Роман
Журнальный зал, ""Звезда"" 11'2000 / "ИнфоАрт"
Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2000
БОЛЬШОЙ ФУТБОЛ ГОСПОДЕНЬ
МИХАИЛ ЧУЛАКИ Роман Господствующее Божество не ведает ни сна, ни отдыха. Ни сон, ни отдых Ему ничуть не нужны, потому что не ведает Оно и усталости.
Многими малыми планетянами Бог всегда поминается в мужском роде. Только Он, небесный оплодотворитель, Мужчина мужчин, способен, по их мнению, сотворить их скромную планетку и весь остальной мир в придачу. Но там, где есть Он, подразумевается и неразрывная с Ним Она. Господствующее же Божество едино и неделимо. И если уж выбирать местоимение для этого бестелесного Начала Начал, способного к неограниченному бесполому творчеству, нужно, конечно же, применять средний род — Оно.
Не ведает Оно усталости, но ведает скуку. Бессмысленный и безвременной Хаос, лишенный всяких форм, словно бы бесконечная манная каша — ровная, хорошо перемешанная, без комков и изюминок, в которой ничего не может происходить, потому что все происшествия возможны только между комками и изюминками, отделившимися от размазанной ровной массы, — бессмысленный этот Хаос неизбежно наконец надоел Ему.
Слабое слово — надоел. Не скука, а мучительная тоска замкнутости в Себе Самом пронизала Господствующее Божество, когда мысль Его вихрем неслась по постылому кольцу, лишенная всяких внешних впечатлений! Существование худшее, чем бесконечное одиночное заключение, — заточение в Себе Самом! Нужно было или погасить ставшее непомерной мукой закольцованное сознание — или вырваться из Самозаточения.
И Божество, действительно будучи Господствующим, включило Свою волю, которая пронзила Хаос мощным силовым полем, под воздействием которого ровная прежде масса разбилась на отдельные частицы, немедленно начавшие колебаться, носиться по суматошным орбитам, сталкиваться, выбрасывая искры энергии, — родился Космос, потекло время.
Созерцать мельтешение частиц сделалось уже куда интереснее. Но частицы кружатся и сталкиваются совершенно бессознательно. Что тоже вскоре наскучило. Но вот если создать сгустки частиц, наделить их малыми долями воли, чтобы сгустки эти отделились от вещества и сделались уже существами, тогда можно будет сколько угодно наблюдать за борениями и порывами этих мелких смешных существ — чтобы отвлечься от скуки всезнания и всемогущества.
Планы у Божества, слава Ему Самому, никогда не расходятся с делами. Задумано — и тотчас воплощено. Завелись обитаемые планеты, начались на них истории.
Чадолюбие очень трогательно. Поистине, многие существа любят детей своих больше, чем самих себя.
Впрочем, если всмотреться в их души более пристально, картина усложняется.
— Деточка моя! Ночи я над тобой сидела! Ничего не жалела для тебя! Всю душу свою в тебя вложила! Только о тебе и думала! Своей жизни не знала, только тобой и жила!
Бесконечны материнские причитания над умершей дочкой. Но жалеет–то мать больше себя: «Ночи сидела… душу свою вложила… жизни своей не знала… только тобой жила…» А если бы жила не только дочкой? Если бы вложила не всю душу — значит, и убивалась бы меньше?
Любить ради любимого, полностью забыв себя, удается редко. Обычно любят–то любят — но любят прежде всего свою любовь, жалеют прежде всего собственные усилия, собственные вложения — душевные и даже материальные, собственные жертвы, оказавшиеся напрасными.
Объяснять матери такие сложности ни к чему. Она не поймет. Она подлинно думает, что оплакивает дочь, а не собственную любовь и собственную боль. Страдает мать совершенно искренне. Просто она не умеет чувствовать иначе.
— За что же, Господи?! Чем я согрешила, что отнял Ты у меня малютку невинную?! Знаю, грешила я, долго оскорбляла Тебя неверием, слишком поздно опомнилась. Ну наказал бы меня, я бы все снесла без ропота! Но пощадил бы безгрешную малютку!
Красивые конструкции — планетные системы, пристроившиеся к некоторым звездам! Быстро–быстро крутятся крошечные шарики вокруг пылающего большого шара — материнской звезды.
Быстро–быстро, по Божественным меркам. А для живущих на шариках планетян каждый круг — заметный отрезок, некий этап, год. Да что круг — даже вращение планеты вокруг условной оси успевают замечать мелкие планетяне, учитывая в своих повадках день и ночь. И Господствующее Божество всякий раз вынуждено специально настраиваться на их лихорадочный темп восприятия, чтобы различать происходящие на шарике события.
— Солнышко наше за что Ты не пощадил ни минуты?! Где же Твоя справедливость и милосердие Твое тоже?!
