Десять лет назад в Польше началась шокотеpапия
ПУБЛИЦИСТИКА
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2000
ПУБЛИЦИСТИКА
ДМИТРИЙ ТРАВИН
ДОЛГАЯ ДОРОГА К ЧУДУ
Десять лет назад в Польше началась шокотерапия
Десять лет назад, в январе 1990 года, в Россию стали просачиваться слухи о начавшихся в Польше радикальных экономических преобразованиях. Для нас, как мы помним, это был период разочарования в горбачевских реформах, которые так и не смогли продвинуться в область экономики. Для поляков же это был год коренного перелома, открывшего дорогу к реальным хозяйственным успехам. Более того, с тех перемен начались экономические преобразования во всей Восточной Европе. За десять лет этот регион стал совершенно другим.
Польская экономическая реформа, возможно, является одним из наиболее удивительных явлений в мировой истории ХХ века, или, уж во всяком случае, в истории западного общества. Германское экономическое чудо, поразившее мир в 50-е годы, покоилось на многовековой хозяйственной культуре немцев. Успешные экономические реформы в ряде латиноамериканских стран (например, в Аргентине) произошли после десятилетий ошибочных действий, в результате которых все же был накоплен определенный опыт преобразований. В других странах (например, в Чили) имелись твердая рука, обеспечивающая порядок, и общественный консенсус, на почве отрицания марксистского эксперимента, неожиданно свалившегося на голову народа. В Польше была, казалось бы, совсем иная ситуация, сильно напоминающая то, что нам знакомо по советскому прошлому.
Польша смогла сделать три удивительные вещи. Во-первых, она быстро перешла от социализма к капитализму, в частности, добилась политической, финансовой и законодательной стабильности, не растягивая это «удовольствие» на десятилетия. Во-вторых, она не просто создала рыночную экономику, но создала экономику настолько эффективную, что темпы роста ВВП почти сразу же стали высочайшими в Европе. В-третьих, она добилась этих результатов без диктаторского режима, без кровавого подавления недовольных граждан из числа тех, кто понес с переходом к рынку существенные материальные и моральные потери.
Конечно, данный случай не является уникальным для Восточной Европы. И Чехия, и Венгрия, и Словакия, и Словения, и Хорватия прошли тем же путем. Но Польша была первой страной, взявшей старт в забеге к рынку, строящемуся без всяких ограничений типа рыночного социализма. Польша добилась к настоящему времени наибольших темпов роста. Наконец, именно из Польши пришел к нам термин «шокотерапия», породивший такие страсти в политической сфере.
Нельзя сказать, что этот пример является образцом во всех отношениях. Напротив, практически каждая восточноевропейская страна внесла свой вклад в развитие реформаторского процесса. Полякам не удалось добиться такой финансовой стабильности, какая в середине 90-х гг. отличала Хорватию, не удалось быстро провести столь же масштабную приватизацию, как в Чехословакии, стать столь же привлекательным объектом для иностранных инвестиций, каким стала Венгрия. И все же именно по успехам Польши в первую очередь будут судить об успехах реформ в Восточной Европе. Эта страна стала знаковым явлением.
НЭП, КОТОРЫЙ НЕ ДОДАВИЛИ События 1989-90 гг. в Польше несколько мистифицируют нас. Кажется, что приход к власти некоммунистического правительства Тадеуша Мазовецкого и начало реформ Лешека Бальцеровича означали такой же решительный перелом в жизни этой страны, как тот, который произошел в России в 1991-92 гг. с приходом к власти Бориса Ельцина и началом реформ Егора Гайдара. Но применительно к Польше вывод о решительном переломе во всех секторах экономики был бы несколько односторонним.
В нашей стране действительно явно прослеживается существование двух эпох. Первая характеризуется властью коммунистов при полном господстве административной системы в экономике. Вторая — переходом к рыночному хозяйствованию в посткоммунистический период. В Польше, напротив, власть коммунистов из ПОРП (Польской объединенной рабочей партии) в определенной степени сочеталась с частнособственническими и рыночными началами. Политический тоталитаризм, декларации о построении социализма, практическое участие в работе СЭВ и организации Варшавского договора довольно сильно маскировали реальное положение вещей, которое было отнюдь не столь однозначным, как хотелось бы советским лидерам. Поэтому истоки польских проблем 80-х и успехов 90-х гг. надо, конечно, искать в более раннем периоде истории страны.
В первый период развития послевоенной Польши события в целом развивались по советскому сценарию. В 1946 г. был принят закон о национализации предприятий. В сельском хозяйстве национализации не проводилось, но после того, как была осуществлена аграрная реформа и крестьяне получили земельные наделы, государство взяло курс на коллективизацию. Однако с самого начала процесс распространения социалистических форм хозяйствования потребовал определенных компромиссов. Возникла смешанная экономика, основанная на сочетании различных форм собственности. В значительной мере она напоминала наш НЭП.
Можно выделить две группы причин, обусловивших такое развитие.
Во-первых, объективные экономические. Ведь несмотря на господствующую идеологию в любой стране должны существовать хоть какие-то хозяйства, способные работать эффективно и кормить страну.
Во-вторых, субъективные политические. Местные коммунисты, опиравшиеся в немалой степени на советские штыки, не могли считаться такими безусловными победителями в войне с фашизмом, какими являлись после гражданской войны коммунисты в России. Сильное некоммунистическое освободительное движение заставляло относиться к себе с уважением еще до прихода Советской армии.
В наибольшей степени социалистические перемены в экономике коснулись крупных и средних предприятий, которые подлежали национализации. На мелкие фирмы это условие не распространялось. Более того, всякий гражданин получал право создавать новое промышленное или торговое предприятие, поскольку сохранение частной собственности гарантировалось законом. Предприятия пищевой промышленности передавались кооперативам.
Частный сектор, правдами и неправдами, вытеснялся из экономики. Например, с 1946 по 1949 г. число частных магазинов и ремесленников сократилось почти вдвое. Тем не менее их роль в хозяйственной жизни оставалась достаточно заметной. Ликвидации нэпманов как класса в Польше так и не произошло. На фоне всех многочисленных негативных перемен уцелел все же целый сектор экономики, сохранивший на протяжении последующих десятилетий рыночную культуру и традиции довоенной буржуазной Польши.
В сельскохозяйственной сфере позиции крестьянства в конце 40-х гг. даже окрепли благодаря аграрной реформе. Было создано 814 тыс. новых крестьянских хозяйств, а 254,4 тыс. увеличили свои наделы. Крестьянство имело свою политическую партию, к мнению которой коммунисты в тот момент не могли не прислушиваться из-за той роли, которую еще недавно играл целый ряд ее представителей в национально-освободительном движении.
С 1950 г. был взят курс на кооперирование крестьянства, методы которого явно позаимствовали у восточного соседа. Кулаков могли откровенно репрессировать, что же касается основной массы крестьянства, то с 1951 г. были введены обязательные поставки зерна государству (они составляли 85% товарной продукции индивидуальных хозяйств), а с 1952 г. — мяса, молока и картофеля. Причем закупочные цены были ниже себестоимости, поэтому производители неизбежно разорялись. Тем не менее быстро расправиться с крестьянами оказалось невозможно. Кооперировать удалось лишь около 6% крестьянских хозяйств. Три четверти сельскохозяйственных земель оставалось в собственности частных владельцев.
