Рассказы
ИГОРЬ ПОМЕРАНЦЕВ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 1999
ИГОРЬ ПОМЕРАНЦЕВ ПИЯВКИ ДЛЯ ОДАЛИСКИ Он сидит спиной к двери, лицом к зеркалу. Она входит, и он видит еe отражение. Это их первая встреча, встреча мусульманского жениха с невестой-единоверкой. Что можно сделать с отражением? Самое интимное: подышать на него, чтобы затуманилось, запотело.
В гареме зеркала не нужны: жeны отражают друг друга, отражаются, дразнятся. Христиане собирают картины, мусульмане — зеркала. Однажды я попал в такой султанат зеркал. Я был тогда молод, врачевал на юге Турции. О гаремном госпитале знал понаслышке от персидских лекарей. Они лечили местного пашу от половой немочи. Кажется, главным их снадобьем были крокодиловые яички в рисовом отваре. Этим отваром они довели пашу до недержания мочи и были обезглавлены. По слухам же знал, что впоследствии пашу поставили на ноги жарким из молодых голубок, студнем из козлиной требухи и рогового вещества и опиумной настойкой на меду.
Как-то ночью за мной приехал Сулейман Ага, старший чeрный евнух паши, и повeз в гаремный госпиталь. Ещe на арбе мне на голову накинули шаль. Против ожиданий в госпитале пахло не розовой водой, а виноградным спиртом и анисом. Я даже слегка охмелел. По тeмному коридору меня провели в комнату и там позволили скинуть шаль. В полумраке я разглядел ширму и догадался, что за ней лежит больная. Ни видеть, ни слышать еe врачу не полагалось. Евнух подвeл меня к ширме, усадил на коврик и неуловимым движением нашeл в ширме прореху. Он взял меня за кисть и осторожно сунул мою руку за ширму. Вначале ничего, кроме пустоты, я нащупать не смог. Но после… Мои пальцы словно обволокла влажная паутина, словно их покрыли тончайшим атласным узором. Мою кисть приглашали на танец, и она, не спрашивая меня, откликнулась, дрогнула. Гибкие пальцы тесно переплелись с моими, и я уже не мог отличить их от своих. Потом в танец влились губы. Они скользили по моей коже, не обходя стороной ни одной впадинки, ни одного волоска. В тот момент, когда меня в первый раз легко укусили в подушечку безымянного пальца, я перехватил пытливый взгляд Сулеймана Аги. Преодолевая слабость, я напрягся, набычился и даже остановил взгляд на часах, будто считал пульс больной. И тут она на самом деле прижалась к моему большому пальцу височной жилкой, своим пульсом, и через него я вошeл, влился в еe кровь и поплыл по телу, проникая во все уголки и закоулки. Я плыл и плыл, пока не встретился со своей собственной рукой по ту, внешнюю сторону женской груди и даже пережил приступ острой, мгновенной ревности. Пепельными — к счастью, свеч так и не зажгли — губами я велел евнуху принести пиявок. Он передал приказ через нишу в стене, и пиявки были тотчас поданы. Я вслепую принялся за дело…
По дороге домой я то и дело прижимал к носу правую руку. Знойный запах шафрана, въевшийся в кожу, и утренняя прохлада примешивались к размышлениям о природе прикосновения. Да, зеркальному отражению в очаровании не откажешь. Но разве драма переплетенных в темноте пальцев уступает поэзии зеркал?
НЕ МОЖЕТ БЫТЬ
Завтра меня здесь не будет. Я съезжаю в другой отель. По соседству. Вид из окна будет тот же: Мeртвое море. Здесь как нигде понимаешь разницу между живым и неживым. Живое дышит. У него вздымается грудь. Мeртвое море — бездыханно. Иногда по нему пробегает рябь. Но и она какая-то павильонная. Из всех мeртвых морей это — самое здоровое. По крайней мере, оно лечит. В сказках мeртвая вода тоже лечебная. Ею окропляют плоть и мясо, чтобы они срастались.
Из окна я вижу, как малыш, из новеньких, с разбегу бросается в воду и разбивается вдребезги. Рeв и вопли родителей до моего этажа не доносятся. Надо было маме и папе раньше думать. На берегу стоят огромные щиты с инструкциями на иврите, по-английски, по-русски, по-арабски:
ИЗБЕГАЙТЕ НЫРЯНИЯ И ПРЫЖКОВ
НЕ ОКУНАЙТЕ ГОЛОВУ В ВОДУ
НЕ ПЕЙТЕ
ЕСЛИ ПРОГЛОТИЛИ ВОДУ, БЕЗ ПРОМЕДЛЕНИЯ ОБРАТИТЕСЬ К СПАСАТЕЛЮВ здешней воде самая высокая в мире концентрация соли, хлора, брома, сульфата кальция и прочих минералов. Запах серы добивает даже до моего окна.
Иосиф Флавий называл Мeртвое море Асфальтовым. Слово «асфальт» — греческое. Означает — горная смола. В России асфальт когда-то называли жидовской, иудейской смолой. Обижаться или радоваться не стоит: это всего лишь название. Воздух над морем тоже целительный. Лично я уверен, что только благодаря этому воздуху в развалинах Кумрана сохранились древние Свитки Мeртвого моря: комментарии к Книге Аввакума, фрагменты из Третьей книги Моисеевой и пр. Должно быть, аскеты-ессеи хранили их здесь нарочно, зная, что у этого моря Свиткам никакая зараза не страшна. Да и сами ессеи, возможно, были не только монашеским орденом, но и колонией псориатиков. Звери тоже льнут к этому месту. В оазисе Эйн-Геди мне доводилось гладить диких козерогов, газелей, леопардов. Глаже шкур нигде не сыщешь. Даже верблюды здесь гладенькие. Чтобы потрогать их, я как-то позволил местному бедуину взгромоздить меня между двумя горбами. Свою рабочую скотину бедуин называл одновременно по-русски и по-английски: vеrу-блюд. Сидеть на этом «блюде» было одно удовольствие: из шерсти здешних vеrу-блюдов делают самые мягкие одеяла.
