоги, устанавливались высокие пошлины на импорт, особенно на сельскохозяйственную продукцию. Крупный капитал отвоевал едва ли не все позиции, государство ушло из экономики почти совсем.
3 Подогреваемая ожиданиями нового экономического подъема, страна в своем большинстве благосклонно взирала на деловое оживление. Психологическое состояние массы потребителей можно было бы обозначить как готовность покупать. Деловые круги восприняли это состояние как сигнал к бурному развитию производства.
Существенной чертой американской промышленности еще со второй половины прошлого века стал высокий технический уровень и передовая технология. Эти факторы сделали индустрию Америки весьма конкурентоспособной, и вкладывать деньги в реальную экономику здесь стало выгодно; американские инвестиции за рубежом были, как правило, относительно малы и никогда не носили характера оттока золотовалютной массы. Теперь же, когда от раскрепостившегося предпринимательства ожидалось экономическое чудо, бизнес раскрутил маховик деловой активности на полную мощность. Кандидат в президенты от республиканской партии на выборах 1928 года Герберт Гувер в своих предвыборных речах уверял избирателей, что, если республиканцы останутся у власти, бедность будет изгнана навсегда, в каждой кастрюле окажется курица, в каждом гараже — автомобиль. Это был год наивысшего взлета «нескончаемой эры процветания».
Взмывая на волнах просперити, люди теряли осторожность здравого смысла, у них захватывало дух. Оказалось, что деньги можно зарабатывать самым необременительным способом, покупая акции, играя на бирже. Возникло множество трастовых компаний, чья деятельность сводилась к спекуляциям на фондовой бирже. Они собирали деньги вкладчиков, не имевших опыта или времени для биржевой игры, и, купив на них акции, получали их в доверительное управление (trust — доверие). Сосредоточив в своих руках крупные пакеты акций, они ставили под контроль промышленные фирмы, вольно или невольно принуждая их ко все более безумной гонке за прибылями. Вернулись времена безудержной эксплуатации, корпоративного установления цен, одним словом, все не раз описанные пороки хищнического капитализма вновь явились на сцену.
Зимой 1928-1929 года, в последнем году всеобщего безумия, на поверхности все оставалось тем же: блеск витрин роскошных магазинов, автомобили на всех дорогах и перекрестках. Но внимательный и осторожный человек мог различить глухой нарастающий подземный гул: ажиотажный спрос многократно взвинчивал стоимость акций, поддерживая иллюзию продолжающегося бума, но реальная сумма продаж начала падать. Возродилась торговля в кредит, в рассрочку, она на некоторое время сохранила товарооборот, но не обращение денег: к моменту кризиса потребительский долг составлял десятки миллиардов долларов.
«Черная пятница» могла случиться чуть раньше или немного позже, но она была неизбежна, обстоятельства созрели давно; просто именно в этот день слишком многие почувствовали рокот вулкана, и обвал стал неотвратимым.
Президентство Гувера почти полностью пришлось на период «Великой депрессии» 1929-1933 годов, и хотя президент постепенно стал признавать сложность ситуации, правительство и республиканская часть конгресса оценивали масштаб кризиса совершенно неадекватно; они так и не по<%0>няли, что стояли накануне коллапса экономики и у края социальной катастрофы. Они полагали, что имеют дело с обычным спадом, какие периодически случались и раньше, в том числе совсем недавно, в 1907 году. Тогда, открыв банкам государственные кредиты по низкой процентной ставке, финансовые неурядицы удалось сравнительно быстро нивелировать, а что касается пострадавших вкладчиков, то в тогдашней американской действительности, как и в нынешней российской, на них обращали мало внимания. И теперь Гувер был готов лишь на нечто подобное. Уже в разгаре кризиса, в 1931 году, он утверждал, что «единственной функцией правительства является создание условий, благоприятствующих частному предпринимательству». Снова, как и 50 лет назад, доктрина невмешательства государства в отношения участников рынка, либеральная и прогрессивная почти всегда, в конкpетных условиях конца 20-х и начала 30-х годов в США стала реакционной и опасной для общества, ибо высший слой предпринимательского класса сделался громадной политической силой, почти не имеющей оппозиции, а характерная для каждого американского бизнесмена цепкая и жесткая ковбойская хватка обернулась своей дурной стороной. «Экономические роялисты», по слову Франклина Рузвельта, демонстрировали упрямство и близорукость, снова, как и 50 лет назад, они были готовы присутствовать при гибели страны, но не желали «поступаться принципами».
Исследователи, разделяющие республиканскую точку зрения, до сих пор продолжают писать, что «Великая депрессия» могла быть преодолена без вмешательства государства, что Гувер был прав в своих воззрениях и действиях. К сожалению, историческое бытие невозвратимо, другая реальность не может быть воссоздана экспериментально, а бумага, как известно, все терпит. Не говоря уже о том, что гуверовской администрации было предоставлено целых четыре года для демонстрации своих успехов и достижений, но эти успехи не последовали, и неизвестно, сколь долго еще продолжались бы людские страдания. Если бы общество и согласилось с тем, что «экономические раны залечиваются действием клеток экономического механизма», а не «скорой помощью» исполнительной или законодательной власти, риск подобного врачевания все равно был бы неоправданно велик. Призраки коммунизма и фашизма уже заглядывали с европейского континента. Требования «обуздать» уже оглашали воздух, а на заводах Форда и «Дженерал Моторз» на практике применяли «твердую руку». Экстремисты, вроде фашиствующего радикала Хью Лонга, исповедовали абсолютно нацистские идеи, только что в американском обличье: неприкрытый расизм сочетался не с тоталитарным государством, а с всеохватной властью экономической группы и ее политического руководителя. В штате Луизиана, в котором ему удалось стать губернатором, Лонг установил драконовские порядки. Его окружение составилось из прямых бандитов, на всех уровнях штатных властей царило откровенное насилие и самоуправство, вся экономическая и общественная жизнь подчинялась произволу губернатора, ни о какой здоровой конкуренции, ни о каких правах рабочих не могло быть и речи.
Что касается коммунистов, то их идеалом, как мы помним, тоже являлась «твердая рука», до поры до времени выдаваемая за «мускулистую руку рабочего класса», легко сменяемую потом на кулак тайной полиции. И у американской компартии изобретательность не шла дальше экспроприации, национализации и всеобщего перераспределения.
Известно, что фашизм и коммунизм не пользовались серьезной популярностью в Соединенных Штатах вплоть до 1933 года. Да, радикальные течения в силу отличия американской истории от европейской — отсутствие сословных привилегий, изначально демократическое государственное устройство — не получили сколько-нибудь заметного распространения. Но приход к власти Гитлера под лозунгами порядка и социальной справедливости, видимые успехи сталинской диктатуры (об их кровавой цене еще мало кто догадывался) на фоне углубляющегося падения уровня жизни в Америке могли в короткий срок изменить ориентацию народных масс или, по крайней мере, значительной их части. «Струна народного недовольства была натянута, и гроздья гнева уже зрели», — писал историк Луис Харц.4 Этого не понимали республиканцы, но это тысячевольтное напряжение явственно ощутил Рузвельт, и в этом его первая заслуга.
4 Один из биографов Рузвельта, Роберт Шервуд, цитируя Томаса Карлейля, писал: «В дни мира и процветания американцы мало задумываются о человеке, находящемся в Белом Доме, ибо привыкли справляться со своими делами сами. Но когда обстоятельства принимают неблагоприятный оборот, они, как и все другие люди, ищут лидера, в уверенности, что он явится «в любое время, когда мы будем в нем нуждаться». В 1929-1933 годах народ постоянно вопрошал: «Где он?»5
Таким лидером, гeрoeм, по классификации Карлейля, стал Франклин Делано Рузвельт.
