АНАТОЛИЙ РАЗУМОВ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 1999
АНАТОЛИЙ РАЗУМОВ ПАМЯТИ ЮНОСТИ ЛИДИИ ЧУКОВСКОЙ Я прикоснулся к этой истории в апреле 1995 года, когда Лидия Корнеевна, отыскав меня в Питере по телефону, попросила подробно рассказать ей о Левашовском мемориальном кладбище и будущей Книге памяти «Ленинградский мартиролог. 1937-1938». Тогда находился в печати первый том Книги, и я стал настойчиво упрашивать Лидию Корнеевну прислать для одного из будущих томов несколько слов воспоминаний о ее расстрелянном муже — физике-теоретике Матвее Петровиче Бронштейне.
Лидия Коpнеевна долго пыталась мне втолковать, что никак не может представить себе несколько слов на тему, которой посвящена целая рукопись, целая книга, целый «ПРОЧЕРК». Я был настойчив, но отступил перед ее сокрушительными доводами. И вдруг получаю страничку машинописи с желанными словами памяти — они до сих пор дожидаются своего, видимо, седьмого или восьмого, тома Мартиролога. Затем еще письмо: «Я написала Вам об М. П. очень подробно, а Вы выберите то, что пишете о других». Затем пришли по почте фотография М. П. Бронштейна и справки-напоминания о погибших коллегах Л. К. по Лендет-издату: С. К. Безбородове, К. Б. Шаврове, Тэки Одулоке (Н. Спиридонове), Н. М. Олейникове, Г. Г. Белых, Н. Константинове (Боголюбове).
Мы часто и подолгу беседовали в то время: сначала по телефону, потом — в Москве, когда я привез Лидии Корнеевне сигнальный экземпляр первого тома Мартиролога. Говорили об архивном следственном деле Матвея Петровича — это дело бегло показывали Лидии Корнеевне в КГБ. Говорили о недавних публикациях, которые возмутили ее количеством дрянной лжи. Повесть о Николае Олейникове в «Молодой гвардии» — ложью о живых и погибших друзьях и коллегах, а преданное гласности письмо председателя КГБ Ю. Андропова в ЦК КПСС от 14 ноября 1973 года — ложью о ней самой. «Антисоветские убеждения ЧУКОВСКОЙ, — утверждалось в письме Андропова, — сложились еще в период 1926-1927 годов, когда она принимала активное участие в деятельности анархистской организации «Черный Крест» в качестве издателя и распространителя журнала «Черный набат». За антисоветскую деятельность ЧУКОВСКАЯ тогда была осуждена к трем годам ссылки, но после вмешательства отца досрочно освобождена от наказания. Однако ЧУКОВСКАЯ своих взглядов не изменила, лишь временно прекратила открытую враждебную деятельность».1
«Я действительно была арестована в 1926 году, — рассказывала мне Лидия Корнеевна, — но о том, что была издателем и распространителем журнала «Черный набат», узнала от Андропова. Такое обвинение мне не предъявляли даже на следствии. Сами за меня сочинили в этом доносе и очень вульгарный абзац — будто бы из моего Открытого письма; сочинили и то, что я хотела быть директором музея Чуковского в Переделкине. Все это вранье».
Вскоре по доверенности Лидии Корнеевны мне удалось снять и передать ей копию материалов из дела М. П. Бронштейна — для продолжения работы над книгой. «А вы не читали это дело, когда копировали?» — «Нет, только копировал для вас». — «Тогда я буду читать первой», — облегченно выдохнула Лидия Корнеевна. Увы, тогда мне не пришло в голову искать ее собственное следственное дело. Наверное, потому, что сама она никакого интереса к этому не проявила. Может быть, думала, что и дела-то никакого не сохранилось.
Лидия Корнеевна успела поставить в Левашове памятник расстрелянному мужу и передать часть полученной ею Госудаpственной премии за «Записки об Анне Ахматовой» на благоустройство кладбища (сказала: «Люди должны ходить по надежным дорожкам»). Она ушла из жизни 7 февраля 1996 года. Для меня — внезапно.
А через год, во время хлопот о создании мемориальной доски в память Л. К. Чуковской и М. П. Бронштейна, я догадался наконец запросить архивное следственное дело Л. К.:
«Дело № 1363 По обвинению группы Анархистов в контр-революционной деятельности по 60 ст. уг. код. Начато 26/VII 1926 г. Окончено 24/8 1926 г. На листах 256. Архивн. № 13608».
Оказалось, как ни удивительно, что все обвиненные по делу еще не были реабилитированы.
Я долго работал с этим и несколькими другими делами анархистов в архиве госбезопасности, в том самом Большом доме. Затем, как мог, сопоставил найденные документы со свидетельствами, сохранившимися в других источниках, прежде всего — в семейном архиве Чуковских. Пришел к определенным выводам. Но все эти выводы — лишь предположения исследователя, прочитавшего документы раньше тех, кто имел большее право на их комментиpование. Потому что теперь из всех осужденных осталась в живых лишь Александра Владимировна Квачевская, арестованная одной из первых в знаменитом Российском институте истории искусств (РИИИ). (А. В. Квачевской запомнилась шуточная расшифровка аббревиатуры ИИИ: «Институт испуганной интеллигенции».)
ПЕРВЫЕ АРЕСТЫ Аресты в Российском институте истории искусств начались осенью 1924 года. «Главным анархистом» в институте был в это время 18-летний студент 2-го курса Юрий Криницкий. Он приехал в Ленинград из Ташкента, где участвовал в создании и работе нескольких молодежных анархо-синдикалистских кружков, а осенью 1922 года был арестован по обвинению в издании подпольного журнала «Туркестанский набат» и легко дал подписку о доносительстве, не придав этому особого значения. Поступив через год в РИИИ, Юрий продолжил анархистскую работу и вскоре стал вожаком оппозиционно настроенной молодежи. На рождественских каникулах 1923/24 учебного года он побывал в Москве, получил членский билет Всероссийской федерации анархистов (ВФА) и несколько незаполненных билетов для распространения в Ташкенте и Ленинграде. Энергичный юноша стремился к легальному политическому успеху и весной 1924 года был избран председателем политпросвета института. Комячейки в то время в институте еще не было. Летние каникулы 1924 года Криницкий провел в Ташкенте, снова был арестован, но вскоре освобожден, а его ташкентские товарищи высланы (Юрий дал показания в ГПУ о том, что в Ленинграде им действительно организована анархистская группа студентов, но к изданию новой подпольной ташкентской прокламации он не имеет отношения). Осенью Криницкий вернулся к занятиям в РИИИ и, мучимый угрызениями совести, написал довольно выспренные заявления в Туркестанское и Ленинградское полпредства ОГПУ о солидарности с высланными: «…Я и мои симпатии не могут быть на стороне палачей». В ответ его вызвали, предъявили злополучную подписку о доносительстве и… отпустили. Криницкий лихорадочно ждал высылки и столь же лихорадочно продолжал анархистскую работу среди студентов РИИИ.
В 1924 году в РИИИ, по направлению горкома РЛКСМ, поступили 6 комсомольцев. Они сразу организовали комячейку и подготовили свой список для перевыборов в Исполнительное бюро. 1 ноября 1924 года в Институте на общем собрании проходили перевыборы и Криницкий выступил с призывом: «Если хотите, чтобы ваш представитель прошел в Исполбюро, — голосуйте против списка, представленного пролетарским студенчеством и Комфракцией». Однако в это время в ГПУ уже знали, кого арестовывать: за студентами было установлено наблюдение, и помощник оперуполномоченного 4-й группы секретно-оперативной части Ленинградского ГПУ Петр Григорьевич Иванов вовсю собирал агентурные материалы. Комфракция на выборах проиграла, а в ночь с 3 на 4 ноября были арестованы сам Криницкий, а также студенты Вениамин Раков, Александра Квачевская, Пантелеймон Скрипников, Мария Кривцова и Евгения Ольшевская. Уже 21 ноября обвинительное заключение по их делу было утверждено начальником секретно-оперативной части Леоновым и полпредом ОГПУ в Ленинграде Мессингом. Дело передавалось на рассмотрение Особого совещания при Коллегии ОГПУ с тем, чтобы Криницкого, Ракова и Квачевскую «как уличенных, согласно агентурных данных в преступлениях предусмотренных ст. 60 уголовного кодекса и являющихся социально-опасным элементом действующих разлагающе на студенческую массу» выслать из Ленинграда на три года, лишив их права проживания в шести городах. В отношении остальных — дело прекратить за отсутствием состава преступления и конкретного агентурного материала.
Всех обвиняемых освободили под подписку о невыезде. За говорливым и вызывающе неосторожным Криницким, конечно, установили особое наблюдение, и вскоре следователь получил новые агентурные донесения: «Криницкий говорил, что в Ин-те Истории Искусств имеются анархисты. Имеет связь с Черным Крестом. Криницкий говорил, что у него в Ин-те имеется подпольная пятерка», «Криницкий говорил эммигранту [так в донесении] что на днях получает пишущую машинку, на которой думает печатать, что-то для моряков…» (Неизвестно, кто был провокатором; А. В. Квачевская спустя годы подозревала в этом одного из матросов, к которым студенты ходили в казармы для агитации.)
Мессинг предложил заключить Криницкого в концлагерь, но 16 января 1925 года Особое совещание постановило выслать его на три года в Зырянский край, а Ракова и Квачевскую — на два года в Казахстан.
