АНАТОЛИЙ ШИМАНСКИЙ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 1999
АНАТОЛИЙ ШИМАНСКИЙ
АМЕРИКА ГЛАЗАМИ РУССКОГО, ИЛИ ПОТ ЛОШАДИНЫЙ В ЛИЦО
Главы из книги
НАЧАЛО
20 февраля
Наконец-то в пути, и Ваня трюхает потихохоньку вдоль бровки шоссе номер 36, а я заполняю дневник. Встречные автомобилисты машут приветственно, коровы глядят тупо-любопытственно, а собаки, как положено, лают, но задумчиво — ведь невидаль-то какая — лошадь на дороге.
Телега моя украшена американским и русским флагами. Слева на зеленом пластике тента белыми буквами написано по-английски: «Из России с Любовью и Миром». Сзади висит оранжевый треугольник, предупреждающий, что телега быстрее 30 километров в час двигаться не может, да и не хочет. Ниже треугольника болтается пластиковое ведро-поилка, а сбоку приторочена коса.
Влачит мою кибитку Ваня. До этого звали его Джейком, что вроде бы тоже Ванька, только по-английски (ведь большинство христианских имен — библейского происхождения, и даже типичное русское имя Иван ведет начало от общего корня с Джоном: Джон — Иоанн — Иван, Правда, Ваня мой был, скорее, Яша, поскольку от Джейкоба…).
Красавец он у меня — цвета каштанового, с сивой гривой и такого же цвета роскошным хвостом. Ну, что поделаешь — кастрировали его в жеребячестве, и сделался он мерином, да еще сивоватым, и не знает он поговорки: «Врет, как сивый мерин»,
Принадлежал он фермеру из религиозной секты амишей, которые не пользуются современной технологией, электричеством и телефоном и пашут на лошадях. Не знаю, чем Ванька провинился, но решили они его продать, и вот теперь он послушно везет меня по дорогам Пенсильвании. Цокают копыта, грива развевается, селезенка екает — хорошо нам вдвоем — ни начальников, ни подчиненных.
Ваню вчера первый раз в жизни подковал кузнец по фамилии Плэстерер и не взял денег за ковку, а сварщик за работу на 100 долларов взял только 20. «У тебя и так полно расходов, заплатишь, когда станешь богатым и знаменитым», — сказал Роберт, заваривая поворотную ось телеги.
Перед этим я неделю прожил на ферме Фреда Шампаня, выхаживая лошадь от подхваченной на аукционе простуды. Покинул ферму с облегчением и сожалением — Ваня продолжал кашлять, но и Фред продолжал пить свое пиво ежедневно. В одурении он требовал, чтобы вместо Фреда его называли Кугуаром, так как на последней охоте в горах штата Аризона он умудрился по пьянке укокошить это благородное животное. Был он первым и последним американским алкоголиком, встретившимся мне по дороге.
Февральский дождь обрушился после обеда. От Вани пар клубами пышет, а я спрятался под козырьком фаэтона и с трудом различаю дорогу. Приблизившись к мосту, Ваня вдруг круто развернулся и попер в противоположном направлении. С трудом останавливаю его и, привязав к столбу, возвращаюсь к мосту. Вместо бетона или асфальта он покрыт металлической решеткой, и Ванька испугался бездны, открывавшейся внизу.
Пришлось взять его под уздцы и перевести, хрипящего и упирающегося, через первое серьезное препятствие, которое уж наверное последним не будет.
А дождь нахлестывал круче, фары встречных машин ослепляли, и пора было думать о ночлеге. Но вдоль дороги ни ферм, ни конюшен, только косые плети дождя стегают кибитку. Ан нет! Есть еще люди на земле — навстречу шла хрупкая девчушка с зонтиком, прогибавшимся от порывов ветра. Левой рукой она с трудом удерживала парусившую картонную коробку с пиццей.
«Простите, вы не подскажете, где в этих окрестностях найти место для ночевки?» — спросил я, в то время как Ваня брезгливо обнюхивал пиццу. «С лошадью?» — «Ну, а куда мы друг без друга?»
Она попросила подождать и минут через пять вернулась с приятным, но несколько неожиданным предложением, Ее мама разрешила использовать под стойло примыкавший к дому гараж.
Когда я подрулил к дому, мощная, как положено быть немке, Элизабет Штрох вышла босиком под дождь и руководила процессом выруливания машин из гаража на улицу и водворения туда Ванечки. Мы съездили с ее дочкой Тиной на ближайшую ферму и привезли сена и соломы, Соломой и покрыли бетонный пол гаража, в который Ваня с трудом втиснулся. Пришлось его привязать, чтобы не поранился об косилки и культиваторы.
