ПУШКИНСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 1999
ПУШКИНСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
К 200-летию со дня pождения А. С. Пушкина «ГРОБ ЮНОШИ» «Гроб юноши» (1821) — стихотворение кишиневского периода. В черновых вариантах имело подзаголовки «Элегический отрывок» или «Oтрывок из элегии», в издании 1826 г. также помещено в разделе элегий. В основе стихотворения действительно лежат устойчивые элегические мотивы — безвременная смерть юноши, его одинокая, забытая могила на сельском кладбище. Тем не менее трудно признать стихотворение «типичной элегией» (Томашевcкий). Пушкин сочетает мотивы «унылой элегии» с поэтическими элементами иного порядка и иной жанровой прикрепленности. К дидактической поэзии восходит тема стариков, переживших юношу, и их разговор между собой («…приспеют годы, и будешь то, что ныне мы»; ср. с обыгрыванием и ироническим переосмыслением этой же формулы в посланиях «Дельвигу» (1821) и «Алексееву» (1821); пасторальный образ красавицы у ручья в заключительных стихах («К ручью красавица с корзиной / Идет и в холод ключевой / Пугливо ногу опускает») тоже нарушает интонационное единство элегии. Общим структурным принципам жанра противоречит и отсутствие в пушкинском стихотворении традиционного элегического субъекта, своего рода «объективация» повествования. Стихотворение связано также со становлением в творчестве Пушкина жанрово-стилистической формы отрывка; в нем Пушкин впервые использует намеренно отрывочную композицию (первоначально эту функцию выполняли заголовки «Отрывок», «Элегический отрывок», «Отрывок из элегии», более явно указывающие на связь с исходным жанровым образцом — «элегическими фрагментами» Андре Шенье (см. Сандомирская В. Б. «Отрывок» в поэзии Пушкина двадцатых годов. — Пушкин. Исследования и материалы. Т. 9, с. 71-72 и след.).
Картина могилы юноши на русском деревенском кладбище и сопутствующая ей интонация мягкой грусти, найденные Пушкиным в «Гробе юноши», прямо предвосхищают описание могилы Ленского в «Евгении Онегине» (глава VI, стpофа XL; глава VII, стpофы VI и VII). Подчеркнуто русский колорит стихотворения противоречит и высказывавшемуся в исследовательской литературе предположению, что элегия была вызвана известием о смерти во Флоренции лицейского приятеля Пушкина Н. А. Корсакова (Анненков). Тот возможный импульс, каким могла быть весть о смерти товарища, несомненно, должен был раствориться в гораздо более широком поэтическом размышлении Пушкина в его поиске путей обновления элегического жанра.
«ГУСАР» «Гусар» (1833) — стихотворение, в основу которого положен один из распространенных сюжетов славянского, в первую очередь малороссийского фольклора. В народных рассказах человек, ночующий в хате у ведьмы, видит, как ночью его хозяйка, вымазавшись мазью, выпив зелья или прочитав заклинания, улетает в трубу. Он повторяет ее действия и оказывается на шабаше ведьм. Ведьма-хозяйка, заметив его, дает ему коня и отправляет обратно; очутившись дома, человек привязывает коня у хаты, а утром видит вместо него привязанную палку или что-либо подобное (см., напримеp: Иванов П. В. Нар. рассказы о ведьмах и упырях. — Сб. Харьковского ист.-филол. о-ва. Харьков, 1891. Т. 3, с. 168-176; Манжура И. И. Сказки, пословицы и т.п., записанные в Екатеринославской и Харьковской губ. — Там же. 1890. Т. 2. Вып. 2, с. 138-139; Сyмцов). Стихотворение Пушкина близко следует народному рассказу. Все же, поскольку вопрос об осведомленности Пушкина в украинской народной словесности до настоящего времени остается открытым, делались попытки определить собственно литературные источники его «простонародной баллады». Еще современники Пушкина отмечали близость его произведения к повести О. М. Сомова «Киевские ведьмы» (см. письмо В. Д. Комовского к А. М. Языкову от 16 окт. 1833 // Истоpический вестник. 