Раков и Квачевская отказались от сотрудничества с ГПУ и еще долго мыкались в ссылке и отбывали «минусы» — невозможность проживания в ряде городов. Жили в Уральске, в Твери. Раков — еще и в Саратове. У Квачевской в ссылке родился сын. В ссылке же она заболела туберкулезом, и ее отпустили к родителям, с которыми она когда-то порвала отношения, уйдя в политику. Ко времени смерти «вождя народов» Квачевская жила в Смоленской области, в Рославле, работала учительницей литературы и «разрабатывалась» органами МГБ для ареста. В 1992 году 89-летняя Александра Владимировна Квачевская дождалась прижизненной реабилитации. Благодаря ее заявлению, одновременно реабилитировали и всех ее однодельцев. Александра Владимировна и теперь живет в Рославле, опубликовала часть своих воспоминаний.2 Дочь ее возглавляет Рославльскую организацию репрессированных.
А вот анархистская деятельность Криницкого завершилась и быстро, и скверно. Он вышел из состава ВФА, публично отрекся от своих взглядов в усть-сысольской газете и 25 сентября 1926 года написал подробнейшие — на 16 листах — показания на имя заместителя начальника Коми (Зырянского) отдела ОГПУ:
«Тов. Рубинов, согласно моему решению, вызванному беседой с Вами 4/IX с. г. я даю точные показания о своей прошлой работе и о деятельности тех анархистских организаций, в которых я принимал участие. Стал я анархистом довольно рано, в 1919 году, т. е. 13-ти лет от роду…»
В показаниях Криницкий дал характеристику десяткам своих знакомых и указал их местонахождение, к примеру: «Через студентку нашего института М. А. Кривцову я познакомился со студентом Гражданского Института (Архитекторов). Фамилии я его не спрашивал, по общему правилу конспирации. Группа у него была человек десять — пятнадцать. (Жил он на Серпуховской улице, если идти от Загородного просп., на правой стороне ул. последний дом первого квартала. Квартира его была где-то на самом верхнем этаже, вход со двора. В Ленинграде я смог бы найти его)». Завершались признания Криницкого патетически: «Получив возможность проверить в ссылке свои взгляды, я через год пришел к убеждению, что вся моя работа прежняя была сплошной ошибкой и непониманием как вообще общественных отношений, так и переживаемого великого момента диктатуры пролетариата. Гениальное учение Маркса дало мне бесконечно много — духовное приобщение к величайшей, героической борьбе русского и международного пролетариата. Не имея возможности вступить в В.К.П.(б), я тем не менее считаю себя большевиком-ленинцем и революционный долг этого сознания дал мне силы изложить эти показания. Личные чувства и личная этика должны склониться перед служением целому. Вы, тов. Рубинов, сообщили мне, что искренние показания могут послужить моему освобождению из ссылки. Если они будут приняты как доказательство моего разрыва с анархистским движением, то я согласен на это, но если они «цена» освобождения, то я от него отказываюсь — своей совестью я не торгую». Показания тут же переправили в Москву вместе с ходатайством Коми отдела ОГПУ о досрочном освобождении Криницкого. Каждое имя в этих показаниях подчеркнуто жирным чекистским карандашом. 15 октября 1926 года Особое совещание приняло решение освободить Криницкого. Секретный отдел ОГПУ сообщил в Усть-Сысольск и Ташкент, что предполагавшаяся ранее переброска Криницкого в Ташкент для разложения тамошних анархистов отпадает: «возможна только добровольная со стороны КРИНИЦКОГО поездка».
ИСТОРИЯ ЖУРНАЛА «ЧЕРНЫЙ НАБАТ» Трудно сказать, жила ли анархистская идея, за неимением других оппозиционных, в РИИИ сама по себе, или только подпитывалась работой агентов-провокаторов.
Конечно, не все подозреваемые студенты были убежденными анархистами. Их политические убеждения только формировались и были во многом подражательны.3 Вольные разговоры они вели, но настоящей политической организации не было. Это лишь на профессиональном жаргоне ГПУ они были «анархистами по окраске». А вот несогласными с малейшей несправедливостью, не желавшими тупого подчинения насилию — несомненно. Потому и «прокатили» коммунистов на очередных выборах в институте весной 1925 года.
То была пора подавления любой, даже мнимой оппозиции ВКП(б) и ее сталинскому руководству. В стране. В Ленинграде. В каждом учреждении. Дела об анархистах в Ленинграде вел все тот же следователь Иванов.4
И пока в Усть-Сысольске чекисты работали с Криницким, в Ленинграде продолжалось наблюдение за его знакомыми, особенно за студентами РИИИ. 13 марта 1925 года Особое совещание постановило выслать в Казахстан Аиду Басевич и лишить права проживания в шести городах Николая Прусса. (Аида Иссахаровна Басевич в 1990 году дождалась прижизненной реабилитации в родном Ленинграде. В беседе с исследователем Я. Леонтьевым она призналась, что по прошествии многих десятков лет считает одной большой провокацией ОГПУ всю историю с распространением членских билетов ВФА и организацией анархистских ячеек на местах.) 19 июня 1925 года на три года была выслана в Среднюю Азию Раиса Шульман — как «руководительница анархо-подпольного кружка среди студентов Р.И.И.И.» (Впоследствии содержалась в Верхнеуральском политизоляторе, реабилитирована 28 июля 1998 года.)
Весной 1925 года впервые арестовали Лидию Чуковскую, но вскоре отпустили благодаря хлопотам Корнея Ивановича — есть запись в его дневнике об аресте дочери и обыске в доме. Соответствующие документы в архиве госбезопасности не сохранились. Похоже, Чуковскую арестовали на всякий случай. С Криницким она не была знакома, и тем более не участвовала ни в какой подпольной организации.
В сентябре 1925 года началась новая большая разработка Ленинградского ГПУ по анархистам под названием «Центр», и в 1926 году в РИИИ снова нашли кого арестовать. На этот раз вдохновительницей подпольной работы в институте была Екатерина Боронина — одна из знакомых Юрия Криницкого, Аиды Басевич и Раисы Шульман. Боронина переписывалась с Шульман (а всю переписку тщательно перлюстрировали в ГПУ), пыталась организовать собственный анархистский кружок и втянуть в свои дела друзей: Лидию Чуковскую и Александра Саакова — давнего, еще по Ташкенту, приятеля Криницкого. Чуковская анархизмом увлекалась явно меньше, чем стенографией, а Сааков успел в нем разочароваться. Но в воображении Борониной «кружок» уже существовал как часть большой организации, т. к. был необходим ей для укрепления авторитета у знакомых анархистов: студентов-медиков и типографских рабочих. Несколько раз все эти молодые люди — студенты и рабочие — встречались на квартирах друг у друга, задумали организовать собственную библиотеку, собственный журнал «Черный набат» и нечто вроде кассы взаимопомощи под названием «Черный крест» — в подражание известной им организации помощи политзаключенным. (В общем, все, что так тщательно отыскивало ОГПУ. Неизвестно, кто именно подавал самые зажигательные идеи. Неизвестен провокатор, т. к. агентурные материалы по делу не сохранились, хотя и существовали когда-то на каждого из впоследствии арестованных.) Лично Борониной поручили организовать библиотеку и написать несколько статей для подпольного журнала. Как раз практической работой по библиотеке она и пыталась увлечь свою подругу.
Журнал создавался тоже подражательно — по рукам у студентов ходил экземпляр «Туркестанского набата», привезенного когда-то Криницким из Ташкента (в конце концов этот изготовленный на гектографе экземпляр сохранился в архивном следственном деле как изъятый при обыске). «Черный набат» предполагалось отпечатать на пишущей машинке, а затем на специально изготовленном станке. Но удалась лишь часть утопического замысла. Первый и единственный номер журнала отпечатали в нескольких экземплярах студентка-медичка Кира Штюрмер на своей машинке «Ундервуд» и Екатерина Боронина — на пишущей машинке Корнея Чуковского, втайне от подруги. Видимо, Лидии Чуковской доверяли не во всем. К тому же она сомневалась в необходимости издания журнала и ничего для него не написала, несмотря на просьбу Борониной.
В ГПУ в подробностях знали о подготовке журнала от своего агента и готовили аресты.
По тексту двадцатистраничной машинописи, сохранившейся в деле, видно, что журнал (по духу — скорее политическую прокламацию) делали наивные и неглупые ребята. Умные студенты. Умные рабочие.
«Орган анархистов. Июль 1926 г. Памяти М. А. Бакунина. (К 50-летию со дня смерти)» — значилось в шапке журнала.
«Все тихо кругом, — говорилось в редакционном предисловии, — не слышно нигде набатного звона, а между тем все ярче и ярче разгорается пожар красной реакции в С.С.С.Р. и фашистской на Западе. Густые облака дыма разъедают глаза трудящимся и они подчас не в состоянии разглядеть, что делается вокруг, а называющие себя коммунистами все больше и больше напускают едкого, вонючего дыма, и одурманивают головы трудящихся. […] Пусть раздастся повсюду набат, Черный Набат, зовущий всех, кто жаждет истинной свободы без дурмана, кто враг насилия и власти». […]
«Надо жестоко бороться со всеми видами капитализма, — считал один из авторов журнала. — Но в С.С.С.Р. главные наши силы мы должны направить именно против государственного капитализма, который в данное время является наиболее мощным угнетателем трудящихся масс. Этот вид капитализма проводится партией большевиков, которая, будучи построена на подчинении одних другим, создает в стране «Николаевщину». Централизм и бюрократизм крепнут и ведут трудящиеся массы в царство штыка, насилия, тюрем и эксплуатации. Человек, как личность, исчезает, он подменяется автоматом, «говорящим и работающим инструментом», который без церемонии выбрасывается вон, если «его величеству государству» он не угоден. […] Произвол увеличивается со дня на день, тюрьмы переполняются недовольными, на содержание армии и флота уходят все большие суммы трудовых денег. Для поднятия благосостояния государственного бюджета процветает «пьянка», вытягивающая из кармана пролетария последний рубль и подтачивающая его силы.