Будущий президент родился в 1882 году. Он был здоров телом и душой в высшей степени и в высшем смысле этих слов. Врачебное заключение, данное в 1936 году, перед очередными президентскими выборами, гласило: «Это человек могучего здоровья, высшего, непроницаемого ума, чрезвычайно гибкого и беспощадного интеллекта».6 Долголетний сотрудник ФДР (так, между собой, звали Рузвельта его близкие друзья и соратники), Розенман, так писал о непоколебимом демокpатизме своего патрона: «Его либерализм родился вместе с ним, он лежал в душе и сердце этого человека, в его действенной любви к людям, в его собственной вере в социальную справедливость, в его ненависти к алчности, эксплуатации слабых, в его презрении к наглецам и нахалам, будь то Гитлер или владелец предприятия, эксплуатирующий детский труд».7 Безусловно, натура Рузвельта была восприимчива к демократическим ценностям, но следует добавить, что и традиции семьи сыграли значительную роль в формировании его характера.
Несмотря на богатство родителей и аристократическое, по американским меркам, происхождение Рузвельтов (их предок высадился в Новом Амстердаме в начале 40-х годов ХVII века, всего через двадцать с небольшим лет после прибытия в Новую Англию отцов-пилигримов на знаменитом «Мэйфлауэре», а его потомки, верные протестантским принципам труда, неустанно вели прибыльные дела), Франклин воспитывался в привычке к постоянной работе. В университетском курсовом сочинении он со скрытой гордостью истинного сына третьего сословия писал: «Основная причина работоспособности Рузвельтов — их демократический дух. Они никогда не думали, что, родившись в состоятельной семье, могут засунуть руки в карманы и наслаждаться жизнью. Напротив, они считали, что не будут иметь оправданий, если не выполнят свой долг перед обществом. Эта мысль внушалась им с раннего детства, и Рузвельты всегда оказывались хорошими гражданами».8
Видно, клан был и вправду могуч, ибо дал двух президентов Соединенных Штатов, и настолько привлекателен, что в нем Франклин нашел себе невесту: в 1905 году, 23-х лет он женился на племяннице Теодора Рузвельта, Элеонор, но никакого расчета тут не было, это была страстная, романтическая любовь.
Гарвардское образование отточило и укрепило круг идей и убеждений Франклина, естественным образом привело его в демократическую партию, а близость к президенту Т. Рузвельту помогла преодолеть первоначальные ступени политического восхождения. Он активно участвует в избирательной кампании Вильсона и после его победы в 1912 году становится заместителем морского министра. (Любопытное совпадение: Т. Рузвельт тоже был заместителем морского министра, оба Рузвельта перешли в Белый Дом из дома губернатора штата Нью-Йорк.)
Поражение демократической партии на выборах 1920 года, а главное, неожиданная тяжкая болезнь прервали карьеру Франклина. Зимой 1921 года он дважды подряд попадает в ледяную воду: сначала падает с яхты (верно, уж очень была дурная погода, — он был прекрасный яхтсмен), а потом, буквально через несколько дней, после тушения лесного пожара, выкупавшись в озере, бежит домой в мокром белье. Такого жестокого испытания не смог выдержать даже железный организм Рузвельта, он заболел, недуг быстро прогрессировал, перестали двигаться ноги, до пояса стало неподвижным тело, все выпадало из рук. В 39 лет его поразил полиомиелит.
Тут во всей силе проявились стальная воля и несгибаемый характер Рузвельта. Начались многочасовые тренировки, гимнастика в кресле сменялась плаванием, плавание — упражнениями на турнике и брусьях. Через несколько месяцев он уже стоял самостоятельно, без поддержки. И все это время его никто не видел в угнетенном состоянии духа. Его лицо — на людях, по крайней мере, — не покидала широкая «американская» улыбка, разговор оставался по-прежнему спокойным и интересным. Он был уверен, что сумеет преодолеть невзгоды и вернется к полноценной деятельности, но для этого надо быть здоровым, и он не упускал из виду ничего, что могло помочь. Кто-то рассказал, что вблизи рузвельтовского поместья когда-то действовал источник термальных вод Уорм Спрингс. Рузвельт отправился туда, нашел, что воды ему помогают, и заодно восстановил курорт. Вскоре от желающих принять лечение не было отбоя.
Совместное действие крепкой природы, здорового духа и физических нагрузок возвратили Рузвельту способность к работе, и поначалу он занялся банковским и промышленным бизнесом, даже стал президентом компании. Но предпринимательство не очень отвечало уму и призванию этого человека: в 1924 году он вернулся в общественную жизнь.
Рузвельт ушел с политического горизонта в 1920 году в весьма высоком ранге кандидата в вице-президенты от демократической партии, это не осталось забытым. Его либеральные взгляды были известны, а просочившиеся сведения о его мужественной борьбе с болезнью только увеличили уважение к нему и придали популярности.
Почти во всех избирательных компаниях 1928 года — на выборах президента, губернаторов, депутатов конгресса и законодательных собраний штатов — победили республиканцы. Только в одном штате, но самом важном, в штате Нью-Йорк, губернатором был избран демократ. Платформа республиканцев пользовалась в это время максимальным успехом, и Рузвельту принесли победу его личное обаяние, ораторский талант и та простота обращения с каждым человеком, будь он богат или беден, которая присуща только истинному аристократу духа.
В той избирательной компании произошел эпизод, ставший потом хрестоматийным в биографиях Рузвельта.
Один из предвыборных митингов проходил в зале, где не было кулис. На сцену можно было попасть либо пройдя через зал, — чего Рузвельт сам сделать был не в силах и его пришлось бы везти в коляске, — либо через запасной ход, по пожарной лестнице. По ней он и поднялся, на одних руках, ведь на ноги он опираться не мог.
Вообще же Рузвельт не делал тайны из своей болезни, да это и невозможно для публичного политика. Но с самого начала было раз и навсегда решено, что инвалидом его видеть не будут. Во-первых, он не выносил жалостливого сочувствия, а во-вторых, его зрительный образ в глазах американцев должен был сохранять черты здорового, жизнерадостного и полностью дееспособного человека, что, между прочим, соответствовало действительности, никакого обмана тут не было. Но имидж поддерживался неукоснительно: и собственным мужеством — в конгрессе, на различных собраниях, на конвентах демократической партии, на митингах он всегда выступал стоя, и даже когда однажды, поднимаясь на трибуну, оступился и упал навзничь, тут же поднялся и, скрывая нестерпимую боль, под восторженные крики своих слушателей произнес тридцатиминутную речь, — и негласным запретом фотографировать, а тем более публиковать снимки президента в коляске; первым исключением стала фотография участников ялтинской конференции.
Конечно же, противники Рузвельта пытались использовать его заболевание в политической борьбе. Чтобы надолго отбить у них охоту к подобным спекуляциям, ФДР перед вторичным баллотированием на пост губернатора в 1930 году прошел официальное медицинское обследование, которое подтвердило несокрушимую крепость его организма; страховые компании предложили ему полис стоимостью в миллион долларов.
Штат Нью-Йорк стал экспериментальным полем, полигоном, на котором будущий глава федеральной исполнительной власти испытывал методы борьбы с депрессией. Как всегда и везде, кризис ударил по всем слоям, но одни лишились многого, другие же всего. Сколько-нибудь значительное социальное законодательство в США в то время отсутствовало. Заработная плата в течение долгого периода оставалась на низком уровне; женщинам и детям, чей труд очень широко использовался, платили еще меньше. Если 60-80 лет назад, в эпоху «открытой границы», человек мог бросить опостылевшую работу у «спрута-капиталиста» и уйти искать счастья в великих прериях Запада, то теперь это стало невозможно — страна была уже вся обжита. Потерять работу сейчас означало потерять все источники существования, безработный не получал ничего. Отдельные штаты, муниципальные органы, частные благотворительные организации пытались иногда оказать помощь денежными пособиями, но такая «поддержка» только усугубляла состояние неопределенности, едва спасая от прямого голода.
