Роман
НИНА КАТЕРЛИ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 1999
НИНА КАТЕРЛИ
ТОТ СВЕТ
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В день своего рождения Надежда Черных твердо решила покончить с собой. Седьмого августа ей исполнилось пятьдесят шесть, в конце июля уволили с работы, вообще год был плохой, следующий, можно не сомневаться, будет еще хуже, и так — до конца. Который, между прочим, неизбежен. Как говорила мать: вечно не живут даже члены Политбюро. Матери нет седьмой год. Политбюро — кто бы мог поверить? — тоже не существует. Умирать страшно, и этот страх страшнее самой смерти. Так для чего, спрашивается, тянуть, дожидаясь этого страха, который нахлынет именно потому, что умирать придется не по своей воле, а по желанию слепой и глухой судьбы? Тогда, когда судьба захочет, и так, как ей взбредет в голову
Хорошо тем, кто живет для других, ему не до себя самого. Надежде жить было не для кого. Взрослая дочь вот уже полгода снимает где-то квартиру, видятся редко, и каждая встреча вызывает только раздражение что у той, что у другой. Вот и в этот раз Марина забежала на десять минут после работы, произнесла положенную пошлость, вручила, как водится, цветы и торт. Надежда двинулась было на кухню — согреть обед, поставить чайник. «Нет, мамуля, я на секунду, срочное дело, а чаю с тортиком попьешь вечером, когда — гости». Никаких гостей Надежда не ждала, но смолчала. Дочь чмокнула ее в щеку, обдав ароматом дорогой косметики, и умчалась. Так спешила, даже лифта не стала вызывать. Надежда пошла к окну и с горьким удовлетворением наблюдала, как Марина, точно ношу сбросила, резво бежит от парадной к роскошной заграничной машине, усаживается на переднее сиденье рядом с водителем, размашисто захлопывает дверцу. Уехала. Никакого срочного дела у нее нет, просто жалко тратить на мать драгоценное время, которое с наслаждением можно провести с ним.
Этого возлюбленного дочери Надежда не видела ни разу — к себе Марина не приглашала, а в тот единственный раз, когда, пересилив себя, Надежда сказала: «Ты бы хоть познакомила с этим своим… поклонником. Заходите как-нибудь вместе», — дочь, скривив рот, ответила:
— Это не нужно. Ни тебе. Ни ему.
— Женат, — горько догадалась Надежда.
— А вот это уж не твое дело! — сразу взвилась дочь. — А без пошлостей нельзя?!
Но Надежда видела: попала в точку. И тут бы остановиться, да, как обычно, не выдержала:
— Так. Ты у него, значит, в роли содержанки: квартира, наряды… С матерями содержанок знакомиться — все равно что с поваром в ресторане…
После этого дочь не появлялась месяца два. Надежда чуть с ума не сошла, звонила ее подругам, пыталась выяснить Маринкин номер телефона, унижалась, выпрашивала. Подруги жаловались: пропала, сама не приходит, к себе не зовет, звонит раз в год по обещанию. И вечно: «Некогда! Некогда!» Все-таки Надежде удалось наконец получить ее рабочий телефон («Только не говорите, что я дала, она не велела!»), позвонила, ждала, обмирая. А когда услышала наконец голос дочери, позабыла, что секунду назад собиралась просить утой прощения, ударила:
— Я больна. Серьезно. Врачи скрывают. Тетя Люба хотела звонить твоему начальству.
Все было враньем — и про болезнь, и про то, что Люба, старая Надеждина подруга, хотела куда-то звонить.
— Тетя Люба? — переспросила Марина. — Начальству?!
— Именно, Чтобы выяснить, почему ты забросила больную, старую, между прочим, мать.
— А-а… Ясно. Но почему ж начальству? Позвонила бы в прокуратуру, что ли… Раньше вы, кажется, звонили в партком? Нет?.. Так что же у тебя за болезнь?
