ВЕРА КАЛАШНИКОВА
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 1998
ВЕРА КАЛАШНИКОВА
НОСТАЛЬГИЯ
Повесть
Посвящается Альберту
<…>
ГЛАВА 3
Не очень-то просто составить текст объявления. Манфред так занимал воображение Полины, что она готова была написать: «Русская женщина 32-х лет ищет типичного немца не младше 60-ти лет, голубоглазого, стройного, с романтическими наклонностями». Хотя, пожалуй, добрый немец отнесется к ней с подозрением: почему это «не младше 60-ти лет»? Однако ей нужен именно пожилой, к молодым, вроде Гвидо, ее больше не тянет.
Через неделю уже месяц, как она в Германии, а завещания на руках все еще нет. Адвокат ездит к родственникам и выясняет, нет ли у них претензий. Погода незаметно испортилась, и, пока она прогуливалась по берегу Рейна в сторону Бундесхауса, стал накрапывать дождь.
В этом летнем ресторане «Рейн-павильон» она была уже не раз. Заказывала себе французский луковый суп, здесь он был какой-то особенный, с поджаристыми гренками, и сыр не плавал хлопьями, а светился в желтой пленке. Садилась поближе к воде и смотрела на Зибен-Гебирге, силясь представить себе Зигфрида с его волшебным Нотунгом, Брунгильду и карлика Миме. Как вдруг гроза, да такая яростная, будто взбешенный Вотан метал в них свои молнии. Вначале брызги летели в лицо, попадали в тарелки, заставляя всех сбиваться ближе к центру, потом вода заструилась по столам, по скамейкам, и люди уже толпились у входа, спасаясь от косых струй. Полина стояла у перил и, не обращая внимания на долетавшие брызги, смотрела на Рейн, который стал совсем зеленым и почти сливался с деревьями на берегу.
-Станьте сюда, фройляйн, здесь посуше,- обратился к ней высокий худой старик с резной тростью, подвинулся и как будто прикрыл ее широкой спиной.
-Но вы же сейчас промокнете,- запротестовала Полина.
-Ничего, я кавалер старой школы, я обязан защищать женщин.
Полина с «кавалером» незаметно оказалась в одиночестве, и он, то ли гроза к тому располагала, то ли Полина как-то особенно выглядела, вдруг заговорил о том, что он живет один, хотя у него пуц-фрау- горничная, что он любит французскую кухню и сегодня собирается самолично тушить мясо в вине.
-В такую грозу и до дома не дойдешь,- продолжал он, врачи прописали ему длительные прогулки, а он забыл взять зонт и за schlechtes Wette[Букв.- плохая погода (нем.).] денег не заплатят.
-Schlechtes Wetter?- не поняла Полина.- А что это такое?
-Вот там,- показал он рукой на Бундесканцелярию,- когда-то издали указ платить рабочим деньги, если они работают под дождем или в снег, хотя я, конечно, не рабочий, я всего-навсего адвокат… и мне нравятся молоденькие женщины,- заключил он без всякой связи с предыдущим.- Вам сколько лет? Скоро тридцать три? О, вы еще молодая. Но я люблю совсем молоденьких.
Жаль, что языков «кавалер» не знал- неужто в «старой школе» этому не обучали?
Дождь никак не проходил, и ее красное платье уже прилипло к ногам, и туфли намокли. А что это торчит в урне- ну конечно, это зонт, Полине его Бог послал, целехонький, разве что пружинка отходит. Эти немцы выбрасывают на свалку почти новые вещи, а в Боннской опере, на «Травиате», которую она вчера слушала, молодая немка, накрашенная под Марлен Дитрих, небрежно надкусила шоколад и оставила его на столе- для нищих. Кажется, времена Гретхен и Фауста проходят. Вот только население Брокена растет. На кого, спрашивается, рассчитаны изменения, произвольно сделанные режиссером спектакля? Гости на балу у Травиаты развлекались тем, что смотрели порнографические картинки, а Альфред уложил Травиату на стол, чтобы видно было зрителям, причем помог ей взобраться вначале на скамейку, а затем, в отместку за измену, не только швырнул в нее пачку банкнот, но и засунул купюры за шиворот. В конце сцены прямо на бал явился полицейский- вероятно, тpебовать Schmerzgeld, деньги за причиненную боль,- есть в Германии и такое.
На следующий день за завтраком Мария принесла Полине пачку писем- всего двенадцать. Теперь будет ей работа- переводить, писать ответы, вот когда ей пригодятся и сестры, и пуц-фрау. Теперь тосковать и мечтать было некогда. Не успевала Полина проснуться, как раздавался звонок и портье говорил ей в трубку: «Вас просит такой-то», или: «К вам пришли». Может, не надо было отвечать всем подряд, как требует вежливость, они-то с ней не очень вежливо поступают, как, например, тот тип с бензоколонки, который привез ее в Кёльн, а когда выяснилось, что она здесь только гостья и ему придется возиться с визами и оплачивать ее проезд, сразу утратил к ней интерес и даже не проводил,- вот, мол, электричка, садитесь и езжайте. Занятный, однако, тип, этакая смесь Щелкунчика с гофмановским Дроссельмейером. Отпускал сальные шуточки по поводу проходящих женщин, а в кафе, угостив ее одним лимонадом и сообразив при этом, что его могут упрекнуть в скупости, пошутил: «Я иногда бываю щедрым, но смотря по обстоятельствам, я и ногираз в месяц мою- воды жалко».