Растет молодая буржуазия, растет бюрократия партийная и профессиональная, создающая для себя более чем дворянские привилегии. А на другом полюсе растет безработица. Число безработных становится угрожающим.
Государство, собирая путем налогов колоссальные средства, берет на себя все меньше и меньше обязательств в деле улучшения жизни рабочих. Помощь безработным со стороны «его величества государства» — смехотворна.
Возлагая помощь безработным на профессиональные союзы, которые также разъедены бюрократизмом и насилием, как и вся государственная система — власть обрекает безработных на разбой, нищенство и проституцию. Официальные статистические данные говорят, что около 50% членских взносов в союзы идут на содержание бюрократии».
Авторы журнала не голословны. Вспоминая о времени «военного коммунизма» в голодном Петрограде, они сравнивают по цифровым показателям уровень питания во 2-м детском доме и в 35-м детском очаге с питанием ответственных работников и простых служащих Петрогубкоммуны:
«Питание «ответственных» было в 6 раз лучше… Но если мы вспомним, что ответственных пайков было до 50-ти видов, то мы поймем, что «правители» жили весьма и весьма неплохо. Для рабочих же были заведены наказания «пайком». За малейшую провинность — невыход на работу, неявка на «казенную» демонстрацию и т. д. — рабочего и служащего лишали «хлеба».
Не лучше было и положение в деревне, где «Советская власть усиленно стала вводить так называемые «советские коммуны» или совхозы. […] С каждым днем положение становилось все хуже и хуже. Рабочий класс умирал у станков и машин, а крестьянство валилось от эпидемии сыпняка и испанки. […] Во многих местах вспыхивали крестьянские восстания, — яркую страницу в историю этого движения вписал анархист Махно, — но они жестоко подавлялись Советской властью. Но так долго, разумеется, не могло продолжаться: должен был ударить гром. И он грянул с той стороны, откуда его меньше всего ждала Советская власть. Кронштадт — гордость русской революции — восстал и выставил свои требования. Товарищи Петриченко, Жуковский и ряд других анархистов сыграли славную роль в этом движении, в выработке этих требований. Эти требования были: свободные, вольные советы, свобода личности и жилища, свободная тор-говля и т. д.».
Кронштадтские лозунги симпатичны и авторам журнала. Они — против террора, даже против развертывания широкой антисоветской агитации. По их мнению, надо противопоставить «потокам заранее заготовленных резолюций, подстроенных выборов, коммунистическому чванству — анархические синдикалистские федеративные организации, т. е. союзы трудящихся, в которых нет насилия, нет и начальства. Строить эти организации нужно начинать теперь. В них и через них мы добьемся осуществления лозунга: «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Мы добьемся настоящей свободы, радостного труда и счастливого отдыха».
Аресты грянули вскоре после перепечатывания текста журнала, в ночь с 26 на 27 июля 1926 года. Начались допросы. Лидии Чуковской предъявили отобранное при обыске на Киpочной: письмо Борониной, набросок текста Декларации, написанный ее рукой, пишущую машинку Корнея Ивановича. Указали на совпадение шрифта. И потрясенная Лида мужественно взяла вину подруги на себя. По-разному повели себя подруги и во время следствия: Чуковская, соответственно негласному кодексу чести, наотрез отказалась от тайной подписки о сотрудничестве с ГПУ, а Боронина по каким-то причинам на это согласилась. Об этом, впрочем, до поры до времени никто не догадывался.
Из Дела № 1363 По обвинению группы Анархистов
в контр-революционной деятельности
* * * лист дела 98
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
По делу №
1926 года ИЮЛЯ месяца «23» дня, я, Уполномоченный I отдел. СОЧ ПП ОГПУ в ЛВО ИВАНОВ П. Г.
усматривая из обстоятельств дела, что гр. Чуковская Лидия Корнеевна является членом подпольного кружка студентов РИИИ, присутствовала почти на всех конспиративных собраниях Ленинградской организации, ведает библиотекой организации, на одном из подпольных собраний делала доклад о госкапитализме и считая необходимым производство обыска и ареста на основании (того-то) вышеизложенного
ПОСТАНОВИЛ:
Произвести обыск Кирочная ул. д. 7 кв. 6.
и арест ЧУКОВСКОЙ ЛИДИИ КОРНЕЕВНЫ.
Уполномоченный /Иванов/
СОГЛАСЕН: Начальник I-го Отделения /Жупахин/
УТВЕРЖДАЮ: Начальник СОЧ Отдела /Леонов/
* * *
лист дела 99
ПРОТОКОЛ
На основании ордера Об’един. Государств. Политическ. Управления ЛВО за № 2112 от «26» июля мес. 1926 года произведен обыск Лебедевым в доме № 7 кв № 6 по ул. Кирочной
У гражданки Чуковской Лидии Корнеевны
Согласно данным задержаны: Чуковская Лидия Корнеевна
Взято для доставления в О.Г.П.У. ЛВО следующее (подробная опись)
Машинка «Смис Примьер» и разная переписка.1
Сотрудник ОГПУ в ЛВО /Лебедев/
1. Все заявления на неправильные действия допущенные при обыске должны быть заявлены в протоколе.
2. ОГПУ в ЛВО отвечает только за то, о чем упомянуто в протоколе.
Все указанное в протоколе удостоверяем.
Присутствовали
при обыске Управдомом /Д. И. Никифоров/
Кроме того подписали:
Сотрудник производ. обыск: /Лебедев/
Копию протокола получил
Управдомом /Д. И. Никифоров/
[печать ЖАКТа]
Примечание: Протокол составляется в 4-х экземплярах, один экземпляр должен быть оставлен под расписку Управдомом.
1
Приписка: Машинку и переписку получил 26/VII /Иванов/
* * *
Из письма Е. Борониной, изъятого при обыске у Л. К. Чуковской (лист дела 112, конверт 112 а):
Лида! Пользуюсь случаем написать тебе и переслать кое-что. Во-первых газеты — ты их постатейно распиши.
На первой карточке заноси название газеты, подзаголовок, №, дату, место издания и кол. страниц. […] Это нужно будет для редакции, которая кстати сказать имеется. Думаем к 15 июля выпустить первый номер журнала в 16 б. страниц. Я ездила в Москву, привезла книг 40 штук. Теперь для библиотеки есть много книг. […] Если сможешь, то напиши в журнал. На страницу, не более шрифта пиш. машинки. Писать сейчас мне думается надо по текущему моменту. […] Ну, всего хорошего, пиши, только не проси никуда звонить и без всяких точек после букв. […] 6/VII 26 г.
* * *
лист дела без номера [написано рукой Л. К. Чуковской]
Декларация
1 Определение существующего строя (госкапитализм1).
2. Анархич. воззрения вообще (свобода личности, труд, власть2).
3. Отношения к анархич. группировкам за границей и у нас в последн. годы (Махно, Кронштадт, Голос Труда, Свободный Труд).
4. Организация черного профсоюза.
5. Организация крестьянства.
[вычеpкнуто: 6. Диктатура пролетариата.]
1
Прибавлено: безработица и дикт[атура] пр[олетариата].
2
Вписано вместо вычеркнутого: (очень кратко).
Библиотека
Один библиотекарь.
Связь [вычеpкнуто: с руководами] только с одним из руководов.
Библиотека у постороннего лица. Знает о ее помещении только библиотекарь.
[Далее — стенографическая запись.]
* * *
лист дела 100
д. 871 — 25 г.
Анкета №
для арестованных и задержанных с зачислением за О.Г.П.У.1
Лица, давшие неверные показания в анкете, будут подвергнуты строжайшей ответственности.
Фамилия Чуковская
Имя и отчество Лидия Корнеевна
Гражданка какого государства СССР
Национальность Русская
Место приписки Губ. Ленинградск.
Возраст (год рождения) 19 лет
Образование: а) грамотен ли среднее
б) какую школу окончил трудов. шк. 2 ст.
Состав семьи, место жительства и место работы каждого члена (отца, матери, детей, мужа, жены, братьев, сестер) Отец Корней Иван. 43 Литератор Кирочная д. 7 кв. 6
Мать Мария Борисовна 44 домхозяйка, тоже
Брат Николай Корн. 20 переводчик ст. Вырица
Партийная принадлежность:
а) в какой партии состоит, б) с какого времени беспартийная
Место работы Название предприятия или учреждения Учащаяся
Если не служил и не работал по найму,
то на какие средства жил при родителях
Владел ли недвижимым имуществом, каким и где нет
Привлекался ли к ответственности по суду
или в админ. порядке нет
Когда арестован 26/VII — 26 г.
Кем арестован, по чьему ордеру и № ордера ГПУ
Где арестован Кирочная д. 7 кв. 6.
Подпись заключенного Л. Чуковская
26 июля 1926 г.
1
Заполнена оперуполномоченным со слов Л. К. Чуковской и ею подписана.
* * *
лист дела 102
ОТДЕЛ СОЧ. П. П. Гор. Ленинград, 28/VII 1926 года
ПРОТОКОЛ №
Допроса, произведенного в Ленинградском Губернском Отделе Г. П. У.
Уполном. Ивановым1 по делу за № 1363
Я, нижеподписавшаяся допрошена
в качестве обвин. показываю
1. Фамилия Чуковская
2. Имя, отчество Лидия Корнеевна
3. Возраст 1907 г.