Таким образом, к середине 50-х гг. ситуация в польской экономике была весьма противоречивой. Крупная и средняя промышленность стали социалистическими, но сельское хозяйство, торговля, малые предприятия в промышленности и строительстве продолжали функционировать на рыночной основе. Возможно, постепенно польский частный сектор удалось бы уничтожить, но тут подоспели события 1956 г.: с одной стороны, антисталинские разоблачения в СССР, с другой — резкое обострение социальных конфликтов в Польше и в Венгрии.
Неразбериха, царившая в недавно столь еще стабильном и грозном руководстве восточного соседа, а также кончина генерального секретаря ЦК ПОРП Б. Берута привели к возникновению в партийной элите группировки, настаивавшей на изменении подходов к управлению страной. И хотя Н. Хрущев вскоре устроил польскому руководству новую накачку, сопровождающуюся демонстрацией советской военной мощи, возврата ко временам Берута уже не произошло. Очевидно, Хрущев осознал, что лишний международный конфликт ему совершенно ни к чему, а, значит, с Польшей лучше договориться миром, чтобы не пришлось, как в Венгрии, вводить для подавления народного сопротивления советские войска.
Новый первый секретарь ЦК ПОРП В. Гомулка резко смягчил курс, нацеленный на вытеснение частного сектора из экономики, констатировав неэффективность работы многих кооперативов. Репрессии прекратились, обязательные поставки продовольствия были сокращены, а закупочные цены повышены. Либерализация аграрной политики решила судьбу сельского хозяйства в пользу частной собственности.
Впрочем, на этом либеральные преобразования фактически завершились, поскольку польское руководство никак не желало, чтобы его рано или поздно постигла судьба венгерских реформаторов, репрессированных старшим братом. Попытка ввести в 1958 г. рабочее самоуправление на промышленных предприятиях по югославскому образцу провалилась. В итоге сосуществование двух секторов экономики оказалось по сути заморожено на десятилетия. Польский НЭП прикрыть не удалось, но и серьезного развития частные формы хозяйствования в соседстве с государственными получить не смогли.
Топтание на месте сохранялось примерно четверть века. Впрочем, даже в административном секторе польская ситуация не слишком напоминала наш брежневский застой.
С одной стороны, власть уже тогда пыталась осуществлять некоторые преобразования, расширяя самостоятельность государственных предприятий, которые в СССР были свернуты в конце 60-х и возобновлены лишь в конце 80-х гг. В частности, в Польше наиболее серьезная попытка реформы была предпринята в начале 70-х гг., после того как В. Гомулку во главе ПОРП сменил Э. Герек. С другой же стороны, сравнительная слабость позиций польских коммунистов, необходимость идти на постоянные уступки населению уже тогда снижала жесткость бюджетных ограничений и приводила к эмиссии денег, не обеспеченных товарной массой.
Экономико-политическую жизнь в Польше нельзя было назвать скучной. Рост самостоятельности предприятий и усиление давления на власть со стороны трудящихся приводили к росту денежных доходов населения. В результате обострялась проблема дефицита. Требовалось повышать цены, чтобы обеспечить сбалансированность экономики. Инфляция же, с одной стороны, приводила к забастовкам на крупных предприятиях и к акциям неповиновения, а с другой — к усилению дис-пропорций, поскольку продукция, на которую цены не были повышены, оказывалась нерентабельна. Это заставляло власти в очередной раз смягчать бюджетные ограничения и предоставлять дополнительную самостоятельность предприятиям в области ценообразования. Инфляция еще больше ускорялась, недовольство экономической политикой возрастало и т.д.
Движение в сторону самостоятельности предприятий не было последовательным. Порой оно прерывалось попытками ужать денежную массу. Так, например, именно после наиболее серьезной попытки осуществить реформу в начале 70-х, власти попытались в 1974 г. отобрать у предприятий «лишние» средства из фонда оплаты труда. С 1975 г. такая практика стала постоянной. Можно заметить, что действия правительства Николая Рыжкова в СССР в конце 80-х гг. очень напоминали польский опыт пятнадцатилетней давности: сначала предоставление самостоятельности, а затем попытка изъять (с помощью абалкинского налога) средства, полученные через эту самостоятельность.
Таким образом, развитие польской экономики шло по некой средней линии между двумя прямо противоположными тенденциями — к усилению самостоятельности, чреватой инфляцией, и к укреплению сбалансированности, обеспечиваемой чисто административными методами. Такое движение сильно раскачивало режим. Но, наверное, еще сильнее подорвала положение режима активно проводимая Гереком в 70-е гг. политика внешнего заимствования. Сначала брали кредиты для закупок оборудования в ходе реформы, затем, когда реформа захлебнулась, — для того чтобы хоть как-то поддержать жизненный уровень населения и политическую стабильность. В итоге на протяжении 70-х гг. долг возрос примерно в 20 раз, до объема, который практически уже невозможно было обслуживать.
БУРНОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ Окончательный сдвиг к дестабилизации в экономической и политической жизни произошел в 80-е гг. Заметно ускорились темпы инфляции летом 1980 г. Это было вызвано как увеличением зарплаты, так и общим углублением экономического кризиса. Все более массовые забастовки и выход на политическую сцену оппозиционного профсоюзного движения «Солидарность» стоили Гереку его поста. Новая власть вынуждена была двинуться еще дальше в сторону хозяйственной либерализации, что, в свою очередь, привело к дальнейшему росту цен. Качественно новый уровень инфляции был достигнут к 1982 г. — более 100%, после чего рост цен снизился до примерно 15% к 1985 г. Однако вскоре проблемы возникли вновь.
Для нас сегодня важны не детали противостояния правительства и народа, а общий итог вызванных этими постоянными битвами модификаций в экономике. Они оказались чрезвычайно существенными.
В 1982 г. страна начала осуществлять комплекс экономических реформ. Его основными элементами стали:
усиление самостоятельности государственных предприятий: развитие системы рабочего самоуправления и ликвидация некоторых органов административного управления;
отказ от системы централизованного планирования и сохранение ведущей роли государства в распределении лишь ограниченной части продукции;
частичная либерализация внутренних цен;
частичная демонополизация внешней торговли и предоставление предприятиям возможности получать доходы от своего экспорта;
открытие страны для ограниченных иностранных инвестиций;
либерализация системы оплаты труда.
К 1987 г., в результате осуществления реформ, 55% товаров и услуг для населения уже реализовывалось по договорным ценам. Большая часть этих цен, правда, контролировалась в той или иной форме государством, но применялось и полностью свободное ценообразование, не ограниченное какими бы то ни было условиями (18% товаров и услуг). Это были в основном некоторые продовольственные товары, а также продукция частного и кооперативного секторов экономики.
К тому моменту, когда Польша быстро двинулась в сторону рыночной экономики, она представляла собой весьма своеобразную картину.
