ВЛАДИМИР БОЛОХОВ
ИЗ “ПОЭМЫ ОТВЕТСТВЕННОЙ ТАЙНЫ”
И не было смерти и нету —
когда в эпохальной мольбе
вневременной тайны поэта
ответствую Богу в себе. Кредо
“По вере вашей да будет вам”.
Евангелие от Матфея

1
Предназначенья Промысла темны
и неисповедимы смертной мере.
И верил я — постыдней нет вины —
в безбожной мгле сбесившейся страны,
что в Тайну Провидения не верю.

Возмездный морок — слава жизни — пал,
спаслась душа в крутой самопотере.
Пропащему, который не пропал —
суть в землю дар небес не закопал,
и да воздастся по делам и вере.

2
Всетерпеливый риск бумаги
и страстотерпный раж пера,
без клятв на верность и присяги
мы побратались не вчера.

И помним: кляпная стихия
тюремных пут страшней подчас.
Но дум сердечных летаргия,
спасибо жизни, не про нас.

Пробьет пора гремучей браги,
заздравно заблажит нутро.
И здравствуй, чистый риск бумаги,
Бог в помощь, верное перо…

3
Не вспыхнет и кресальный трут
без божьеискренного рвенья,
и гениальному прозренью
предтеча — кровопотный труд.

И не чужой постиг я кожей:
не взять и рака без труда.
И все ж, когда и день погожий,
и ты под стать ему когда,

и хмель заветного азарта
отвагой будоражит грудь,
то за рабочей рыбкой фарта
рискнешь и в омут сигануть.

Иная притча: ты — невзгоден
и незадачлив, словно пес,
что — к лютой службе непригоден —
на лютый вышвырнут мороз,

и к животу твой позвоночник
примерз от голода, тогда —
не повезет, уж это точно,
без одержимого труда.

И пусть мгновения не схожи,
но коль от боли невтерпеж,
то в распре с обнаглевшей ложью
с карандашом попрешь на нож.
 
4
Не в Африке — под боком у Москвы —
мечу на кон чернобыльскозональный
авосьный грош судьбы немагистральной
да смолоду гулаговской, увы.

И на изгойность вольную мою
и Робинзон едва ли бы польстился.
Да я-то уродился кем родился
и лицемерных здравиц не пою

предательскому кровному родству
и раболепно-вероломным дружбам —
всему, что закадычной чести чуждо
и цельному отвратно естеству.

И что с того, что чистой правды нет,
как кислорода чистого в природе,
а я юрод иль что-то в этом роде,
во лжи несущий совестливый бред…
 
5
Архивный клок в презрительной ладони —
истерзанный… А молодость назад
в старательском гулаговском загоне —
в самоискании, почти потустороннем,
он мнился мне — что самородный клад.

Я за него — готов был душу всмятку…
И вот — ничтожней сорного листа
тюремная школярская клетчатка.
И некогда священную тетрадку
поджег я… словно бросился с моста…
 
6
Невозвратное не проклинаю,
неизбежное не тороплю.
Ничего я не знал и не знаю,
глыбу доли, как капля, долблю.

И чем глубже — тем глуше незнанье.
И, давно перестав отличать
преступление от наказанья,
обучаюсь искусству молчать.

Не отсечь от находки потерю,
гнется “завтра” над бездной “вчера”.
И чем больше в слова я не верю,
тем я преданней делу пера.
 
7
Привычно через “не могу”
из одиночки в одиночку
бегу и в сердце берегу
предтеч провидческие строчки.

И под искусственной Луной
всё те же встречи-расставанья,
и непризнанья рок цепной —
всё та же плата за призванье.

За все завещано платить,
и вроде платим понемногу,
хулой не чая осквернить
непостижимую дорогу.

Шагай и бодрствуй, и дойдешь,
и доберешь судьбу до крошки,
и раньше смерти не помрешь,
фарт выжимая из оплошки.

Покуда беспопятен путь,
спеши, надеждой заклейменный,
доставить не куда-нибудь
посланье лиры забубенной…