4. Происхождение ур. Финляндии
5. Местожительство Кирочная ул. д. 7 кв. 6.
6. Род занятий студ. Р.И.И.И.
7. Семейное положение девица
8. Имущественное положение нет
9. Партийность б/п
10. Политические убеждения ни каких
11. Образование общее среднее специальное
12. Чем занимался и где служил:
а) до войны 1914 года Финляндия
б) до февральской революции 1917 года тоже
в) до октябрьской революции 1917 года Ленинград
г) с октябрьской революции до ареста Ленинград учюсь
13. Сведения о прежней судимости нет
лист дела 103
Показания по существу дела*
К факту выпуска журнала, о котором говорится в письме ко мне от 6/VII 26 г. я отношусь отрицательно. О том, что его собирались выпустить, я знала. От кого знала — не скажу.2
Автора этого письма я называть отказываюсь.
Желая составить свое политическое credo, я собиралась одно время (месяца 1 1/2 — 2 назад), организовать библиотеку по разным политическим вопросам. Если бы и другие граждане С.С.С.Р., мои знакомые,3 захотели пользоваться моей библиотекой, я бы не отказала им, и помогла бы пополнить свои политические познания. Но я ее не организовала..4 На предъявленных мне двух карточках, я узнаю: на одной — Екатерина Боронина и Александра Саакова, а на другой Александра. Он — рабочий; через кого я с ним познакомилась я говорить отказываюсь, а также отказываюсь сказать, сколько раз я с ним встречалась, где и по какому поводу.
Я журнала не видала, и мне его никто не передавал.
Я не вела никакой подпольной работы, и ни в какой организации не участвовала, и, на подпольных (с моей точки зрения) собраниях — не бывала.
Киру Аркадьевну Штюрмер я никогда не видала, и ее не знаю.
Подпись: Л. Чуковская
*(поправки внесены мной самой)
Л. Ч.
допросил /Иванов/
1
П. Г. Ивановым заполнена анкетная часть протокола допроса. Показания по существу дела написаны Л. К. Чуковской.
2
От кого знала — не скажу — прибавлено.
3
мои знакомые — вписано вместо вычеркнутого: имеющие честь быть со мной знакомыми.
4
Но я ее не организовала — прибавлено.
* * *
лист дела 104
ОТДЕЛ СОЧ. П. П. Гор. Ленинград, 29/VII 1926 года
ПРОТОКОЛ № (вторично)
Допроса, произведенного в Ленинградском Губернском Отделе Г. П. У.
Уполном. Ивановым1
по делу за № 1363
Я, нижеподписавшаяся допрошена в качестве обвин. показываю
1. Фамилия Чуковская
2. Имя, отчество Лидия Корнеевна
1
П. Г. Ивановым заполнена анкетная часть протокола допроса. Показания по существу дела написаны Л. К. Чуковской.
лист дела 105
Показания по существу дела*) [знак сноски — Л. Чуковской]
Я напечатала 3 № журнала «Черный Набат».
Кому передала и от кого получила — говорить отказываюсь. Также и насчет цифр, вставленных в статью о Госкапитализме, журнала «Черный набат» — показывать отказываюсь.
*Протокол написан собственноручно. Л. Чуковская
29/VII
допросил /Иванов/
* * *
лист дела 107
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
О ПРИВЛЕЧЕНИИ ДАННОГО ЛИЦА В КАЧЕСТВЕ ОБВИНЯЕМОГО.
По делу № 1363
1926 года Июля месяца «31» дня, я, Уполномоченный I отд. СОЧ ПП ОГПУ в ЛВО
ИВАНОВ П. Г. допросив
ЧУКОВСКАЯ ЛИДИЯ КОРНЕЕВНА и рассмотрев следственный/дознания
материал на нее, по коему гр. ЧУКОВСКАЯ ЛИДИЯ КОРНЕЕВНА достаточно изобличается в анархо-подпольной работе и распространении нелегального журнала Черный набат т. е. преступлении предусмотренном ст. ст. 60, 72 Уголовного Кодекса
Руководствуясь ст. 128 Уголовно-процессуального кодекса
Постановил:
Привлечь гр. ЧУКОВСКУЮ ЛИДИЮ КОРНЕЕВНУ в качестве обвиняемой, пред’явив ей обвинение в преступлении вышепоименованном предусмотренном ст. 60, 72 Уголовного Кодекса
Уполномоченный /Иванов/
СОГЛАСЕН: Начальник I-го Отделения /Жупахин/
УТВЕРЖДАЮ: Начальник СОЧ Отдела /Леонов/
Обвинение мне об’явлено «6» VIII 1926 года
Подпись: Л. Чуковская
Копия настоящего постановления препровождена Губпрокурору и ОРСО
Уполномоченный /Иванов/
САРАТОВ
Начались новые хлопоты Чуковского. Сначала Корней Иванович встретился с Леоновым (Мессинга в городе не было) и долго убеждал его в том, что Лида на самом деле никакой не политический деятель уже потому, что с утра до ночи занималась науками в Институте и — более пяти часов в сутки — стенографией. Леонов посочувствовал. Тогда Чуковский обратился c письмом к П. Е. Щеголеву с просьбой замолвить слово перед тем же Леоновым. И это помогло. 13 августа Лидию Чуковскую освободили под подписку о невыезде.
Вскоре по ее делу было составлено обвинительное заключение.
* * *
листы дела 259-271
ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
по следделу № 1363
В сентябре мес. 1925 года в СОЧ ПП ОГПУ в ЛВО поступили агентурные сведения, что оставшиеся анархисты после ликвидации анархо-подпольной организации в феврале мес. прошлого года начали вновь вести анархо-подпольную работу среди рабочих и студенчества.
Разрабатывая вышеуказанные сведения была выявлена анархо-подпольная организация в составе следующих гр-н: ШТЮРМЕР К. А., ГОЛОУЛЬНИКОВ А. Е., БАРОНИНА Е. А., ЧУКОВСКАЯ Л. К., ИВАНОВ Я. И., ИЗДЕБСКАЯ С. А., БУДАРИН И. В., ШТЮРМЕР Г. А., ЦИММЕРМАН Т. А., КОКУШИНА Т. М., МИХАЙЛОВ-ГАРИН Ф. И., ВОЛЖИНСКАЯ Н. Г., ГОЛУБЕВА А. П., СОЛОВЬЕВ В. С., КОЧЕТОВ Г. П. и СААКОВ А. Н.
Вся эта группа из себя представляла несколько анархо-подпольных кружков из коих были руководителями: ШТЮРМЕР К. А., БУДАРИН И. В., БАРОНИНА Е. А. и ИЗДЕБСКАЯ С. А. […]
На всех подпольных собраниях обсуждались вопросы как и какими средствами бороться против Советской Власти и Партии ВКП(б), также на этих собраниях были избраны: Редакционная Коллегия, (целью которой являлось — издавать нелегальную литературу и распространять ее среди рабочих масс), Черный Крест — целью которого являлось сбор денег среди рабочих для помощи заключенным и высланным анархистам. […]
В конце Мая месяца вновь поступили агентурные сведения, которые указывали, что предполагается выпуск нелегального журнала и что таковой будет печататься в подпольной типографии, для чего срочно изготовлены чертежи печатного станка и изготовляются части и рама анархистом ГАРИНЫМ-МИХАЙЛОВЫМ Ф. И.
Впоследствии были получены дополнительные сведения, что нелегальный журнал «Черный Набат» в 8-ми экземплярах напечатан на квартирах у ШТЮРМЕР К. А. и ЧУКОВСКОЙ Л. К. […]
[Далее — подробности о каждом участнике «группы»:]
7). ЧУКОВСКАЯ, Лидия Карнеевна, при обыске отобрана пишущая машинка системы «Смис Премьер» (см. л. д. № 99) и разная переписка, среди которой обнаружено письмо к ней от БАРОНИНОЙ, в котором говорится о предстоящем выпуске журнала (см. л. д. 111 — 112). Допрошенная 28-го Июля с. г. ЧУКОВСКАЯ, Лидия Карнеевна показала, что к факту выпуска журнала «Черный Набат» относится отрицательно и о том, что его собирались выпустить она знала, но указать то лицо, от которого знала, назвать отказалась. Также отказалась назвать фамилию автора письма, обнаруженного у нее при обыске. Никакой подпольной работы не вела, на собраниях не бывала и ни в какой организации не учавствовала (см. л. д. № 103). Вторично допрошенная 29-го Июля показала, что она действительно напечатала 3 экземпляра журнала «Черный Набат» № 1, кому передала и от кого получила указать отказалась (см. л. д. № 140). По агентурным материалам была активным членом анархо-подпольного кружка, присутствовала на всех конспиративных собраниях. На одном из собраний делала доклад о Госкапитализме. Была выбрана заведывать нелегальной анархо-библиотекой, знакома со всеми лицами входящими в анархо-подпольную организацию (см. л. д. 114).
* * *
В обвинительном заключении отмечено, что, судя по показаниям Голоульникова и Соловьева, часть экземпляров журнала отпечатана Чуковской. Соловьев также показал, что «была анархо-библиотека, ведать которой было поручено ЧУКОВСКОЙ Лидии».
Только Боронина и Соловьев дали показания, причем идентичные, о составе «Черного Креста»: ИВАНОВ Я. И., КОЧЕТОВ Г. П., и еще один товарищ, фамилии которого они не помнят. По словам Борониной, «среди рабочих было собрано около 5 рублей». По показаниям Михайлова-Гарина, ему как казначею «Черного Креста» были переданы «18 рублей, принадлежавших организации», но впоследствии эти деньги он вернул обратно.