С одной стороны, 18% ВВП в стране производилось частным сектором (если приплюсовать сюда кооперативы, то 28%), причем не таким, какой возник в СССР в период перестройки, а значительно более устойчивым, существовавшим уже много лет и имевшим реальный опыт работы пусть в искаженных, но все же рыночных условиях. Можно сказать, что почти четвертая часть экономики готова была сразу (без раскачки, оханий и жалоб на тяготы реформ) включиться в созидательный процесс.<%0> Более того, по оценке экономиста Яцека Ростовского, в 80-е гг. примерно 35 — 45% всех личных доходов поляков уже составляли доходы, полученные от частной экономической деятельности. Иначе говоря, влияние частного сектора на повседневную жизнь граждан, на их опыт приспособления к труду в условиях, когда все зависит от тебя самого, а не от государства, было даже больше, чем это представлялось официальной статистикой. В этом плане поляки имели явное преимущество в сравнении с нами.
С другой стороны, примерно три четверти экономики все же относилось к государственному сектору. Внешне он тоже подвергся значительным переменам, и это определяло преимущества польских хозяйственников в сравнении с их российскими коллегами на момент старта радикальной реформы. Однако не следует забывать о том, что опыт договорного ценообразования в условиях, когда цены определяет не только рынок (уровень платежеспособного спроса, сила конкурентов, валютный курс), но и воля чиновника, развивает в хозяйственниках не столько деловую хватку, сколько способности к лоббированию. В настоящих рыночных условиях лоббизм нужен гораздо меньше, а главное, он не дает полезного эффекта для экономики в целом, не делает реформу более приемлемой для населения.
Более того, никакие либеральные послабления не преобразовывали саму структуру государственного сектора экономики, ориентированного, как и в СССР с 50-х гг., на оборонные цели и на развитие тяжелой промышленности (уголь, черная металлургия). Поляки сами называли эту ситуацию сталинизмом угля и стали. Переход к рынку для предприятий этих отраслей никак не мог сделаться более легким оттого, что в частном секторе экономики работа велась на гораздо более эффективных принципах. Возможности же бюджета по социальной поддержке населения резко ограничивались огромным внешним долгом, который в течение 80-х гг. возрос еще примерно в два раза, превысив в общей сложности 41 млрд. доллаpов (плюс долг в 5,6 млрд. переводных рублей перед СССР).
Таким образом, состояние польской экономики в преддверии радикальной реформы было противоречивым. Оно создавало возможность для более быстрого вхождения значительной части предприятий в новые условия хозяйствования, но отнюдь не облегчало этот переход миллионам работников проблемных предприятий. Кстати, именно тех работников, которые своими активными действиями в «Солидарности» способствовали началу этой реформы.
Непосредственно движение к радикальной реформе обозначилось с того момента, когда страна вошла в гиперинфляцию. Начался этот переход в феврале 1988 г., когда правительство попыталось реализовать «Программу второй стадии экономических реформ», которая должна была обеспечить частичную деконцен-трацию предприятий — гигантских монстров, оставшихся от старой экономики; создать двухуровневую банковскую систему и создать на базе отраслевых министерств единое Министерство промышленности. Кроме того, правительство намеревалось стабилизировать цены и доходы, одновременно понизив реальную зарплату на 5-6%.
Однако польские правительства того времени были слабыми и все чаще отступали перед организованным давлением масс. Две волны забастовок в середине 1988 г. привели очередное правительство в шок. В итоге реальная зарплата не снизилась, а выросла на 14,4%. Впрочем, как во всякой стране с экономикой дефицита, рост реальной зарплаты вовсе не означал роста покупательной способности населения, поскольку на выросшие доходы нельзя было свободно приобрести товары.
Другой важнейшей причиной гиперинфляции стало ухудшение состояния государственного бюджета. В 1988 г. рост цен хотя и ускорился почти в три раза, однако достиг пока лишь 61,3%. Но в течение 1989 г. бюджетный дефицит продолжал углубляться из-за роста расходов на субсидии производственным предприятиям и осложняющегося положения со сбором налогов. Профсоюз «Солидарность» в тот момент проводил откровенно популистскую политику и активно выбивал из правительства деньги.
Непосредственно же гиперинфляция была спровоцирована решениями, к которым пришли в ходе переговоров с оппозицией за Круглым столом весной 1989 г. На них договорились о проведении относительно демократических выборов 4 июня 1989 г. Но кроме политического решения пришли и к двум решениям в экономической области.
Во-первых, договорились о переводе сельского хозяйства на рыночные принципы функционирования с августа 1989 г. Это означало либерализацию цен на продовольствие и предоставление возможности продавцам получать всю прибыль, образующуюся в ходе реализации продукции. В итоге только за август цены выросли на 40% по сравнению с предыдущим месяцем.
Во-вторых, было принято решение о полной индексации доходов всех работающих и пенсионеров. Это еще больше ускорило темп роста цен. В итоге за 1989 г. инфляция составила 244,1%.
Нельзя исключить того, что движение к гиперинфляции в определенной мере носило осознанный характер. Считалось, что из этого состояния проще выйти в стабилизацию, чем из состояния галопирующей инфляции, сочетающейся с дефицитом. При гиперинфляции денежные накопления быстро обесцениваются, а реальные доходы моментально снижаются. Соответственно, население легче воспринимает жесткие антиинфляционные меры, невзирая на потери, которые оно несет ради стабилизации.
Августовская либерализация цен была последним шагом, предпринятым коммунистическим правительством. Уже 24 августа на заседании нового сейма, собранного по итогам выборов, премьером был утвержден Тадеуш Мазовецкий — один из наиболее влиятельных лидеров «Солидарности». Начинал он свою политическую деятельность в 40-е гг. в кругах католической интеллигенции, хотя долгое время выступал за активное сотрудничество с коммунистами, пытаясь сочетать христианские и марксистские ценности. Лишь в 70-е гг. Мазовецкий перешел в жесткую оппозицию, но при этом продолжал активно сотрудничать с рядом бывших членов ПОРП, исключенных за ревизионизм. Хорошие отношения у него сложились и с римским папой, еще в те времена, когда тот был просто кардиналом в Польше. Таким образом, Мазовецкий мог рассматриваться в качестве близкого по взглядам человека и в католических, и в рабочих кругах, и среди коммунистов-реформаторов.
Вице-премьером, отвечающим за экономику, главой Экономического комитета Совета министров и министром финансов в правительстве Мазовецкого стал Лешек Бальцерович, с именем которого обычно и связывается осуществление польской реформы. Биография его очень проста и весьма характерна для представителя польской интеллигенции той эпохи. Бальцерович родился в 1947 г. Окончил факультет внешней торговли Главной школы планирования и статистики в Варшаве (ГШПС), став, таким образом, профессиональным экономистом. Продолжил обучение в Нью-Йорке, где получил степень Master of Business Administration. Впоследствии был научным сотрудником и профессором в ГШПС. В 1981 г. стал консультантом по экономическим вопросам объединения «Солидарность». В 1990 г. — доктором экономических наук. Именно этому человеку пришлось в первую очередь иметь дело с польской гиперинфляцией, активно набиравшей темпы.
