Повесть
Журнальный зал, ""Звезда"" 5'99 / "ИнфоАрт"
Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 1999
МАРК ГИРШИН
ЖЕНИХ И НЕВЕСТАПовесть Не знаешь, где потеряешь, а где найдешь, правду люди говорят. Я приехал на Юго–Запад рассчитаться с хозяйкой за квартиру, где жил с Надей. Шел и ругал Надю за то, что от меня ушла. И себя ругал, зачем целый месяц околачивался на чужой квартире, откуда и на работу дальше, и ни купить, ни поесть, Юго–Запад район новый, где у них какая столовая, толком не узнаешь. Даже в магазин что–нибудь на ужин взять не отлучишься, потому что Надя так: пообещает, приду после смены, а явится через три дня. А ты жди. Без телевизора. И вот еще надо отвезти хозяйке долг за квартиру и забрать залог — костюм.
Вообще, я тогда думал, жизнь пронеслась как дорожный знак: езжай без ограничения скорости. А куда? Все вроде у меня было: техникум закончил, правда, без отрыва, но все равно, книжечка всем выдается одинаковая, синяя, и работа тоже мне нравится, творческая. А оглянешься назад — это то, чего хотел, или не то, не могу сказать. Иногда кажется — то. А другой раз — не то. За институт, правда, не имею бумажки, но я и не стремлюсь. И без него авторитет на производстве, я какое предложение внесу на собрании, враз за меня все руки в гору. А вот личная жизнь — хоть рекламацию пиши!
С этим настроением иду я мимо кинотеатра «Черное море», а по аллейке вдоль газонов с зеленой травой мне навстречу девчонка по моде приятно одета: туфли на шпильках, платье не длинное, короткое, с пояском, а глаза большие, даже с учетом косметики, хвост волос по–школьному, ну, канарейка круглолицая, и, кроме нас, ни души. И так: идем друг другу навстречу, видим один другого, думаем друг о друге, справа зелень подстриженная, фонтанчики–разбрызгиватели слышно как журчат, такая тишина, воскресенье, и до самого кино, может, метров триста, одна трава. А по другую сторону цемент, плиты неуложенные, трубы, краны, пустые окна без рам, один ряд над другим, а рядов этих — кварталы. Вот, думаю, люди трудятся — видно. А у нас — вроде бы ничего не делаем. Наладка агрегатов. А мне предлагали на строительство, говорят, с такой специальностью два ста в месяц — норма. И прогрессивка. А я у себя привык. Подумаю, сказал. И не пошел. Но я отвлекся. И вот, продолжаю, с какого–то момента одно слышу: шаги ли ее по плитам аллейки, этой девушки, что мне навстречу идет, или это мое сердце стучит «тук–тук, тук–тук». А эти секунды до первого слова «девушка», правду говорю, хотя Васылю, например, ничего не стоит остановить на улице незнакомку, мне лучше на лишнее воскресенье в командировке застрять, чем эти секунды вытерпеть. Ладно, уже прошло.
Сказал я как–то первое слово, а язык будто свежемороженный, не те буквы говорит, зато дальше пошло само, все равно что рискнуть пацаном на коньках с обледенелой pуины дома. Взбираешься на нее на третий этаж по уцелевшей железной лестнице, без перил, а держится она на каком–то ржавом кронштейне, но мы внимания не обращали. Поковыляешь к обрыву, глубоко внизу улица, прохожие, и вдруг — раз, решился, сорвался, а там уже несет тебя мимо полной замерзшей воды ржавой ванны или торчащей из снега балконной решетки. Не успел испугаться, а впереди, смотришь, железная кровать старинная с расписными спинками. Как ты ее перепрыгиваешь, самому не известно, но как–то перепрыгиваешь, иначе не вынестись бы тебе вниз, на тротуар. На душе так хорошо — подвиг совершил, так торжественно, все в тебе ликует, что пересекаешь, подняв руку, тротуар, выносишься на проезжую часть, а там что? Там машины, они объедут, если надо.
Возвращаюсь к теме. Но не по порядку, а как запомнилось. Зовут Танечка. А говорит как! Москвичка: слушай и получай удовольствие. Холостячка. Младшая сестра пошла на свидание, а старшая, видите, скучает на аллейке. К нам в Одессу с сестрой приехала в отпуск, работает в ателье, завтра уезжает. Утром в последний раз на пляж, а днем поезд. Муж ушел к восемнадцатилетней. А что удивительного, спрашивает. У нас если больше двадцати, уже старуха. Так мне и сказал: ты старая. Тут я вступаю, говорю, раз ребенка нет, это не беда, разошлись без потерь. А она в ответ: нет, есть ребенок, Олюшка, три годика. Тогда я резко в сторону: а у нас совсем другое, тут на одну девушку полтора парня. Ой, не успокаивайте, то же у вас самое, говорит Таня, я ведь видела, как на танцплощадке в парке Шевченко девушки из–за парня подрались. Нет, вздохнула, с ребенком кому ты нужна, никто не возьмет замуж.