Обвинительное заключение составлено уполномоченным Ивановым, подписано новым начальником СОЧ Райским и утверждено Мессингом. Предлагалось заключить в концлагерь сроком на 3 года Киру Штюрмер и Голоульникова; Боронину, Соловьева, Кочетова, Иванова, Михайлова-Гарина, Издебскую, Бударина и Голубеву — выслать в определенную местность на три года; Георгия Штюрмера лишить права проживания в шести пунктах сроком на три года, а Чуковскую, Саакова, Циммерман, Кокушину и Волжинскую — лишить условно права проживания в шести пунктах сроком на два года. Чекисты направляли дело для санкционирования в Особое совещание при Коллегии ОГПУ, предварительно отдав его на заключение губернскому прокурору.
26 августа 1926 года и. о. прокурора Ленинградской губернии Григорьев вынес заключение по делу и присоединился к предложению Полпредства ОГПУ в ЛВО.
9 сентября 1926 г. свое заключение по делу вынес в Москве уполномоченный 1-го отделения Секретного отдела ОГПУ Белышев: на основании материалов обыска и личных признаний обвиняемых он посчитал вину обвиняемых доказанной и также предложил передать дело на рассмотрение Особого совещания при Коллегии ОГПУ.
18 сентября 1926 года помощник начальника Секретного отдела ОГПУ А. А. Андреева-Горбунова начертала на заключении Белышева: «Предлагаю Штюрмер Киру и Голоульникова заключ. в к/л на 3 г., Боронину и Соловьева выслать в Туркест. на 3 г., Кочетова, Чуковскую и Саакова в Саратов на 3 г., Михайлова-Гарина и Иванова в Казакстан на 3 г., Издебскую, Бударина и Голубеву в Сибирь на 3 г., Штюрмер Георгию запрет. 6 пун и Украину с прикр на 3 г., Циммерман, Кокушкину и Волжинскую условно выслать из Ленингр. с запрет 6 пун на 3 г. Пишущие машинки и наган конфисковать». Эта запись и легла в основу постановления Особого совещания при Коллегии ОГПУ от 18 сентября 1926 года.
29 сентября 1926 года Полпредство ОГПУ в ЛВО препроводило копии выписки из протокола Особого совещания в Саратовский губотдел ОГПУ, Ташкентское Полпредство ОГПУ по Средней Азии с тем, чтобы высланных взяли на учет и наблюдение. В этот же день было принято постановление об аресте Лидии Чуковской.
13 октября 1926 года милиция выдала ордер на арест Л. Чуковской для высылки ее в Саратов. Несмотря на недавно перенесенный паратиф, ее доставили в Дом предварительного заключения, и 14 октября она второй раз, теперь самостоятельно, заполнила анкету арестованного.
И тут снова помогло вмешательство Корнея Ивановича. 14 октября он полу-чил медицинское свидетельство о болезненном состоянии дочери («Дано Чуковскому Корнею Ивановичу в том, что дочь его Лидия 19 лет, страдает Базедовой болезнью с повышенной возбудимостью нервно-сосудистой системы и что состояние ее особенно ухудшилось после недавно, в сентябре с. г., перенесенного паратифа. Доктор медицины Григорий Конухес»). Чуковский обратился в ГПУ.
* * *
лист дела 288
В ГПУ
[от] литератора К. И. Чуковского
Заявление.
Дочь моя Лидия (19 лет) высылается в Саратов за принадлежность к партии анархистов. Прошу разрешить ей остаться еще1 3 месяца в Ленинграде, так как ей необходимо закончить лечение в домашней обстановке. Больна она серьезно: у нее базедова болезнь.
Врачебное свидетельство имеется при деле.
К. Чуковский
Ленинград, Кирочная, 7 кв. 6
1
еще вписано вместо вычеркнутого на.
* * *
В тот же день по распоряжению Мессинга имя Чуковской вычеркнули из готового ордера на высылку и освободили под подписку о невыезде с отсрочкой высылки на три месяца.
20 октября 1926 года Екатерину Боронину и рабочего-пекаря Соловьева отправили в Ташкент (мать Борониной, Екатерина Алексеевна, просила ГПУ отправить дочь, ввиду ее молодости, именно в Ташкент — «как наиболее культурный из городов Средней Азии»); в Саратов отправили Саакова и типографского наборщика Кочетова.
7 декабря 1926 года Л. К. Чуковская дала подписку под обязательством выехать в Саратов не позднее 15 декабря и получила удостоверение для проезда. 15-го она выехала в Саратов, а 20 декабря Саратовский губотдел ОГПУ поставил в известность Москву и Ленинград о том, что Чуковская прибыла на жительство и взята на учет. 22 декабря Лидии выдали справку на проживание в Саратове по 1 апреля 1927 года. Впоследствии справку продлевали по 1 июля, а затем по 1 октября 1927 года.
В Саратове было много ссыльных, много и анархистов. Среди них — отбывавшая «минусы» после ссылки из Ростова-на-Дону в Уральскую область Дина Цойриф. Дина была опытнее и старше высланных ленинградцев. Ей шел уже 26-й год, в 1918 году она даже побывала в анархистском отряде во время гражданской войны. Дина была родом из Киева; сестры и братья ее жили в Одессе, Киеве и Америке. До высылки Дина успела пройти два курса Института детской дефектологии. Муж ее, тоже анархист, отбывал «минусы» в Свердловске. В Саратов Дина Цойриф попала раньше ленинградцев и успела здесь кое-как освоиться. У Юрия Кочетова за плечами были гимназия, самообразование, работа в типографии. ИГор одской совет. Всех ссыльных ис-правно заносили, год за годом, в подобные списки с указанием их адреса жительства. В 1926-1928 годах в списках упоминаются: сначала Цойриф, затем Кочетов, Сааков, Чуковская (Большая Казачья, 37). Имя Чуковской так приглянулось городским властям, что ее вставили в список «лишенцев» даже к выборам 20 октября 1930 года, когда у нее давно закончился срок ссылки и ее не было в Саратове.)
Во время ссылки обострились разногласия Лидии с отцом. Она желала стоически вынести до конца испытание судьбы, а Корней Иванович не унимался в попытках выхлопотать ее освобождение. В конце концов в Саратов, с ведома К. И., отправился с увещеваниями товарищ Лидии по учебе в институте Изя (Исидор) Гликин, а затем и ее старший брат Николай. «Характер у нее каменный, — писал из Саратова Николай Чуковский отцу. — Мы на Волге, в лодке, ночью, в страшную грозу и бурю заблудились между островами. Я греб четыре часа без перерыва и содрал всю кожу с ладоней, Изя позорно перетрусил, Юра метался, мешал, волновался, качал лодку, вел себя гнусно. Но я любовался Лидиным мужеством и спокойствием. Папа, если можешь — хлопочи. Только не пиши ей об этом. Провожая меня на вокзал, она плакала. Очень тоскует по Мурке. (Которая, надеюсь, уже здорова). […] Лида поседела. Довольно много седых волос. Годам к тридцати будет совсем седая».
Корней Иванович хлопотал. Хлопотал беспрерывно. Говорил с Луначарским и Маяковским. Собирался в Москве идти к Бухарину и Калинину. И вскоре его дочь действительно отпустили в Ленинград.
11 сентября 1927 года К. И. сделал запись в дневнике:
В истории с Лидой хуже всего то, что мы не знаем, едет ли она в отпуск на месяц, или она освобождена совсем. Я думаю, что на месяц. Как мы ждем ее! Я смотрю, что в доме Мурузи крыши мансард покрашены красной краской — и думаю: «их скоро увидит Лида!» Гляжу на автобус: «в нем скоро поедет Лида!» Гляжу на 23-й номер трамвая, который Лида так любила: «скоро Лида увидит, что к этому трамваю прибавили 2-й вагон». А мостовые на Сергиевской, а деревья на набережной, а наша выкрашенная кухня, а Татка, а Мурка…
15 сентября К. И. продолжил:
Всю ночь не спал: жду Лиду. С 3 часов ночи палили из пушек. Наводнение. Утро солнечное, ясное, безветренное. […] Был у Любови Алекс. Борониной — мать Кати. Живет в огромном доме, петербургском, но двора нет, а пустырь, на котором огороды и подсолнечники. О Кате откровенно говорит, что это наследственность: «возраст самый опасный». «Я не звонила М Б,1 т. к. думала, что она сердится на Катю, зачем Катя втравила в это дело Лиду». […] 9 часов утра. […] Лида сейчас приехала. Боба привез ее. Очень худая. Мура покраснела и спряталась от волнения, со мною вместе, п. ч. я тоже убежал в другой угол. М Б сидит против нее и глядит молитвенно — сжав руки. Заговорили о Юре — она подавила слезы, — идет принять ванну. Ничего не известно, что с нею, она должна идти в Г.П.У., там ей объявят ее судьбу. Ее вызвали и сказали, что ее вызывает Ленингр. Г.П.У. Что, если оно начнет опять требовать у нее подписки? Она не даст, и вся история начнется сызнова. Боба стоит в дверях и безмолвно глядит на нее, а я чувствую, что чужой, чужой, чужой человек. — Я не знаю ничего, что со мною. Мура: — Ты вещи привезла? Лида: Почти все… А сама рвется туда в Саратов, где живут «лучшие люди, каких она только в жизни видала».
1
Мария Борисовна Чуковская.