КЛАССИЧЕСКАЯ ШОКОТЕРАПИЯ Обычно в нашем сознании реформа применительно к стране с административной экономикой означает либерализацию цен. Для Польши 1989-90 гг. данное заключение было бы не совсем правильным. Реформу в этой стране можно четко разделить на две части. В смысле либерализации цен реформаторы из некоммунистического лагеря лишь продолжили линию, которая еще раньше была явно намечена реформаторами-коммунистами.
По пути либерализации в меру своих скромных сил двигались и правительство Войцеха Ярузельского (1981-1985), и, в меньшей степени, правительство Збигнева Месснера (1985-1988), и, особенно заметно, правительство Мечислава Раковского (1988-1989), которое по сути дела завершило начатую ранее либерализацию в ряде важных областей экономики. К декабрю 1989 г. уже 86% товаров потребительского назначения и услуг, оказываемых населению, предоставлялось по договорным ценам (в частности, 96% продовольствия), причем в отношении 58% этих товаров и услуг цены были абсолютно свободными. Похожая ситуация сложилась и в области цен на сырье, материалы и оборудование: 89% цен были договорными, причем 56,5% цен на продукцию из сферы материально-технического снабжения предприятий оказались абсолютно свободными. Лишь в области государственных закупок сельхозпродукции охват договорными ценами составил только 41%.
Получается, что в смысле принятия на себя ответственности за отпуск цен на свободу положение Бальцеровича и Гайдара сильно различалось. Если российский реформатор, по большому счету, стоял у истоков преобразований в своей стране, то польскому надо было сыграть мощный, завершающий аккорд в мелодии рыночных перемен. Более того, в Польше коммунисты перед уходом, как мы видим, успели осуществить, наверное, самый болезненный этап либерализации (в области цен на продовольствие), приняв на себя моральную ответственность за такой непопулярный акт. В России же моральную ответственность за дестабилизацию горбачевской эпохи пришлось принимать на себя совершенно иной команде.
Где новое польское правительство действительно повело себя по-реформаторски, так это в осуществлении мер, направленных против гиперинфляции, в достижении стабилизации экономики и в обеспечении нормальных условий для работы предприятий. Бальцерович смог сделать как раз то, что не удалось Гайдару. Ведущую роль в этом сыграл опять-таки социально-политический фактор или, точнее, психологический. Дело в том, что трудные преобразования в ходе реформ, если, конечно, они не осуществляются в условиях жесткой диктатуры, может обеспечить лишь то правительство, которому доверяет народ.
Коммунисты в Польше были дискредитированы полностью и хорошо понимали это сами. Например, после введения в стране военного положения 13 декабря 1981 г. из ПОРП вышло более 1 млн. человек, причем партия практически полностью потеряла всю молодежь и творческую интеллигенцию. К 1989 г. в ПОРП оставалось лишь немногим более 2 млн, причем средний возраст коммунистов составлял 46 лет. Но и многие из этих людей не были реальными сторонниками правящей элиты. Согласно опросу, проведенному в 1989 г., если бы в стране проводились свободные выборы, ПОРП могла бы рассчитывать лишь на 3% голосов избирателей. На реальных же выборах, которые прошли 4 июня, кандидаты от реформаторов из правящей коалиции смогли получить хотя бы некоторую поддержку избирателей только благодаря лояльному отношению к ним «Солидарности», не желавшей терять своего прогрессивно ориентированного политического партнера. Эти факты явно говорят о крайне незначительном реальном влиянии коммунистов на общество в течение всех 80-х гг.
В такой обстановке каждую непопулярную меру представители коммунистического руководства должны были с лихвой перекрывать популярной для того, чтобы как-то удержаться у власти. Интересно, что, несмотря на ускорившуюся в 1988-89 гг. инфляцию, реальная зарплата трудящихся росла в этот период так, как ни разу не росла раньше за целое десятилетие — на 14,4% и 9% соответственно. А в 1990 г. уже при новой власти она упала на 25,1%, т.е. работники потеряли четверть своих доходов. И при этом старую власть народ терпеть не мог, а с новой, несмотря на имевшие место трудности, все же смирился.
Правительство Мазовецкого, наверное, можно назвать одним из самых авторитетных и в то же время последовательных среди правительств, осуществлявших наиболее впечатляющие реформы ХХ столетия. Некоторым реформаторам (например, в Чили) приходилось опираться на штыки. Другим (например, в Аргентине) проводить реальную политику, сильно отличающуюся от их же собственной предвыборной популистской демагогии. Польское правительство опиралось на накопленный в 80-е годы огромный авторитет «Солидарности» и делало в основном именно то, ради чего пробивалось к власти. Причем важным отличием в его деятельности (особенно в сравнении с деятельностью Бориса Ельцина в России) было то, что оно проводило самые трудные и непопулярные шаги сразу по приходе к власти, т.е. именно в тот период, когда авторитет еще не был утерян.
Реализация экономической программы Бальцеровича началась с января 1990 г. (подготовительные меры, если быть точным, осуществлялись с октября 1989 г.). Как известно, она получила название — шокотерапия. И действительно, в мерах, предпринятых правительством, содержались как мощный, шокирующий удар по реальным доходам населения, так и средства по излечению экономики от болезней, присущих ей на протяжении десятилетий. Это важно подчеркнуть, поскольку у нас обычно называют шокотерапией лишь действия, несущие в себе шок. При этом обращают мало внимания на то, действительно ли он служит оздоровлению, или же вслед за шумихой все новшества спускаются на тормозах.
Самым ярким шагом реформы стала либерализация почти всех оставшихся цен. 90% цен теперь вообще не регулировалось государством, по 5% требовалось уведомление соответствующих органов о желании их изменить и по оставшимся 5% сохранялся приоритет административных решений.
Но, думается, главным элементом программы Бальцеровича стала ликвидация бюджетного дефицита. Без нее либерализация цен могла бы лишь ускорить темпы инфляции и углубить нестабильность экономики.
В 1989 г. 38% расходов бюджета шло на разного рода дотации, в частности, на дотации энергетическим предприятиям, цены на продукцию которых были искусственно занижены. В 1990 г. доля дотаций упала более чем в два раза — до 14% расходов. Те дотации, которые сохранились, были предназначены, преимущественно, для поддержания угледобычи. Считанные проценты составили кредиты, предоставляемые через бюджет предприятиям. В результате совокупные расходы государства, муниципалитетов и внебюджетных фондов сократились с 48,8% ВВП в 1989 г. до 39,8% в 1990-м. Одновременно были ликвидированы или существенно урезаны налоговые льготы, повышена финансовая дисциплина, что привело к заметному росту государственных доходов.
В итоге с государственным бюджетом произошли поистине чудесные превращения. Вместо дефицита в 6,1%, имевшего место в 1989 г., возникло даже небольшое положительное сальдо, т.е. доходы превысили расходы. С учетом же внебюджетных фондов контраст оказался еще более разительным. Дефицит так называемого расширенного правительства (бюджет плюс внебюджетные фонды), составлявший 7,4% ВВП в 1989 г., сменился положительным сальдо в 3,1%. Страна стала жить по средствам. Для погашения бюджетного дефицита теперь не надо было выпускать деньги, порождающие инфляцию.
