Беседа с Омри Роненом. Подготовила Надежда Григорьева
ОМРИ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2000
Перевод Надежда Григорьева
ОМРИ
Омри Ронена — профессора университета Аnn Аrbor, специалиста по “серебряному веку” — я впервые увидела на чтениях памяти Ефима Эткинда. Филолог читал доклад “Персонажи-насекомые у Олейникова и обэриутов”1. Емкий, информативный стиль изложения, очевидная философская насыщенность привычных литературоведческих терминов, общая культурная “вменяемость” интерпретаций — все это я почему-то поняла как знаки того, что насекомые в доклад Ронена залетели не с улицы, а из московского концептуализма (см. многочисленные работы концептуалистов и изучающих концептуализм, посвященные насекомым, например, книгу Бориса Гройса и Ильи Кабакова “Das Leben der Fliegen”). Во время обсуждений кто-то заговорил о Пригове, я оглянулась на сидевшего рядом с окном Ронена, и в неверном предгрозовом освещении мне показалось, что он едва заметно одобрительно кивнул. Я до сих пор не уверена, привиделись ли мне эти знаки, эти знамения, эти отчетливые, как мне казалось, интертекстуальные сигналы, или я просто совершила неадекватный поведенческий жест, обратившись с бестактными вопросами о современности к специалисту по Мандельштаму. На волне моего экстатического восторга от знания “истины”, что на самом-то деле Ронен интересуется философией и концептуалистами, а не обэриутами и акмеистами, я подскочила к профессору и договорилась об интервью. Он попросил вопросы в письменном виде. Дальнейшее общение происходило по телефону. Полное отсутствие ответов или же издевательские ответы на мои вопросы (в том числе и не связанные с концептуализмом) контрастировали по содержанию с репликами телефонной беседы, в которой Ронен признался в том, что oн гегельянец и вообще ученик Дьёрдя Лукача. Мне осталось только упиваться мудростью недомолвок, умолчаний и хитрых противоречий.
НГ: Где вы родились, кто были ваши родители, почему вас назвали Омри, и что означает это имя?
ОР: Я родился в Одессе, мои родители были естествоиспытатели, меня назвали Имре, имя Омри я принял в 1957 году, приехав в Израиль, оно фигурирует в Библии и довольно широко распространено у нас.
НГ: Недавно вы выпустили книгу, где изложили нетрадиционное понимание “серебряного века”, шокировавшее некоторых представителей научной общественности. Не могли бы вы в двух словах изложить свой взгляд на литературный процесс?
ОР: Я попытался составить свод источников наименования “серебряный век” в применении к литературе начала XX столетия. Вслед за Якобсоном, Струве, Харджиевым и другими историками и теоретиками словесного искусства я считаю этот термин не подходящим к данному периоду и советую оставить его за второй половиной XIX века, как и поступали критики от Соловьева до Святополка-Мирского. Не понял, какой литературный процесс вы имеете в виду. Суд над Бодлером? Суд над Флобером? Суд над Синявским и Даниэлем?
НГ: Ваш доклад был посвящен насекомым у обэриутов. Насекомые — одна из центральных тем в московском концептуализме. Чем отличаются насекомые постмодернизма от насекомых постсимволизма?
ОР: Не читал концептуалистов. Как-то с поэтом Приговым сочинил анаграмматический орнамент на имя “Платонов”.
НГ: Из философов насекомыми увлекался Roger Саillois, который считал, что литература сродни мимикрии. Считаете ли вы, что литература исчерпывается мимикрией? Или же в текстопорождении присутствует доля других игр Саillois — аgon, аlеа, ilinx? А может, литература и вовсе не игра?
ОР: Я не биолог и не компетентен судить о таких аналогиях. Вероятно, поэзия действительно моделирует случай посредством совпадений (“падений сов”, по слову Хлебникова) в языке: nomen еst оmen, word is weird.
НГ: Интересна ли вам современная литература? Что именно (не) интересно?
ОР: Интересна, в первую очередь, литература факта, например, воспоминания бывалых людей: Е. М. Мелетинского, Вяч. Вс. Иванова, покойного Ю. М. Лотмана. В последних номерах “Звезды” меня очень тронула повесть Елены Чижовой “Крошки Цахес”. Лучшей русской прозой нашего времени я считаю “Занимательную Грецию” М. Л. Гаспарова. О том, что не интересно, и говорить не интересно.
НГ: Насколько оживлена литературная жизнь в Аnn Аrbor?
ОР: Не знаю.
НГ: Насколько изучение литературы в Аnn Аrbor передислоцировалось в смежные отрасли наук: в социологию, в экономику, в философию?
ОР: Не знаю, не интересовался этим вопросом.
НГ: Какое будущее у славистики? Какое будущее у теории литературы? Какое будущее у истории литературы? Какое будущее у литературы?
ОР: Поживем — увидим.
НГ: Ваши творческие планы?
ОР: Продолжать работу над комментариями к Мандельштаму и написать короткую монографию об искусстве названий.
Подготовила Надежда Григорьева
1Эта работа опубликована в № 8 “Звезды” за 2000 г. (Ред)