Затем следует запись о хлопотах от 30 октября:
В пятницу был у меня Маршак, и Лида при нем заставила меня обратиться прямо к Мессингу по телефону, чтобы Мессинг принял меня. Я позвонил, но результаты оказались совсем неожиданные. Вечером же Лида получила повестку явиться в Г. П. У. А меня не приняли.
И, наконец, запись от 9 ноября:
Я забыл записать, что 4 ноября я был у Мессинга в ГПУ. Он встретил меня хорошо и даже с каким-то удовольствием сообщил, что он решил Лиду освободить, хотя из Москвы еще не получено окончательного ответа на его предложение. Я страшно обрадовался:
— А как ее убеждения? Переменились? — спросил он.
— Нет, — сказал я. — Ее убеждения те же.
И стал хлопотать о Кате Борониной. — Он обещал сделать все, что возможно.
Однако в Ленинградском ГПУ действовали не из благотворительных, а из своих собственных соображений. Продолжалась слежка. Перлюстрировались все письма. И Мессинг не ждал никакого ответа из Москвы.
25 ноября 1927 года начальник секретно-оперативного управления Невернов отослал в Москву, в Секретный отдел ОГПУ, постановление по новой агентурной разработке, названной «ОСКОЛКИ-ЦЕНТРА»: (л. д. 315):
«После высылки из Ленинграда активистов по агент-разработке «ЦЕНТР» как то: ГОЛОУЛЬНИКОВА Александра, КОЧЕТОВА Георгия, ШТЮРМЕР Киру, ЧУКОВСКУЮ Лидию и др. в СО ПП стали поступать агентурные сведения, что после их ликвидации остались лица нами невыявленные, которые якобы продолжают вести анархистскую работу.
До ликвидации лиц по разработке «ЦЕНТР» нам было известно, что у типографщиков ГОЛОУЛЬНИКОВА и КОЧЕТОВА были маленькие группки, которые принимали участие в работе и в хищении из типографии шрифта для организации подпольной анархо-типографии.
Проверить данные сведения за отсутствием осведомления тесно связанного с ГОЛОУЛЬНИКОВЫМ и КОЧЕТОВЫМ не представилось возможным также и в процессе следственной проработки эти лица были не выявлены.
Из переписки находящейся в Ленинграде анархистки ЧУКОВСКОЙ с Саратовскими анархистами видно, что в Ленинграде действительно находятся лица, связанные с ГОЛОУЛЬНИКОВЫМ и КОЧЕТОВЫМ, которые для нас до сих пор были неизвестны.
В последнее время мы имеем сведения, что среди типографских рабочих, студентов РИИИ замечается некоторая активность в анархистской работе. В виду этого пребывание ЧУКОВСКОЙ в Ленинграде для нас весьма необходимо т. к. она через ГОЛОУЛЬНИКОВА и КОЧЕТОВА связана с лицами оставшимися после ликвидации разработки «ЦЕНТР» и кроме этого имеет связи с анархиствующими студентами ин-та истории искусств.
Все эти связи у ЧУКОВСКОЙ можно получить только через БАРОНИНУ Екатерину, которой она очень доверяет, то является необходимостью пребывание в Ленинграде и БАРОНИНОЙ.
На основании вышеизложенного ПОСТАНОВИЛ:
Возбудить ходатайство перед I отделением СООГПУ о пересмотре дела в отношении анархисток ЧУКОВСКОЙ Лидии Корнеевне и БОРОНИНОЙ Екатерине Алексеевне о досрочном их освобождении из ссылки с правом проживания в городе Ленинграде.
Уполномоченный /Иванов/
«СОГЛАСЕН» Нач. СОУ ПП /Невернов/
«УТВЕРЖДАЮ» ПП ОГПУ в ЛВО /МЕССИНГ/»
В Твери подобная же работа проводилась ГПУ с высланным туда Георгием Штюрмером. В ноябре 1927 г. тверские чекисты доложили в Секретный отдел ОГПУ: «На ШТЮРМЕРА нами обращено внимание уже давно. В результате обработки мы его приблизили к себе настолько, что он стал нам давать словесно сведения по интересующим нас вопросам о жизни административно высланных анархистов. Официально же стать нашим сотрудником (т. е. дать подписку) ШТЮРМЕР категорически отказался. Последнее объясняется исключительно интеллектуальными особенностями его психологии. […] Кроме того сообщаем, что у нас имеется: 1) письмо Штюрмера в редакцию об отходе от анархизма (не опубликовано по вышеприведенным соображениям) и 2) подписка об отказе от антисоветской деятельности с обязательством, что в случае ему станет известно о кр. деятельности окружающих, немедленно поставит в известность органы ОГПУ».
13 декабря 1927 года Особое совещание сократило на четверть срок высылки Чуковской и Борониной — по общей амнистии, так же, как и всем их однодельцам. А 19 декабря 1927 года оперуполномоченный СО ОГПУ Белышев вынес заключение о возможном пересмотре Особым Совещанием дела Чуковской, Борониной и Георгия Штюрмера, «принимая во внимание, что все они за время пребывания в ссылке от анархизма отошли». 6 января 1928 года Особое совещание, во изменение прежнего постановления, досрочно освободило всех тpоих от наказания.
Оба постановления Особого совещания — об амнистии и освобождении — были посланы в Ленинград одновременно. 1 февраля Полпредство ПП ОГПУ в ЛВО уведомило Москву о том, что постановления объявлены Лидии Чуковской.
Возвращению Борониной в ОГПУ придавалось особое значение. 26 января 1928 года ей выдали в Ташкенте удостоверение для следования в Москву, с явкой в ОГПУ. В Москве же специально для нее Секретный отдел ОГПУ запросил к 12 часам 1 февраля литер на проезд до Ленинграда.
После возвращения Борониной в Ленинград отношения между подругами по понятным причинам очень скоро прервались. Пусть не в полной мере, но Лидия Чуковская узнала о лояльных отношениях Борониной с ОГПУ. Позиции девушек оказались совершенно противоположными. Прервались и другие «анархические» знакомства Лидии Чуковской. Не могло быть и речи о каком-либо ее участии в анархистской деятельности. Правда, весной 1929 года она пригласила в Ленин-град из Саратова свою старую знакомую Дину Цойриф, у которой закончился срок ссылки и «минусов». Но Дина остановилась почему-то у Борониной и вскоре устроилась статистиком в Бюро врачебной экспертизы, войдя в круг знакомых Борониной. Был ли на то расчет ГПУ? Учитывая известные сегодня документы, приходится дать утвеpдительный ответ. Из Саратова вернулись в Ленинград Саша Сааков и один из первых анархистов РИИИ Вениамин Раков — именно в Саратове закончились его «минусы» после высылки 1925 года. Из Казахстана вернулась Аида Басевич. За ними, не пошедшими на сотрудничество с органами госбезопасности, продолжил наблюдение секретно-политический отдел. Искали крамолу. Все встречи старых знакомых оценивались как продолжение подпольной работы. Юра Кочетов вернулся в августе 1932 года и устроился на работу в типографию «Советский печатник». Стал бывать на квартире у Дины. И вскоре, в октябре, состоялись новые аресты. Арестовали Дину — как руководительницу «анархо-подпольной группы», арестовали Кочетова, Ракова, мужа Дины — Николая Викторова, Аиду Басевич и еще нескольких человек. Многих вскоре отпустили — слишком уж незначительны были собранные улики. Но приговоры «наиболее активным членам группы» были серьезными. Дину Цойриф, Николая Викторова и Вениамина Ракова по приговору Выездной сессии Коллегии ОГПУ от 8 декабря 1932 года заключили в политизолятор сроком на три года, а Юру Кочетова на три года выслали этапом в Среднюю Азию. В 1935 году, в пpодолжение наказания, Дину выслали на три года в Северный край, ее мужа — на три года в Кировский край, Вениамина Ракова — в Казахстан.
Мало кого оставляли в покое после попадания на учет в ГПУ-НКВД-МГБ. Так, проходившего в 1932 году по делу Дины Цойриф рабочего Илью Скородумова освободили за отсутствием состава преступления, а 25 декабря 1939 года он был осужден на три года лагерей Военным трибуналом ЛВО по такому же фальшивому делу за то, что он вместе с товарищами «в течение ряда лет вплоть до начала 1938 года неоднократно проводил контрреволюционную агитацию и поддерживал связь с репрессированными впоследствии анархистами и при встречах с ними контрреволюционно отзывался о мероприятиях партии и советской власти по вопросам стахановского движения, государственных займов, печати в СССР и материального положения трудящихся». Илья умер в 1941 году, отбывая наказание. Дело этой «организации» не успели завершить следствием во время ежовщины, иначе расстрел был неминуем сразу. Так расстреляли в Ленинграде в 1937-1938 годах Римму Николаеву, Андрея Спарионапте и Юлиана Щуцкого — уцелевших после Ташкентского разгрома 1930 года участников анархо-антропософского кружка.
В 1946-1947 годах собирались материалы для повторного ареста Федора Гарина-Михайлова, Александра Саакова, Тамары Циммерман. В 1953 году Брянское управление МГБ оформляло материалы для объявления во всесоюзный розыск Юрия Кочетова. И все это только на основании материалов старого следственного дела 1926 года.
СУДЬБА БОРОНИНОЙ
Страшной оказалась в конце концов судьба Екатерины Борониной. С Лидией Чуковской они, живя до войны в одном городе, не встречались. В 1928 году Боронина похоронила отца, в 1932 году вышла замуж за Сергея Хмельницкого, товарища по учебе, в будущем — писателя. Во время войны Боронина оставалась в Ленинграде, схоронила мать, умершую от дистрофии. После полного снятия ленинградской блокады Л. Чуковская побывала у давних знакомых.