Естественно, сокращение подобного субсидирования экономики должно было быть как-то компенсировано. Пришлось в административном порядке повышать цены на энергоносители (в этой сфере либерализации пока не произошло). Повышение оказалось шокирующим: на уголь для промышленных нужд — в 5 раз, для населения — в 7; на газ для промышленных нужд — в 3,5 раза, для населения — в 5; на электроэнергию для промышленных нужд — в 4 раза, для населения — в 5. Кроме того, в 2 раза выросли цены на бензин, в 5 раз плата за горячую воду и отопление, в 2 раза — за телефонные разговоры. Транспортные тарифы возросли в 3-3,5 раза.
Поскольку использование разного рода энергоносителей и транспортных услуг осуществляется при производстве и продаже любого товара, ценовой шок распространился на всю экономику. Удорожание коснулось практически всех видов товаров и услуг. Если в России в январе 1992 г. ценовой шок был в основном связан с переводом подавленной инфляции в открытую форму (иначе говоря, с заменой дефицита на рост цен), то в Польше, где большая часть потребительских цен уже была свободной, шок был вызван инфляцией издержек.
Январский шок 1990 г. в Польше был ничуть не легче, чем январский шок 1992 г. в России. Но вот дальше ситуация в наших странах складывалась совсем по-разному. Для россиян трудности только начинались. Для поляков, несмотря на все многочисленные проблемы, возникавшие в ходе преобразований, шок подоб-ного масштаба уже никогда не повторялся.
В январе цены в среднем выросли на 79,6%, причем на продовольствие они увеличились особенно заметно — примерно в два раза. Но уже в феврале инфляция составила 23,8%, а с марта и до конца года колебалась на уровне 3-6% (в целом за год цены выросли на 585,5%). В России на такой сравнительно низкий и стабильный уровень инфляции удалось выйти лишь на четвертый год реформ. В первый же год у нас инфляция практически все время держалась на уровне около 20% в месяц (в целом за год она составила 1354%).
Интересно, что с прогнозом темпов роста цен польские реформаторы так же прокололись, как и российские, значительно недооценив инфляционный потенциал экономики. В январе они ожидали лишь 45-процентного роста цен. В целом за год полагали, что инфляция составит примерно 95-140%. Однако Бальцерович не просчитался в главном. В том, что инфляцию можно приостановить с помощью жесткой финансовой политики. Устранение бюджетного дефицита усилило январский шок, но зато стабилизировало дальнейшую ситуацию.
Впрочем, бюджетный дефицит — не единственный возможный источник роста цен. Антиинфляционная политика Бальцеровича составляла целый комплекс мер. Одной из ключевых стала так называемая политика доходов, путем принудительного сдерживания роста заработной платы. Мера эта далеко не бесспорная и явно не либеральная. Если в области резкого сокращения бюджетных расходов Бальцерович проявил себя либералом, то в сфере социальной политики — скорее, центристом. Либералы всегда выступают за свободные цены на все, в том числе — на рабочую силу.
Однако политика доходов, по Бальцеровичу, проводилась более тонко, чем это делалось правительствами разных стран в 70-е гг. (например, перонистами в Аргентине), когда такой курс считался панацеей от всех бед. В то время стремились просто замораживать и цены и доходы, что приводило при мягкой кредитно-денежной политике к нарастанию дефицитов и утрате сбалансированности. Поляки, наоборот, отпустили цены и, конечно, при высокой инфляции не могли заморозить доходы. Поэтому было введено условие, согласно которому фонд зарплаты мог увеличиваться по мере инфляции, но с определенным отставанием; повышение цен компенсировалось только на 30% в январе и на 20% в феврале. За превышение допустимых границ повышения фонда зарплаты предприятие должно было уплатить штраф (так называемый «попивек») в размере от 200 до 500% превышения.
Подобная форма политики доходов не могла привести к возникновению столь сильных перекосов, какие бывали в разных странах в 70-е гг. (дефицит при свободных ценах вообще невозможен). Главной целью польского правительства было сбить, по возможности, ажиотажные покупки, совершающиеся в ожидании дальнейшего роста цен и ускоряющие, таким образом, инфляцию. В основном этого добиться удалось, поскольку политика доходов ограничила возможность поляков получать деньги на своих предприятиях.
Правда, надо учесть, что негативным моментом такой стратегии всегда является снижение стимулов к труду. Ведь даже тот, кто работает эффективно, становится из-за инфляции беднее. Кроме того, если из-за ограничений доходов снижается спрос на потребительские товары, то, соответственно, и производство медленнее перестраивается на выпуск именно этих, самых нужных населению товаров: нет спроса — нет предложения. Нельзя исключить того, что политика доходов стала дополнительным фактором, обусловившим большое падение производства в период начала реформы.
Но самую главную трудность удалось преодолеть. Ведь часто проведение поли-тики доходов проваливается из-за давления низов, из-за того, что правительство оказывается слабее народа, требующего от него антиинфляционных компенсаций. В Польше быстрое осуществление реформ на волне народного доверия к новому правительству значительно уменьшило давление низов и позволило быстро остановить рост цен. Реальная зарплата населения резко падала только в первые два месяца года. Уже в марте она несколько возросла, и дальше в течение всего 1990 г. оставалась примерно на одном уровне.
Наряду с политикой доходов, другим не вполне либеральным элементом либеральной реформы стала фиксация валютного курса на уровне 1 доллаp =9500 злотых. Этот курс продержался до девальвации мая 1991 г. Фиксация курса, как и ограничение роста доходов, позволила сбить инфляционные ожидания и покупательский ажиотаж, а значит, ограничить темпы роста цен. Недаром такой курс называют номинальным якорем для экономики.
Либеральным элементом в валютной политике Бальцеровича была замена старой системы искусственно рассчитанных административных курсов на единый курс, позволивший обеспечить конвертируемость злотого. Нелиберальным — сохранение этого курса неизменным на фоне роста цен. Тем самым курс отклонялся от реального. Ведь злотый обесценивался по отношению к товарной массе, но стоял по отношению к доллару. По оценкам польских экономистов, злотый сначала был сильно занижен благодаря девальвации, затем курс выправился, и, наконец, заниженным оказался доллар. Некоторые польские экономисты считают подобную фиксацию злотого ошибкой, поскольку нереальность валютного курса дезориентировала экспортеров и импортеров.
Менее успешно антиинфляционный курс осуществлялся в кредитно-денежной сфере. Здесь задача состояла в том, чтобы снизить объем денег, поступающих в экономику, посредством повышения той процентной ставки, под которую дает кредиты Центробанк (ставки рефинансирования). Ведь если процентная ставка выше, то желающих бpать деньги в долг становится меньше, и Центробанк имеет возможность ограничить масштабы эмиссии.
Ставка рефинансирования действительно была повышена и стала специально устанавливаться на каждый месяц. Однако, поскольку в январе реформаторы существенно недооценили темпы инфляции, ставка оказалась заниженной. Тем не менее спрос на кредиты со стороны предприятий начал быстро снижаться. Впо-следствии ситуация с процентными ставками улучшилась. Однако в течение всего 1990 г. реальные процентные ставки были то положительными, то отрицательными, т.е. то несколько превышали инфляцию, то несколько отставали от нее. В принципе это не очень хорошо, поскольку при отрицательных ставках у банков и предприятий появляется стимул брать кредиты в надежде отдавать их обесценившимися деньгами, что, по всей видимости, некоторые из них и делали.
