ВЛАДИМИР ГАНДЕЛЬСМАН
Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 1999
ВЛАДИМИР ГАНДЕЛЬСМАН ПАРТИТУРА БРОНКСА Выдвиньте меня в луч солнечный дети разбрелись по свету сволочи дай-ка на газету мелочи развелось в районе черной нечисти ноют как перед дождем конечности что здесь хорошо свобода личности нет я вам скажу товарищи что она такие варит щи цвет хороший но немного старящий он икру поставит чтоб могла жевать каждый будет сам себе налаживать я прямая не умею сглаживать как ни встречу все наружу прелести в пятницу смотрю пропали челюсти тихие деревья в тихом шелесте тихие деревья среди сволочи в щах луч золотится солнечный развелось в районе черной мелочи нет я вам скажу от нечисти я прямая разбрелись конечности цвет хороший но немного личности он икру поставит чтоб товарищи как перед дождем такие варит щи как ни встречу все наружу старящий дети разбрелись но чтоб могла жевать дай-ка на газету сам налаживать что здесь хорошо умею сглаживать выдвиньте меня наружу прелести каждый будет сам пропали челюсти тихие деревья в тихом шелесте * * * Мать исчезла совершенно. Умирает даже тот, кто не думал совершенно, что когда-нибудь умрет. Он рукой перебирает одеяла смертный край, в детстве так перебирают клавиши из края в край. Человека на границах представляют два слепых: одного лицо в зарницах узнаваний голубых, по лицу другого тени пробегают темноты. Два слепых друг друга встретят и на ощупь скажут: ты. Он един теперь навеки, потому что жизнь сошлась насмерть в этом человеке, целиком себя лишась. ВОСКРЕШЕНИЕ МАТЕРИ Надень пальто. Надень шарф. Тебя продует. Закрой шкаф. Когда придешь. Когда придешь. Обещали дождь. Дождь. Купи на обратном пути хлеб. Хлеб. Вставай, уже без пяти. Я что-то вкусненькое принесла. Дотянем до второго числа. Это на праздник. Зачем открыл. Господи, что опять натворил. Пошел прочь. Пошел прочь. Мы с папочкой не спали всю ночь. Как бегут дни. Дни. Застегни верхнюю пуговицу. Они толкают тебя на неверный путь. Надо постричься. Грудь вся нараспашку. Можно сойти с ума. Что у нас - закрома? Будь человеком. НЗ. БУ. Не горбись. ЧП. ЦУ. Надо в одно местечко. Повесь на плечики. Мне не нравится, как ты кашляешь. Ляг. Ляг. Ляг. Не говори при нем. Уже без пяти. Подъем. Подъем. Стоило покупать рояль. Рояль. Закаляйся, как сталь. Он меня вгонит в гроб. Гроб. Дай-ка потрогать лоб. Лоб. Не кури. Не губи легкие. Не груби. Не простудись. Ночью выпал снег. Я же вижу - ты выпил. Я же вижу - ты выпил. Сознайся. Ты остаешься один. Поливай цветы. * * * Яне Джин Хочешь, все переберу, вечером начну - закончу в рифму: стало быть, к утру. Утончу, где надо тонче. Муфта лисья и каракуль, в ботах хлюпает вода, мало видел, много плакал, все запомнил навсегда. Заходи за мной пораньше, никогда не умирай. Не умрешь? Не умирай же. Нежных слов не умеряй. Я термометр под мышкой буду искренне держать, под малиновою вспышкой то дышать, то не дышать. Человек оттуда родом, где пчелиным лечат медом, прижигают ранку йодом, где на плечиках печаль, а по праздникам хрусталь. Что ты ищешь под комодом? Бьют куранты. С Новым годом. Жаль отца и маму жаль. Хочешь, размотаю узел, затянул - не развязать. Сколько помню, слова трусил, слова трусил не сказать. Фонарей золоторунный вечер, путь по снегу санный, день продленный, мир подлунный, лов подледный, осиянный. Ленка Зыкова. Каток. Дрожь укутана в платок. Помнишь, девочкой на взморье, только-только после кори, ты острижена под ноль и стыдишься? Помнишь боль? А потом приходят гости. Вишни, яблони, хурма, винограда грузны гроздья, нет ни зависти, ни злости, жизнь не в долг, а задарма. После месяцев болезни ты спускаешься к гостям - что на свете бесполезней счастья, узнанного там? Чай с ореховым вареньем. За прозрачной скорлупой со своим стихотвореньем кто-то тычется слепой. Это, может быть, предвестье нашей встречи зимним днем. Человек бывает вместе. Все приму, а если двести грамм - приму и в виде мести смерть, задуманную в нем. Наступает утро. Утро - хочешь в рифму? - это мудро, потому что можно лечь и забыть родную речь. * * * Вот гора, вот блик, гора, блик солнечный на ней, вот кора, вот блик, кораблик из игры теней спущен на море, чуть розов разогретый тес, в паутине мачт и тросов паучок-матрос. А над ним овечий облак, за которым сон мчит Ясона в край, где облик обретает он. День - мужского рода, день - лишь воин, взявший меч, тот, с которым шкуру делишь, - не любовь и речь. И покуда вьется лента за кормой волны, блещет легкая легенда икрами войны. Но кораблик твой затонет. Паучка убьют. И тревогой сердце тронет первородный труд. День привычно разевает пасть еще, но в нем зреет ночь и прозревает женственным огнем. Женский род нежней и кротче, потому - сильней. День причаливает к ночи, к гибели своей. * * * Как дерево, стоящее поодаль, как в неподвижном дереве укор тебе (твоя отвязанность - свобода ль?) читается (не слишком ли ты скор?), как почерк, что, летя во весь опор, стал на дыбы, возницей остановлен, на вдохе, в закипании кровей, на поле битвы-графики ветвей, как сеть, когда, казалось бы, отловлен, но выпущен на волю ветер (вей!), как дерево, как будто это снимок извилин Бога, дерево, во всем молчащем потрясении своем, как замысел, который насмерть вымок, промок, пропах землей, как птичий дом со взрывом стаи глаз, как разоренье простора, с наведенным на него стволом, как изумительное зренье, как первый и последний день творенья, когда не надо больше ничего... ВСПОМИНАЯ ПАСТЕРНАКА Гудящий зерноток. Из пыли и зерна ты выйдешь видеть толк, с каким опылена созвездьями Земля, как яблоки висят и, кислотой спаля, зеленым белят сад. Но тень свою шатнешь, и в черноту шагнешь, и тишину сроднишь с собою, и сравнишь: как замшей камышей ночной покой обит, - мышление мышей в мешках пшеницы спит.