Из дневника Л. Чуковской:
24/VI 44 Была дважды у Сережи и Кати, одну ночь ночевала. Странен и завиден устоявшийся быт — французские книги, стол и те же [неразборчиво] на стене и трельяже, те же вещи, кот. стояли, когда мы были студентами, и я так страстно дружила с Катей. Я не была у нее лет 15. И сейчас, после операции, она больше похожа на ту, детскую Катю, чем на довоенную. […] Не знаю. Но мне с ней теперь легко, будто всё смыто. Она читала свои наброски, Сережа показал рассказ одного мальчика о днях блокады — чудовищный, как он украл карточки. […]
Я сидела среди этих людей, людей моей юности, с которыми давно были порваны связи — и думала, что жить, если живешь в России, надо в Ленинграде, п. ч. здесь существует — несмотря на голод и блокаду — умная, тонкая, суровая, могучая интеллигенция.
К концу войны Боронина была довольно известной детской писательницей, многим и сейчас памятен ее «Удивительный заклад». Ее наградили медалями «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Но ее не миновала волна арестов «повторников».
20 октября 1950 года по каналу правительственной связи из Ленинграда в МГБ СССР срочно сообщили:
«НАМИ ГОТОВИТСЯ К АРЕСТУ БОРОНИНА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА, 1907 Г Р, УРОЖ ЛЕНИНГРАДА. НА БОРОНИНУ И ДРУГИХ БЫВШИХ УЧАСТНИКОВ АНАРХИСТСКОГО ПОДПОЛЬЯ В ОТДЕЛЕ А МГБ СССР ХРАНИТСЯ АРХИВНО-СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО НР 142850. ПРОСИМ ВЫСЛАТЬ ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ УКАЗАННОЕ ДЕЛО».
Боронину арестовали 30 октября 1950 года по обвинению в том, что она «в прошлом являлась организатором и руководителем одного из анархистских кружков ликвидированной в 1926 году в Ленинграде подпольной антисоветской анархистской организации» и в том, что она «не отказалась от своих прежних анархистских убеждений и на протяжении ряда лет среди своего окружения высказывает враждебные Советской власти настроения, клевещет на вождя Советского народа, политику ВКП(б) в области литературы и искусства». В деле сохранились снятые загодя свидетельские показания писателей С. Шиллегодского, С. Розенфельда и Д. Левоневского от 29-31 августа 1950 года.
В процессе следствия Боронину подробно допросили об обстоятельствах дела 1926 года и ее подписки о сотрудничестве с органами ОГПУ по освещению деятельности анархистов — во искупление вины. Отрицая новую «преступную деятельность», Боронина подчеркнула, что, наоборот, долгие годы под разными псевдонимами оказывала содействие органам госбезопасности: в Ташкенте во время ссылки, затем в Ленинграде — вплоть до 1945 года. Какова была мера активности осведомительной работы Борониной, уклонялась ли она от доносительства, сейчас не известно. Но в 1950 году следователей больше интересовали доносы на саму Боронину: мол, она высказывала террористические намерения, рассказывала знакомым, «что якобы в бытовой жизни вождя народов и его сына не все будто бы обстоит благополучно», в своих рукописях «пыталась очернить советскую действительность, клеветнически изобразить советских людей и вызвать у них неверие в построении коммунизма, хранила литературу антисоветского содержания» (во время обыска у нее изъяли книги Бакунина, Кропоткина, Гамсуна, В. Ходасевича, О. Мандельштама, Н. Гумилева, М. Цветаевой, а также «Ленинград в Великой Отечественной войне», «Героическая оборона Ленинграда» и другие.5 Борониной пришлось даже подписать признание в том, что отобранная у нее рукопись давней студенческой работы «Москва и Петербург: Литературная вражда» является «антисоветской, клеветнического характера на русскую литературу и великих писателей демократов», потому что на нее оказали влияние «космополиты Эйхенбаум и Радлов». По решению УМГБ была создана специальная экспертная комиссия во главе с директором Лендетиздата Д. Чевычеловым по оценке изъятых книг и рукописей. Акт комиссии (в нее входили также цензор Л. Микитич и преподаватель ЛГУ А. Хилькевич) приложен к делу и является подлинным памятником своей эпохи: о трех книгах Гумилева говорится в нем, к примеру, так: «Автор их ГУМИЛЕВ Н. С. — первый муж Анны АХМАТОВОЙ, основатель группы акмеистов (в 1912 г.). Октябрьскую революцию встретил враждебно. В 1921 г. расстрелян за участие в контрреволюционном заговоре. Творчество его насквозь чуждо и враждебно советскому человеку. Оно наполнено мистикой, ненавистничеством к простым людям, предчувствием гибели своего дворянского класса. В стихотворении «Рабочий» ГУМИЛЕВ представляет рабочего который не спит:
«Все он занят отливанием пули,
Что меня с землею разлучит».
Перечисленные выше сборники в списках изъятой [из библиотек] литературы не значатся. Их безусловно необходимо изъять».
К делу приложили и копии допросов Борониной из ее дела 1926 года.
Учитывая то, что Боронина «в течение 20 лет была секретным сотрудником ОГПУ-НКВД-МГБ», ее дело не могли рассматривать в открытом суде и направили на заочное рассмотрение Особого совещания при МГБ СССР. 17 февраля 1951 года ее осудили к заключению в лагерь сроком на 10 лет по статье 58-10 ч. 2 УК РСФСР и отправили в Мордовию, в Дубравлаг МВД.
Хлопотал за нее муж, писатель С. Хмельницкий — безуспешно. Хлопотал К. И. Чуковский. В январе 1954 года она сама обратилась с заявлением в ЦК КПСС с просьбой о реабилитации. 1 ноября 1954 года Центральная комиссия по пересмотру дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, отменила постановление Особого совещания при МГБ СССР, решив прекратить ее дело и освободить ее из-под стражи. В Ленинград она возвращалась через Москву.
Из дневника Л. К. Чуковской:
9/XI 54 Приехала Катя Боронина. Жила у меня. Это — новый подвиг К. И. […]
Катя тяжела. Стенокардия, ревматизм, утрата зрения в одном глазу — полная, в другом — почти. […] Я купила ей билет, проводила на вокзал и мы шли с ней по платформе 25 минут — она не в силах была дойти до вагона. Но это не тяжело, это только вызывает жалость и память. А сама она мне не понравилась. Дурно говорит о людях; злобно, несправедливо, неблагодарно. С юности она любила быть таинственной, многозначительной; теперь это возросло в 100 раз.
Но все это — бог с ней, бог с ней. Надо спасать остаток ее жизни, затоптанной.
И Корней Иванович сделал запись о том же: «Был на минутку дома. Видел Катю Боронину. Такое впечатление, будто ее только что переехал грузовик. В каких-то отрепьях, с одним поврежденным глазом, с хриплым голосом, изнуренная базедом — одна из сотен тысяч невинных жертв Берии. Я рад, что мне посчастливилось вытащить ее из ада».6
Совсем скоро, 29 мая 1955 года Боронина умерла. А 8 июня Л. К. Чуковская записала:
Сейчас, перелистывая дневник, убедилась: о главном событии этого времени, о Катиной смерти, я не написала ни слова. Это потому, что в те дни я не имела времени писать, а потом считала написанным.
Кажется, я узнала 31-го, или 1-го. Из открытки Симы Дрейдена — К. И. Уже после похорон. Я позвонила Шуре.7 […]
Для меня [стоит за этими словами] — Петрогр сторона, острова, лодка, Институт, зачеты, преподавание и дурость 26 г., первая встреча с Цезарем, Саратов, потом борьба за К, ее возвращение, чуждость, разрыв.
Мой приезд в Л-д после блокады… […]
Только 7 месяцев прожила она, вернувшись.
Какая она была здесь, у меня — еле живая, не могла есть, не могла спать, двигаться, читать, часто говорила вздор — и все таки что-то молодое.
ГОСБЕЗОПАСНОСТЬ И ЛИДИЯ ЧУКОВСКАЯ. 1930-1970-е ГОДЫ
Документальных следов вызова Лидии Чуковской в Большой дом весной 1935 года, скорее всего, не сохранилось. Но сомневаться в факте вызова не приходится. Формировался «кировский поток» — неблагонадежных тысячами высылали из Ленинграда и, по ходу дела, вербовали секретных сотрудников.
М. П. Бронштейна судили и расстреляли 18 февраля 1938 года, а через неделю, 25 марта, в 8-м отделе УНКВД ЛО был утвержден «Список осужденных Военной коллегией Верховного Суда Союза ССР по делам УНКВД ЛО в феврале 1938 г.». Список составили для окончательного учета осужденных и производства арестов их жен — как членов семей «врагов народа и изменников Родины». В Списке напротив имени каждого осужденного — номер его следственного дела, статья обвинения, мера наказания (обычно — высшая), состав семьи (как правило — жена) и необходимые примечания. Почти все жены были к этому времени уже арестованы. В отношении тех, кто по той или иной проволочке оставался на свободе, примечания имеют единую форму: «Арест оформляется»; поверх них следует резолюция, вписанная синим карандашом: «Арестовать к 1/IV», а ниже — красными чернилами — отметки об исполнении: «Арестована 26/III», или «Арестована 27/III».
15-й позиции Списка соответствуют записи:
«Бронштейн Матвей Петров. / 32253-37 г. / 58-10-11 / ВМН / Жена — Чуковская Лидия Корнеевна, 1907 г. р., работала редактором Лен. Дет. Издата. / Арест оформляется / То же [Арестовать к 1/IV] / Арест. IV отделом».