Тут надо сказать о распространенном отношении к потерявшим работу, корнями уходящем в англосаксонскую и пуританскую ментальность. Если ты беден, то в этом, прежде всего, виноват ты сам, ибо плохо работал, и заслуживаешь, следовательно, не столько сострадания, сколько осуждения. Именно такая философия лежала в основании английских работных домов, известных своим жестоким обращением. Общественная мораль порицала пассивность и беспомощность перед лицом трудностей и испытаний, ниспосланных Богом: следует бороться, а не жаловаться.
Поэтому Рузвельт начал с того, что направил средства штата на общественные работы, не очень заботясь на первых порах об их полезности. Пусть недруги называют их «сгребанием листьев», надо занять людей и платить им деньги. Aдминистрация выплачивала каждому занятому на этих работах 23 доллара в месяц (более 500 долларов по современному курсу), в то время как пособия в других штатах составляли 2-3 доллара.
Так как губернатор денег печатать не мог, альтернатива была проста — и Рузвельт добивается от законодательного собрания штата повышения налогов, главным образом на высокие доходы, одновременно проводя жестокую экономию расходов там, где это только можно. Деятельность Рузвельта-губернатора приносит ему все более расширяющуюся известность, создается «Общество друзей Рузвельта»; активисты общества сыграли впоследствии большую роль в избирательных компаниях ФДР.
5 К президентским выборам 1932 года Рузвельт и его окружение — ближайшие сотрудники и группа молодых университетских ученых, специалистов в областях финансов, промышленности и аграрного хозяйства, иронически названная кем-то из газетчиков «мозговым трестом» (потом это наименование закрепилось, как вполне серьезное) — до конца разобрались в происхождении кризиса: могучие производительные силы захлебнулись в океане невостребованного производства, потребительские возможности общества оказались неизмеримо ниже предложения. Постижение и уяснение причин катастрофы — другая заслуга Рузвельта, из которой вытекает третья — отыскание способов обуздания депрессии и выхода из нее.
В своем получившем широкое признание труде «Общая теория занятости, процента и денег» английский экономист Кейнс9 пpoизвел подлинный переворот в экономической науке, показав, что господствующая и даже не вызывающая обсуждений догма — «предложение автоматически рождает спрос» — неверна и ошибочна принципиально. Кейнс поставил проблему с головы на ноги: благополучие общества, экономическую стабильность следует искать не на стороне производства и предложения, а на стороне платежеспособного, эффективного спроса. Поразительные успехи практической деятельности Рузвельта неопровержимо доказали правильность теории Кейнса, и нынешним поколениям этот постулат кейнсианства представляется сам собой разумеющимся, взаимоотношения спроса и предложения, на наш взгляд, просто не могут быть иными, нежели их увидел Кейнс. Но сегодня трудно себе представить, насколько неординарными показались меры выхода из депрессии, которые немедленно, на другой же день после инаугурации предложил Рузвельт. Главным направлением было избpано повышение платежеспособности населения; в рамках общепринятых экономических представлений той эпохи эти меры рисовались ошеломляюще революционными.
Исследуя природу спада и особенно способы выхода из него, Кейнс пришел к выводу, что быстро отогреть почти замерзшую экономику может только государство, разумеется, не национализируя ее, а активно вмешиваясь в экономические отношения, направляя их и регулируя. Более того, он призывал отказаться от привычной, стандартной антиинфляционной политики, и даже идти на некоторую дополнительную эмиссию! На чем основывалось это умозаключение?
По Кейнсу, эффективный спрос, а не предложение, ресурсов, товаров и услуг определяет степень использования производительных сил и объем национального дохода. Прирост потребления — следствие прироста дохода, а увеличение капиталовложений вытекает из роста сбережений. Таким образом, возрастание доходов увеличивает покупательную способность и инвестиции, их совокупное действие расширяет занятость, она, в свою очередь, умножает доход, и общество из порочного круга стагнации входит в спираль благоденствия.
Кейнс вводит в экономику психологическую категорию, и это тоже явилось новизной. В отличие от текущего спроса, эффективный спрос есть характеристика состояния общества, его ожиданий. Позитивные или негативные настроения уменьшают или увеличивают время и усилия, необходимые для выхода из кризиса. В периоды же полного обвала и оцепенения частной инициативы на помощь должно прийти государство, последний резервный корпус потерпевшей поражение армии.
Дорога к познанию лежит через эксперимент и теорию, их последовательность может быть любая, но лишь взаимно переплетаясь они сулят успех и признание. Гениальность Рузвельта заключалась в том, что он нашел единственно правильную точку приложения сил в великом социальном эксперименте, в том, что он двигался по избранному пути без рискованных поворотов на глухие тропы, и, наконец, в том, что он решил уравнение со многими неизвестными в теоретической пустоте, ибо, отказавшись от ложной доктрины, еще не имел верной. Концепция Кейнса формировалась параллельно с деятельностью Рузвельта, оба не раз подчеркивали свою независимость друг от друга, но кейнсианство всегда обладало авторитетом теории, блистательно оправдавшейся на практике.
6 Вступая на пост президента, Рузвельт никогда не произносил слов «программа» или «план действий». Он говорил только о направленности, о новом курсе. Надо экспериментировать, пробовать; если избранный метод не подойдет, поищем другой способ, утверждал он. Эта была правда не без некоторой доли лукавства. Четыре с половиной месяца между избранием и инаугурацией не пропали даром, сразу же после 4 марта 1933 года президент вносит в конгресс одно законодательное предложение за другим. Их существо и очередность определяла болезнь общества и необходимая последовательность ее лечения.
Прежде всего — банковская система, без которой не может работать бизнес и в которую канули миллиарды долларов вкладчиков. Уже 9 марта ФДР направляет законодателям проект чрезвычайного акта. Банки подвергаются обследованию и проверке; дееспособным Федеральная резервная система (Государственный банк США) предоставляет заем для возобновления операций, безнадежно «больные» банки ликвидируются. Акт был принят буквально в первые часы работы специальной сессии конгресса. Очень скоро, в начале мая, был утвержден всеобъемлющий закон о банковской деятельности. Учреждалось федеральное стопроцентное страхование малых и средних вкладов — немедленно, размером до 2500 долларов, с 1934 года — до 5000 долларов, позднее — до 10000. Депозиты до 50 тысяч долларов обеспечивались на 75%, более высокие — наполовину. Банкам предписывалось четко разделиться функционально: ведущим операции с ценными бумагами запрещалась сберегательная деятельность, отныне вклады было невозможно использовать в спекулятивных целях; кроме того, в качестве дополнительной защиты от мошенничества устанавливался ограничительный перечень действий с ценными бумагами. Инвестиционные банки лишались возможности кредитовать фирмы, чьими акциями они владели, эта мера должна была воспрепятствовать искусственному увеличению стоимости акций. Финасовые сделки внутри холдинговых компаний ставились под контроль.
Федеральная резервная система получила право детального контроля за функционированием всей банковской структуры, саму же систему практически подчинил себе президент, ибо он получил право назначения членов ее Совета управляющих.
Можно только поражаться проницательности, профессионализму и работоспособности авторов, сумевших в кратчайший срок разработать столь универсальный закон, что он и до сего времени остается основой банковского дела в США.