Пока они присматривались друг к другу, Полина узнала, что его двоюродный брат живет в Галле, а жена его племянника умерла от рака. Сам он проходил обследование, что-то неладное у него с животом. «Живот большой,- сказал он,- но надо выяснить, почему он такой большой. Я думаю, потому что там воздух, а он не выходит- ни отсюда, ни оттуда»,- и отвел назад руку. Зато у него были большие мечтательные глаза, и он нарочно снял очки и устремил взгляд вверх, чтобы Полина заметила.
-А ты в Бога веруешь?- спросила Полина, чтобы не молчать.
-Верую по субботам, когда можно выспаться, а по большим праздникам- и в воскресение Христово.
И для кого, спрашивается, великий Эрвин строил Кёльнский собор?
На другой день вышло так, что Полина перепутала утренние и вечерние встречи, и ровно в полдень в отель пришли сразу двое: невысокий седой господин с прекрасными синими глазами и вставной челюстью и господин повыше, в больших очках, стройный, как заказывала Полина, одетый в щегольской ярко-синий костюм и такой же яркий галстук с жемчужной булавкой.
-Вы кто по профессии?- спросил седой господин- его звали Герберг Шёдель, маклер по недвижимости.
-Я библиотекарь,- с живостью ответила Полина.- Приехала в Германию изучать Гёльдерлина. Он, кстати, тоже был библиотекарь, и когда уже был душевно болен, то хотел, чтобы его по-прежнему называли «господин библиотекарь».
-Может, вас называть «госпожа библиотекарша»?- улыбнулся господин в очках- его звали Хайнц Вернер, пенсионер.
-Вы такие приятные люди,- сказала Полина,- такие любезные, и мне, понимаете, вообще очень нравятся немцы, ведь каждый человек, в сущности, достоин любви…
-Все ясно,- сказали они чуть не дуэтом.
-Я жду вас завтра, если вам удобно, в половине седьмого,- сказал Хайнц.
-А я должен съездить в Прагу недели на две- а потом в вашем распоряжении,- сказал Герберт.
Хайнц заехал за ней на своей машине, одетый в тот же синий костюм, и они поехали к нему в Эндених- есть семгу.
-Вы, кажется, гуманитарий,- сказал он ей.- Я тоже люблю литературу, ценю поэзию, люди сейчас такие материалисты, не так легко найти человека, который бы тебя понимал. Кстати, почему вы ищете именно пожилого мужчину? Наверное, у пожилых больше опыта и они не такие материалисты?
-По-моему, пожилые люди в Германии гораздо приятнее молодых,- ответила Полина,- они такие воспитанные. Впрочем, с молодыми я еще не имела дела.
Квартира Хайнца оказалась просторной, в четыре комнаты, гостиная была особенно огромной, хоть в футбол играй. И обстановка по вкусу хозяина: на стенах картины, фарфоровые тарелки, висел даже небольшой гобелен- ручная работа ХVII века, похвастался Хайнц. Одна из картин изображала юношу и девушку, смотревших друг на друга такими невинными глазами, будто они и понятия не имели о том, как рождаются дети.
-Взгляни на них,- сказал Хайнц,- как нежно они любят друг друга и, заметь, ничего друг от друга не хотят…
«Ну, прямо Ганс и Гретель»,- подумала Полина.
Хайнц нарезал белый хлеб, подогрел его в гриле, намазал маслом и сверху положил нежно-розовую с прожилками семгу.
-Какая прекрасная семга,- сказала Полина, берясь за третий кусок, на блюде было ровно восемь, и она решила съесть максимум шесть, чтобы хозяин не подумал про нее плохо.- Эта семга мне вдвойне дорога, потому что ты, Хайнц, эти тосты своими руками готовил.
Взглянула на его руки: нет, не такие, как у Манфреда,- немного отечные, короткопалые, со следами артрита.
-А вот эту картину ты сам покупал?- спросила она, чтобы заполнить паузу, ибо заранее знала ответ. Всю картину заполнило лицо женщины, очень печальной, видно, оплакивавшей кого-то, и по щеке у нее катилась большая прозрачная слеза.
-Как ты не боишься держать подлинники в квартире, в России тебя давно бы ограбили.
-А у меня они все зарегистрированы, их не так просто украсть, к тому же в доме сигнализация. Что будешь пить- чай, кофе или, может, итальянского ликера хочешь? У меня пять сортов на выбор.
Хайнц говорил и говорил, то ли возбуждаясь, то ли пьянея от рюмки ликера, и Полине приходилось его перебивать:
-Помедленнее, пожалуйста, не забывай, что я иностранка. Вот ты приедешь ко мне в Петербург, выучишь десять русских слов, а я сяду перед тобой и буду быстро-быстро говорить по-русски.