И тут я не выдержал. Так что, говорю, если я плачу алименты, значит, за меня тоже никто не пойдет? Да вы что, удивляется, мужчине легче. Не сравнить! А меня сразу привлекло, что она это признает. Все равно, одному тоже надоедает знаете как, это я говорю. А потом думаю: а чего тянуть? И нравится, и подходит: у самой дочь, алиментами не попрекнет. Хотите, сказал, узнаем друг друга получше, а там, может, и распишемся. Согласны? А я что, отвечает, как вы. «Как вы», была бы жена, думаю. У меня с Надей что вышло? Ладно, потом! А я что, спрашиваю, вы мне понравились, вот и все. А она знаете как отреагировала? Ну вот, так сразу, разочарованно. И про себя улыбнулась. А я чувствую, нравится мне эта Таня все больше. Серьезная. По сравнению с другими, с кем меня Васыль на пляже или в городе знакомил, большая разница. И чем еще доволен? Сам познакомился, без чьей–то помощи.
В общем, это все. Обменялись адресами, и до завтра на вокзале. Но опять: невозможно, с каким видом она попросила, чтобы я пришел к отходу поезда, если смогу.
Пришел. Отпросился с трудом у старшего мастера, я потом скажу, какие у него ко мне счеты, бегом домой переодеться, на цветы уже нет времени, без цветов подлетаю к вокзалу. Жара, перрон аж белый от солнца, пассажиры и провожающие попрятались в вагоны, а я в нейлонрубахе, костюме, галстуке, есть ради кого. А Таня тоже стоит посреди перрона на самом солнцепеке, чтобы ее легче было найти. Вижу, очень довольна, даже благодарна. Плюс что–то ей сегодня во мне особо понравилось. Может, костюм?
Все. Она уехала, я сажусь в трамвай. Увидел одного пассажира, такой он какой–то скисший, и подморгнул. Мол, будет хорошо, дед!
Теперь. Что у меня со старшим мастером? Он хочет, чтоб всегда все по его выходило, что он сказал, то закон. Не скажу вдвое, но на пятьдесят процентов я разбираюсь лучше, это без учета диплома. А у него один стаж и курсы. По его схеме если варить, будет контачить. А он требует. Тогда я на производственной пятиминутке говорю: я как варил внахлест, так и буду. И ни одной рекламации. А считаете, что вы лучше, становитесь сами. И все. Вот с тех пор.
Но возвращаюсь к теме. Договорились: я пишу первый, она отвечает. Но написала первой она. Просит извинить, сказала неправду, живет вовсе не в Москве, а в небольшом городе, сто километров от Москвы. Тот адрес, что я вам дала, не мой. Я тут же отвечаю. Для меня неважно, где живете, хоть в Березовке, откуда я только что вернулся из командировки, налаживал холодильную установку в больнице, а важно, могу я довериться тому человеку на всю жизнь или нет. Очень хотел бы. И дальше о чувствах, откровенно, что на душе.
Получаю ответ: мне никто никогда так не писал. Я полночи читала и перечитывала ваше письмо. Мама даже ругать меня стала: чего полуночничаешь, завтра в первую смену вставать. А у меня горе. Олюшка с восьми месяцев болеет воспалением легких, а здесь врачи лечить не могут. Мама ездила с ней в Москву, там прописали укольчики, а они не помогают. Я ужасно переживаю, не знаю, что делать. Я тут же отвечаю. Могу вылечить, мне главврач знакомый говорил в больнице: наладишь холодильную установку, от чего угодно, если понадобится, вылечу, какие хочешь лекарства достану. И такое возникает ощущение, что у нас все закончится с Таней хорошо. И потянуло меня к хлопцам, посмотрю, думаю, еще раз, что я оставляю. Как раз было шесть часов вечера, время сбора. Прихожу. Мероприятие в разгаре. Леня и Васыль в подъезде отрабатывают самбо. Леня всклокоченный, в ватной куртке. «Делай!» — кричит. Васыль хватает его за руки, шею. Вход в Ленину комнату из подъезда, в комнате Коля смотрит старый журнал, постель не застелена, на столе остатки еды, коробка «Сорбита», ее я Лене от сахарной болезни у того главврача достал. Долго вы там, кричит Коля в подъезд. Оттуда только топот, сопенье. Когда мы в город выберемся, начинает психовать Коля. А что в городе, я себе представляю. Приморский бульвар. «Девушки, эти хлопцы мечтают быть вашими гидами», — предлагает гуляющим Васыль. И таким мне это нудным показалось, и запущенные какие–то мы все, как эта постель с серыми простынями, хоть флакона «Шипра» каждому едва на месяц хватает.