Помочь людям, стоящим на пороге голода и отчаяния, также требовалось немедленно. 21 марта президент создает Чрезвычайную федеральную комиссию помощи с фондом в 500 млн долларов. Нечто подобное пытался создать и Гувер, но большая часть из ассигнованной тогда огромной суммы в 2 млрд долларов осела в руках владельцев предприятий и банков, не вытащила из провала почти ни одну фирму, не оказала реальной поддержки обездоленным. Рузвельт в первые дни, скрепя сердце, пошел на стратегически неэффективную, но быструю меру — выдачу денежных пособий. Правительство выделило средства штатам, муниципалитетам и графствам, только требуя, чтобы на каждый федеральный доллар было добавлено 3 местных доллара и чтобы помощь оказывалась без бюрократических проволочек. Конечно, ФДР понимал, что деньги рискуют «потеряться», что сама форма денежной подачки вызывает отторжение, но «люди хотят есть каждый день», говорил руководитель комиссии Гарри Гопкинс. Как только острота положения немного сгладилась, Рузвельт отказался от раздачи принижающего вспоможения и перешел, в массовом масштабе, к предоставлению безработным возможности приложения своих сил. Чрезвычайная комиссия была преобразована в Администрацию гражданских работ во главе с тем же Гопкинсом, одним из самых доверенных, энергичных и бескорыстных сотрудников президента. Управление Гопкинса, под тем или иным названием, действовало почти шесть лет, и сопоставление затрат на содержание департамента с суммой выплаченной заработной платы и объемом совершенных дел производит фантастическое впечатление.
Штат федеральной службы составлял 121 человек со средним годовым окладом чуть больше 2 тысяч долларов. Сам Гопкинс, уйдя на государственную службу из частной фирмы, где получал 15 тысяч долларов, в течение многих лет, до середины 40-х годов, удовлетворялся 8-ю тысячами.10 Унаследовав некоторое количество работников из Реконструктивной корпорации Гувера, привыкших к неторопливому перекладыванию бумажек, Гопкинс быстро заменил их отставными офицерами, для которых напряженный труд по 60 часов в неделю был нормален. Работы были организованы по всей стране, уже к концу 1933 года ими было охвачено более 3-х миллионов человек, преимущественно молодых людей, более всего страдающих от безработицы, позже число таким образом занятых доходило до 4,5 миллионов. Каждому работнику платили немного, по одному доллару в день (пригодился опыт губернатора штата Нью-Йорк), да еще с условием ежемесячно отправлять 25 долларов домой, но предоставляли бесплатную еду и жилье. Оставаться «работать на правительство» можно было несколько лет, никого не увольняли, пока человек сам не находил более подходящую работу. Всего администрация гражданских работ до 1939 года заняла свыше 8,5 миллионов человек, они заработали 10,8 млрд долларов. Что же сделала эта довольно большая, весьма дорогостоящая армия?
Инфраструктура Америки получила колоссальное обновление и прирост. Были построены или отремонтированы сотни мостов и аэропортов, тысячи зданий, спортивных сооружений и площадок, сотни тысяч миль автомобильных дорог, проведена мелиорация огромных территорий, очищены многие леса и парки. Но главнейшим результатом деятельности корпуса гражданских работ стало обеспечение работой множества людей, спасение их самих и их семей от голода, неустройства и безнадежности, а также повышение покупательной способности населения. Затраты полностью себя оправдали.
Третий крупный шаг президента — реконструкция сельского хозяйства. В то время фермеры составляли четверть населения страны (сейчас — менее 3%), это был самый крупный социальный слой, его положение, его состояние во многом определяло общую ситуацию и настроение. Здесь сплелось в клубок множество проблем: падение экспорта продовольствия, его огромные запасы, давящие на уровень цен, несоразмерность их со стоимостью промышленных товаров, удобрений и техники, многомиллиардные фермерские долги, диктат посреднических и перерабатывающих компаний.
16 марта президент предлагает конгрессу весьма многосторонний закон, его содержание составляет не только непосредственно аграрная тематика, но и денежное обращение. Государство отказывается от «золотого стандарта» (вывоз упал, и «дорогие» деньги лишь препятствовали экспорту), слишком дорогой платы за формальный престиж. Рузвельт намеренно и осознанно пошел на некоторую инфляцию, оцененную потом всего в 14%. Это был один из способов «подкачки насоса» (излюбленный термин ФДР, иллюстрирующий мысль о важности денег в сосудах экономики). Девальвация доллара сразу решила несколько задач: усилился «кровоток», уменьшились долговые обязательства фермеров, стал рентабельным экспорт; одновременно с законом о банках вводился запрет на свободное хождение и вывоз золота, его следовало продать государству, хранение золота подлежало уголовному наказанию. Эта, по сути, фискальная мера производилась методом, чрезвычайно бережным и лояльным по отношению к гражданам: золото покупалось по очень выгодному для них курсу, более высокому, чем он сложился в результате девальвации. Это вообще характерно для всей политики «Нового курса»: никакие перемены в экономической ситуации не должны влечь за собой тяготы, никакие «временные ухудшения с лучшими намерениями» недопустимы, может внедряться только то, что немедленно способствует благосостоянию народа.
Окончательно принятый 12 мая 1933 года закон о регулировании сельского хозяйства реструктурировал 12-миллиардный фермерский долг, сократил проценты по ипотечной задолженности и удлинил срок погашения всех долгов. Правительство получило возможность предоставить фермерам заем, и в течение последующих 4-х лет аграрные банки выдали полумиллиону земельных владельцев ссуды общей суммой в 2,2 млрд долларов на очень легких условиях. «Удешевление» денег и рост цен несколько увеличили доходность ферм, это позволило прибегнуть к весьма неординарной мере, также предусмотренной законом от 12 мая. Рекомендовалось уменьшить производство, урезать посевные площади, снизить поголовье; для компенсации возможных убытков создавался специальный фонд. (Однажды ФДР лично вручил медаль фермеру, сократившему свою запашку наполовину.) Соответствующая пропаганда и поощрения возымели действие: за короткий срок были перепаханы 10,5 млн акров хлопчатника и других культур, только свиней забито 6,5 млн, причем мясо пошло не на продажу, а на производство удобрений.
Реформы, предложенные Рузвельтом в сфере сельского хозяйства и вокруг него, поражают смелостью и интуицией. Никакой «мозговой трест» не мог рассчитать величину девальвации доллара, необходимую и достаточную, определить все последствия этого шага, вычислить возможную инфляцию и рост цен. Конечно, приблизительные оценки существовали, но только решительность и уверенность ФДР в своей правоте заставила конгресс согласиться с ним. А уничтожение продуктов питания? Предлагая миллионам людей истребить результаты своего труда, президент должен был обладать огромным моральным авторитетом в глазах народа. Чтобы люди согласились с таким необычайным предложением, они должны были безоговорочно верить своему лидеру. И они верили ему.