Надежда бросила трубку. В результате у нее в самом деле разболелась голова — видно, подскочило давление, так что к вечеру, когда пришла Марина (а Надежда уверена была, что примчится как миленькая!), мать лежала в постели с опухшим лицом и мокрым полотенцем на лбу.
Встреча вышла полная фальши. Дочь все время поглядывала на часы, дергалась, задавала формальные вопросы, потом не выдержала, стала куда-то звонить: «Я… Да… Скоро… Через сколько?.. Хорошо, я спущусь».
Неохотно кое-что расказала: он работает вместе с Мариной, ее начальник в самом деле женат. «Но у них с женой чисто товарищеские отношения, они уже давно не… ну, ты понимаешь, а развестись нельзя, дочка кончает школу, очень нервная девочка, а он ее обожает, не хочет травмировать. Поэтому пока приходится встречаться тайком от жены, хотя, он говорит, жена знает. И на работе всем известно, сочувствуют. Он порядочный человек». Последнее сказано было с вызовом, но Надежда на провокацию не поддалась. Спросила только:
— Почему же ты не можешь жить дома? Хотя бы пока… пока он еще не развелся?
— Яду — полные зубы, называется — ирония, — констатировала дочь. — А дома жить не могу во избежание подобных дискуссий и заявлений типа: «В моем доме блядства не будет!» Вот и хочу иметь свой дом и делать там, что хочу. Включая — это самое. Понятно?
И ведь Надежда знала: самым правильным, да просто гениальным сейчас было бы обнять Маринку и сказать: «Да живи ты как тебе лучше, только не исчезай, я же совсем одна». Вместо этого, будто черт толкал, произнесла длинную фразу, смысл которой сводился к тому, что есть женщины-люди, а есть женщины-самки, для которых любые мужские причиндалы — дороже всего на свете. И слава Богу еще, что у Марины нет детей, счастье для них… Закончить эту фразу она не успела: побледнев, дочь бросилась в переднюю, сорвала с вешалки пальто.
— Уходишь? — закричала Надежда. — Иди-иди, Но сперва позвони в «неотложку».
Марина молча надевала сапоги.
— Неужели тебе все равно? Ведь я же… я же мать, мне плохо… — По щекам Надежды текли злые слезы. Ей в самом деле было плохо, больно в груди. И страшно.
— Насильно мил не будешь! — со злорадством выкрикнула дочь. И ушла, хлопнув дверью.
Потом они, конечно, помирились. Марина в очередной раз попросила прощения. Несколько месяцев был мир, тот самый, который лучше доброй ссоры, вот и в день рождения: чин чинарем, букет и торт из «Севера». Но — и только. И врать себе, будто теперь, выйдя на пенсию, Надежда, мол, будет жить ради дочери, глупо и нелепо. Дураку понятно: дочери она только мешает. Когда Надежды не станет, Марине не нужно будет больше снимать квартиру без телефона где-то у черта на куличках, как недавно выяснилось. Может, тогда и помянет мать добрым словом.
С дочерью ясно. Ради чего жить еще? Когда-то Надежда не сомневалась: смысл жизни в любви. Только в ней, все остальное — тоскливые промежутки. Даже дом. Даже — грех сказать! — старая мать и дочка. Так было, никуда от этого не денешься. И нечего обижаться на Маринку, она — такая же… Нет! Не такая! Надежда всегда все делала за собственный счет. Всегда! Случая не было, чтобы бросила своих, шлялась где-то, не пришла домой ночевать, забыла купить лекарство матери или фрукты ребенку. Нет! Выкручивалась, отпрашивалась с работы, врала начальству, портя собственную репутацию… Оттого, наверное, и романы были в основном легкие, часто — служебные, так проще. Или какие-нибудь одноразовые, дурацкие приключения, вроде как с тем типом из аэропорта, даже сейчас Надежда усмехнулась, вспомнив тот эпизод. У Маринки же все с надрывом, на всю оставшуюся жизнь, каждый хахаль — муж, этот уже третий, предыдущего Надежда выставила именно со словами «в моем доме…» и так далее… Маринка процитировала точно. А что она могла еще сказать, когда, вернувшись раньше времени с работы, сперва полчаса колотилась в дверь, запертую изнутри, а потом увидела свою красотку чуть не голую, расхристанную, с блудливой улыбочкой на искусанных губах? «Извини, мама, ко мне тут… пришли, я думала, ты — позже… Я тебя потом познакомлю с Игорем, мы фактически — муж и жена». Что она там еще вякала, Надежда не помнит, да и тогда не услышала — от бешенства мутилось в глазах. Закричала, чтоб его ноги, подонка этого, — через минуту!.. а то она — в милицию… шлюха, дешевка!
