АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2000
АЛЕКСЕЙ МАШЕВСКИЙ
«РОЖДЕНИЕ ВЕНЕРЫ». УФФИЦИ
1
Ее рождение прощанию сродни,
Настолько члены хрупко-эфемерны.
Да, это ты, твой беспощадно-верный
Портрет, любовь. Прекрасней западни
И простодушнее не выдумать, зато
Уж и безжалостней, мучительней, жесточе.
А братья-ветры вот: целуют в очи
И сыплют розаны сквозь света решето.
Уже несут цветное полотно
Укутать стан прозрачной тканью долгой.
Когда б не раковины плотик, ты иголкой
Ушла бы, кажется, на сумрачное дно.
И я, покуда двигался и рос
Поток людей в уныло-душном зале,
Хотел спросить, но мне глаза сказали
Твои, что бесполезен мой вопрос.
Что может знать и чувствовать на миг
Проснувшийся, и как призвать к ответу
Немую дурочку, наивнейшую эту
Девчонку, плеск волны, горячий солнца блик!
2
Вообще-то ведь она — фотомодель
Пятнадцатого века. По журналам
Их столько наберется, точно хмель
Цветущих, телом выпуклым и впалым
Своим берущих с ходу города
И заполняющих мелованное поле
Пустых страниц. А ты уверен, да,
Что и она… не более? — Не боле,
Но и не менее. У греков красота
Принадлежала не себе, а миру.
Пари, сияй с прекрасного холста
Безмолвным вызовом и морю, и эфиру,
Природе всей, тоске и пустоте
Убогой жизни, нищенского быта.
Из пены грез рожденные все те,
Чья стать земная каждому открыта.
* * * Мне серебряный перстень хотелось купить
Здесь, с топазом или аметистом,
Чтобы так и тянулась Италии нить
Через жизнь мою светом огнистым.
Побоялся. Во-первых, и долларов жаль…
Во-вторых, как носить его буду?
Не привык. На площадке небесная даль
Подступала, слепя, отовсюду.
В дымке горы, холмов набегающий ряд,
Свежий ветер смятение будит.
Не возьмет, к сожаленью,А вот память зато не забудет. фотоаппарат,
Я уснуть бы хотел, прислонившисьНеокрашенной, солнцем нагретой. к стене
И не перстня, а жалко Италии мне —
Нескончаемой юности этой.
* * * Остались стихи. И они говорят,
Что было: любил, и любили, и ждали.
Но я предпочел бы живые детали
Созвучьям, выстраивающимся в ряд,
Но я предпочел бы любить — не слагать
Стихи о любви и тобой, а не словом
Владеть. Мне останется только тетрадь
Исписанная, пузырек с корвалолом
Да горестное неуменье терять…
На самом же деле останется тот
Смысл, неуловимый и нужный едва ли,
Который покоя душе не дает,
Который, совпав, мы с тобой угадали…
Забыли… но все же он где-то живет.
Затем и бессмертна любовь —Что там — в безуханных она, посмотри, — Цветах, в сердцевине надежды, внутри полумертвых
Несбывшихся грез, в небесахВне времени, вне отвердевших корой распростертых,
Пространства пределов. И, значит,Хранима, а все-таки ими, свой строй не нами
Удерживающими чудом стихами.
* * * Вплотную жизнь приблизилась к смертям
Родителей. И за чертою этой
Мир станет, кажется, на ощупь холодней,
Забудутся веселые минуты
Прощения, доверчивая жалость
Не станет больше в гости заходить.
И, глядя на взрослеющего сына,
Все будешь думать: так ведь и не спросит…
А, собственно, о чем? Не знаю… Мы
Спросить, по крайней мере, не решились.
Дела — спешили, обрывая нить
Докучливого часто разговора,
Слова, опережая пониманье,
Казалось, предугадывали смысл.
И незаметно опускало время
Стыдливые глаза. И тот вопрос,
Тот самый главный, тот невыразимый,
Незаданным доселе остается.
Но замерший ответ поцеловать,
Боюсь, в последний раз придется скоро.
* * * И опять то же самое объясняя — в который раз! —
Силясь высказать всю невозможность любви и муку,
Безнадежно вдруг ощущаешь тупую банальность фраз,
Вызывающих раздраженье в другом и скуку.
Лишь однажды можно слово произнести
В несказанный, неотвратимый момент признанья.
А другого раза не будет у нас, прости,
И другой такой возможности осознанья.
Ибо если душа твоя не способна длить,
Возрождать в себе изначальное ощущенье
Понимания, то словом не победить
Пустоты, унылого равнодушия, отвращенья.
И тогда молчание. Тогда только горечь губ,
Остающихся полусомкнутыми, тогда… Да что я
Повторяю все это бессмысленно, словно ввинчивая шуруп
В штукатурку, не сладивши с немотою!
* * * Потому и вечернего солнца неяркого
Для меня упоителен свет поределый,
Что душа после дня иссушающе-жаркого
В приумолкшем саду отдышаться хотела.
И мелькание ласточек в небе темнеющем,
И невольное ветки ольхи колыхание
Так отрадны и упоительны. Где еще
Будем счастливы? Впрочем, я знаю заранее:
Там, где нет ничего, а не только нас, любящих
И боящихся будущего одиночества.