С самого начала своей деятельности Рузвельт сделал правилом убедительные, простые и доходчивые разъяснения предлагаемых мер и поступков. Первым в политической практике он ввел еженедельные радиообращения к стране. В этих «беседах у камелька» (в этом спонтанно родившемся наименовании отразилась непринужденность разговора и доверительный тон, когда каждому казалось, что президент обращается именно к нему) ФДР рассказывал, что и как он собирается делать, и почему это следует делать так, а не иначе. Его спокойная речь и убежденность в конечном успехе сочетались с полным отсутствием догматизма и доктринерства. Он постояно говорил о необходимости эксперимента, поиска, не представлялся верховным существом, заранее все знающим и располагающим всеми ответами. Люди ощущали его своим, чувствовали его искреннее желание помочь, что выглядело особенно контрастно на фоне всем памятного ледяного равнодушия Гувера. «Единственно, чего мы должны бояться, это самого страха», — сказал Рузвельт в одном из своих первых выступлений, и он сумел совершить самое главное, без чего невозможно никакое возрождение, никакое реформирование: он вдохнул в народ веру в свои силы, вернул надежду на завтрашний день. Он прекрасно понимал (независимо от Кейнса), что законодательные и экономические намерения дают только направление, заставить же общество пойти по необходимому пути может лишь состояние духа, приуготовленное к борьбе. Едва ли не самое главное препятствие на пути выхода из кризиса — психологическая депрессия, а ее преодолеть труднее всего. «Президент прежде всего ответствен за моральное руководство, — говорил ФДР. — Все наши великие президенты были прежде всего духовными лидерами». Вдохновенный голос Рузвельта звучал над Америкой, никто не мог устоять перед обаянием великого человека, и эта открытость, постоянно излучаемый оптимизм и быстрые, наглядные достижения сделали его в глазах большинства абсолютно харизматическим главой государства. Со словами одного избирателя: «Я прошу Бога простить мне мое прегрешение, когда я голосовал за Гувера, ибо Франклин Рузвельт — величайший вождь со времен Иисуса Христа» — соглашались миллионы.
Наконец, четвертый горизонт приложения сил ньюдилеров и их руководителя — промышленность, воскрешение производства и товарооборота, повышение занятости. Так же, как и в случае с сельским хозяйством, конгрессу были представлены предложения, охватывающие вопрос со всех сторон. Принятый 16 июня закон «Об оздоровлении национальной промышленности» вводил так называемые «кодексы честной конкуренции». Предприниматели должны были подписать с государством договор, содержащий ряд обязательных норм и правил: устанавливался максимальный объем производства и число рабочих часов, уровень цен изделий и минимальной оплаты труда, порядок реализации и сбыта; запрещалась эксплуатация детей. Помимо защиты и облегчения труда работников требовалось соблюдение безопасных нормативов. Это заставляло владельцев заводов модернизировать производство, инвестировать капиталы или искать инвесторов со стороны. Сразу достигались по крайней мере две цели: технический подъем и деловое оживление.
В короткое время было разработано 230 отраслевых кодексов и более 500 кодексов по отдельным крупным компаниям; в случаях намеренных проволочек за дело брался президент и составлял кодекс сам; потом он находил способ заставить хозяев предприятий принять его. Давление на упорствующих оказывалось весьма серьезное: в прессе, на радио развернулась шумная пропаганда, покупатели призывались к бойкоту товаров и услуг, не имевших эмблемы «Синего орла». (Подписавшие кодекс получали право ставить такую эмблему.) В сентябре 1933 года по Пятой авеню в Нью-Йорке прошла грандиозная манифестация в поддержку «Синего орла», в ней приняли участие 250 тысяч человек, и более миллиона приветствовали шествие с тротуаров. В результате правительственного и общественного прессинга под кодексами в той или иной форме поставили подписи 2,3 млн работодателей, которым принадлежало 90% корпораций, заводов, торговых и обслуживающих фирм.
С начала рузвельтовского президентства вошло в обычай подводить итоги первых 100 дней правления. «Сто дней» Рузвельта принесли феноменальный эффект. Все сдвинулось с места, устремилось вперед. Вкладчики не толпились у дверей банков, чтобы изъять сбережения, напротив, вняв призыву президента, они понесли их обратно (разумеется, в «здоровые» банки), сотни тысяч безработных нашли рабочие места, заметно поднялся индекс производства, начался рост фермерских доходов.
Немедленные, точно рассчитанные и успешные меры в четырех главных отраслях — банковском деле, общественных работах, сельском хозяйстве и промышленности — очередная, бесспорная заслуга Рузвельта.
«4 марта мы стояли перед выбором, — писал один из сторонников Рузвельта, — либо мирный и быстрый отход от прошлых концепций, либо насильственное свержение существующих институтов». Популярный тогда журнал «Кольерз» вышел с шапкой: «У нас произошла наша революция, и она нам понравилась».
«Сто дней» ознаменовались только наиболее срочными актами Нового курса, призванными остановить сползание страны в пропасть, у края которой она уже стояла. Реформирование, «потрясение основ» продолжалось и далее.
Предоставленный стихии, фондовый рынок стал одной из причин «Великой депрессии», Рузвельт помнил это и еще в круге начальных реформ, торопясь хоть как-то упорядочить деятельность бирж, предложил первую меру. Принятый конгрессом закон о федеральных гарантиях требовал регистрации выпускаемых в продажу акций и других ценных бумаг в Федеральной торговой комиссии с предоставлением полной и подробной информации о них; эти сведения затем распубликовывались.
После «Ста дней» законодательное регулирование фондового рынка не остановилось. Учреждается Комиссия по ценным бумагам и биржам, регистрации должна предшествовать еще более детальная информация, в том числе о самой компании-эмитенте, о ее финансовом положении и намерениях, с тем чтобы потенциальный инвестор мог полностью оценить перспективы своих капиталовложений. Запрещается включать в рекламу необоснованные, непроверенные обещания, способные ввести вкладчика в заблуждение. Инвесторы, потерпевшие убытки в результате подобных действий, имеют право на возмещение в судебном порядке ущерба, а виновные корпорации и биржи, их руководители и сотрудники несут уголовную ответственность.11
Законами 1933-1934 годов, дополнениями к ним 1935 и 1939-1940 годов об инвестиционных компаниях «был положен краеугольный камень в основание» правовой системы рынка акций. Этот порядок оказался таким надежным, что, несмотря на спады производства в 70-х и в 80-х годах, ничего похожего на «черную пятницу» 24 октября 1929 года экономика США больше не переживала, не в пример российским «черным» понедельникам и вторникам.
Громадным событием стало введение государственного страхования по старости и безработице. Социальное страхование было делом для Соединенных Штатов новым, но рузвельтовский штаб все продумал и взвесил так, что позднейшим законодателям досталось лишь внести незначительные коррективы и добавления, свод остался незыблемым.
Три фундаментальных принципа поддерживают и поныне здание американского пенсионного обеспечения: налогообложение работодателей и работающих, социальная достаточность и индивидуальная справедливость. Практически это означает, что предприниматели должны поддерживать своих бывших работников, что пенсионная шкала обратно пропорциональна заработку, что величина пенсии зависит от суммарного вклада в пенсионный фонд (т.е. от уровня прежнего дохода).
Сумма страхового сбора ежегодно росла и в 1938 году составила 25% всех налоговых поступлений. Эта огромная денежная масса, совместно с возрастающим частным страхованием, с тех пор оказывает заметное влияние на американскую экономику, а постепенно сложившаяся структура соревновательных интересов — работающих и пенсионеров, государства и бизнеса, разных форм страхования — придала всей системе удивительную прочность и способность к саморегуляции.12
Законы о социальном страховании служат хорошей иллюстрацией к одному важному для американской правовой системы обстоятельству. В принятом в 1935 году акте суверенитет штатов был подчеркнут. Только пенсионный фонд и норма налога подлежали юрисдикции центрального правительства, все остальное — кому, как и сколько платить — передавалось в ведение штатных органов. Такое распределение, истечение власти из нескольких источников — черта характерная для американского федерализма. Мудрые отцы-основатели знали, что бороться с местным сепаратизмом жестким централизмом — попытка бесцельная и опасная, напротив, отдать разумную долю суверенитета — значит, передать, кроме прав и свобод, ту же долю обязанностей, и это подспудно, незаметно втягивает местную власть в круг совместной ответственности, из которого куда труднее вырваться, нежели из петли унитарности.