На такие бунтарские вопли Оно в своем бесконечном величии не реагирует. Просто существует детская смертность наряду со всемирным тяготением и прочими законами природы. Значит, каким–то детям приходится умирать, не дожив даже до отрочества, — чисто статистически. К тому же создало Оно для полноты природы и разнообразные вирулентные организмы, которые хоть и микроскопические, но тоже стремятся жить. Вот и умерла у Людмилы с Игнатом от злокачественного лейкоза их первенка — девятилетняя Лиза. Зато достигла кратковременного процветания колония специфических вирусов — в положение вирусов Оно ведь тоже должно войти.
Отгоревав свое и утешившись, ибо почти все на свете умеют утешиться, хотя и подумало Оно однажды: «Блаженны безутешные», Людмила Васильевна с Игнатием Игнатьевичем сосредоточились на младшем сыне, двухлетнем тогда Дениске, в компании с которым и окрестились все трое в ближайшем храме. Дениска пленял окружающих своими золотыми волосиками, из–за которых он напоминал девочку. Даже у дорогой Лизаньки таких не было. И не потому ли и умерла несчастная Лизанька, что в своей безбожной молодости Люма с Игом (так они во времена новобрачия звали друг друга — не по–христиански, а по–бесовски!) не удосужились призвать на детей покровительство Божие?! В святцах записан святой Дионисий, которому и соответствует усеченный светский вариант имени — Денис. Подобно тому как простецкий Иван восходит к самому апостолу Иоанну.
Если бы кто–то из планетян мог услышать голос Вселенной, который постоянно принимает Господствующее Божество, он был бы не то что оглушен — испепелен колоссальной энергией. Это — дикий рев, в который сливаются все страсти и страдания мира.
Каждую секунду мучаются и гибнут мириады существ на бесчисленных планетах, и вопль их доносится до Божества. Потому не может Оно не привыкнуть к вселенскому воплю, не может не воспринимать смертные стенания всего лишь как привычный фон — не ужасаясь кошмарам жизни.
И даже, что самое приятное, способно Оно, не замечая главных массовых ужасов, выхватывать взглядом сцены обыкновенные, но почему–то забавные, или трогательные, или просто чем–то любопытные. Без такой избирательности Оно было бы занято только войнами, эпидемиями, природными катастрофами и не различало бы обыкновенных существ в обыкновенном будничном существовании. А Оно — различает, когда пожелает.
То есть Оно абсолютно всё видит и слышит в Своем всеведении, но, по большей части, остается равнодушно, не выделяя голосов из вселенского страдальческого хора, не выделяя лиц из вселенской тесной толпы. Однако кого–то и выделяет вдруг по Воле Своей. Потому что если заниматься только войнами и катаклизмами, то какое же удовольствие быть Божеством, над всей Вселенной Господствующим? Осталась бы лишь тяжкая и грязная работа! И даже немножко нервная, если принимать страдания мелких существ всерьез. Не для того Оно формировало Космос из Хаоса.
Людмила Васильевна с годами сделалась немножко нервной. Отчего постоянно «срывается» на окружающих ее родных и близких, а чаще всего — на муже. Дело в том, что у нее слабые синапсы. Снаружи это незаметно, но Господствующее Божество всё видит одинаково ясно — не существует для Него понятий «внутри» и «снаружи». Оно видит, что сорные слабые импульсы должны гаснуть внутри нервной клетки, но слабые импульсы иногда не гаснут, пробегают по длинным отросткам клеток, аксонам, и проскакивают через соединения, синапсы, на аксоны соседних клеток, разрастаясь лавиной. Синапсы не держат — как, бывает, не держат ниппеля, постоянно стравливая воздух из пневматических шин.
И возникает трудный вопрос: виновата Людмила Васильевна или не виновата?! Склонность к слабости синапсов она унаследовала от родителей, а потом дважды неудачно падала, сотрясая мозг.
Во второй раз она в особенности размашисто упала навзничь, резко вытолкнутая обратно на тротуар при входе в слишком набитый троллейбус. Она уже вступила на ступеньку, садясь у себя на углу Невского и Литейного, но в этот самый миг ехавшая в этом же троллейбусе провинциалка спохватилась, что ей выходить, и с ребенком наперевес — пятилетним, но она схватила его поперек живота, как неходячего младенца! — бросилась к двери. Людмила Васильевна, невольно загородившая собой желанный выход, была сметена с дорольевну сочувстливые прохожие подняли, придержали под локти, она постоялги и опрокинута на асфальт.
Темпераментная мать умчалась дальше за покупками, а Людмилу Васильевну сочувстливые прохожие подняли придержали под локти, она постояла, покрутила ошеломленной головой и села на следующий подошедший троллейбус. Ей тогда было двадцать шесть, она только что родила первенку Лизаньку и здоровье казалось неисчерпаемым. Но вечером все–таки кружилась голова и немного тошнило, что не помешало ей пойти с мужем в театр — не куда–нибудь а в великий БДТ на великую инсценировку толстовского «Холстомера». Влюбленный Игнатий было засуетился:
— Может, не пойдем, Люм, а? Лучше отлежишься?