Внезапно Хайнц погрустнел, взор его затуманился, он как-то нервно встал из-за стола, захватил пустой чайник и чашки, а когда вернулся из кухни, стал ходить неспокойно по комнате.
-Я очень люблю Гейне, я чувствую с ним мистическую связь, это нечто необъяснимое, Гейне помогает мне в тяжелые минуты, он садится рядом со мной и начинает читать стихи, а я смеюсь и плачу.
-Я тоже люблю Гейне,- сказала Полина,- особенно его прозу. А знаешь его афоризм- будто про нас с тобой, хотя это тоже стихи, по-русски это будет так: «Существуют розы, но на них почему-то растут шипы».
-«Нет совершенства в существах земных,- продекламировал Хайнц,- есть розы, но растут шипы на них». Ты умница, если любишь Гейне, сядь ко мне поближе, я плохо вижу тебя без очков.
И не успела Полина сказать, что, мол, надень очки и увидишь получше, он поймал ее за руку и рывком усадил к себе на колени.
-Ах, Хайнц, не все же сразу,- пролепетала Полина, а Хайнц вдруг- раз- сунул ей руку в вырез платья.
-Посмотрим, что тут есть интересного…
-Это некрасиво, Хайнц,- вздохнула Полина,- Гейне бы тебя не одобрил, Гёте тем более, и вообще, Хайнц, я хочу домой, отвези меня, пожалуйста, я не знаю, как добираться из твоего Эндениха. Спасибо тебе за все, и знай, что тебя и твою семгу я не забуду…
Во вторник, в праздник вознесения Марии, судьба послала Полине еще одного жениха. Он привел ее в китайский ресторан и был молчалив и угрюм, как медведь. Он и внешне походил на медведя- квадратный, сутулый, с крупным, чуть придавленным носом и узкими колючими глазами. Но как он говорил по-английски, как небрежно заказал «божоле», упомянув при этом греков, разбавлявших вино водой! Из него приходилось вытягивать слова, он сидел к ней боком, смотрел в сторону, а Полина возбужденно говорила, чувствуя, что ей все больше нравится этот медведь. Оживился он лишь тогда, когда пошли «общеевропейские разговоры»- о политике, конечно, и Полина увидела, как плохо эти немцы понимают то, что творится в России.
-Да при чем тут плутоний,- чуть не кричала она,- неужели вы думаете, что это главная угроза для европейской демократии, поражаюсь вашему радио, телевидению, как мало информации о России, а та, что есть,- полуправда или просто ложь!
А он говорил о том, что наконец-то Россия на верном пути, рассказывал, как он ездил в Поволжье, бывал в Сибири, и вот, заводы стоят, у рабочих нет желания работать.
-Но вы не понимаете,- кричала Полина,- эти реформы нас заведут в никуда, мы, конечно, устроим у себя капитализм, но ценой гибели целой нации, ваша пресса почему-то молчит о том, что русские люди просто умирают от недоедания, что у нас тысячи бездомных детей, наркомания, проституция!
-А разве этого раньше не было?
-Было, но не в таких масштабах, это было запрещено, за это в тюрьму сажали.
-Не кричите,- попросил он,- на нас смотрят.
-И вообще,- продолжала Полина, понизив голос,- возьмите Кубу,- один наш академик туда ездил, рассказывал: тоталитарное государство, во главе диктатор, ограничение демократии и прочее, но везде идеальный порядок, по улицам гуляй хоть до утра, ни наркомании, ни проституции, ни СПИДа. И прожиточный минимум у каждого есть, хоть и плакаты всюду с портретами вождя, но я думаю, в частной жизни, в постели, например, люди о нем не вспоминают. Надо еще подумать, где лучше- на Кубе или в Америке.
Утка по-пекински оказалась слишком жирной и к тому же остыла за разговорами, а жених сидел безучастно, будто тяготился ее присутствием. «Вы кто по профессии?- спросила Полина.- Ах, адвокат?!» Она еще больше занервничала- сидит в ресторане чуть ли не с полубогом, но что-то же его здесь задерживает, не хочет он с ней расставаться.
-По-моему, я вам нисколько не нравлюсь,- сказала Полина.
-Это неправда,- ответил он отрывисто.- Кстати, где вы изучали английский язык? Понятно, про Петербургский университет я кое-что слышал. Позвоните мне в следующую пятницу, но имейте в виду, вы не должны называть себя по имени. Трубку может взять мой сын, я не хотел бы, чтобы он знал про ваше существование. Вообще я сейчас очень занят, строю дом и не могу купить заслонку для камина, в магазинах разные цены, хочется найти подешевле.
Он довез ее до отеля, хотя можно было пройти пешком за пять минут, выключил зажигание и принужденно умолк.
-И все-таки я вам не нравлюсь,- сказала Полина с волнением в голосе.- А вот вы мне нравитесь ужасно.
-Да нет же,- возразил он, взял ее руку и прижал к губам.
-Тогда, значит, нравлюсь? Ну не бросайте меня сейчас, я хочу посидеть с вами немного,- обхватила его голову двумя руками и поцеловала.
-Поздно уже, одиннадцать часов, надо ехать. Значит, я жду вашего звонка в пятницу.
<…>