7 Рузвельт отлично знал, что никакая удача невозможна без организационных мер и денежных средств. Каждому принятому закону нужен механизм реализации, поэтому создавались администрации гражданских работ, банковского надзора, регулирования сельского хозяйства и индустрии. Для координации всех мероприятий Нового курса был образован Совет национальной экономической безопасности. Изменениям подверглась вся управленческая структура, «вся президентская рать». ФДР потратил на это немало сил, употребил немалое искусство в борьбе с конгрессом, инстинктивно боявшимся усиления правительственной вертикали. Именно Рузвельт создал систему президентского аппарата, администрацию Белого Дома, в основных своих чертах функционирующую и сейчас. Несмотря на расширение обязанностей правительства и возникновение новых структур, ФДР старался избегать излишеств, и численность Управления Гопкинса служит тому примером.
Мнения о Рузвельте-администраторе различаются самым кардинальным образом. Одни считали его великим путаником, непрерывно тасующим министерства и ведомства. Другие восхищались, по существу, тем же, но называли это иначе: постоянными исканиями, нестандартностью идей, подходов и решений. Все зависело от отношения к рузвельтовской методике руководства, наконец, от восприятия его самого. Прямой доступ к президенту имели около ста человек, это давало ему возможность непосредственного управления множеством процессов и полного владения огромным потоком информации, и он не мог тратить время на подробное изложение и разъяснение мотивов своих действий и поступков; от «ближнего круга» требовалось безоговорочное доверие и личная преданность. Не все соглашались на это.
В созданных им самим обстоятельствах ФДР чувствовал себя как рыба в воде. Он превосходно разбирался в людях, умел подбирать сотрудников, а его приветливая и неформальная манера разговора, почти беседы, располагала к нему очень многих. Но за этим демократизмом, подлинным, а не лицемерным, отнюдь не пряталась мягкотелость, и в любую требуемую минуту взгляд его широко расставленных серых глаз становился стальным, а тон — непререкаемым. Он был готов терпеливо выслушивать разные соображения, но дебаты тотчас оканчивались, когда президент произносил: «я решил»; вслед за этим секретарю диктовалась четкая и непреложная формулировка. ФДР любил вспоминать эпизод президентского правления Линкольна, когда, при рассмотрении какого-то вопроса, тот остался один против единогласного суждения своего кабинета. «Семеро — «против», один — «за», — сказал президент, — решение принято».
Любимым припевом антирузвельтовских декламаций сделался упрек в дефицитном бюджете и увеличении внутреннего долга. Да, расходная часть бюджета 1934 года более чем в два раза превышала бюджет 1929 года, а средний перерасход бюджетов в период президентства Рузвельта вообще не опускался ниже 37%, около 2,5 млрд долларов в год, внутренний долг к 1940 году достиг 43 млрд (кстати, в соотношении с национальным богатством, пропорционально намного меньший, нежели, например, в Англии того времени, а вообще-то, как говаривал один финансист Людовика XIV, от долгов еще не погибло ни одно государство). Но зато в первом же финансовом году президента Рузвельта, с октября 1933 года, впервые в американской истории бюджет предусмотрел на социальные нужды 16,8% расходов (доля эта год от года росла и в 1940 году равнялась 37,7%) и на общественные работы — 36%. Всего в социальные программы Нового курса в 1933-1939 годах было вложено 20 млрд долларов, и эти деньги в корне переломили ситуацию. Кроме того, а это, быть может, стало важнейшим фактором возрождения, государство инвестировало в экономику само и инициировало частные капиталовложения на общую сумму в 71 млрд долларов. Инвестиции и платежеспособный спрос — все, что нужно для развития экономики и достижения благосостояния, — сделаны рузвельтовскими реформами.
Однако не одними долгами живо было правительство. Оно стремилось сократить государственные расходы и увеличить доходы. Уже 10 марта, через 6 дней после инаугурации, президент направляет в конгресс билль о сокращении окладов конгрессменов и федеральных служащих, и конгресс с готовностью утверждает этот акт; сюда пришлось и уменьшение выплат ветеранам; суммарная экономия приблизилась к 750 млн долларов в год. Отмена «сухого закона» 21-й поправкой к конституции, принятой конгрессом еще в феврале 1933 года голосами демократического большинства, заметно увеличила налоговые поступления, так как продажа спиртного облагалась высоким акцизом. Снижение экспортных пошлин, сменив отрицательный баланс положительным сальдо в 500 млн долларов, тоже прирастило казну. В 1935 году устанавливается 10-процентный сбор за наследование и получение в дар имущества, вводится прогрессивный налог на доходы корпораций и компаний, налог на дивиденды по акциям, принадлежащим «юридическим лицам».
Так как денег все равно не хватало, министерство финансов выпустило облигации; они охотно раскупались, преимущественно банками (совсем как недавно у нас), но только в Америке эти векселя в самом деле обладали надежностью и ликвидностью, проценты по ним (правда, небольшие) выплачивались неукоснительно и регулярно, и никому в голову не могла прийти чудовищная мысль в одночасье объявить государственные ценные бумаги ничего не стоящими бумажками.
Повышение налогов не опережало развития производства и торговли, не препятствовало росту денежных инъекций в реальную экономику, оно следовало за ними в арьергарде. Не надо было обладать рузвельтовской интуицией и пониманием экономических законов, чтобы разуметь, что подъем налогообложения в депрессивный период лишь затягивает удавку на горле экономики, не принося реальных выгод бюджету. Только вслед за ростом деловой активности Рузвельт шел на ужесточение фискальной системы. Он хорошо помнил слова одного из отцов-основателей, Александра Гамильтона: «Способность страны выплачивать налоги находится в точном соответствии с количеством и быстротой обращения денег».13 Эта формула подтвердилась совсем незадолго до Нового курса: сбор налогов в 1932 году, в высшей точке кризиса, составил ровно половину суммы, полученной в 1929 году, примерно 2 млрд долларов. (Цифра, между прочим, дает хорошее представление о невероятной смелости Рузвельта, когда он решился установить расходную часть своего первого бюджета на уровне 7 млрд долларов.)
8 Революционизирующие реформы поляризовали общество. Бедные и средние слои, известная часть крупных бизнесменов приветствовали деятельность президента, одни видели в нем спасителя от нищеты, другие — от тоталитарного взрыва. Консервативные же круги, по мере продвижения преобразований, все более решительно выступали против них, тем более что массовая их поддержка пугала реакцию, она опасалась дальнейшей радикализации Нового курса. Под знамена ультра собрались все враги Рузвельта, от чуть завуалированных нацистов, типа упомянутого Лонга и священника Кофлина, «экономических баронов» из «Дженерал Моторз» и ряда финансовых групп до социалистических и анархиствующих идеологов, вроде писателей Синклера и Дос Пассоса, увидевших в государственнических устремлениях президента наступление фашизма, и вечных противников всего и вся — коммунистов. Конечно же, в общем хоре заметную партию исполняли республиканцы, но и демократы-южане голосили не меньше. Имея на своей стороне газетного магната Херста, эта разноликая команда «разводит опиум чернил слюною бешеной собаки» и обрушивает приготовленное варево на всю страну. Наконец, шум достигает ушей «старцев» из Верховного суда, прогрессивными взглядами, естественно, не отмеченных. Повод для рассмотрения был прост до примитивности: законы последней волны противоречат-де Конституции, так как препятствуют свободе предпринимательства и конкуренции, вводя ограничения и регуляторы в экономическую деятельность, государство само оказывается монополистом.
И вот, сначала в мае 1935 года, закон об оздоровлении национальной промышленности, а потом, в январе 1936 года, и закон о регулировании сельского хозяйства были объявлены Верховным судом не соответствующими Конституции. Такая же участь постигла еще девять законов.