— Скажешь тоже, Иг! Да что я — баба с базара? Мне театр лучше любого лекарства! Искусство лечит!
Она с молодости любила подпускать пафоса. А духовную пищу они оба тогда еще находили в театре, а не в церкви.
Так что виновата разве что пробивная провинциалка, привыкшая сметать с дороги неудачно подвернувшихся встречных, но в результате с годами синапсы в голове Людмилы Васильевны стали держать совсем плохо.
В церкви она всегда успокаивается. В храме, как говорят грамотные прихожане. Поэтому убеждается с каждым посещением еще раз, что заведение это — святое. Нервы успокаиваются, и снисходит мир на вечно воспаленную душу. А так ее выводит из себя каждая нелепость.
— Игнатий! Ну зачем ты опять пил воду из чайника?!
Ну как так можно?! Она старается, держит в доме порядок, а он только и делает, что нарушает. Людмила Васильевна ненавидела в этот момент мужа, словно он совершил ужасное святотатство!
Игнатий Игнатьевич работает надомником, что не прибавляет ему уважения жены, поскольку лишен он замкнутого и немного таинственного мужского мира, куда уходят на весь день зарабатывать деньги и делать нечто, недоступное пониманию жены. А сидя дома, он становится похож на домохозяйку, его можно дергать в любую минуту: «Чем сидеть все время, вынес бы ведро! А то уставился в свой ящик, скоро нормально разговаривать разучишься!.. Я забыла купить, сбегай за маслом. Да не забыла, а уж рук не хватало тащить! Едят почему–то все, а таскаю одна!» Игнатий Игнатьевич выносит и бегает, подрывая тем самым остатки мужского авторитета. А занимается он дома тем, что оформляет персональные сайты для клиентов провайдерской фирмы — непонятно, как это объяснить русским языком, но удобно то, что работать можно дома, поскольку решительно все равно, где стоит твой компьютер, — лишь бы оставаться включенным в сеть. Прежде он был простым физиком, кандидатом, пролетарием науки, но вовремя переквалифицировался, благодаря чему избежал финансовой катастрофы при крушении своего бывшего института. Проявил редкую среди коллег приспособляемость к внезапно изменившейся окружающей среде, чего Людмила Васильевна ничуть не оценила.
На самом деле Игнатий Игнатьевич вовсе не лакал из чайного носика — он налил себе воды в стакан прямо из чайника, а не из графина, где вода должна еще отстаиваться и очищаться с помощью опущенной туда серебряной ложки. Она старается, заботится — а он… Нужно всё делать правильно, вот и всё. Она за правильность!
И лучше с нею не спорить. Если не спорить, припадок правильности пройдет без больших последствий.
Но он не сдержался и заметил осторожно:
— Ну что ты, какая разница? Я же выпил, а не ты! Мне досталась неочищенная вода, а не тебе!
И тут уж разразилась буря вокруг стакана воды. Но такая, после которой слабонервных увозят с разрывами сердец и параличами. Другим мужьям достается куда меньше за неправильно выпитый стакан спирта.
— Я о себе и не забочусь никогда! Я не себялюбка какая–нибудь! Я могу и из лужи напиться, уж я–то небрезгливая. В луже тоже Божьи создания. О вас же забочусь. Надо уметь возлюбить! Вот я и возлюбила, а ты не понимаешь. Как можно жить с такой тупизной в душе?! Прикидываешься праведником, а как был нехристем, так и остался. Язычник ты! И глаз у тебя дурной, того и гляди от твоего глаза порча заведется.
В сглаз, порчу, домовых и кикимор Людмила Васильевна уверовала одновременно со своим приходом к Богу.
А Денис слушал. Кикимора — это слишком примитивно, конечно, и нечисть на четырех ножках по дому не бегает; да и зачем суетиться кикиморам с домовыми, если Бог может справиться Сам? Бог справляется — и Дениса своими милостями не обходит. Денис постоянно замечает по мелким признакам внимание к себе Высших Сил. Он, например, идет по улице и думает о каком–нибудь важном деле, и в это время мимо проезжает машина с номером 777 — явный сигнал, что всё у Дениса получится. Или берет книгу, чтобы найти нужную цитату из Лермонтова, — и книга сразу открывается именно на заказанном месте. Несколько раз бывали такие случаи и со словарями — в толстом томе, может быть, тысяча страниц, а захотел посмотреть слово summit, которое сейчас постоянно треплется в прессе, и на этом самом слове сразу открылся старый испытанный словарь!
«Звезда», №11, 2000