Редкий случай: вместо даты ареста — утверждение об аресте, как о свершившемся факте. Может быть, так было легче отчитываться и объяснять промедление. Но арест Чуковской на этот раз не состоялся, причем только благодаря своевременному бегству из любимого города. В феврале 1938 года, выяснив в Москве, в Военной прокуратуре формулировку приговора мужу — «10 лет без права переписки» — Лидия Корнеевна «все-таки вернулась в Ленинград, но на квартиру к себе не пошла, на Кирочную — тоже. Два дня жила у друзей, а с Люшей, Идой и Корнеем Ивановичем виделась в скверике. Простилась, взяла у Корнея Ивановича деньги и уехала».8
«За мужа» Лидию Чуковскую так и не арестовали. Но поистине государственный интерес к ее давнему собственному делу так и не угас. За ней следили до войны, во время войны и после войны. Наконец, 11 февраля 1948 года заместитель начальника оперотдела Главного управления охраны МГБ (ГУО) генерал-лейтенант В. И. Румянцев, ведавший охраной Сталина, подписал требование на следственное дело Чуковской «для просмотра». Дело «просмотрел» один из старших оперуполномоченных ГУО.
Различные оперуполномоченные Московского управления КГБ знакомились с делом Л. К. Чуковской также в 1955, 1956, 1957 (дважды) и 1958 годах. По разным поводам, в основном — обычная практика — в связи с выездом за границу кого-либо из Чуковских. (Сама Лидия Корнеевна была «невыездной».) В 1958 году дело передали на хранение в Ленинград и долгое время не трогали.
Однако 26 октября 1966 года дело срочно затребовали в Москву по самому серьезному поводу — «в связи с оперативной необходимостью». Скорее всего, необходимость возникла после секретного донесения заместителя председателя КГБ Захарова в Отдел культуры ЦК КПСС о первых публикациях за рубежом «Софьи Петровны» — повести Лидии Чуковской о большом терроре и передаче по зарубежному радио открытого письма Лидии Чуковской к Шолохову9.
С донесением ознакомились в ЦК КПСС в сентябре 1966 года, тогда и созрело решение собрать необходимый дополнительный компромат.
Через год, 18 декабря 1967 года зам. начальника Московского управления КГБ сообщил в Ленинград: «Нами разрабатывается Л. К. Чуковская, поэтому прошу Вас архивное уголовное дело 13608 временно оставить нам». Три года работали с делом в Москве и, наконец, 8 декабря 1969 года вернули в Ленинград «по миновании надобности», оставив у себя для памяти необходимую справку. Буквально через два дня Отдел культуры ЦК КПСС выступил против создания музея К. И. Чуковского на даче в Переделкине (записка Отдела культуpы от 11 декабpя 1969 г. упоминается в более позднем документе, см.: Источник. 1994. № 2. С. 101).
Справку о деле 1926 года, видимо, использовали и при подготовке письма председателя КГБ Ю. Андропова в ЦК КПСС от 14 ноября 1973 года. Прочитав много лет спустя письмо Андропова в «Источнике», Лидия Чуковская резко отметила на полях журнала:
Неправда. Была арестована, сидела в ДПЗ, потом жила, но не три года, в Саратове; вернулась через 8 месяцев. Никогда никакого участия ни в каких поли-тических организациях не принимала. Повод — для ареста подала, но на следствии быстро выяснилось, что ни при чем». И о том же добавила для широкого читателя: «…рапортующими (теми, кто составлял свой рапорт без малого через полстолетия) ловко выдумана причина моего ареста: я никогда не принадлежала ни к какой подпольной организации, в частности, к некоей анархистской «Черный Крест».10
МЕМОРИАЛЬНАЯ ДОСКА
Но не к политическим делам своей юности возвращалась чаще мыслями Лидия Корнеевна. Скорее, к семейной драме. В июне 1993 года она делает запись в своем дневнике:
Не понимал К. И. Института. Не понимал ссылки… между тем Институт как формалистская теория, с которой он боролся и из которой выросла в будущем чума структурализма, — самая эта теория и лекции в Институте меня не интересовали тоже, так же как его, несмотря на весь блеск и всю порядочность наших учителей, меня интересовали мало, но 1) если уж ты учишься, надо сдавать зачеты хорошо 2) Институт дал мне друзей на всю жизнь, кот. отогревали меня от неладной семьи и учили жить и работать. Какая 17-летняя девушка не ищет дружб и «своей компании»?.. Что же касается ссылки и моей мольбы за меня не заступаться — то тут, конечно, дело было сложное и я виновата — я жестоко портила ему жизнь. Я ни за что не хотела никаких преимуществ перед другими арестованными. Это было повышенное чувство чести… В чувстве чести таилась причина моего упорства. Между тем люди, которые проходили по моему «делу» — напр. Катя — были действительно перед лицом властей виноваты («листовка»), я же ни к чему никакого прикосновения не имела, и непонятно было — даже и мне самой — чему я, собственно, верна и зачем я сама без толку мучаюсь и, главное, мучаю его…
Лида Чуковская осталась верна твердости своего характера. Надежности, которую так ценила в других. Верна с юности до последних дней. И лучшие друзья платили ей тем же. Так, Исидор Гликин и его сестра Розалия годами — каждый до своей смерти — тайно хранили драгоценную рукопись «Софьи Петровны». А после смерти Сталина Лидия Корнеевна взяла ее из тайника в Ленинграде.
26 марта 1997 года на доме у Пяти Углов городские власти установили гранитную мемориальную доску: «В этом доме с сентябpя 1935 года жили писательница Лидия Корнеевна Чуковская и физик-теоретик Матвей Петрович Бронштейн (расстрелян). Здесь была написана «Софья Петровна» — повесть о большом терроре».
8 июля 1997 года Лидию Чуковскую и ее однодельцев реабилитировали по заключению прокуратуры Петербурга, потому что «материалами уголовного дела их антисоветская деятельность не доказана. Утверждение, что их целью являлось свержение советской власти, основано на оперативной информации и не подтверждено доказательствами».
* * *
Может быть, стоит упомянуть и о судьбе чекистов, имевших отношение к Делу № 1363 по обвинению группы анархистов в контрреволюционной деятельности.
Оперуполномоченный Петр Григорьевич Иванов, занимавшийся в 1920-х годах делами анархистов, репрессиям не подвергался и большой карьеры не сделал. В 1943 году он был уволен с должности начальника отделения 5-го (особого) отдела УНКВД ЛО.
Сергей Георгиевич Жупахин, наоборот, сделал карьеру на так называемом «Академическом деле». В 1937-1938 годах он был уже начальником УНКВД по Вологодской области. Расстрелян. См. о нем подробнее в кн.: Академическое дело 1929 — 1931 гг. Т. 1-2 / БАН. СПб., 1993, 1998.
Иван Леонтьевич Леонов (в 1918 году — член Коллегии ПетроЧК, в 1923 году награжден золотыми часами Коллегией ОГПУ) возглавлял секретно-оперативный отдел (управление) Ленинградского ГПУ в 1921-1927 годах. В 1931 — 1932 годах служил начальником соответствующего управления Полпредства ОГПУ по Восточно-Сибирскому краю. Потом был зачислен в особый резерв ОГПУ.
Наум Маркович Райский (Лехтман) оставался в должности начальника секретно-оперативной части ПП ОГПУ в ЛВО до 1929 года, затем служил в полпредствах ОГПУ на Дальнем Востоке и в Средней Азии. В 1937 году — начальник УНКВД по Оренбургской обл. Расстрелян 15 ноября 1937 года. Реабилитирован в 1957 году.
Станислав Адамович Мессинг в 1929 году стал начальником иностранного отдела и заместителем председателя ОГПУ. С 1931 года работал в Наркомвнешторге. Расстрелян 2 сентября 1937 года. Реабилитирован в 1957 году.
Александра Азарьевна Андреева-Горбунова была арестована в 1938 году, осуждена Военной Коллегией Верховного суда СССР на 15 лет лагерей и умерла в заключении. Реабилитирована в 1957 году.
1 Источник. 1994. № 2. С. 101. 2 Квачевская А. Среди движущихся песков: Из этапных воспоминаний // Рославльская правда. 1995. № 70, 24 июня. О Квачевской см. также: Макаров А. Горит огонь далеких лет // Там же. № 67, 17 июня. 3 См. для сравнения публикации, посвященные подлинному анархистскому движению в СССР: Павлов Д. Б. Большевистская диктатура против социалистов и анархистов. 1917 — середина 1950-х годов. М.: РОССПЭН, 1998. 232 с.; Лиманов К. История Анархического Черного Креста // Наперекор. (М., 1998. № 7, янв. С. 49-54, 63. 4 Любопытные подробности об одном из его дел см. в книге воспоминаний Анны Гарасевой «Я жила в самой бесчеловечной стране…» (М.: Интерграф Сервис, 1997). 5 Часть книг, видимо, пpинадлежала мужу Боpониной — С. И. Хмельницкому, 6 Чуковский К И. Дневник (1930-1969). М., 1994. С. 217. 7 Александpа Иосифовна Любарская, участница pазгpомленной в 1937 г. pедакции Лендетиздата. 8 См. подробнее: Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. М.: Согласие, 1997. Т. 1. С. 9-11. 9 Текст донесения см.: Вопросы литературы. 1995. № 1. С. 334. 10 Чуковская Л. К. Куоккала — Пеpеделкино // Русское подвижничество. М.: Наука, 1996. С. 449.