Облака в бело-синих разметанных рубищах,
Где же вы? Небосвод словно выметен дочиста,
Так синеет тяжелым стеклом застывающим,
Так лучами искрится последними, плещется,
Что и нам, назначения не понимающим
Этой жизни, она неслучайной мерещится.
БРЕЙГЕЛЬ. «ЗИМА»
Охотники бредут по снегу —
Во сне ли это, наяву?
Я механическому бегу
По залам имя назову
Художника, доверив взгляду
Блюсти скупой хронометраж,
На край пустой скамьи присяду:
И вот, открывшийся, он наш!
Как будто с птичьего полета
Увиденный простор земной,
Немого холода зевота
И неба купол ледяной,
Зеленовато-сероватый,
Обдавший сердце тишиной,
Укутавший тяжелой ватой.
Но нет снежинки ни одной.
Уже все кончилось в лежалой,
Аквариумной пустоте,
Но продолжают путь усталый
Еще не видящие, те,
Огонь мигает запоздалый,
И птица мерзнет на кусте.
Я и теперь как будто знаю
Свою последнюю тоску,
Конечную, припоминаю,
К щеке прижавшись и виску,
Разлуку; время нагоняю,
Плетусь по снегу, по песку…
* * * Как бы даже не зная, что буду писать,
Вспоминать безотчетно о чем,
Карандаш достаю, вынимаю тетрадь —
Поглядим, полетим, увлечем!
Утаенные чувства не знают обид,
Только шепчут, печалью сквозя,
Что весь мир зачарованный сердцу открыт,
Но желать обладать им нельзя.
Искры Божьей, ее угадав, не раздуть,
Восхищеньем своим не помочь.
Только то и дано нам — отслеживать путь,
Параллельный, в бескрайнюю ночь.
А уж если любить… лучше тут помолчать,
Потому что и выхода нет:
Здесь предел, здесь смертельную ставят печать
На остаток непрожитых лет.
Удержать невозможно, расстаться — собой
Оплатить все земные счета.
А придется, ведь рано иль поздно любой
Достается тебе, пустота.
И горит неприкаянной боли очаг,
Словно уголь, зажатый в горсти.
Все, что есть у тебя, все, что выкрадет мрак,
Помня, плача, легко отпусти.
* * * С утраты начинается свобода,
Как будто новой жизнью предстоит
Теперь нам жить, как будто за полгода
Мы возраст поменяем, пол и вид
И станем, например, подобны птице,
Орешине — на ветке стрекоза.
Какая только глупость не приснится,
Когда нам август тяжелит глаза!
Но чудится мне в сумеречной дреме
Иной какой-то выход и удел.
Любил — и никого не видел, кроме…
Хотя, быть может, пристальней глядел.
Как странно: ничего не ожидая
Теперь уже, как раз и предвкушать
Приход твой скорый, осень золотая,
Когда свободней хочется дышать.
* * * Ни Блок, ни Анненский, ни Фет, ни Мандельштам,
Ни Пушкин… Всех всегда переживают жены.
Один Орфей в тоске все так и бродит там,
Где Эвридики след на почве обожженной
Теряется. И ты меня, не надо — не пугай,
Что ускользнешь, что не дождешься срока.
К тому ж не греки мы; а ну, как кто-то в рай,
А кто-то в ад навек? Не слишком ли жестоко?
И вот теперь, когда лежишь и стонешь ты —
Давление опять и спазм, — я цепенею.
Все сгустки ужаса, все клочья темноты
Сошлись, и боль, и что-то там за нею
Скрывающееся, о чем и толковать
Нельзя. Сижу с тобой, держу сухие руки.
И лодкой черною мерещится кровать,
Скользящей за черту последнюю — разлуки.
* * * Наедине с природой мрачной
Я был, я ехал у окна,
Пока вокруг вагон бивачный
Спал или щурился со сна.
Вертелись дети, о тележку
Рукой облокотившись, тверд,
Старик газеты вперемешку
Читал, разгадывал кроссворд.
Непритязательны затеи
Дорожной скуки. Мне давно
Неинтересны люди все — и
То, что меж них заведено.
Зато разметанные клены,
Кустарник в дробных всплескахБросающийся на вагоны, сплошь,
Все нов, причудливо хорош
В кипенье страстиСтремясь кому-то передать первозданной,
Ее. Я за борьбою странной
Готов часами наблюдать.
Как будто силится пробиться
Жизнь чужеродная, свой вид
Меняя вдруг. И лишь граница
Стекла ей противостоит.
* * * Я дожил наконец до времени, когда
Воспоминания приобретают цену:
Вдруг извлекаются из прошлого года
И приглашаются на призрачную сцену
Знакомцы давние. Но как уныл и вял
Их круг разрозненный. Мне негдеКогда бы раньше я мог знать и понимал, развернуться.
Что вот — в итоге лишь они и остаются!..
Друг, с юных лет, от самых первыхУсердно взращивай для памяти поживу. дней
Не будущим живи — оно тогда полней,
Когда обратную имеет перспективу.
Затем, что бывшее однажды оживет,
И все любимые, друзья, до самой ночи
Гулявшие, заглянут в свой черед
Шепнуть привет или закрыть нам очи…