ПОСЛЕ ШОКА Полякам удалось в основном решить проблему инфляции. Конечно, темп роста цен, сохранявшийся в 1990 г., был бы слишком велик для любой страны с развитой экономикой. Однако для страны, которая только переходила к нормальному рынку из состояния гиперинфляции и должна была еще приспосабливать свою структуру цен к новым условиям, иметь всего лишь 3-6% инфляции в месяц было не так уж плохо.
Трудно сказать, возможно ли добиться уже в первый год большей стабильности. Ведь скачок цен, связанный с ликвидацией значительной части бюджетных дотаций и дальнейшей либерализацией, неизбежно влечет за собой некоторый период адаптации экономики, когда предприятия, столкнувшиеся с внезапным ростом издержек, пересматривают свою производственную стратегию, решают, насколько необходимо повысить свои цены, чтобы не работать в убыток, но и не потерять покупателя. Рост цен, связанный с этой ситуацией, не может предотвратить даже самая жесткая финансовая и кредитно-денежная политика.
В то же время Польша показала, что адаптация экономики к ценовому шоку отнюдь не должна порождать высокую инфляцию и что правительство может проводить политику, чуждую популизма, обеспечивая хотя бы относительную финансовую стабильность. Снижение инфляции было достигнуто за счет сильного удара по уровню жизни населения, но, тем не менее, люди смогли выдеpжать этот удар и выжить. Несмотря на трудности, имевшие место в Польше, развитие событий не пошло по апокалиптическому сценарию: полный развал производства, голод, социальный взрыв и т.д. А ведь именно такую перспективу предрекали России в случае движения по польскому пути многие политики и экономисты левой ориентации в начале 1992 г. Мы испугались и отступили, допустив денежную накачку экономики и высокую инфляцию. Поляки не испугались.
Тем не менее, к концу первого года реформ ситуация в польской экономике была, на первый взгляд, далеко не радужная. У поляков, как и у нас, не было недостатка в пессимистических прогнозах. «Польская экономика продолжает скатываться вниз, и это известно всем… — писал в феврале 1991 г. экономист Рафал Кравчик. — Картина, которую сегодня представляет польская экономика, очень мрачна и не сулит ничего лучшего». Сегодня откровения подобных провидцев читать просто смешно. Но почему все же у наблюдателей тогда складывалась в сознании подобная апокалиптическая картина?
За финансовую жесткость пришлось расплачиваться резким падением объема производства и ростом безработицы. Падение производства промышленной продукции составило в 1990 г. 26,1%. В 1991-м оно снизилось еще на 11,9%. Численность безработных, которая еще в 1989 г. была ничтожно мала, возросла в 1990-м до 6,1% экономически активного населения и почти удвоилась еще через год (11,8% в 1991 г.). Даже у нас в России не было таких масштабов падения промышленного производства, приходящихся на один год, хотя в целом, растянув «прелести» спада на длительный период, мы получили значительно больший объем сокращения выпуска, чем поляки. Что же касается масштабов открытой безработицы, то у нас она вообще не достигала размера польской, хотя безработица скрытая (люди, числящиеся на производствах, но реально не работающие и не получающие зарплаты), естественно, в России всегда была огромной.
Традиционному промышленному сектору польской экономики было ничуть не легче переживать структурную ломку, чем российскому промышленному сектору. Польша так же была перегружена предприятиями, созданными исключительно для «торжества социализма». Их положение казалось в 1990 г. таким же безнадежным, каким кажется положение наших предприятий с 1992 г. по сей день. Они так же не имели ни спроса на свою старую продукцию, ни технологий для перехода на выпуск новых изделий, ни денег для закупки этих технологий. Они не прочь были бы получить деньги на поддержку производства от правительства, но не по-лучали их.
Подобное широкомасштабное падение производства было, однако, неизбежно. Приходилось выбирать. Либо денежная подпитка экономики и смягчение спада. Но тогда высокая инфляция. Либо низкая инфляция и финансовая жесткость. Но тогда предприятия лишаются поддержки.
Движение по первому пути означало бы, что польская экономика останется нестабильной, в ней нельзя будет планировать свой бизнес на перспективу, нельзя будет рассчитать отдачу от инвестиций через год или два. Соответственно, любой инвестор сторонился бы такой экономики, стремился бы либо вкладывать деньги в краткосрочные спекулятивные операции, либо вывозить их за рубеж. Вся надежда была бы лишь на государственные вложения, на денежную накачку, которая лишь ускоряла бы инфляцию. Примерно по такому пути пошла Россия, в которой инвестиционный процесс чуть-чуть начал было налаживаться лишь к 1997 г., когда инфляция остановилась. Да и то потом все рухнуло из-за финансового кризиса.
Движение по второму пути означало: польские реформаторы готовы к тому, что рынок безжалостно задавит все порожденное старой экономикой нежизнеспособное производство. Оно означало: реформаторы надеются на то, что финансовая стабильность сделает выгодным ведение бизнеса в Польше, сделает выгодным инвестирование в польскую экономику. Получалось, таким образом, что реформаторы были уверены в способности рыночных сил лучше вытягивать экономику из кризиса, нежели государство.
Правда, следует отметить, что польские реформаторы, хорошо понимая общие закономерности работы рыночных сил, явно просчитались с оценкой масштаба спада и его сроков. Они надеялись на восстановление экономики уже во второй половине 1990 г. Просчет касался не организации реформ (их все равно надо было проводить в такой же или примерно такой же форме), а груза накопленных в прошлом проблем. Расхождение имевшихся у народа оптимистических ожиданий, основанных на прогнозе реформаторов, с суровыми реалиями спада имело сильный негативный социально-политический эффект.
Высокие доверие, позволившее правительству начать реформы, начало уходить. Это привело, в частности, к тому, что уже во второй половине 1990 г. правительство Мазовецкого недостаточно последовательно отстаивало жесткость в финансовой сфере (заметим попутно, что у нас в России во второй половине 1992 г. Гайдар вынужден был идти на компромиссы в еще большей степени). Например, величина бюджетного профицита в первом полугодии была в четыре раза выше, нежели во втором. Но даже уступки не спасли первый кабинет польских реформаторов. На рубеже 1991 г. Мазовецкий ушел в отставку (аналогичная судьба постигла Гайдара на рубеже 1993 г.).
Ситуация, сложившаяся в польской экономике после ухода Мазовецкого и Бальцеровича, оказалась крайне противоречивой. С одной стороны, нельзя сказать, что правительства, приходившие на смену первому реформаторскому, продолжали осуществлять курс шокотерапии до победного конца: отступление с завоеванных в 1990 г. позиций оказалось весьма заметным. С другой же стороны, фундамент успеха, заложенный в период радикальных преобразований, оказался столь прочным, что даже отступление на отдельных участках макроэкономического фронта не могло остановить общего продвижения вперед.