Это было очень тревожно. Менталитет американцев воспринимает судебную власть равновеликой законодательной и исполнительной, если не более, и решение высшей инстанции этой властной ветви воспринимается как окончательное, отмене не подлежащее. Новый курс повисал в воздухе: президент США не может вводить правовые акты в действие указами, согласие всех трех центров власти — непременное условие американского законотворчества.
Тут в первый и, кажется, в последний раз ФДР изменила выдержка. Обычно он находил выход из самых трудных ситуаций, не прибегая к резким движениям. Он умел временно отступить, пойти на компромисс, если, например, чувствовал, что не соберет в конгрессе необходимое большинство для утверждения своих предложений, спокойно относился к неудаче (временной, как он часто весьма оправданно полагал), когда сенат или палата представителей отвергали его билли; тогда он приглашал к себе конгрессменов, где их встречал «невинный взор дьявольски умных глаз», и терпеливо убеждал каждого в единственности и правильности своих идей. Никогда не отказываясь от поставленных целей, он вел борьбу за них искусно и настойчиво, но, с уважением относясь к оппоненту, никогда не показывал раздражения. Но одно дело — осечка в сражении, совсем другое — проигрыш войны, и Рузвельт закусил удила. Не обладая возможностью изменить состав суда непосредственно — члены Верховного суда несменяемы и занимают свои должности пожизненно — ФДР объявил о намерении увеличить число судей с 9-ти до 15-ти и установить возрастные ограничения; таким двойным залпом он хотел мгновенно истребить всякое сопротивление. Но это было уже слишком, даже многие члены его собственной демократической партии выступили против попытки вынуть один из замковых камней здания американской государственности, и предложение президента было провалено в конгрессе огромным большинством.
Но и серьезное политическое поражение обернулось, в конце концов, победой: «старцы» несколько испугались, умерили свой пыл, и когда Рузвельт, перестроив, так сказать, свои силы, молниеносно внес билль, в значительной степени повторяющий и даже радикализующий отвергнутый акт о промышленности, Верховный суд не стал возражать. Закон Вагнера (по американской традиции, принятым законам присваивается имя инициатора) не только признал существование независимых профсоюзов, но теперь обязывал работодателей заключать с ними коллективный договор. Преследование профсоюзов, организация так называемых компанейских союзов, следующих воле хозяев, отказ от заключения коллективного договора закон отнес к разряду «нечестной трудовой практики», запрещенной кодексами честной конкуренции. Для проведения закона и контроля его исполнения было создано Национальное управление трудовых отношений.
То же произошло с законом о регулировании сельского хозяйства. Новый акт, вступивший в силу буквально через месяц после вердикта Верховного суда, добавил к аннулированному закону экологическую защиту. Теперь премии назначались не только за сокращение производства продуктов питания, но и за изъятие из оборота культур, истощающих почвы, например табака. Вообще преобразования в аграрной сфере шли непрерывным потоком; Рузвельт никогда не забывал о многочисленности фермерского населения. В мае 1935 года учреждается Управление по сельской электрификации, которое, как и все президентские структуры, без бюрократической возни немедленно приступило к конкретной деятельности: выделению долгосрочных займов организованным группам фермеров, оказанию технической помощи в строительстве линий электропередач. За пять лет число электрифицированных ферм увеличилось вчетверо. Тогда же возникло Управление по переселению, преобразованное позднее в Управление охраны фермерских хозяйств. Оно занималось переводом фермеров на новые, целинные места, выдавало им ссуды для покупки земельных участков, техники и инвентаря, строило лагери для временных рабочих, создавало сбытовые кооперативы, принимало продукцию на хранение, авансировало будущий урожай, поощряло совместную обработку залежных земель. (Колхозы в Америке! Правда, привить коллективизацию даже на таком уровне не очень удавалось: чуть заработав денег, сельский житель стремился завести собственное хозяйство, привычка к самостоятельности брала верх.)
Кипучая деятельность рузвельтовской аграрной администрации оправдала себя полностью. Доходы фермеров к 1939 году возросли более чем вдвое, производительность труда, начиная с 1933 года, ежегодно увеличивалась на 5%, втрое быстрее, чем в промышленности, соотношение цен между производимой продукцией и техническим оснащением ферм приблизилось к удовлетворительному паритету, при этом рост розничных продовольственных цен составил всего 10 пунктов.
Президентские выборы 1936 года принесли Рузвельту еще более ошеломляющий успех, чем выборы 1932 года. Он получил на 5 млн голосов больше, чем в первый раз. За него прогосовали 27,8 млн человек, 60,8% голосов, больше, чем набирал кто-либо за всю предыдущую историю президентских выборов. (Только Линдон Джонсон в 1964 году опередил Рузвельта, получив 61,1%). Но по количеству выборщиков (в США двухстепенные президентские выборы) — 98,5% — Рузвельт по-прежнему удерживает рекорд.14 Из 48 штатов в 47-ми ФДР заручился большинством — эта была благодарность за совершенное и мандат на будущее.
Второе президентство шло с прежним напором. Продолжилось законодательство во всех сферах; из крупных актов следует отметить закон о государственных субсидиях на строительство жилья. Промышленное производство скоро достигло уровня 1929 года и далее росло из года в год, число безработных сократилось вдвое.
Теперь положение страны укрепилось настолько, что можно было не опасаться возвращения к тяжелым временам. В марте 1939 года ФДР объявил конгрессу, что все цели Нового курса достигнуты и что новых планов преобразований у него нет.
Подведем итоги и мы.
9 Подхватив «старый бриг», балансирующий в волнах 12-балльного шторма, Рузвельт выпрямил его и вывел в спокойные воды. Но ни в коем случае нельзя представлять себе рузвельтовские реформы как результат полного подавления правительством конгресса, административного командования экономикой, насилия над частной инициативой. ФДР никогда и не помышлял ни о чем подобном, ибо никогда не сомневался в эффективности личной заинтересованности, очищенной от злоупотреблений. «Получай мы указания из Вашингтона, — писал в свое время Джефферсон, — когда нам сеять, а когда собирать урожай, мы, пожалуй, остались бы без хлеба».15 Американская практика традиционно допускала государство как работодателя лишь в создание инфраструктуры — дороги, почта, позднее энергетическое строительство, — туда, где требуются единовременные, крупные капиталовложения. Рузвельт отверг предлагаемую некоторыми его помощниками национализацию банковской системы в момент массового банкротства банков. И, помимо общественных работ, он только один раз организовал государственную компанию — для освоения долины реки Теннecси; сметные расходы были столь велики, что рассчитывать на частные инвестиции, когда экономика только начала подниматься, не приходилось. Управление Теннеcси в короткий срок построило 20 плотин, несколько электростанций, река стала судоходной, мелиорация вернула в оборот сотни тысяч акров заболоченных земель, кардинально изменились условия жизни населения нескольких штатов; казалось бы, полный триумф мог служить лучшей демонстрацией успеха «огосударствления», но, как только работы были закончены, все гидросооружения были проданы нескольким частным фирмам — правительство знало, насколько нерентабельным будет повседневное бюрократическое руководство.
Тем более ничего похожего на прямое управление экономикой не вынес бы конгресс, крайне ревниво относившийся к усилению президентской власти и свою роль сдерживающего противовеса игравший весьма заметно. Как бы мы подчас ни обвиняли выборные органы в обскурантизме, реакционности и торможении реформ, следует признать, что они действительно представляют весь спектр электората, в том числе и ту его, весьма многочисленную часть, которая, по-своему обоснованно, не хочет перемен. Парламент и должен выражать мнение всех, это не позволяет исполнительной власти «забываться». Но, разумеется, все дело в соотношении прогрессивных и консервативных сил, и талант высшего руководителя в том и заключается, чтобы обеспечить гегемонию в обществе реформистским идеям, когда он, прозорливо оценив обстановку, понял, что «промедление — смерти подобно».