На кухне ждала еще горячая пицца, кофе и джин с тоником, приготовленные Элизабет, Она позвонила мужу, машинисту электровоза, на работу и предупредила, чтобы тот не удивлялся, найдя по приезде мужика в доме и лошадь в гараже. Обзвонила она соседей и знакомых и пригласила их на ужин. Вскоре я был в компании железнодорожника, штукатура, каменщика и страхового агента — тех самых простых американцев, гостеприимных, наивных, но и подозрительных поначалу. И пили мы джин и виски, говорили о России и лошадях, о любви и одиночестве, о дорогах, которые мы иногда выбираем. Кэрол Осборн спросила, а зачем я таки решил поехать в это путешествие. Я перевел ей на английский стихи Александра Городницкого о Матюшкине, лицейском товарище Пушкина:
Жил долго этот человек, и много видел, слава Богу, поскольку в свой жестокий век всему предпочитал дорогу,
На это Кэрол заметила, что преимущество моей экспедиции состоит в том, что я ничего американцам не рекламирую, и люди по дороге будут ко мне относиться как к человеку, а не коммивояжеру.
Выделили мне отдельную комнату с огромной двуспальной кроватью и кипой старых журналов. Прочел несколько строк и провалился до утра в легкую и счастливую бессознанку.
Нет ничего приятнее, чем проснуться от запаха жаркого. Поспешно приняв душ, я насладился американским завтраком из жареного бекона и оладий с кленовым сиропом, запивая его сладость кофейной горечью.
Хозяйка рано уехала на работу, чтобы управлять своим почему-то японским рестораном, и завтрак приготовила ее мама, маленькая и беленькая, как божий пушок, и красивенькая, как старенькая Золушка, миссис Шорн.
До начала Второй мировой войны Дита жила в Швейцарии и, выйдя замуж за немца, бежала с ним из фашистской Германии вначале в Аргентину, а потом в США. В 1941-м Америка присоединилась к антигитлеровской коалиции и объявила войну Германии.
Сразу же после этого муж Диты был арестован властями и помещен в лагерь. То же самое сделали с большинством немцев, недавно приехавших в США.
Всех граждан США немецкого происхождения невозможно было арестовать, поскольку четверть американцев имеют германские корни. В этом плане нашим немцам повезло значительно меньше, хотя и жили они в России со времен Екатерины Великой. Все они были посажены в теплушки и отправлены в Сибирь и в Казахстан, где выжили только самые сильные. Четыре года Дита с двумя детьми на руках ждала мужа, которого освободили только по окончании войны, но даже не извинились за необоснованный арест. До сих пор, вспоминая уже столь давние времена, миссис Шорн плачет.
Со времен жизни в Европе сохранился у нее посох, принадлежавший когда-то отцу. Внизу был прикреплен велосипедный звонок, чтобы предупреждать прохожих о приближении. Рядом — крепление, как у велосипеда для насоса, туда была вставлена бутылочка шнапса, служившего горючим немецкому бюргеру начала века. Вот этот посох Дита и подарила мне. С тех пор хожу я с ним на прогулки, заменив шнапс «Смирновской» водкой. За что успел даже получить штраф от полицейского, сообщившего заодно, что в США запрещено нести открыто по улице бутылку со спиртным.
Наговорившись с Дитой до насыщения, позвонил в полицию штата, чтобы узнать, есть ли возможность проезда на телеге по мосту Скотт Ферри, через реку Сасквехана. Полицейский был на удивление доброжелателен и объяснил, что по дорожным правилам я не имею права ехать на телеге по шестирядному хайвею, ведущему к этому мосту. Но, зная мою ситуацию, он обещал, что предупредит полицейских, чтобы их не было в районе моего проезда между 11 и 12 часами дня, так что арестовывать меня будет некому.
Огромные грузовики, трейлеры, бензовозы и другая механическая нечисть со свистом проносились слева от моей обочины, удивленно сигналя и обдавая выхлопными газами и грязью. Ваня возмущенно фыркал, но исправно тянул телегу. Но вдруг справа, метрах в ста по ходу дороги, показался головной электровоз поезда, включивший при виде моей телеги фары.
Только сейчас я увидел, что железнодорожные рельсы проходили вдоль хайвея, и всего метрах в двадцати. Вероятно, машинист тоже был несказанно удивлен видом телеги с лошадью так близко от рельсов. Я уже знал, что сейчас он нажимает кнопку гудка, и, пока звуковая волна (кажется, 330 метров в секунду) колебалась в нашем направлении, я успел соскочить с облучка, в один прыжок достигнуть головы лошади и курткой закрыть глаза и уши Ванюши. Если бы я этого не сделал, он при звуке гудка мог шарахнуться влево, под колеса грузовиков. Ведь в пенсильванской глуши, среди кукурузных полей, где он вырос, поезда редко встречались с лошадьми.
Наконец-то достиг моста через реку Сасквехана. Все было там спокойненько, но на подъеме Ваня резко остановился и развернулся влево. Вот тебе опять — двадцать пять, а может, и больше. Ему мешают пройти стальные пилообразные зубцы поперек дороги. Они расходятся или сходятся при изменении температуры мостового пролета. Приходится брать его под уздцы и переводить на другую сторону: «Ох, кореш. за тобой глаз да глаз».