Стоит отметить один любопытный факт: несмотря на то, что в 1991 г. продолжалось падение производства, потребление выросло на 3,3%. Иначе говоря, экономика вроде бы стала беднее, а люди, работающие в ней, богаче. Они смогли приобрести больше товаров и услуг, нежели годом ранее. Объяснение этого парадокса следует искать, на наш взгляд, в развитии частного сектора экономики.
Если в плане реформ государственной промышленности Польша имела практически все те же проблемы, что и Россия, то в развитии частного сектора она обладала колоссальными преимуществами. Большой и работоспособный частный сектор активизировался буквально с первых дней реформ и внес огромный вклад в стабилизацию общего положения в экономике.
Еще правительство Раковского в конце 1988 г. дало старт бурному развитию частного сектора. Правительство Мазовецкого приняло ряд важных мер (налоговых, таможенных, антимонопольных) для его укрепления. В результате, по оценке Я. Ростовского, в 1989-1992 годах объем несельскохозяйственной частной и кооперативной экономической деятельности возрос почти на 90% в реальном исчислении, что предполагает годовой темп роста около 24%. Поскольку доля кооперативов снижалась, рост несельскохозяйственного частного сектора был гораздо выше — приблизительно 50% в год. Если в 1989 г. частных магазинов было 29 тыс., то в 1990-м один лишь прирост составил 170 тыс. В интересующем нас сейчас 1991 г. частный сектор составил 45,3% польской экономики, тогда как в 1990 г. его доля была всего лишь 31,4%. Мир буквально за год стал другим.
Частный сектор сразу же стал давать людям высокооплачиваемые рабочие места, существенно снижая общий уровень безработицы. Например, в 1991 г. занятость в государственном секторе сократилась на 14,6%, а в городском частном — возросла на 11,3%. В целом, число занятых в частном секторе сравнялось с числом занятых в государственном.
Конечно, надо учесть, что часть роста частного сектора происходила просто за счет приватизации государственных предприятий, т.е. за счет того, что выпуск все большего числа предприятий учитывался статистикой как производство частников. Но масштабы приватизации были в Польше так невелики (на приватизированных предприятиях работала к концу 1992 г. примерно лишь двадцатая часть всех занятых в частном секторе), что даже с учетом этого момента отмеченные масштабы роста впечатляют. Именно благодаря частному сектору темпы падения ВВП в польской экономике в целом были существенно меньше темпов падения промышленного производства (11,6% в 1990 и 7,6% в 1991 гг.), тогда как у нас в России разрыв этих показателей был незначительным.
Рост частного сектора, внешне скрытый от наблюдателя общим падением производства, объясняет отмеченный выше феномен увеличения объема потребления. Сворачивалось по-прежнему производство всякого хлама, доминировавшего в структуре административной экономики. Но люди при этом уже активно трудились над производством принципиально иной продукции, продавали ее, зарабатывали деньги и расширяли масштабы потребления.
Иначе говоря, можно сказать, что польская экономика стала в определенном смысле расти сразу после начала реформ Бальцеровича. Она незамедлительно откликнулась на появившиеся стимулы. Другое дело, что сравнительно медленное умирание нежизнеспособной ее части замаскировало отчетливо наметившиеся позитивные тенденции. Маскировка исчезла в последние месяцы 1991 г., когда статистика впервые показала рост ВВП и промышленного производства. С этого момента и до настоящего времени рост уже не прекращался.
Необходимо отметить, кстати, что развитие частного сектора в значительной степени помогало реконструировать государственный сектор. Частники стремились активно покупать неиспользуемое имущество государственных предприятий, а последние, столкнувшись с острыми финансовыми проблемами, продавали все, что им не было нужно. Однако социальные проблемы общества решались гораздо медленнее, чем экономические. Поскольку производительность труда в частном секторе была значительно выше, чем в государственном, быстрый рост производства не означал столь же быстрого роста занятости у частников. Хотя значительная часть поляков смогла найти себе новую работу в частном секторе, общие масштабы безработицы оставались высокими.
Частный сектор сыграл значительную роль в смягчении, а затем и в преодолении кризиса польской экономики. Конечно, в России, даже при условии проведения самой разумной макроэкономической политики, кризис должен был бы оказаться намного глубже, чем в Польше, хотя бы по той причине, что такого восприимчивого к реформам частного сектора у нас не было. Нужно трезво относиться к тем скромным возможностям адаптации к рынку, которые имелись в России.
Но ни в коем случае нельзя недооценивать роль достигнутых в Польше, но не достигнутых в России, относительной финансовой стабильности и широкомас-штабной либерализации. Ведь даже весьма неплохое развитие польского частного сектора в 80-е гг. не идет ни в какое сравнение с темпами его развития в начале 90-х, когда были созданы общие условия для нормального функционирования экономики, когда частник получил возможность свободно приобретать необходимые ему оборудование и комплектующие, заниматься экспортом и импортом, планировать бизнес на перспективу. Таким образом, можно отметить, что необходимыми условиями для преодоления кризиса являются либерализация и финансовая стабилизация, а масштабы частного сектора, готовность народа к работе в рыночных условиях, темпы создания новых рабочих мест являются важнейшими факторами, способными в этих условиях ускорять начало позитивного процесса.
Впрочем, финансовая стабильность польской экономики так и не стала прочной. Новое польское правительство восстановило бюджетный дефицит. Нельзя сказать, что оно стремилось жить не по средствам. Но объективно возникавшие проблемы, с одной стороны, и утрата имевшейся ранее народной поддержки, с другой, вынудили его отказаться от твердости, которая была в начале 1990 года.
Проблемы выразились в сокращении доходов бюджета и в увеличении расходов. Доходы сократились, поскольку резко упали поступления от налога на прибыль, который в условиях формирующегося рынка государству довольно трудно собирать из-за массовых уклонений от уплаты. Расходы же возросли преимущественно благодаря беспрецедентному расширению финансирования социальной сферы (с 10% ВВП в 1989 г. до 21% ВВП в 1993), вызванного резким ростом числа безработных и пенсионеров. Государству приходилось, начиная с 1991 г., тратить примерно такую же долю ВВП, как и в 1989-м (около 50%), хотя структура расходов стала явно разумнее: дотации производителям уступили место затратам на поддержку нуждающихся.
Однако, несмотря на возвращение к бюджетному дефициту, поляки не стали вновь безудержно печатать деньги. Каналы эмиссии в целом находились под контролем. Прирост объема денежной массы в 1991 г. был в три раза меньше, чем в 1990-м. Он составил лишь 47,5%, тогда как для сравнения в России на второй год реформ (1993) он был в десять раз больше. Бюджетный дефицит в Польше в 1991 г. лишь примерно на треть финансировался за счет денежной эмиссии, тогда как остальное финансирование осуществлялось посредством внутренних и внешних займов (т.е. неинфляционным путем).
В 1992 г. темпы прироста денежной массы в Польше чуть-чуть возросли, но в следующем году снова снизились (в 1996 г. они составили лишь 30%). В 1993 г. резко снизился и размер бюджетного дефицита, причем упала и та его доля, которая финансировалась за счет эмиссии. Ликвидировать дефицит полностью поляки не стали, но держится он с тех пор на приемлемом уровне, не превышающем 3% ВВП.
