ВЛАДИМИР ВСЕВОЛОДОВ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 1998
ВЛАДИМИР ВСЕВОЛОДОВ.
МИНЛАГ.
Документальная повесть.
CАМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ.
Среди трех тысяч зеков 3-го лагпункта имелась небольшая прослойка «интеллигенции», состоящая в основном из членов «Братства». Из этих людей и создалась самодеятельность.
Любителей драмы на 3-м лагпункте не было, но музыкантов и певцов хватало. Где-то рядом, в Инте, сидел Печковский, а у нас на сцену выходили Николай Синицын, солист Большого театра, Семен Резников, солист Ленинградского pадиокомитета, Рабинович — музыкальный критик, читавший лекции о музыке, и другие. А потом и мы, дилетанты, не менее «великих» любившие подрать глотку. Нашлись и преподаватели музыкальной грамоты и сольного пенияОбразовался оркестр под управлением Корнилова, моего земляка, очень милого человека. А бывшие хористы из Мариинки организовали приличный хор.
В помещении КВЧ стоял старый шредеровский рояль. Как он сюда попал, никто не знал. Струн не хватало, клавиши западали, вместо ножек стояли табуретки. Инструмент считался бесхозным, но и этот заброшенный музыкальный ящик пригодился. И на эту развалину нашелся хозяин, бывший настройщик, высокий, худой, злой старик из инвалидного барака, Николай Яковлевич Коновалов. Теперь по вечерам мы наслаждались чудесной игрой нашего пианиста Вольдемара Рудольфовича Эрдмана.
А потом на сцене появился и я. Первое выступление прошло успешноМного хлопали». Дывлюсь я на нэбо» пришлось повторить несколько раз, но однажды за кулисы пришел Коновалов, «дед», как его все звали, и ядовито сказал:.
-У вас превосходный голос, но ваше пение мне очень напоминает вой голодного шакала.
Как водой окатил. После этого концерта я больше не выступал.
Вскоре вместо надзирателя, работавшего в КВЧ по совместительству, назначили нового «руководителя культуры». Вера Ивановна Савина, чудесная, милая женщина, как звездочка блеснула на минлаговском горизонте. Ребята влюбились в нее и считали за счастье с ней поболтать. Она всю душу отдавала самодеятельности, и особенно пению. Пришлось и мне опять выйти на сцену.
ПЕЧКОВСКИЙ.
С несравненным Николаем Константиновичем Печковским, народным артистом РСФСР, первым Германом Союза, я встретился первый раз в заключении, когда меня спецконвоем притащили в Инту, на роль Елецкого в «Пиковой даме».
Прямо с поезда конвой доставил меня в Центральный клуб. До спектакля оставался всего один час. Печковский сидел в гримерной в большом мягком кресле, наполовину одетый, и потягивал маленькими глоточками шампанское из роскошного хрустального бокала.
Если судить по довоенным фотографиям, он мало изменился, был так же красив и строен. Впервые в жизни я увидел так близко великого певца и был очень удивлен, что, еще не поздоровавшись со мной, он поцеловал меня прямо в губы. Но, как оказалось потом, все артисты и музыканты чмокались с ним точно таким же образом.
— Наслышан, наслышан, — заговорил Печковский, поднимаясь из кресла, и, отойдя на несколько шагов, начал меня внимательно разглядывать- Партию Елецкого хорошо знаешь?
— Проходил, — ответил я.
— Смею спросить, с кем?
Я назвал имя, отчество и фамилию Коновалова.
На его лице отразилось удивление.
— Да я его очень хорошо знаю. Он был лучшим настройщиком в Питере, но о том, что он ставит голоса, слышу впервые. Ну ладно, посмотрим, на что он способенГайда! Иди сюда! — изрек он ватным голосом.
Появилась маленького роста брюнетка.
— Ну-ка, пройди с ним Елецкого, а я послушаю.
Мы пошли к роялю, а Печковский опять плюхнулся в свое любимое кресло, сработанное, как я узнал впоследствии, зеками-умельцами в стиле ампир и предназначенное для сцены.
— Проиграй-ка ему сначала гамму! — попросил Печковский.
Пианистка заиграла, но полезла выше моих возможностей.
— Ты что, сдурела, что ли! — закричал Печковский, нарушая святое правило певцов — не орать- У него ведь баритон, а не колоратура! А ну встань! Дай-ка я сам побрякаю! — Печковский сел за рояль и начал проверять мои возможности.
Должен сказать, что играл он плохо, но я пропел все, что ему требовалось. Но когда он услышал, что я довольно легко взял «соль», он с удивлением спросил:.
— А «ля бемоль» возьмешь?
Я ответил утвердительноНо когда я пропел полностью арию Елецкого и не сделал ни одной ошибки, он был в восторге.
— Всё! Решено! Забираю в театр!.
Радости моей не было предела, но нелепое обстоятельство, происшедшее в тот вечер, не только сломало благополучную лагерную жизнь Печковского, но и лишило меня возможности выбрать другой путь в жизни.
В тот день, когда я прибыл в Инту, отмечался какой-то шахтерский праздник. Клуб был переполнен. Собралась вся интинская знать во главе с полковником, начальником комбината «Интауголь».