1883, № 12, с. 538). Повесть Сомова, написанная на тот же фольклорный сюжет и опубликованная в альманахе «Новоселье» рядом с пушкинским «Домиком в Коломне», несoмненно, была прочитана Пушкиным. Появление ее в свет непосредственно предшествовало созданию «Гусара». Но сопоставление произведений позволяет говорить скорее об общих фольклорных источниках, чем о прямом сюжетном заимствовании Пушкина у Сомова. Более того, Пушкин в ряде деталей гораздо последовательнее выдерживает связь с устной традицией. Так, заключительный эпизод повести Сомова, где ведьма выпивает кровь мужа-возлюбленного, выдает явное тяготение автора к литературным моделям (ср., в частности, с «Коринфской невестой» Гете). Единичные случаи фиксации этого мотива в устной традиции вероятнее относить к обратному литературному влиянию. Отсутствует у Сомова и сам чудесный конь — непременная деталь подобных рассказов. Отмечались также переклички пушкинского стихотворения с повестями «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (1831-1832) Гоголя, в первую очередь с «Пропавшей грамотой», где указанный сюжет отразился в рассказе о путешествии героя в «пекло» и возвращении на чертовом коне (Павленко, Виленчик). Несомненны следы гоголевских повестей в общей сказовой манере пушкинского стихотворения (с элементами просторечья и украинизмами), в его отдельных интонационных жестах (ср., например, «Коня! — На, дурень, вот и конь…», и т.д. c аналогичной сценой «Пропавшей грамоты»).
В народных рассказах герой чаще всего — солдат. У Сомова и у Гоголя он казак. Пушкин вновь, казалось бы, возвращается к устной традиции и даже вносит дополнительное уточнение, делая героем-рассказчиком гусара. Кроме литературного типа гусара, удалого воина, гуляки и говоруна, утвердившегося в поэзии Дениса Давыдова, здесь можно видеть перекличку еще с одним литературным образом — старым драгуном из «сказки» И. И. Дмитриева «Причудница» (1794). У Дмитриева драгунский ротмистр, «бывший столько лет в Малороссийском крае / Игралищем злых ведьм», рассказывает, как был обращен ведьмой в коня (также широко распространенный украинский сюжет, что подтверждает хорошее знакомство с подобными рассказами в России). Обозначен Дмитриевым и характер речи персонажа, так блестяще реализованный впоследствии в сказе пушкинского «Гусара»: «С какой, бывало, ты рассказывал размашкой, / В колете вохряном и в длинных сапогах…» и т.д. «Но, ах, тебя уж нет, и быль идет за сказку», — завершает описание своего героя Дмитриев. Именно как «быль», не требующая ни рационального объяснения, ни опровержения, дается история гусара и в стихотворении Пушкина.
И Гоголь, и Сомов, прекрасно осведомленные в украинском фольклорно-этнографическом материале, в начале 1830-х гг. входили в круг ближайшего пушкинского общения. Разговоры с ними могли некоторым образом способствовать знакомству Пушкина с украинской и, шире, западнославянской народной словесностью, интерес к которой у поэта в это время все возрастал. Ближайшим толчком к созданию пушкинского стихотворения, по-видимому, действительно стала повесть Сомова, обрабатывавшая уже однажды слышанный Пушкиным сюжет, и «Гусар», возможно, возник как своего рода опыт литературной передачи устного народного рассказа — задача Сомовым не разрешенная.
Пушкинское стихотворение в несколько измененном виде встречается в ряде записанных вариантов народной драмы «Царь Максимилиан». В народно-поэтическую стихию, таким образом, возвращается то, что поэт когда-то заимствовал из нее и претворил по законам индивидуального литературного творчества, а сама возможность подобного обратного перехода служит свидетельством органичности пушкинского фольклоризма.
Е. О. Ларионова