Потом было нудное, тяжелое объяснение с дочерью — дескать, той не пятнадцать лет, у нее может быть личная жизнь, она не виновата, что не имеет собственной квартиры.
— Я все понимаю, но надо же… элементарные приличия… — А ты сама? Ничего не помнишь из своей монашеской жизни? Кстати, а я-то откуда? Из клюва белого аиста, порхнувшего прямо с небес в ноги твоей девической постели?
Посмела упрекнуть мать, что родила ее без отца. Да! Без отца! Зато по любви.
…После того как Надежде стукнуло пятьдесят, никаких романов она себе не позволяла. Ни разу. Хотя пусть кто хочет, не верит, а — были возможности. Но решила: как-то это неэстетично — баба на шестом десятке в постели с чужим мужиком. Как в том анекдоте: «Она думает, что это — в последний раз, и уж так старается…» Нет, смешной она не будет, не дождетесь.
Теперь основное место в душе и в жизни занимала работа. Кому-то, может, и покажется удивительным — тоже еще вдохновенный труд! Зав. технической библиотекой в отраслевом НИИ! Ах ты, батюшки! Но Надежда свое дело любила и знала, все же, в общей сложности, двадцать лет отдала этой библиотеке, последние шесть лет только тем и жила. Времени полно — у дочери свои дела, а старую мать похоронила в год собственного пятидесятилетия. Так что, когда теперь новый директор, совсем мальчишка, — моложе Маринки! — заявил, что институту библиотека не нужна, а нужно помещение, чтобы сдать в аренду, первые мысли были не о себе, а о книгах. Их — куда? Директор сказал, освободить комнаты надо срочно, через неделю здесь начнется евроремонт (!), книги — запаковать и… ну… Куда? Пока — на склад, а там посмотрим, попробуем продать или… словом, там будет видно.
Надежда бросилась к зам. директора по науке. Тот, глядя в сторону, загугнил, что у института, мол, очень тяжелое положение, нечем платить зарплату, что там — книги! Поймите, Надежда Александровна, людей придется сокращать. Хорошо тем, у кого хотя бы есть пенсия, а остальные? Вот, матери-одиночки, с ними — как?..
Намек был ясен. У Надежды Александровны пенсия имеется, так что надо бы иметь и совесть… Вернувшись в библиотеку, Надежда обвела глазами стеллажи. Ей казалось, книги испуганно притихли, жмутся друг к другу… С каким трудом она их собирала, как гордилась… Да что там… Прежний директор никогда бы такого не допустил! Научно-исследовательский институт без библиотеки! Наука без памяти. Но прежнего директора выставили за ворота еще три месяца назад — не вписался в рыночную экономику. И вообще глубокий старик, за шестьдесят. Для этих новых скороспелок и пятидесятилетние — старики. На то, что он профессор, специалист мирового класса, автор десятка книг, которые стоят вот на этих полках, нынешним ларечникам наплевать: «Говорят о непонятном, хочут свою ученость показать». Старый директор… это сейчас он для Надежды «старый директор», а когда-то… не важно! Короче, он не пропадет, уехал, говорили, читать лекции в Принстон. Ларечникам неведомо, что за Принстон и — где. Да. А книги будут выброшены, как собака, у которой умер хозяин. «Запаковать — и на склад!» Нет, она не станет в этом участвовать. Пусть киллеры совершают убийство библиотеки без нее. Надежда написала заявление об уходе с завтрашнего числа.