Есть же мне куда уйти, тут вспомнил. И такая меня радость залила, как жар, голову, грудь. «Пока!» — говорю. Пришел домой, выкатил из сарайчика мотоцикл, тру тряпкой, а сам думаю, чего это я бегом от хлопцев к мотоциклу? Ведь ездил на нем, таком побитом, помятом, никогда желания не появлялось подновить, была бы скорость. И опять меня радостью, жаром окатило: для кого красоту наводишь, не знаешь?..
У меня соседка по коммуналке, бабка Дуня, Евдокия Ивановна. Вечером отмыл с рук солидол, прихожу в общую кухню пить чай, спрашиваю ее: как раньше сватались, ну, женились? А бабке девятый десяток, для нее раньше — не в прошлой пятилетке. Вот мы с ней в кухне, я чаевничаю, она гладит паровым утюгом, но без углей, ставит на газ этот паровик, потом бац на белье, пол трясется. Как, переспрашивает, и смотрит на меня с возмущением. Я николаевским утюгом выглажу — у меня белье, лежу в постели — доктора не стыдно! А ты электрическим погладил свою рубашку, посмотри, какая она у тебя. Вот как раньше и как теперь у вас. Евдокия Ивановна, объясняю, у меня рубашка нейлоновая, ее гладить не надо. А, не надо! Еще больше рассердилась. Вам все бы так: абы легче! И снова полупудовый паровик бабах на гладильную доску.
Так прошла неделя, две, три. Письма пишу и получаю через день, а то и ежедневно. Все уже о Тане знаю, и что в промтоварном работает, а вовсе не в ателье, по этому поводу опять признала вину, сказала, мол, неправду, хотелось показаться лучше, но я действительно умею шить. Олюшке пошила платьице, пальтишко, вот приедете к нам в гости, сами увидите. И себе я платье пошила, в котором на вокзале была.
По моей просьбе прислала карточки, свою и Олюшкину. На своей она снята год назад, после развода, грустная, убитая, вот–вот слезы брызнут. Ладно, думаю, скоро все переменится.
А я, пока мы письмами друг с другом обменивались, написал тому главврачу, раз, и еще для страховки пошел в платную поликлинику. Добился к доценту, там очереди, другие ждут неделю, а я в тот же день. Сначала, когда выяснилось, за сколько километров Ольга отсюда, доцент рассердилась, но раз пятерка уплачена, квитанцию я положил перед нею, должна была ответить. Лучше ли будет ребенку здесь, в нашем морском климате, вот что я спросил. А она ответила как, и это доцент! Перемена климата даже на более благоприятный, показанный при данном заболевании, может сказаться отрицательно. А ведь подмосковный климат здоровый. А наш что, не здоровый, я спрашиваю. К нам со всего Союза навалом едут. Плюс интуристы. Вы пойдите вечером на Приморский бульвар. А днем на пляж. Если не знаете. Тогда убедитесь. И ушел. А что еще говорить?
Тане я об этом написал, и свою личную точку зрения не скрыл: море и солнце никому повредить не могут. Хотите верьте мне, хотите — доценту. У меня, конечно, ученых званий нет.
Приходит ответ: мы с Олюшкой живем у отца на даче в лесничестве. Здесь очень хорошо, красота неописуемая, есть даже пруд. Олюшка катается на пруду, ей лучше, приезжайте, здесь, правда, очень хорошо. И я, признаюсь вам, очень хотела бы, чтобы вы приехали.
Ночь не сплю, как в аврал, решаю, как быть, утром пишу заявление на отпуск, иду к руководителю группы, главному инженеру, директору. Всюду отказ — график есть график, а мне по графику осенью. Снова к директору — прошу за свой счет. Распсиховался: не даете, тогда увольняйте! Дал. Неделю.
Приезжаю в авиаагентство, билет вырываю зубами. На сегодня, через три часа. Покидал вещи в чемодан, в аэропорту отмечаю билет, радуюсь, жду посадки. Вдруг бац, объявление по радио: в связи со случаями острых желудочно–кишечных заболеваний в городе объявлен карантин, все рейсы отменяются. Пассажиров просят сдать билеты по месту их приобретения. Всем ясно или будут вопросы?
Возвращаюсь в город, а там только и слышно: холера, холера. А мне что до той холеры, думаю. Кто–то заболел, а я должен страдать? У меня отпуск за свой счет. Иду на вокзал, рассчитываю уехать поездом. Какое! Тысячные толпы. Отпускники, туристы. Дети плачут. Милиционеры с микрофонами устанавливают порядок. Ма–ма мия! Вот люди. Что им эта холера далась, что они тикают? На полях орошения какой–то дед дынь и огурцов объелся, говорят, на него от этого напал понос, и дед отдал концы, им–то что? Загорайте, купайтесь на пляже ради Бога, вам она нужна, эта холера? На перрон не пройти, забито, все составы стоят как привязанные, а в вагонах полно. Радио каждую минуту: граждане, освободите вагоны, поезда все равно никуда не пойдут, приезжим необходимо зарегистрироваться в исполкомах по месту их временного проживания.
«Звезда», №5, 1999