Наконец, важно отметить, что с 1994 г. процентная ставка стала более высокой, нежели темпы инфляции. Дорогой кредит ограничил аппетиты заемщиков, а это, в свою очередь, позитивно повлияло на ограничение темпов роста денежной массы.
Подобная умеренно жесткая денежная политика отразилась на динамике ин-фляции. Польская инфляция, конечно, оказалась существенно ниже российской. Однако по меркам развитых стран и даже по меркам передовых государств Восточной Европы рост цен был сначала высоковат. В 1991 г. Польша за свой бюджетный дефицит расплатилась 70-процентной инфляцией, в 1992 г. — 40-процентной. Но уже с 1993 г. инфляция вошла в рамки, которые большинством экономистов считаются относительно приемлемыми для экономики и не препятствующими нормальному инвестиционному процессу — менее 40% в год. Самое же главное в польской финансовой политике то, что с каждым годом прирост цен становился все меньше и меньше.
Уверенность бизнеса в финансовой стабильности действительно обеспечила приток инвестиций. Падение сменилось ростом уже в 1992 г., а с 1995 г. ежегодный прирост инвестиций стал превышать 10%. Отметим для сравнения, что в России с ее постоянными финансовыми потрясениями до сих пор объем инвестиций с каждым годом уменьшается.
В экономическом плане весь период после отката 1991 г. представляется сплошным равномерным движением вперед, пусть не слишком радикальным, но зато стабильным. Любопытно, однако, что в политической сфере за это время произошли существенные изменения. Правые силы вынуждены были все же расплатиться за то, что взяли на себя ответственность в трудный период реформ. Сначала в сентябре 1993 г. они проиграли левым силам парламентские выборы, а затем Лех Валенса, с именем которого связана десятилетняя борьба «Солидарности» против ПОРП, проиграл президентские выборы бывшему коммунисту Александру Квасьневскому.
С осени 1993 г. Польшей стали управлять левые правительства. Министром финансов и первым вице-премьером в начале 1994 г. стал жесткий критик Бальцеровича доктор экономических наук, профессор Высшей коммерческой школы (бывшей ГШПС) и директор Института финансов Гжегож Колодко. И тем не менее полевения экономической политики в стране не произошло. Новые власти отвергли всякую возможность замены быстрых преобразований на постепенные.
Государство не увеличило своего присутствия в экономике (оно даже немного снижается), не стало перераспределять большую долю ВВП от богатых к бедным, не стало прижимать частный сектор. Напротив, приватизация, на которую во вpемя пpавления правых не слишком обращали внимание, была поставлена на широкую ногу (с использованием ваучерного механизма) уже в середине 90-х гг. Были устранены некоторые перекосы в налогообложении, ставящие государственный сектор в неравноправное положение. Произошел официальный отказ от проведения политики доходов, и отношения между государством, предпринимателями и рабочими стали строиться исключительно на договорной основе. Как ни парадоксально это звучит, но левые в какой-то степени сделали экономическую политику даже более либеральной, чем она была у правых.
Таким образом, получается, что в Польше практически имел место примерно двадцатилетний период поступательного движения в области экономических реформ, начавшийся при коммунистах и затем продолжившийся сначала при поли-тиках правой ориентации, а после — при коммунистах реформировавшихся. Формальные ярлыки партий не играли особой роли. Темпами реформ управляли специфика текущей ситуации и здравый смысл тех политиков, которые в данный момент оказывались у руля государства. Отрицать сегодня созидательную роль польских левых сил так же ошибочно, как и огульно чернить шокотерапию.
Разумная макроэкономическая политика обеспечила Польше стабильный и высокий экономический рост. Начавшись в 1992 г., он не прекращается и по сей день. Вплоть до 1995 г. темпы роста экономики возрастали. Затем четыре года держались примерно на одном уровне (порядка 6-7% в год). В 1998 г. темпы роста несколько снизились (примерно до 4,8%), но стоит вспомнить о том, что это был год мирового финансового кризиса, когда российская экономика с ее постоянным стремлением жить не по средствам вообще рухнула. В среднем за период с 1992 по 1998 г. темп роста польской экономики составлял 4,4% в год, что, насколько можно сейчас судить, является наивысшим результатом в Европе.
Столь высокий экономический рост на протяжении целого ряда лет позволил Польше не только восстановить тот уровень национального дохода, который был в 1989 г., но и превысить его. Причем качество нынешнего национального дохода совсем иное, нежели десять лет назад. На смену неэффективным производствам, существовавшим лишь за счет дотаций и лежавшим тяжким бременем на польской экономике, пришло производство товаров и услуг, реально пользующихся спросом населения.
Быстрый экономический рост способствовал тому, что с 1994 г. начала заметно расти реальная зарплата работников (до этого три года она оставалась примерно на одном уровне), а с 1995 г. начало сокращаться число безработных. Иначе говоря, жизнь становится легче не только для предпринимателей и представителей среднего класса, но и для тех, кто в первой половине 90-х серьезно пострадал от реформ. В России же (особенно после августовского удара 1998 г.) число людей, не вписывающихся в новую экономику, по-прежнему очень велико. И это несмотря на то (точнее, именно потому), что у нас постарались уйти от шокотерапии.
Благодаря экономическому росту и повышению реальной зарплаты левым силам удалось добиться того, что обычно является их основной социальной задачей, -уменьшения имущественного неравенства. Если до 1993 г. дифференциация доходов возрастала, то с 1994-го — она стала сокращаться. Польский пример наглядно показал, что целей, декларируемых социал-демократией, удобнее всего добиваться методами, декларируемыми либералами. Если государство дает простор развитию рынка, общество богатеет и неравенство сокращается. Если же государство занимается перераспределением, предприниматели сворачивают легальное производство, что бьет большей частью по доходам беднейших слоев населения.
Кстати, увеличение реальных доходов населения важно не только в социальном плане. Оно, в свою очередь, поддерживает экономический рост, поскольку создает спрос на товары. Если резкий рост 1994-95 гг. эксперты связывают преимущественно с быстрым увеличением объемов польского экспорта, стимулированного девальвацией августа 1993 г., то дальнейшее динамичное развитие экономики было связано уже со сбытом товаров на внутреннем рынке. Во второй половине 90-х польская экономика стала в целом более устойчивой, т.е. менее зависящей от изменений конъюнктуры мирового рынка.
Таким образом, как в экономическом, так и в социальном плане Польша добилась явных успехов. Мы вправе говорить сегодня о польском экономическом чуде. Не стоит, конечно, преувеличивать эти достижения. В Польше не слишком высок уровень жизни (ВВП на душу населения в несколько раз отстает от уровня ведущих европейских стран), велика все же пока дифференциация доходов, заметна преступность. Страна еще не дозрела даже для принятия в Европейское сообщество, хотя стоит на его пороге, являясь так называемым ассоциированным членом. Но все нынешние проблемы являются наследием тяжелого прошлого, а не результатом плохого использования потенциала рыночного настоящего. Польша быстро догоняет своих западных соседей и, возможно, в обозримой перспективе выйдет на один уровень с ними. Шокотерапия себя оправдала.