Социальное поле после 12 лет правления Рузвельта уже невозможно было перепахать по-старому. Неуправляемая дотоле стихия была ввергнута в регулируемое русло, и в конце концов даже самые твердолобые поняли, что ограничение вседозволенности и некоторое перераспределение доходов приводит к устойчивости общества ко всеобщей выгоде всех. Стабилизирующие рычаги, встроенные Рузвельтом в экономику, оказались настолько эффективными и надежными, что никакие спады производства, постигавшие США в 70-80-е годы, не перерастали в кризисную ситуацию.
Несмотря на неоднократное подчеркивание Рузвельтом отсутствия в его действиях какой-либо «направляющей теории», а тем более идеологии, все же, вольно или невольно, он инициировал и катализировал определенную моральную «смену вех». Безжалостные социал-дарвинистские, по существу фашистские формулы выживания сильнейших в «борьбе всех против всех» вновь сменились представлением, что все люди имеют равные права на жизнь, свободу и счастье, и если некоторые из них не приспособились к сложным современным условиям, то они, тем не менее, также являются гражданами Соединенных Штатов, которым государство и общество обязаны обеспечить необходимую норму существования. Неустанные повторения авторитетнейшего в стране человека, что «американцы должны навсегда покончить с произволом, в результате которого чрезмерные прибыли предоставляют несоразмерную власть над делами общества», сыграли в этой переориентации жизневоззрения колоссальную, решающую роль. И это также заслуга Рузвельта.
Попытка сохранить в незыблемости концепцию абсолютного индивидуализма в условиях нового технического и технологического скачка, предопределившего массовое производство и многократный рост наемных работников, неизбежно завершилась бы социальным переворотом. Сколь бы ни было защищено историей сознание американца от социалистических и тоталитарных идей, как бы ни были «вшиты» в его подсознание чувства самодостаточности и свободы, народ, привыкший к определенному достатку, но вынуждаемый из месяца в месяц жить все хуже, являл слишком тревожную картину брожения, чересчур опасную пищу для огня, который мог вбросить любой ловкий поджигатель, чтобы продолжать, как Гувер, республиканцы и «60 семейств», делать вид, что, собственно, ничего необыкновенного не происходит.
В такой ситуации только сильная демократическая власть может спасти положение. Только она может продиктовать всем слоям населения правила поведения, способные утишить страсти, отобрать часть преимуществ и морально незаконных привилегий у одних, вернуть другим узурпированные у них права и нагло отобранные средства к жизни. Лишь тогда в полной мере возродятся и укрепятся идеалы американской революции, надежды отцов-основателей. И в этом смысле Рузвельт имел все основания заявлять, что, «когда духовные силы нашего народа были подвергнуты испытанию, он требовал не урезывания демократии, а ее расширения». Демократия для всех, основанная на нелицеприятной государственной власти, — это и есть то, чего требуют интересы народа.
Если бы Америка свернула с демократического пути, перешла на любой формы тоталитарную дорогу, то, при расплодившейся уже по всему миру порче, это означало бы уход развития в тупиковую ветвь, из которой мир выбирался бы столетиями. Так что есть все основания считать Рузвельта не только великим защитником американского образа жизни, но и спасителем западной цивилизации вообще, той политической и экономической системы, которая пока демонстрирует наивысшее качество жизни.
12 лет пребывания Рузвельта во главе Соединенных Штатов, с марта 1933 года по апрель 1945 года, почти точно совпали с временем правления Гитлера в Германии. В эти годы либеральный президент избавил свой народ от катастрофы, за эти же годы фашистский диктатор вверг свою страну в хаос.
Рузвельт доказал, что наиболее способными противостоять вызовам эпохи являются демократическая организация власти, конкурентная экономика, движимая частными интересами, поставленными в рамки разумного регулирования и ограничения в интересах всего общества. Рузвельт доказал, что совместные усилия свободных индивидов, вносящих инициативу в общее дело и «понимающих маневр», стратегически значительно эффективнее, нежели подневольные коллективные действия людей, слепо исполняющих приказ под страхом насилия.
И в этом последняя, глобальная заслуга Рузвельта.
10 Признаюсь, сегодняшнее обращение к Рузвельту — это не только дань уважения великому человеку. Состояние России, брошенной в море перемен и плывущей в нем почти без руля и ветрил, заставляет нас искать аналогий, подходящих рецептов.
Однако, каковы бы ни были предпосылки для совершения скачка и выхода из коллапса, исторический опыт показывает, что ни один прорыв не происходил без предводительства вождя. Более того, «мы знали времена, довольно громко призывавшие своего великого человека, но не обретавшие его. Его не оказывалось. Провидение не посылало его. Время, призывавшее его изо всех сил, должно было погрузиться в забвение, так как он не пришел, когда его звали».16
Америке «повезло», Рузвельт появился на политической сцене точно тогда, когда все необходимые обстоятельства совпали. К одной точке пространства-времени стянулись наивысший взлет рузвельтовского интеллекта и воли и всеобщий поиск героя, способного возглавить страну, повести ее к реформам решительно, но с тончайшим чувством единства с народом, с учетом его согласия на одни меры и его неготовности к другим, в чем, собственно, и состоит демократическое лидерство.
Я не стану перечислять ошибок, совершенных в ходе наших реформ. Внимательный читатель увидит в подчеркнутых мною достоинствах Рузвельта, достигнутых им результатах, антитезу действиям российских реформаторов. Видимо, прав был Рузвельт, когда он принимал свои решения, исходя из конкретной ситуации и насущной необходимости, и не следовал заранее составленным теоретическим конструкциям, легко переходящим в жесткую догму, слепое исповедование которой неизбежно приводит к провалу. Невероятная сложность российской действительности, грандиозность требуемого масштаба преобразований означает, что будущий герой XXI века должен явиться в самом деле необычайным человеком.
1Цит. по: Яковлев Н. Н. Франклин Рузвельт — человек и политик. М., 1981.
2См.: Харц Л. Либеральная традиция в Америке. М., 1993. Там же: Согрин В. В. Послесловие; Согрин В. В. Идеология в американской истории от отцов-основателей до конца ХХ века. М., 1995; Шлезингер А. Циклы американской истории. М., 1992.
3Цит. по: Шервуд Р. Рузвельт и Гопкинс. М., 1958.
4Харц Л. Либеральная традиция…
5Шервуд Р. Рузвельт…
6Цит. по: Яковлев Н. Н. Франклин Рузвельт…
7Там же.
8Здесь и далее высказывания Рузвельта — по: Яковлев Н. Н. Франклин Рузвельт…
9Кейнс Д. М. Общая теория занятости, процента и денег. М., 1978.
10Шервуд Р. Рузвельт…
11Портной М. А. Новый курс — важный рубеж в государственном регулировании кредитного и фондового рынков. В сб.: Новый курс Ф. Рузвельта. Значение для США и России. Материалы конференции Ин-та США и Канады, окт. — нояб. 1995 г. М., 1996.
12Довбня А. А. Система социального страхования: некоторые итоги и перспективы развития. В сб.: Новый курс…
13Федералист. Политические эссе Александра Гамильтона, Джеймса Мэдисона и Джорджа Джея. М., 1993.
14Американские президенты. Под ред. Ю. Хайдекинга. М., 1997.
15Федералист…
16Карлейль Т. Герои, почитание героев и героическое в истории. В кн.: Теперь и прежде. М., 1994.