Началась опера, отыграли увертюру, все шло гладко, если не считать одной выходки Печковского. Перед началом спектакля Николай Константинович попросил дирижера добавить несколько тактов перед ариозо Германа. Дирижер обещанные такты забыл, и в оркестр полетело любимое кресло Печковского.
После представления начальство пригласило артистов в буфет. Все с радостью согласились. Что же касается Печковского, приглашение его нисколько не удивило и было воспринято им как должное. Николаю Константиновичу совсем неплохо жилось в Минлаге. Он имел отдельный домик в поселке и жил как вольнонаемный, и если бы не этот вечер, ему не пришлось бы под конец срока отправляться далеко в Сибирь.
В буфете шампанское текло рекой. В момент наивысшего подпития Николай Константинович сорвал с головы начальника комбината форменную фуражку и надел ее себе на голову. Такой вольности полковник МВД не простил, отправив Печковского в зону. Так закончилось житье-бытье зека Печковского в Инте, а я не стал артистом.
ГРЯЗНОВ.
К этому времени изменилась моя работа. Я стал бригадиром «индивидуальников» (легкий труд). Бригаду за зону не посылали. Иногда мои работяги мыли полы в штабе или очищали «запретку». Но больше всего находились в бараке и ничего не делали. Бригадирство избавляло от тяжкого физического труда, но не спасало от голода. Все время обращаться к друзьям не хотелось, пришлось, в который раз, доставать из каптерки краски, приниматься за портреты и копии.
Художники здесь были, но и мне работа нашлась. После первой картины посыпались заказыВольняшки почему-то считали, что мои работы лучше, чем у профессионала Ивана Шредера и художника КВЧ Маргулиса.
Посмотрев работы первого, я нашел опасного конкурента, второго бояться не приходилось. У Маргулиса оказалось больше самоуверенности, чем способностей.
Опять в моей тумбочке появились пайки хлеба и кое-что повкуснееОднажды я сделал небольшую копию с картины Репина «Иван Грозный и сын его Иван» и погорел.
Вездесущий Идолище, словно дожидаясь последних мазков, влетел в барак, схватил подрамник и ушел. Минут двадцать я сидел и гадал, во что обойдется такое нарушение режима. Через несколько минут появился Семен, дневальный опера МГБ.
— Пошли, зовет, — сказал он.
«Почему Грязнов, а не Зверев.
В кабинете, отделанном под орех, сидел полный круглолицый человек лет сорока пяти.
— Садись. Твое художество.
На тумбочке стоял мой злополучный подрамник. Я кивнул.
— А ты знаешь, сколько тебе за это обломится.
— Простите, гражданин начальник, — взмолился я- Я не знал.
— Не знал? В следующий раз будешь умнее!.
Мой растерянный вид явно доставил оперу удовольствие.
— Испугался? То-то же! — На его лице расплылась довольная улыбка- Ладно, не бойся, я просто так страху нагнал.
Я перестал что-либо понимать.
— А теперь слушай внимательно! — сказал он- Мне понравилась твоя мазня, хочу для себя заказать «Грозного», только раз в десять больше.
Сразу отлегло от сердца. Прикинув размер картины, я сказал, что ее в раме из кабинета не вынести.
— Не твоя забота, — сказал опер- А теперь скажи, только честно, сколько времени будешь мазать?
Я ответил, что месяца три, не меньше.
— Ты что, обалдел, что ли.
Покопался в столе, достал папиросы, спички.
— На, закури да подумай, как картину побыстрей сделать! А со мной не хитри, не надо. Меня ведь не проведешь, все ваши фокусы знаю. Ты думаешь, мне не известно, как твой хитрый Маргулис вольняшек обжимает? Все знаю, мои люди даром хлеб не едят, обо всем пишут. Картину за день можно намалевать, а он неделю тянет, а они, бараны, ему муку, масло да мед таскают для грунтовкиА какой дурак медом и маслом полотно грунтует? Вот и ты, наверное, думаешь, что и со мной такие штучки пройдут? Не выйдет, будь уверен!.
— Да нет, гражданин начальник, — ответил я- Я полотно продуктами не грунтую.
— Ну ладно, про жранье не беспокойся, голодный не будешь, а вот насчет трех месяцев ты все-таки загнул.
С трудом удалось его убедить согласиться на три месяца, объяснив, что зимой писать можно только с десяти утра и до трех часов вечера. Масляными красками при электрическом свете работать невозможно.
— Ну, черт с тобой, делай как знаешь.
Я спросил его, где можно будет устроиться так, чтобы никто не мешал.
— Здесь будешь рисовать.
— А как же вы?
— Я себе место найду.
На другой день вызвал опять.
— На вот, возьми, принес тебе белил да пожрать немного.
Уходя, добавил:.
— Но не дури у меня, — и погрозил пальцем.
Что он хотел этим сказать, я не понял.
В свертке кроме колбасы, масла, хлеба и домашних пирожков лежала четвертинка водки. Провизия быстро исчезла, но бутылку я побоялся тронуть.
Через полчаса неожиданно вернулся Грязнов.
— Слушай меня внимательно. Тут будут приходить людишки, разумеется, ко мне, так ты их не знаешь и никогда не видел, понял?
— Понял, гражданин начальник.
— Ну давай, шуруй!.
Три месяца он не мешал. Появлялся только взглянуть на картину и передать продукты с неизменной чекушкой. А «людишки» приходили, но, увидев меня, смущались и мгновенно исчезали.