От Содома, что находился на юге Мeртвого моря, осталась лишь гостиница «Лот». Господь не пожалел на Содом ни серы, ни огня. Серы хватает и по сей день. В моей нынешней гостинице можно заказать серные ванны. Принимая их, я волей-неволей чувствую себя грешником, чуть ли не содомитом. Смущeнно вспоминаю, как поглаживал газель. Но другие варятся в сере самозабвенно. «Других» здесь хоть пруд пруди. Это люди без национальности. Нет, паспорта и родины у них есть, и самые разные. Но здесь они — псориатики. Некоторые раскрашены вроде географических карт: на бедре Мадагаскар, на шее Ямайка. Дюжина постояльцев словно покрыта асбестом. Это — чешуйчатые. Новеньким — сразу видно — тесно в собственной коже: они чешутся, скребутся. В результате покрываются «кровяной росой» (rоseе sаnglаntе). На их локти, колени, волосы лучше не глядеть. Да и ногти не краше. Но через неделю-другую иных не узнать: море, дeготь, зелeное мыло, грязь, ртутная мазь, пирогалловая кислота, хризаробин творят чудеса.
Многих курортников, прямо скажу — большинство, я знаю либо лично, либо в лицо. Езжу я сюда уже лет пятнадцать, так что мир псориатиков мне хорошо знаком. Они носятся с собой как с писаными торбами. Считают себя «отмеченными», чуть ли не аристократами духа. Болезнь их и впрямь загадочна, и по части чешуек им в тонкости не откажешь. Об их мистическом мироощущении одна швейцарка даже роман написала («Псори, мон амур»).
Случаются здесь и чужаки. Однажды я обратил внимание на мужчину в бассейне. Я скользнул по нему взглядом и поскользнулся. Мужчина осторожно хлюпал по воде когтеобразной рукой. Слизистая оболочка в моей носоглотке скукожилась. Слюна загустела. Даже мой голос, заговори я вслух, изменился. По коже поползли юркие мурашки. Я не мог отвести от мужчины глаз. Над его бровями и на тыльной стороне руки темнели аспидно-серые пятна. Кое-где пятна переходили в узлы с плотной эластической консистенцией, величиной с лесной орех. За ушами прятались по-липообразные наросты. Лицо было одутловатым, местами бугристым. Морщины казались преувеличенно резкими.
Я нарочно громко поздоровался с ним: «Нi!» Он набрал воздуху, присвистнул и сдавленно прорычал в ответ: «Нi!» При этом веки его вывернулись, рот перекосился, а нос надломился. Даже нижняя губа отвисла, обнажив десны. Честно говоря, я испугался. Мне было страшно дышать с ним одним воздухом, стоять в одной воде. Тем временем мужчина запустил свои когти в воду, выудил оттуда резиновую крысу и игриво швырнул еe мне. Расталкивая плотную воду, я бросился к сходням и с рвением юнги вскарабкался наверх. Что здесь делал этот прокажeнный? Почему он залез в воду без чeрной с белыми знаками робы, без шляпы с широкой белой тесьмой, без трещотки Лазаря, которой прокажeнный должен отпугивать здоровых? Я накинул халат и кинулся к администратору гостиницы. О том, как прокажeнного вылавливали сетями, рассказывать не буду. Скажу лишь, что он проявил нечеловеческую сноровку, и это отчасти подтвердило мой диагноз (Elephantiasis Grаесоrum).
Но это мелкий эпизод. У меня здесь свои дела. Я ищу Розу. Мы познакомились с ней лет сорок назад, в Черновцах. Стоило нам чуть подрасти, и я влюбился в неe. Но родители увезли еe в Израиль. Тогда это казалось диким. Кто мог знать, что Советский Союз сгинет, как Содом и Гоморра, а Израиль прибавит в весе? Но это всe — геополитическая чушь. Дело в том, что, когда я обнял Розу в первый раз, я испытал такое острое, такое пронзительное чувство, что невольно прошептал: «Не может быть!» После я так и называл Розу: «Не Может Быть». К несчастью, я оказался прав: такое я больше ни с кем никогда не испытывал. К Мeртвому морю я езжу вот почему. На левой Розиной груди, на еe нижней границе была «кровяная роса». От Розы я впервые услышал слово «псориаз». Ничего, кроме этой «росы», у меня от Розы не осталось: ни адреса, ни общих знакомых. Я ищу еe в гостиницах Мeртвого моря уже пятнадцать лет. А где ещe искать? Слава Богу, псориаз неизлечим. Мучительней всего думать о том, что я уже встретил Розу, но не узнал. Я пишу об этом, потому что надежд у меня всe меньше и меньше. Мне уже за пятьдесят. У меня к вам просьба. Мольба. Если вы знаете или где-нибудь встречали немолодую женщину по имени Роза с «кровяной росой» (roseе sanglantе) на нижней границе левой груди, то напишите мне в любую гостиницу Мeртвого моря. Меня здесь каждая газель знает. Запомнили? Роза, или Не Может Быть.
Изведавшим, — не сладок, поздний мед!